Kitabı oku: «Говорить нельзя молчать»

Посвящается детям без детства

Глава 1. Новое начало

Пятого сентября мир перевернулся. Или вернулся.

– Да как ты не понимаешь, что уже сама можешь выбирать город, в котором жить дальше! Ты сама можешь выбирать чем заниматься и как выглядеть! Варь, ты что несёшь вообще? Что значит, мама сказала?

Второй час кряду мы сидели и жарко спорили о правилах и ценностях жизни. Душный свет из окна заливал маленькую рабочую комнату. Пустить бы свежий воздух давно, да не до него. Сергей всё больше одерживал победу в неравной словесной схватке, и когда я не находилась с ответом, то упорно рассматривала пылинки, летающие в косом луче от стекла до пола.

А начинали-то мирно и довольно нейтрально.

– Я очень хочу у вас работать, Сергей. С вами, и в этом городе, и переехать очень хотела бы. Но это всё из разряда нереального. Как я это сделаю, и что скажет мама? Чтоб я вот так взяла, и уехала. Да еще и на непонятную работу за идею, почти без зарплаты.

– Варя, зато это твой шанс выжить. Мы тебе поможем: я, Юля, Сергей, Ваня, а ты – нам. Нам нужны люди, мы недавно открылись, и работать пока что почти некому. А тебе я даю шанс. И тебе просто необходимо сменить обстановку. Ведь сама видишь – тебя уже почти нет, дошла до ручки. Не знаешь кто ты, зачем ты, глаза потухшие и сама говоришь – нет сил жить. Только на силе воли и доехала до нас, в другой город. Не ближний свет, знаешь ли. И это замечательно, что доехала! Я тебе помогу, мы поможем. И первое, что надо сделать – это сменить обстановку и круг общения. Точно говорю!

– Но как я это всё объясню маме? Уехала изначально на две недели просто для учебы, а тут вернусь, сверну всё за два дня и уеду насовсем. Да она против будет, она вообще не поймёт.

– Варя, ты чего? Тебе сколько лет? Двадцать семь? У тебя уже свой ребёнок, что ты несёшь, о каком согласии мамы может идти речь?

– Так мама говорила…

– Варя, что опять мама говорила? – Сергей, закипая, забарабанил пальцами по столу.

Слово за слово, и горшочек варил уже не просто кашку на одну тему, но целую похлёбку из разряда «сложные рецепты» из мудрёной поваренной книги жизни.

– Мама говорила, что после девятого класса из школы уходят только неудачники.

– Мама говорила, замуж надо выходить только один раз и навсегда. Иначе пойду по рукам.

– Мама говорила, что если не защитить диссертацию – я никогда не стану человеком.

– Мама говорила – никому нельзя доверять, что меня все предадут и обманут.

– Мама говорила – моими самыми главными врагами всегда будут подруги и будущий муж. Надо держать язык за зубами и помалкивать.

Несмотря на то, что был день, серые клубы, появившиеся из ниоткуда, сгущались, и мы постепенно оказывались в отвратительном удушливом грязном мареве. Солнцу не под силу было его растворить. Темы цеплялись одна за другую, и это уже походило на битву на ринге – кто кого.

Сергей – мой будущий начальник, поначалу парировал всё новые и новые аргументы.

– Варя, это не совсем так.

– Варя, тебе не кажется, что это бред сумасшедшего?

– Варя, Варя, Ва…

«Мама сказала, мама говорила» – меня несло и несло. В момент, когда серая туча вокруг уже всосала нас в себя и готова была раздавить – Сергей вжал пальцы в колени так, что побелели даже джинсы под ними. Я резко замолчала, почуяв взрыв.

– Варя! Варя, а ты – ты никогда не думала, что мама может быть не права?

Что-то треснуло.

И внутри. И снаружи. И в этом мире. А серая масса все-таки раздавила. Голову. Затуманило.

Откуда-то издалека послышался шум. И голоса.

– Варь, я пойду, засиделись мы, скоро вечер уже. Приходи завтра к двенадцати. И – подумай, о чём я тебе сказал.

Закрыв за собой входную дверь, вышла на улицу. Чужой город – который теперь так хотелось сделать своим.

С треском, грозясь развалиться, пронесся мимо красный трамвай с людьми за окнами, похожими на картонные фигурки. Фигурки побольше, прямо через рельсы напротив, стояли в очереди за красными яблоками в деревянных ящиках.

«Странно, – подумалось как будто не из головы, как обычно, а из точки на пару метров впереди. – Странно, почему всё вокруг серое, а трамвай и яблоки – красные?»

Перейдя с этой стороны улицы с забором через рельсы в сером провале – на другую сторону улицы с перспективой, уходящей вдаль, подумалось – «символично». Шум улицы постепенно появлялся, нарастал и проникал в голову. Из ниоткуда возникали прохожие, неизменно с сумками, авоськами или пакетами, и головами, вжатыми в плечи.

«Все что-то куда-то перетаскивают. А это точно нужно? Вот бы освободиться от всего, и от мыслей из головы тоже, и налегке – гулять».

До съёмной квартиры было семь остановок. Но на троллейбусе ехать не получилось бы – в голове стоял такой сильный треск, как будто там разгорались поленья. Прямо сейчас попадать в замкнутое пространство – было плохим вариантом. Вроде как новые точки зрения или идеи роились внутри, и готовы были вот-вот родиться. Вот-вот. Но пока только давили и распирали всё нестерпимей.

Я двигалась по тротуару навстречу транспорту. Горящие фары били в глаза, но это даже нравилось – этакий аттракцион. Едущие рядом машины успокаивали и будоражили одновременно. Хотелось срочно начать куда-то двигаться, отбросив лишние сомнения. Но как? Куда? Если сейчас всё стало по-другому – то как именно по-другому?

В ушах пульсировало: «Мама может быть не права. Ма-ма может быть не пра-ва».

Белые кроссовки казались отдельными от тела и так ускоряли шаг, что шнурки грозились сцепиться друг с другом в борьбе за непримиримые противоречия. Солнечный свет сменился серым. Зажглись желтыми размытыми пятнами фонари вдоль дороги и четкими прямоугольниками – окна в домах. Что-то неудержимо и навсегда – менялось. И внутри – тоже. Мысли-фразы пульсировали одновременно с шагами.

«Маму всегда надо слушаться. Мама на всё знает ответ. Мама наперёд знает как всё будет. Мама на всё имеет своё мнение – и оно – единственно верное».

Споткнулась так внезапно, что лбом чуть не встретила асфальт впереди. Стоп. Очередная фара справа врезалась в глаза и осветила нечто, ранее недоступное.

«Мама может быть не права». А что, понять это раньше и осознать тоже можно было?»

Глава 2. Первый слом.

Когда было прожито около восьмиста дней, то у меня уже было много «тяжелого», как называли его мама и бабушка, характера, и несколько жизненных принципов.

Первый из них – я всегда должна быть красивой. Что под этим подразумевалось – надо было смотреть по обстоятельствам. Вот выйти к четырехлетнему жениху Валере, который приходил к нам под забор и жалобно спрашивал бабушку: «А Варя выйдет гулять?» – выйти к нему в косынке на голове – было смерти подобно. А без косынки – бабушка не выпускала.

Приходилось жертвовать Валерой и его любовью. Потому что выйти к нему в косынке все равно означало сразу ему разонравится. Нет, даже хуже – опозориться. Так и смотрела на него из окна, уходящего. Зато красивая дома, и без косынки. Вот и выбор.

Вторым принципом было – не сдаваться. Поэтому попытки нарушать правила предпринимались. По вечерам. Когда никто не видел – выходила и сидела без косынки на ступеньках дома во дворе – «да, я делаю это, прямо сейчас».

Но однажды за принципы пришлось расплатиться получасовым страхом и ночными кошмарами на ближайшие семь лет.

В эту среду бабушка собиралась вести брата на бальные танцы в Дом культуры. Дома меня было оставить не с кем. И всё бы ничего, но уже два дня как очень сильно болело левое ухо. На ночь мама капала в него что-то шипящее – ощущения были, как будто во мне варят что-то холодное, и сейчас через ухо, оно вольётся в левый глаз, и он всё станет видеть как под водой. Сверху накладывала марлю, пропитанную водкой так, что щипало горло и глаза, потом слой шуршащей бумаги, потом еще марлю, а потом уже слои казались бесконечными, и чувствовала себя как сосиска, которую поливают одним соусом, вторым, третьим, а потом закладывают в булку необъятной ширины. Сверху конструкция обвязывалась пуховым платком и еще сверху – косынкой. Всю ночь в ухе было мокро, пузырчато и холодно, а спать с шуршащей субстанцией – это как провести ночь в кладовке с суетящимися мышами. На день компресс снимали наполовину, но пуховой платок и косынка сверху и что-то еще под ними оставалось.

– Варя, пойдешь с нами сейчас, Андрея отведём на занятия, а потом заберём. Иди одевайся.

Пришлось оторваться от своего занятия, с которым возилась уже часа два – сидя на полу в кухне, пыталась ногтем отколупывать лакированную краску с одной из полустёртых, когда-то бывшей зелёной, доски. Краска стиралась очень медленно, вместе с частью ногтя, в палец попала заноза, но было не до неё.

– Компресс и косынку не снимай, пойдёшь в них. На улице очень холодно. – донеслось с кухни.

Я застыла с колготками, натянутыми гармошкой на руку. Как это – в пуховом платке и косынке на пол головы выйти на улицу? И не просто во двор, а идти по улице, через дорогу, через перекрёсток, и еще дальше по улице. А на подходе к Дому культуры – так вообще была открытая со всех сторон площадь.

И воображение уже вовсю прокручивало фильм моего позора на всю жизнь. Иду, в платке, и все на меня смотрят, да, все-все кто есть на улице. Ведь я девочка, и мне уже два с половиной года, и все обращают на меня внимание. А я – в платке, коричневом, огромном, а на нём – белая в цветок косынка. А рядом – идут нормально одетые бабушка и брат. И только я одна на всю улицу как чучело огородное. Ладно бы, как пират еще, если аккуратная повязка через глаз, но этот платок! Нет-нет, не могу.

– Варя, собралась? Нам через пять минут надо выйти, а то опоздаем.

Бабушка, уже в пальто, заглянула в комнату.

– Ты почему не одета до сих пор?

– Не пойду в платке. Пойду без него.

– Как это ты пойдёшь без него? На улице холод. Мы тебе для чего компресс каждую ночь делаем? Чтобы ты сейчас вышла и опять все застудила? Нет, ты пойдешь в платке, конечно.

– В платке не пойду. На меня все смотреть будут.

– Кому ты нужна там? Никто на тебя смотреть не будет, а если и будут – то всем все равно.

– Нет, они смеяться будут, так не выйду.

Колготками уже вытирались подступающие сопли и слёзы. Прекрасно зная, с самого начала, что с бабушкой спорить бесполезно – ситуация намечалась безвыходная. Выйти в платке – невозможно, а остаться дома одной, особенно когда такое все серое в окнах, и грохочет гром, и эти высокие страшные пустые дверные проёмы – только от мысли остаться одной дома нестерпимо заболело второе ухо.

– Пожалуйста, можно я шапку надену, могу две шапки, но только не косынку, пожалуйста, мне надо с вами, я не могу остаться дома одна.

Слёзы уже вовсю размазывались и по косынке, и по майке.

– Так, Варя, считаю до трёх. Если не начнешь одеваться сейчас же, мы с Андреем выходим. И компресс не снимай. Разз,…

Сквозь рёв уже донеслось:

– Мы скоро придём.

Хлопок входной двери. Тишина.

Опять тишина. Правда, что ли, ушли? Такого не может быть. Одна дома? Одна?

– Бомм!

Сердце прыгнуло в горло и застряло.

– Бомм! Бомм!

А, это часы. Фух. Всё равно что-то ноги трясутся. Наверное, если не двигаться и сидеть вот так, на полу, то ничего не произойдет. Так, может, бабушку быстро и дождусь, и будет не страшно. Свет в окне постепенно из серого превращался в тёмно-серый, на улице темнело. Тишина, тишина, тикают часы, уже, наверное, скоро придет бабушка. Не так и страшно, если сидеть и не шевелиться.

Шквырак, шварк – по кухонному окну что-то сильно треснуло. В небе ухнуло и бахнуло. Мурашки острыми шилами вонзились во всё тело. Шварк – скрежет повторился. В голове как будто провели острой пилой. Что это? Что это? Хотелось стать доской на полу, чтобы не слышать это больше. Что это? Шварк – звук всё усиливался. На четвереньках, трясясь как новорожденный цыплёнок, доползла до кухни, дико боясь увидеть что там – заглянула. Шварк – в стекло в истерике бились ветки орешника вместе с дождевыми каплями. Тело трясла крупная дрожь. Откуда взялись эти ветки, так близко к окну, ведь дерево растёт далеко?

Шварк, треск! И тут, тут какая-то серая масса, приближаясь издалека, с нарастающим гулом, всё темнее и темнее, с размаху подлетела к окну и заполнила его, полностью облепив. Гул в голове стал такой, что всё лопалось. Как-то оказалась в комнате под одеялом. Душно, и что-то давит всё сильнее, наверное, оно меня сейчас задавит и задушит, и утащит. Последней мыслью было: «За мной пришло привидение».

– А, а вот она. А мы везде ищем. Ты что сюда забралась?

Голос бабушки донёсся издалека. Разлепив глаза, сощурилась от яркого света лампы.

– А мы давно пришли, а тебя нет. Я ничего не поняла. Ищу, ищу. А ты чего под одеяло забралась?