Kitabı oku: ««Нелюбимый» день недели»
Пролог
Я перестала любить воскресенья в четырнадцать, когда отец, вдруг возомнивший себя хорошим, стал забирать меня. У него давно была новая семья, включая умницу-жену и прелестное дитя по имени Марк. Оставив нас, ему, взрослому мужчине, недолго пришлось мучиться в одиночестве. Вторая свадьба случилась через месяц после развода.
Мне тогда было девять. Я носила каре и светящиеся кроссовки, играла в куклы и засиживалась допоздна с «Гарри Поттером». Ну или думаю, что была такой. Все же я мало что помнила из того периода. Только одно прочно врезалось в память. Мама и ее слезы. Точнее, их отсутствие. Это я могла робко под покровом ночи и одеялом поддаться печали, жалея потерянное счастье. А будущее определенно виделось мне в серых тонах. Она же – ни разу. Я замечала, как тускнели ее глаза, вспомни я что-то из прежней жизни, но не более. Спустя мгновение она вновь улыбалась и принималась заниматься привычными делами. Думаю, готовка и суета по дому успокаивали ее. Как и то, что она не осталась одна. У нее была я.
Все эти годы мы жили вдвоем. Беды, несчастья, плохие оценки, безденежье – все пополам. А все хорошее порознь. Хотя нет. Мама делилась робкими попытками со мной. А я… Я свою радость замалчивала. Потому что быть безмятежной и беззаботной казалось мне предательством.
Но мама была сильная, а значит, и я не имела права на промахи. Или имела, но должна была тщательно их скрывать. Как вы поняли, я за второй вариант. В двенадцать я впервые закурила, в тринадцать попрощалась с девственностью, а в четырнадцать отец вспомнил, что я пробный ребенок, и на мне стоит потренироваться. Тогда-то он и объявился.
Мама была против. Но ограничить наши встречи не могла. По закону, если отец не лишен родительских прав, значит, я обязана подчиняться. Ну или как-то так. Я не вникала особо.
И теперь каждое воскресенье ровно в 10-00 за мной заезжает безупречно чистый в любое время года черный рендж. И как он не брезгует парковаться в нашем дворе?
Ах да. Я уже говорила, что ненавижу воскресения?
Среда, до воскресения #1
Мое знакомство с мачехой состоялось в торговом центре. Объявившийся спустя пять лет отец пригласил туда маму и вынудил ее прийти со мной. Я тогда не понимала, что меня ведут на смотрины, но по настроению мамы чувствовала, это непросто поход по магазинам.
На втором этаже шумного и многолюдного центра, где собраны разные забегаловки, за одним из столиков нас уже ждали. Хотя мы пришли вовремя. Еще издали я разглядела профиль отца (никогда не могла забыть его, как не пыталась), а вот блондинка на против, которой он нежно потирал руку, была для меня чужой. Аккуратно уложенные волосы, высокие скулы, большие миндалевидные глаза, неброский макияж, явно подчеркивающий важное и скрывающий изъяны, и брендовая одежда, насколько я могла судить. Молодая и светящаяся женщина словно только что сошла с картинки модного журнала. Такая тонкая и лощеная. Искоса глядя на маму, мое внимание заострилось на новых морщинах и усталом, помятом виде. Не накрашенная, тусклая, в старом, поношенном пальто, она проигрывала той барышне по всем фронтам.
И меня это злило! Черт! Как меня это злило! Почему он, наигравшись с одной, решил, что имеет право идти дальше? Где же выполнение клятвы «и в горе и в радости»? И почему мама вдруг оказалась ненужной? А я?
Сжимая кулаки, я протыкала ногтями кожу, а стиснутая челюсть ныла, отдавая в висках. Не хочу, не буду принимать это надувную куклу близко к сердцу, я неудобная, я неправильная, я так легко заменимая. И мне не нужен никто. И отец в том числе.
– О, вы уже подошли. Знакомьтесь, это Наталья, моя… хм… жена, – взволнованно начал отец.
– Что, тяжело называть вещи своими именами? – зло хмыкнула я, еле выстояв под испепеляющим взглядом матери. – И как же мне теперь называть… хм… Наталью? Новой мамой? А со старой, – я кивнула на мать, – что сделать? На помойку?
– Прикуси язык, – улыбка сползла с его лица, – ее хотя бы пожалей.
– Только после вас, – я указала на стул, но, надеюсь, он понял двусмысленность моих слов.
Наталья, будь она неладна, испуганно хлопала ресницами и, кажется, не понимала, куда попала. Ну что ж, добро пожаловать в мою жизнь. Вытри ноги перед входом.
Мне заказали гамбургер и картошку фри. Будто мне не четырнадцать, а восемь. «А как же «хеппи мил»? – так и подмывало меня спросить. Но я молча поглощала пищу, не участвуя в разговоре. Отец вел себя скромно, не кидал обвинения и не выдвигал требования. (Пусть только попробовал бы). Он участливо справлялся о нашей жизни и с сожалением вздыхал после каждой брошенной мамой фразы. Еще бы… Его жизнь круто изменилась за месяц, а здесь пять лет…
Давясь обедом, я, казалось, установила рекорд по поеданию этих злосчастных булок, расправившись с едой минут за семь. Одарив отца ненавистным взглядом, я схватила поднос и рванула по залу в поисках мусорки. Не то, чтобы я была слишком чистоплотной, мне просто хотелось исчезнуть из поля зрения взрослых. Оставить их одних решать важные и нужные дела, которые касались меня, но мне, увы, в них места не было. Озираясь по сторонам, я продолжала шагать по местами разбитой плитке, напевая себе под нос новый хит от группы Арктик и Асти1, когда на пути непонятно откуда вырос долговязый и тощий паренек. Я со всего маху налетела в него, споткнулась о его ногу, другой умудрилась наступить на его развязанный шнурок. А когда мы оба свалились, сверху нас накрыл поднос, который я так и не успела поставить.
– Привет, – протянул щуплый, улыбаясь, словно и не отбил себе пятую точку, хотя приземлился не так грациозно, как показывают в фильмах.
– Отвали, – знакомство такого рода перестали меня интересовать еще в пятом классе.
Его протянутую руку я проигнорировала, а поднявшись, пнула поднос и разбросанный мусор. Убирать за собой я точно не собиралась. К тому же это его вина. Пусть и расхлебывает.
Ближайшим магазином, где можно было скрыться, оказался «Детский мир». Ну что ж. Хреновый выбор лучше, чем ничего. Я прошмыгнула внутрь, а обернувшись, с удивлением застыла в дверях. Эта шпала собирала мой мусор и аккуратно выбрасывала в корзину. Звонко прыснув, я покачала головой и направилась к стеллажам со слаймами. Дурацкая детская забава. Ядреные цвета. Смешные рожицы на обертке.
– Хочешь, куплю? – нескладный остановился позади.
– Что в слове «отвали» было непонятно? – я развернулась, чтобы быть готовой объяснить ему действиями, раз губами не получается. – Фу, да ты еще и прыщавый.
– Никитос, – пропустив мимо мою грубость, он снова протянул руку, на которую я не взглянула, нервно рассмеявшись.
– Никитос – до свидос! И даже в рифму. – Толкнув паренька плечом, я пошла на выход, где меня уже ждали испуганные родители, потерявшие свое дитятко в большом торговом центре. Боже, ну за что мне это?
Воскресение #1
Хоть эмоции и улеглись, сердце все же щемило в тревоге. Зачем я сдалась отцу? Забыл бы и красный крестик поставил. Но нет, он настойчиво просил мать отпускать меня по воскресениям. Словно хотел доказать, что рано его списали со счетов. Только кому?
Когда мы общались в последний раз, я была еще наивным ребенком, скромницей, считающей весь мир – одним большим облаком, а людей – ангелами. Сейчас же я – заведомо ошибка. Я – неудача. Я – провал. И гордиться мной он точно не мог: не отличница, не умница, вредина и язва. У него была хорошая возможность вырастить своего, лучшего и правильного. Зачем ковыряться в проблемном? Зачем удручать себя сложностями? И как он представляет наши дни? Что мы будем делать? Мило беседовать за столом, обсуждая прошедшую неделю? Вспоминать, как весело проводили время? Играть в шарады или настолки? А может вместе готовить ужин и задорно смеяться, когда мука вместо теста будет попадать в волосы?
Ха. Если он думает, что я так легко смирюсь с внезапным проявлением отеческой заботы, то придется его разочаровать и показать свое истинное лицо. И он еще пожалеет, что не вырвал меня из сердца вместе с мамой.
В наше первое воскресенье я ждала его во дворе. В собранной сумке за спиной лежал перочинный ножик, спички и какой-то порножурнал, который я одолжила у Сереги, моего парня. Замызганные страницы было страшно трогать, поэтому я предусмотрительно спрятала журнал в пакет. Но перед Марком, так звали мой усовершенствованный аналог, только с сарделькой между ног, я разложу все. И научу, как этим пользоваться. Старшая сестра – это же такая ответственная, важная миссия: донести до подрастающего поколения мудрость веков, о которой даже взрослые стесняются рассказать. Правда, подготовиться тщательнее у меня не было времени. Мама, предчувствуя мои порывы, постоянно маячила где-то рядом. Однако, я была бы не я, если бы смирилась.
Ожидая отца на улице, я не справлялась с дрожью, но как только рендж показался из-за угла, я, пряча злорадную улыбку, зажала ладони коленями и осталась сидеть на лавке, еле сдерживая себя. Думаю, бросься я к машине, это выдало бы переполнявшую меня радость. И прибавило бы вопросов. Поэтому я дождалась, когда отец выйдет, подойдет и поздоровается.
Интересно, а ему одного воскресения хватит, чтобы сдаться?
Всю дорогу до его нового дома я молчала. Он пытался разговорить меня, рассказывал о Наташе и Марке, какие они чудесные, как он их любит, и как их должна полюбить я. Забавно, я считала его умный мужиком, решившим убраться, чтобы не лгать никому, а он оказался настолько туп, полагая, что его слова меня заденут. Он правда ждал, что я растаю и раскрою душу. Знал бы он, как с каждым произнесенным словом, ненависть в моем сердце только крепла. Всякий звук, вылетающий из его рта, мне был противен. Даже дыхание… И все же в душе я ликовала, успокаивая себя тем, что для отца подготовлен целый список едких фраз и отдельный котел в моем аду. Однако в машине выдавать себя не стоило, вдруг еще развернется и домой отвезет. Нет. Мне хотелось увидеть, как он жил без нас.
Иллюзий о том, что он сильно страдает, я не строила. Уже не строила. Раньше – да, действительно думала, что ему плохо, он оборванный и грязный спит на улице, прикрываясь обрывками газет, и в забытьи шепчет наши имена. Но я выросла.
Когда он ушел, мы остались один на один со всем миром. Квартиру, в которой мы когда-то счастливо жили, он продал, поделил вырученную сумму и отдал маме половину. На эти деньги мы смогли купить обшарпанную двушку на краю города в требующем скорее сноса, чем ремонта доме. Но мы не жаловались. Это было наше место, наше убежище, где нет лжи и предательства. Точнее, мама так думала. А я старалась ее не расстраивать, пряча сигареты за шифоньер и водя мальчиков, только когда она была на работе.
Как жил отец все это время, мы не знали. Мы вообще не общались после того, как он отдал маме нашу долю. Помню, как он коротко чмокнул меня в щеку и произнес что-то вроде «не переживай, все будет хорошо, я позвоню».
И не позвонил.
Не приехал.
Не помог маме с обоями, которые сваливались на голову, как бы она их не клеила.
Не отвез меня к врачу, когда Мишка из соседнего подъезда двинул мне по животу.
Не забрал из школы, когда мама валялась с температурой, а меня некому было привести домой.
Он исчез.
Испарился.
Или умер, как я предпочитала думать. Одно время я настолько поверила в эту теорию, что искренне себя жалела, оплакивая еще живого. Я представляла, как ухаживаю за его могилой, как ношу цветы, как говорю речь у его креста. «Папа, ты был самым лучшим отцом, ты навсегда в моем сердце, а я… Я буду лучшей дочерью, которая у тебя могла бы быть». И рыдала. Да так, что не могла остановиться. И приходилось врать матери, что все из-за Витьки, который променял меня на Соньку. Только никаких Витьки и Соньки не существовало.
Зато отец существовал. Сидел сейчас на расстоянии вытянутой руки, уверенно вел машину в потоке, улыбаясь и хвалясь успехами нового, правильного ребенка.
Закрыв глаза и борясь с подступившей тошнотой, я провела языком по зубам и сглотнула горечь, осевшую на деснах, заранее ругая себя за то, что хочу спросить.
– А помнишь, как учил меня кататься на велосипеде?
На удивление ни один мускул на его лице не дрогнул. Словно я спросила что-то обыденное, про погоду или передачу, которую мы раньше смотрели вместе. Я всматривалась в его загорелое лицо с надеждой увидеть хоть какой-нибудь намек, малюсенький, самый крошечный… Мне нужно было знать, что ему не все равно. Зачем? Во мне зрела уверенность, что я оставила это чувство далеко за спиной, закрылась от него, переросла, но…
Осознание никчемности больно кольнуло сердце, и я отвернулась к окну. Мои слова не задели, не дернули струн души некогда любимого мной человека. Он продолжал расслабленно вести машину и даже не взглянул в мою сторону. И чтобы избавить его от вынужденного лживого объяснения, я крутанула громкость магнитолы, заглушая собственные страхи.
Отец остановился напротив разноцветной новостройки. Не обращая внимания на мелькавшие за окном пейзажи, тем не менее я знала, куда он меня привез. Этот район часто мелькал на местном телеканале. «Будущее нашего города», «агломерация научного и популярного мира», «вершина инженерной мысли», «немыслимый полет фантазии» и всякая остальная ересь. Чистые дорожки, ровные ряды тоненьких деревьев, яркие детские площадки. Новенький рай для богатеньких нашего мира. Фу. Блевануть бы на их ровный асфальт.
Никогда ещё в жизни я не стремилась казаться хуже, чем была. Перед мамой я лебезила, друзья и без этого были уверены в моей неадекватности, а учителя ставили меня в пример случайно провинившимся: «вот, смотрите, будете плохо заниматься, станете как она!» Задевало ли меня это? Вовсе нет. Я трезво оценивала свои шансы на нормальность и ни за что на свете бы не променяла такую жизнь на чью-то идеальную.
Но сегодня мне хотелось быть в сто крат хуже, чем обычно. Особенно, когда войдя в квартиру, очутилась в удушающих объятиях мачехи. Кто-нибудь! Объясните этой сумасшедшей, что я и без неё купаюсь в любви, и её внимание только раздражает. Кто-нибудь, сотрите с её лица эту дурацкую участливую улыбку. Не могла же она меня полюбить, единожды встретив в тц? Ненавижу лицемеров!
Едва вырвавшись, я показушно стёрла рукавом со щеки чужие слюни и прямо в обуви прошла внутрь. Само присутствие здесь трактовалось предательством, что уж говорить про следование правилам? Вот еще! Пусть понимают, во что вляпались. Это даже забавно.
Светлое помещение, огромные окна, новенький ремонт. Все нарочито противоположное моего привычному. Как на страницах модного журнала. А что, и жена оттуда, и дизайнер. Удобно наверно иметь возможность воплотить в реальности желанное. Ведь в наше время, увы, продается все.
С жадным любопытством поглощая окружающую обстановку, я тихо посвистывала, плохо справляясь с завистью. Пока мы ютились в полуразрушенном сарае, отец себе ни в чем не отказывал. Стоило ли винить его в этом? О да. Однозначно. Мог и нам немного отстегнуть, не обеднел бы.
В большой гостиной невероятной длины диван занимал всю стену. На противоположной стороне висел телевизор такого размера, что мог смело заменить обои. Скрывая удивление, чтобы не дай бог мои «новые родственники» принялись бы меня жалеть, я плюхнулась на диван и закинула ноги на журнальный столик. Пульт, валявшийся рядом, мгновенно оказался в моей руке и, щелкнув, отозвался ожившим экраном, а комнату заполнила веселая песенка из «Смешариков».
Справа от меня приземлился мелкий пацан, отчетливо похожий на Наташу, если бы не голубые глаза, точь-в-точь как мои, и копна ресниц их обрамлявших, и смешные ямочки на щеках. Да он был похож на меня больше, чем на родителей. И это слегка огорчало. Сложно провернуть коварный план, глядя в зеркало. Но я постараюсь никого не подвести. На меня же возложены такие надежды.
– Здорово, Марк. – Я протянула ему ладонь и улыбнулась во все тридцать два. Парень-то, по сути, ни в чем не виноват. Его пухлая ладошка легка в мою и аккуратно ее пожала.
– Ли́са, что за манеры? – войдя в зал, небрежно бросил отец. Он явно осторожничал, хотел казаться благородным, но давалось ему это нелегко. Весь его вид демонстрировал недовольство.
– Во-первых, для тебя я – Вася, а во-вторых, что не так? – да, я выведу тебя, родной! Ты ещё пожалеешь, что не забыл меня. – Нимфетка потом помоет, она вроде ниче так, хозяйственная.
– Конфетка?
Эх, сколького ты еще не знаешь. Звонко прыснув, я потрепала младшего брата по голове. Почему-то мысль, что я теперь не одна в этом дивном мире, меня грела.
– Хорошо, давай начнём общение с минимального, – пытаясь сохранять самообладание, отец произносил эти слова наигранно спокойным голосом. Неужели тебя так легко вывести? Пфф, это будет проще простого. – С уважения.
Я состроила презрительную гримасу.
– Уважение – это самое важное. Его надо заслужить! Ладно, не дрейфь, сниму я ботинки. – Подскочив, я специально наступила грязными подошвами на светлый ковровый ворс. Жаль, за окном сегодня было сухо, и последствия моей выходки можно было убрать пылесосом. И все же уверена, отец обратил внимание и снова проглотил. Да-да, милый, глотать придётся много.
Наташа не участвовала в нашем обмене любезностями, чем-то гремя на кухне, и шлепая босыми ногами, я поспешила ей «помочь».
– М-м-м, – промычала я, потягивая носом, – пахнёт отвратительно, я такое не ем, – что, что, а врать и не краснеть я умела отлично, развивая этот навык годами. Но здесь пришлось признать, что отец подготовился. Спросил у матери, что мне нравится. И как теперь вынести запах томленых куриных желудочков под сливочным соусом?
– Правда? – Наташа выглядела расстроенной, но быстро ретировалась. – У меня есть еще куриный суп и немного сосисок. Будешь?
– А вина нальете? – я шла ва-банк. – Мне мама всегда наливает по выходным. А традиции, как понимаете, нарушать не стоит.
– Вина? – озадаченно уточнила мачеха, глядя на появившегося в проеме отца.
– В нашем доме ты такого не получишь, – наконец-то нотки категоричности.
– Ну-у-у-у, – протянула я, – и даже за знакомство не выпьем?
Отец покачал головой.
– О боже, – я вскинула руками, – в каком праведном храме я оказалась. Может, вы еще и молитесь перед едой?
– А почему бы и нет? – отец уперся ладонями в стол, – вот с сегодняшнего дня и заведем такую традицию. Что скажешь, Наташ?
Недоумение, читавшееся в глазах женщины, сменилось пониманием. Она задумчиво закусила губу и уже через мгновение суетилась, ставя сосиски на плиту. Кажется, все всё поняли, кроме меня. И это слегка усложнило мой изначальный план.
Вся семья, точнее – Наташа, отец и Марк, ели мягкие, сочащиеся соусом и невероятным ароматом желудочки, когда я давилась бумажными сосисками бледно-розового цвета. Я же выиграла? Я же обидела в Наташе хозяйку? Я же должна радоваться? Вот только не думала, что вкус победы такой отвратительный. Ковырнув пару раз пюре и выплюнув мясное изделие, в котором от мяса было только название, я отставила тарелку и вытаращила глаза на отца.
Высокий, широкоплечий великан, казалось, с годами стал чуть ниже и меньше, слегка осунулся, небесный взгляд из-под ресниц потускнел, а уголки рта опустились, хоть и замерли в бесячей улыбке. Удрученный опытом, временем и трудностями. Но почти без новых морщин, со свежим и точеным лицом, аккуратными усиками и бородкой, явно подкрашенными, оттенявшими глаза и придававшими особой значительности и солидной серьезности. Волосы, как и раньше, слегка отросшие, небрежно свисали на глаза. Отец никогда не стригся коротко. Говорил, что армия отбила желание. И я с любовью и благодарностью вспоминала вечера, когда он позволял наделать ему кучу хвостиков. А после безудержно хохотать и веселиться. Мама тогда, схватив старый пленочный фотоаппарат, щелкала нас без остановки. И где теперь эти фотографии?
– Вася, – отвлекла меня от задумчивого внутреннего монолога Наташа, – а как дела у тебя в школе? Ты в каком сейчас классе?
– Отлично, в девятом, – не смотря на нее, ответила я.
– То есть скоро экзамены? Тебе не нужна помощь? Репетиторы там или, может, я сама что-то подскажу? – мягко настаивала мачеха на поднятой теме.
Все же удостоив ее взглядом, я широко улыбнулась.
– О, не стоит переживать, я круглая отличница и иду на медаль. Вряд ли ты, – я тыкнула с нарочной грубостью, – знаешь больше, чем я.
Смущенная Наталья потянулась за водой, а я злобно фыркнула. Пусть только попробует сунуться в мою школу. Целой оттуда не выйдет.
– А как зовут твою учительницу? – подал голос отец. – Я хочу пообщаться. Ты же в четвертой школе?
Теперь уже поперхнуться пришлось мне.
– Что значит «пообщаться»? Я думаю, общения со мной более чем достаточно.
– Вась, – он отложил вилку и коснулся моей ладони, которую я тут же выдернула, откинувшись на спинку стула, – я пропустил столько моментов твоей жизни и понимаю, что восстановить прежние отношения будет нелегко. Но я хочу попытаться.
– Зачем? – я вскочила. – Я не просила тебя возвращаться. И уж точно, мне не нужен виноватый папочка, который хочет загладить грешок молодости. До сегодняшнего дня мне жилось прекрасно. А от этого всего, – я обвела рукой комнату и остановилась на отце, – меня тошнит.
Выскочив из кухни, я направилась исследовать квартиру. Соблазн свернуть к входной двери и убежать был настолько огромным, что я чуть ли не силком оттащила себя в другую сторону. Я не выполнила и части плана. Может, только слегка разозлила отца, но не заставила его отказаться от глупой затеи по возвращению меня в лоно семьи. Еще не время.
Толкнув первую попавшуюся дверь, я очутилась в святая святых этого дома. В спальне родителей. Гигантская кровать (практически трехспальная) занимала большую ее часть. Широкое светлое покрывало свисало по краям, а наваленная сверху куча подушек была разных оттенков, но непременно в тон обоям. Все в духе королевских особ восемнадцатого века. Разве, что балдахина не хватало. Да, на такой кровати я бы с Серегой потерялась, но всегда можно позвать еще и Маринку со Славиком. Ох. Прям как прошлым летом на заброшенном складе. Ну-ка. Запрыгнув на кровать, я принялась скакать козой, отмечая, что матрас не слишком мягкий, но и не жесткий. Да, кайф. Но перед глазами тут же встала картина, как отец здесь шпилит Наташу, и кубарем скатившись на пол, я отогнула покрывало с угла и нервно рассмеялась. Ну, конечно же. И шелковое белье. Буе.
По одну сторону от кровати стоял туалетный столик с большим зеркалом. Рядами выставленные крема, тонны косметики и кисточек перетянули внимание на себя. Мама пользовалась только кремом для рук и то, потому что кожа сохла. Обернувшись назад, я убедилась, что прикрыла за собой дверь. Без разрешения (а когда оно было мне нужно) я устроилась за столом-мечтой любой девчонки и схватила первую попавшуюся помаду. Ого, какой кроваво-красный оттенок. Что-то я не заметила, что Наташа ярко красится. Наоборот, слишком блекло и аккуратно. Намазав жирным слоем губы, я удовлетворенно смотрела на отражение и улыбалась. Так, что там еще есть?
Когда в ход пошли румяна, дверь позади с тихим щелчком распахнулась. На пороге (а я видела это в зеркале) стояла Наташа. Не отец, которого я ждала. Наташа. Она медленно вошла и села на кровать справа от меня, даже не фыркнув на сбитое покрывало, словно не заметила его.
– Знаешь, что самое важное в макияже? – спокойно произнесла Наташа, хоть я и, мягко говоря, специально небрежно обращалась с ее вещами. – Подчеркнуть истинную красоту. А ты очень красивая девушка. Хочешь, я научу?
– Спасибо, ты такая милая, – я присела рядом и положила голову ей на плечо, а затем повернулась и порывисто поцеловала Наташу в губы, зажав лицо руками. Не ожидая от меня такой прыти, мачеха не отпрянула, а только ошарашенно смотрела на меня, размазывая едкую помаду по лицу.
– Я передумала, – громогласно протянула я, – мне нравится ваш дом.
В комнату неслышно вошел отец. Мой безобразный вид, который, как я думала, разозлит, скорее позабавил его. Он схватился за косяк и сперва тихо, а после с нарастающим где-то в груди гулким эхом, рассмеялся.
Взглянув на себя в зеркало, я увидела грустного циркового клоуна, отчаянно желающего рассмешить публику. Хотела сделать больно другим, а сделала опять себе. Вылетев из комнаты, попутно толкнув схватившегося за живот отца, я споткнулась о Марка и, зло рыкнув на него «где здесь ванная», бросилась в направлении, указанном его маленьким пальцем.
Смыть с себя позор, стереть отцовскую ухмылку, надеть привычную маску. Сложнее было признать, что мне самой хотелось смеяться. И еще сложнее, что Наташа действительно начинала мне нравиться.
Такой расклад меня не устраивал. Я не собиралась привыкать, принимать и уж тем более проникаться этой семьей. Они чужие, они обязательно насядут и промнут под себя. Просто потому, что по-другому не умеют. А значит нужно оттолкнуть, обидеть, разозлить, чтобы никто больше не осмелился даже взглянуть в мою сторону.
Бросив мокрое полотенце на пол, я решительно переступила через него и толкнула дверь ванной. Тишину пустынного холла прерывало только мое размеренное дыхание. Почти не моргая, я дала глазам время привыкнуть ко тьме, не отрываясь глядя на ленточку света. Она тянулась из спальни и разделяла коридор пополам. Напрягая слух, я замерла. Доносившийся приглушенный спокойный голос, который я могла пропустить мимо, но не стала бы этого делать ни при каких обстоятельствах, принадлежал Наташе:
– Пожалуйста, будь сдержанней, – молила она, не удосужившись удостовериться, слышу ли я, – ей тяжело. А ты все-таки, Паш, взрослый мужик.
Его ответом стал протяжный вздох и скрип половиц под ногами, а после вымученное:
– Я же стараюсь.
Ха, старается он. Я зажала рот руками, чтобы не рассмеяться в голос. Стараться нужно было раньше. Сохранить брак, например. Или после развода продолжать общаться. Может, мне и не было бы так неприятно находиться здесь, если бы я чувствовала себя важной. Может, я спокойно бы реагировала на Наташу и Марка, зная, что где-то в глубине нужна. А теперь-то чего ради стараться? Выгоды никакой, только душу теребить.
Обходя спальню родителей по окружности, я дернула соседнюю ручку и застыла в проходе. С бледно-голубых стен на меня смотрели слоны, перелетающие на воздушных шариках радугу; еноты, сражающиеся с нашествием пчел; леопарды, стоящие на голове; и не уверена, что поняла последнюю сценку, но разбираться в этом не стала. И без этого было понятно, кому принадлежал этот оазис беспечного счастья. И в подтверждение моей теории – в центре комнаты, на точно таком же ковре, как и в гостиной, сидел Марк. Он собрал железную дорогу и запускал паровоз с вагончиками, вслух споря с машинистом, который по незнанию маршрута проехал нужную станцию без остановки.
Я опустилась рядом, сложив ноги в позе лотоса, ожидая отклика маленьких внимательных глаз, но мальчик, увлеченный игрой, не повернулся ко мне. И когда я собралась громко кашлянуть, в мои руки легла фигурка кондуктора. Я приняла игрушку, искренне обрадованная его попыткой познакомиться ближе. Дети всегда легче идут на контакт. Они не различают по категориям плохой/хороший. Им проще жить без оценок и ярлыков. И все же я бы не вернулась в тот возраст ни за какие коврижки. Я хочу сама выбирать путь, а не ждать, когда за меня примут решение взрослые.
Забавный человечек в строгом синем костюме улыбался от угла до угла, словно насмехаясь надо мной, над моим желанием поскорей вырасти. Я смотрела в пустые нарисованные краской глаза и ненавидела то, что они хотели сказать: ну и наивная же ты. Не желая признавать очевидного, я сжимала кулак все сильнее, и тем сильнее хрустел тонкий пластик в моей ладони. Еще чуть-чуть и… Дура, чем я занимаюсь?
– Марк, – отбросив злобного кондуктора в сторону, я поднялась, – я же тебе кое-что принесла. Сейчас.
Наконец дождавшись интереса к своей скромной персоне, я прижала указательный палец к губам и на цыпочках прошла в коридор. Из приоткрытой двери спальни все еще лился разговор, но вслушиваться я не стала. Меня занимало другое. Только бы успеть.
Вернувшись по тем же следам, я с облегчением выдохнула и прикрыла за собой дверь. По кончикам пальцев пробежал ток возбужденного нетерпения, да и Марк с широко распахнутыми глазами следил за каждым моим действием. И вот он. Мой подарок.
Вытащив потрепанный журнал из пакета, я развернула его перед мальчиком. На затертом развороте красовалась женщина, растопырившая ноги в таком ракурсе, что, казалось, можно при особом желании разглядеть содержимое ее желудка. Меня и саму перекашивало от увиденного, но задумываться сейчас, что это значило для малыша, я не собиралась. Как любит повторять моя подруга Маринка «цель оправдывает средства». Правда, этим она обычно подстегивала Серегу, а он, дурак, слушался и стрелял сиги у прохожих. Эх, если бы он еще и не зарился на других баб, я бы считалась везучей. А так…
Водя пальцем по картинке, я объясняла подрастающему поколению, что и как устроено у женщин. В высказываниях не стеснялась, а когда он переспрашивал, повторяла. Конечно, сексуальное просвещение молодежи – труд неблагодарный, и все же я была уверена, что почва примет семена, что я посадила.
Пролистав еще пару страниц и вдоволь похихикав над размерами мужских достоинств, Марк на полном серьезе спросил:
– А ты любишь креветки?
Не уловив связи, я захлопнула журнал и спрятала его обратно в пакет, пока никто из взрослых нас не засек.
– Не особо, – не могла же я признаться, что ни разу их не пробовала.
– Вот и я не люблю. И зачем их отрезают? – Он с грустью теребил свои причиндалы. – Это же больно.
Полноценно насладиться весельем мне не удалось. Наташа просунулась в дверь и пригласила нас на чай, и забросивший свои паровозики счастливый Марк бросился в ее объятия со словами:
– А Вася мне только что про рогазм рассказала. Я тоже хочу! Можно?
Пффф. Ну как можно быть таким скорым? Я же попросила его выдавать новую информацию порциями и только после моего ухода. Кстати, скорого, как мне кажется.
Перекошенное злобой лицо отца не предполагало множества вариантов дальнейших действий. Закинув рюкзак на плечо, я, ехидно посмеиваясь, направилась к выходу.
– Прощайте! – крикнула я перед тем, как навсегда покинуть этот дом.
Ни Наташа, ни Марк проводить меня не вышли. А отец всю дорогу до нашего захолустья не проронил ни слова, выкрутив громкость на полную. Что ж, такой расклад меня устраивал.
Махнув на прощание, я решила проводить взглядом его дорогой рендж, но на удивление, отец вышел вслед за мной. Он залез в багажник, вытащил оттуда большой пакет и, не обернувшись, направился к нашему подъезду. Семеня позади, я разглядела молоко, хлеб, кукурузные хлопья и какой-то торт. Хм. Он решил нас подкормить?
