Kitabı oku: «Из боли – в любовь. Книга-путь», sayfa 4
Часть 3. #книги
Книги всегда были частью моей жизни.
Они ненавязчиво участвовали в моем воспитании, так или иначе формируя мое отношение к миллиону вещей и событий. Они были друзьями, которые раскрывали передо мной свой мир, а я уже решала – верить им или нет. Впускать их в душу, или отложить на полку. Со временем книги стали одной из любимых тем, на которые я могла говорить бесконечно…
Буйволы и Сергей Минаев
Нам всем более или менее трудно расставаться с собственными выводами. Если мы любим «Веселый молочник», то «Домик в деревне» уже вряд ли имеет шанс появиться на нашем столе. Вовка со второго этажа пятнадцатой квартиры – однозначно «дурак», и вряд ли нас кто-то переубедит в обратном. И в этом мы похожи на неповоротливых буйволов, которые пока раскачаются, сменится не одно племя, мечущее в него копья.
Сегодня я убила в себе буйвола, и вопреки всему себе надуманному купила книгу Сергея Минаева «ДУXLESS». Когда я стояла на кассе, буйвол бушевал, боролся и шептал на ушко: «Катя, ты что! Как ты можешь брать такую пошлятину?! Тебя же от «The Телки» чуть не стошнило… Зачем тратить время на еще одну словесную грязь?». Но голос буйвола затих, когда я начала читать строки: «…Я читаю Уэльбека, Эллиса, смотрю старое кино с Марлен Дитрих. И свои первые деньги я потратил не на «бэху» четырехлетнюю, как у пацанов, а на поездку в Париж. И меня распирает от нежности и романтики ситуации, и мне хорошо, как в детстве, когда мама укрывала меня, спящего, одеялом. И мне кажется, что весы качнулись. И та их чаша, наполненная кусочками хорошего, осколками, покоящимися где-то в глубине меня, пошла вниз, перевесив все мои гадости, казавшиеся до сегодняшней ночи доминантами. Или все это мне только кажется?». Человек, сказавший такое, не может быть слеплен из того, из чего состоят «The Телки». Начала читать… И поняла кое-что для себя…
По моим текстам прекрасно видно, КАК я люблю Москву. Но слова Минаева об этом городе и том, что в нем происходит, и что происходит в нем с людьми, с первого до последнего слова – правда. И тут уж, как говорится, «нечего на зеркало пенять, коли рожа крива». Про легендарного в России ресторатора Новикова – подписываюсь под каждым словом. Открой он закусочную с пельменями и водкой без красной икры – запись туда будет за неделю. В этом – обаяние человека, умеющего и любящего свою работу, а если еще точнее, то четко понимающего, что «пипл хавает», а что – нет. Так что Новиков как бренд и человек-легенда – forever!
И Минаев – так же: со своей повестью о ненастоящем человеке он попал совершенно в точку. Моя дочка, прочитав название, переспрашивает: «Мама, а это как понять – «о ненастоящем человеке?». Я постаралась объяснить, как смогла.
«Понимаешь детка, обычно настоящим человеком называют того, кто имеет собственные мысли, чувства, что-то для него дорого, за что он готов драться до конца. Он не принимает предательства, любит свое дело и знает, для чего живет. Он не сравнивает карьеру с семьей, и уж тем более – не выбирает между ними. Имеет собственное мнение, и не считает нужным быть для каждого разным. А ненастоящий – как хамелеон, меняется каждую минуту, не имеет ничего кроме сиюминутных желаний, и люди для него как материал, как средство для достижения цели. Хотя, продав всех друзей, жену и детей за карьеру, и достигнув «кресла», сил радоваться уже нет. И назвать себя настоящим человеком, наверное, он уже не осмелится. Ну, как-то так…».
Дочь постояла, постояла и говорит: «Наверное, сейчас много таких «ненастоящих», раз о них книжки пишут. Но мне настоящие люди больше нравятся». Мне тоже. Смею надеяться, что и я – настоящая, пока могу душить в себе твердолобых буйволов и быть открытой тому, что может меня научить, сделать лучше, сильнее.
Уважаю Минаева. Он показал мне, что можно быть отличным зеркалом, не будучи той самой кривой рожей, которая вызывает чувство омерзения к человечеству сразу после прочтения и осознания того, что всё это – как минимум правда. Он как актер, талантливо играющий гада; весь фильм его искренно и всей душой ненавидишь, но к концу фильма этот гаденыш раскрывается такой глубиной и щемящей тонкостью души, что мы понимаем, что он несовершенен, со своими ошибками, своими страхами, желаниями и безумной целью, но он дышит этим, и в этом он искренен. Он не перечеркивает свою жизнь пустотой. Он тоже помнит, как мама укрывала его одеялом, и для него это значимо и втайне дорого.
…Пока мы дорожим и ценим, нас можно назвать настоящими. А иначе как?
Кто из нас гейша?
Мне сказали, что манерами я похожа на гейшу. Тихий голос, пластика рук, движения тела, маленькая ножка и внимательное выслушивание собеседника. Может быть, может быть… Одно время я изучала тему гетер и гейш. Это невероятно тонкий и пикантный момент в истории эволюции женщины как объекта поклонения, когда из проституток они сделали себя произведением искусства, достоянием своей страны и частью ее культуры.
Меня всегда интересовало, как на Востоке находят тонкую грань между красотой, умом и искусством. Поэтому я заинтересовалась гейшами. (Слово «гейша» переводится как человек искусства). И по мере изучения этой темы мне начали попадаться весьма интересные книги. Моя личная библиотека состоит из уникальных изданий и одно из них – «Школа Гейши» Элизы Танаки. Купленное совершенно случайно, сейчас оно почтительно обернуто в обложку и проклеено так, что ни одна страничка не будет утеряна. Если, конечно, не отдавать его в зубы собаки в целях самозащиты, не брать почитать в ванную и не уливать кофе с утра. Пройдя все это, «Школа Гейши» стала почетной книгой моей библиотеки и моего сознания. Почему? Знаете, у нас у всех есть соблазн опуститься. – До грубых слов, некрасивых одежд, складок на животе и толстых ног, будучи когда- то тонконогой ланью, сладкоголосой сиреной и Жар-птицей в одном лице. Соблазн перестать быть дивой, «штучкой», усладой глаз и «шикарной фифой» грозит превращением в «бывшую подругу» из песни «Крематорий»:
«Моя бывшая подруга сейчас растолстела, Сидит дома, варит борщ, штопает мужу трусы И, пряча в мятом халате рыхлое тело
Украдкой у зеркала бреет усы, Да-да, бреет усы»
«Школа Гейши» не дает расслабляться. Одним своим корешком на книжной полке она заставляет меня лишний раз промолчать или, наоборот, заворожить словами. Она же гонит меня в ванную, когда уже совсем лень. И она же говорит мне, что быть женщиной – это огромное преимущество, искусство. Оружие, которым мужчина убивает себя сам и с особым удовольствием. Убивает или делает себя сильнее, найдя Свою Женщину и держа ее как можно ближе к сердцу, к телу, к рукам. Являясь покровителем и господином гейши, мужчина осознает, что держит в руках больше, чем женщину. Он держит в руках Красоту. Ничего не зная о гейшах, я давно приняла их главный закон – быть в руках, глазах и сознании мужчин Красотой, гармонией, яркой краской и вкусом к жизни.
Я не гейша, но – та, которая создает свой собственный мир, свои границы свободы и осознанной любящей близости…
***
P.S. Не секрет, что я коллекционирую книги: редкие издания, штучные экземпляры. Но восхищаясь ими, гордясь, хвастаясь перед друзьями, прекрасно понимая всю ценность и уникальность своих находок, я – последний человек, который может их читать. Я не могу.
Мое сознание – мясорубка не отпускает меня в чьи-то чужие истории, пока я не перелопачу все свои. Наступил момент максимальной концентрации на том, что я еще не успела сказать. А не успела я многое. Как говорится, еще «копать и копать»… Сердце говорит – «Да хватит! Я уже раскрылось насквозь!», а Душа нашептывает «Нет, мне еще больно, еще очень больно. Давай уже с этим что-нибудь делать»… Вот и сижу, как археолог – раскапываю свои боли и больки, старые мечты и потухшие стремления, новые картинки себя и свежие мысли, которые ведут меня по неизвестным дорогам, и на удивление дают результат. Я лучше понимаю себя, этот безумный прекрасный мир и нахожу с ним гармонию, потому что хочу быть прекрасной и безумной вместе с ним.
Искать гармонию с сумасшедшим безрассудным миром – это мое повседневное занятие. Искать гармонию с собой – непрерывный процесс. Но для этого я не играю в йогу, не посещаю развивающих курсов, не читаю ободряющих аффирмаций. Я просто перекладываю на слова то, что не дает заснуть и жить спокойно. Я пытаюсь понять, даст ли мне свободу полное освобождение от прошлого? От тех людей, чьи имена заставляют меня вздрагивать или, наоборот, томиться от мысли, что когда-то что-то «не успела»? И вариантов, похоже, у меня нет – надо искать, искать себя дальше. Искать слова-ключи к свободе. Так что, the show must go on, господа и дамы.
Часть 4. #люди, которые меня изменили
В жизни каждого из нас есть знаковые люди. Те, которые определяют то, какими мы становимся в будущем. Они определяют ход событий и отсчитывают последние секунды спокойствия нашего сердца. Они чувствуют, что переворачивают в нас всё, но это лишь подстегивает их. Потому что они знают, что они нужны. Потому что без них не жить. Без них – лишь чувствовать себя половиной.
Одиссей. Первая любовь
Ранним холодным утром я выхожу из дома погулять, и именно этот маленький каприз доставляет мне истинное удовольствие. Никто не косится, когда я скачу по белому бордюру аллеи или прыгаю на одной ножке. Никто не оценивает то, как я танцую на пустынных улицах. Я кружусь, подняв лицо к небу, чуть прикрыв глаза: в эти моменты я и одинока, и счастлива. Это самое красивое одиночество, какое я могла себе придумать. Но все же – одиночество, мои прогулки дарят мне довольно честную беседу с собой.
В закрытом помещении со шторами, диванами и семейным сервизом честно и откровенно думать невозможно. Быт, вещи, люди, суета, маленькое пространство и его запах делают наши мысли мельче, глуше, боязливее и осторожней. А на улице, пустынной, огромной, пахнущей осенью, усыпанной листьями, я чувствую себя свободной. Не знаю почему, но именно в эти моменты мне гораздо проще принимать себя такую, какая я есть. Гораздо проще помириться с собой или за что-то себя простить, а затем, набрать букет осенних листьев, и счастливой, потихоньку пойти домой, к своим диванам, сервизу и шторам…
Открыв ключом входную дверь, я сбросила плащ, села в кресло и вдруг поняла: «Пора написать – о НЕМ.… Хватит мне молчать, пришло время превратить все то, что прочувствовала в чудесную сказочку о любви. Пусть грустную и щемящую где-то в сердце, но обязательно – волшебную и прекрасную».
Весь этот день я провела за письменным столом, у меня словно открылось второе дыхание. Воспоминания и нахлынувшие чувства перебивали друг друга, я торопилась выразить то, что со мной творилось, и я была счастлива. Я заговорила! О том, что наполняло мою чересчур насыщенную, но, тем не менее, «слегка» одинокую жизнь. И вот что из этого получилось:
***
«Я пишу эту историю сразу же после её окончания, чтобы выплеснуть всё и не задумываться больше об этом никогда. Что жить дальше. Чтобы выжить. Чтобы быть. Просто хочу отпустить кусок своей жизни на волю, хочу дать ему новую жизнь – вольную и свободную от меня. После того, как я напишу, я попрошу свою память забыть, а себя – успокоиться.
1549 дней. Цепкий капкан душераздирающей любви и муки с первого дня и до последнего. Четыре года, три месяца и девятнадцать дней я сходила с ума, смеялась, пела, плакала, надеялась, ждала, нервно вздрагивала. Встречала, соблазняла, отдавалась, вновь обольщала, ненавидела. Усыхала мумией, расцветала, словно жизнь, возрождаясь из пепла, подобно птице Феникс.
До сих пор удивляюсь, чем я могла заслужить такой подарок от Бога – такую любовь? Но почему в 15? Девочкой – подростком, в джинсах и кроссовках, я ехала в автобусе. И уже с первых ступенек автобусной лесенки я поняла, что еду с безумно любимым и дорогим мне человеком. И несмотря на то, что я видела его впервые, во мне было совершенно четкое ощущение узнавания, ощущение того, что я его уже знаю. Что-то похожее на отношения, началось лишь в 18, но эти три года «ДО» того стоили…
Автобус. Лестница. Ступени. Мои шаги; я поднимаю лицо. От неожиданности я прикрыла глаза. Я была ослеплена и пыталась не обжечь глаза, глядя на яркую красоту этого человека.
Прядь бешено темных волос спускалась на высокий лоб и прикрывала сквозившую усталость в его глазах. Четкий благородный профиль. Сдержанная элегантность в одежде. Его сонливое состояние напоминало усталость величественного льва после охоты. В нем сквозила мужественность, спокойная уверенность в себе и завтрашнем дне. Лицо, поражающее тонкостью черт, привлекало и завораживало.
Если бы мое воспоминание оказалось кадром фотографической пленки, то на снимке оказался бы ослепительно красивый мужчина, но усталый и расслабленный, грязный автобус, и я, застывшая в недоумении от того, что, глядя на него, не знаю, что мне думать, чувствовать и делать. Передо мной сидел человек, с той минуты полностью обладающий моей душой, он мог поднять ее до небес и разрушить её до пепла.
Он был дан мне, как песня соловью, для смысла в жизни. Когда- то давно 15-летняя девочка увидела 30-летнего мужчину, и этот мужчина увидел ее. Взгляд, длиною в маленькую жизнь.
***
День нашей встречи. С этого дня пошел новый отсчет, и началась новая эра. Я страстно захотела жить. Потому что с ним я стала поэтом, и женщиной – безо всякой постели. Я могла почувствовать его дыхание на своем плече, не видя его неделями, через пять минут случайно столкнуться с ним на улице и лишь случайно его коснуться. Я чуяла его, как зверь – свежее мясо. Я искала и находила его, и только тогда во мне поселялся покой. Я мечтала сидеть у его ног и согреваться теплом его взгляда.
Я перестала выходить из дома без бумаги и ручки, потому что как только я оставалась одна, моим мыслям о нем в голове было тесно. Каким-то невиданным образом он затронул глубочайшие струны моей души еще до своего первого на меня взгляда. А уж, когда он поднял глаза и посмотрел на меня… он стал моим богом.
Я не ощущаю никакого кощунства, когда пишу, что любимый мужчина для меня – Бог. Могу сказать – Вселенная, могу сказать мир. Суть не изменится. Этот человек изменил меня и мою жизнь в корне.
Он был сном наяву, он был явью во сне. Был и прозой, и горем, и медом.
Одиссей – мужчина – эстет, нарцисс, очертивший четкие границы своего личного пространства, и никого не запускающий за пределы его. Искренне любящий созерцание женской красоты, но, если эта красота грозила несвободой, он мягко исчезал, тихо отходил в сторону.
Душу свою он потемками не считал, в крайнем случае – мягкими сумерками. Но лучше всего он знал свое одиночество. Не о нем, а именно его. Как хорошо знакомого, давно изученного, рассмотренного человека, на котором он знает каждую пуговицу, любой страх его души, любое шевеление мысли. Его одиночество – осознанное, любимое, лелеемое и охраняемое от посягательств. Красивое, как он сам. Окропленное дождями, овеянное непрестанной грустью, которая так ему шла, и подтвердившее свое право на существование в его душе тем, что оно – самый некритичный друг, союзник и брат. И это все оно – обставленное таинственными символами и словами, родное, украшаемое иллюзией обреченности, одиночество.
***
Одиночество.… Как женщина набрасывает на плечи шаль – легко и непринужденно, так и он набросил на себя одиночество, как форму жизни. Он видел в ней свое обаяние, оно было его золотой волшебной сетью, приманкой, уловкой, всем чем угодно, но только не самообманом. Он слишком хорошо знал себя. Он видел себя меж трех ролей – лириком, циником, трагиком. Он обладал обаянием, которое опускалось на собеседника как английский туман, и не видно уже ни зги – ни истинного лица, ни истинной души. Он дарил себя людям такого, каким он хотел себя видеть и мечтал быть – исключительным, ярким, незабываемым.
Я точно знаю, что все, что я здесь напишу, прочтет моя дочь (не сейчас, так позже), и поэтому я скажу так: «…Это был роковой человек, легким взмахом век, ломающий чужие судьбы. Коверкающий в металлолом всё, что было до него. Такое под силу не многим, но для него это было делом трех секунд». – Но и «после» него оставалась всё та же пустота, потому что он ничего не отдавал взамен уничтоженного прошлого. Он оставлял людям лишь глаза, переполненные своим обликом. Кроме этого, у него ничего не было, а если и было, то нежелание делиться своей жизнью было слишком очевидно. Но именно он вселил в мое сердце любовь, и именно он наполнил мою жизнь вопросами, ответы на которые, найдя через много лет, составляют мой самый дорогой, драгоценный, опыт.
***
Многое из того, что здесь написано, написано еще до моих восемнадцати. Но время постоянно вносит свои коррективы и комментарии, и я постоянно что-то меняю, в зависимости от своего нового взгляда на жизнь. Парадокс этого рассказа в том, что я изменила в нем лишь несколько слов. Я писала, как чувствовала, и с тех пор ничего не изменилось. То, что произошло тогда, предопределило меня как женщину, как личность, как поэта. И хотя я не рифмую фразы и не ношу цветка в петлице, с момента начала той истории я стала другой. Была Екатериной – по паспорту, стала Магдалиной – в душе, за сотую доли секунды и – на всю жизнь.
Во что-то внести коррективы просто немыслимо, потому что несущие конструкции души и сердца обязаны всем, что в нас есть сейчас, именно тому чувству, что мы пережили впервые. Если бы тогда господин – случай не вывернул бы меня наизнанку, вытряхнув из меня последние остатки маленькой девочки, то я бы так и осталась – только по паспорту и никакой поэзии.
***
Признаюсь, сейчас я уже не влюбляюсь раз и навсегда. Я в первую очередь дорожу моментом «здесь и сейчас», потому что другого дня или другой возможности может не быть. Но вот в чем ирония: когда я любила сильнее всего в жизни, я так и не смогла сказать ЭТИ слова. Конечно, я говорю себе в оправдание, «что мы оба всегда считали, что для истинной любви слова не нужны», но я бы многое отдала, чтобы произнести эти слова вслух, глаза в глаза, в нужный момент нужному человеку.
Вместо него все слушала… бумага. Я писала и писала, это было моим всем. Сейчас уже, безусловно, поздно всё ворошить, но, сейчас, читая о нем, я улыбаюсь.
***
Я не могу назвать то, что между нами происходило – «наши отношения», мы не были парой и никогда не считались ею, но тогда, между нами, двоими, творилось какое-то таинство, волшебство. Он обожал читать мои рукописи. Он уже тогда видел во мне не маленькую девочку, а человека, который, появившись в его судьбе из ниоткуда, принимает его полностью, безусловно, и при этом видит его насквозь. Если бы между нами царил только чувственный интим, секс, то для меня, в первую очередь, все было бы намного проще. А то – нет. Это было что-то большее, чем кровное родство.
С некоторых пор моя жизнь стала делиться только на два состояния «с ним» и «без него». С ним я обретала самое себя, а иногда и знакомилась с собой истинной. Возможно, меня любили любовью эстета, но что любили – это точно. Наши встречи создавали особую реальность, измерение, которому в быту каждого из нас не было места. Хотя именно в тот момент наших встреч к его услугам была даже моя жизнь. Только так я это и чувствовала.
***
Редкие встречи плелись из имён – Генри Миллер, Довлатов, Аверченко, Ерофеев, Коэльо, Чехов…. Очень долгое время абстрактность этих бесед меня просто бесила: мне хотелось говорить о нас, о наших чувствах (мне верилось в то, что они есть), о значимости нашего общения, о нашем общем. Но развитие отношений показало, что книжная плоскость, в которой мы оба вращались, и есть наше неизменное общее. – Неизменное, неизбежное, и единственно возможное общее.
Мы оба были тем сочетанием, которое, молча, не одобряет общество – холодность и безумство, авантюризм и расчет, безупречная вежливость и наплевательство на нормы. Убийственный сарказм и холеные манеры. Красота, «помноженная на два» и наш нарциссизм. Хладнокровность и ровная улыбка. Два высокомерных денди, шествующих по жизни с тросточкой, в черных фраках и белоснежных перчатках. Монокль, крахмальные манжеты и бриллиантовые булавки. Взгляд свысока и выверенные жесты, – такими нас видели и знали люди.
Наедине, когда наша любимая забава и острая потребность – шокировать одним собой отпадала, мы превращались во Христа и Магдалину. Самым большим счастьем было обнимать его колени, и сидя у его ног, внимать его словам как святыне. Он тихо и нежно гладил мои волосы, и смотрел на меня так, словно старался запомнить на всю жизнь. Он покрывал меня поцелуями, а я готова была взорваться миллиардами звёзд.
***
Признаюсь, мы оба играли. Играли друг для друга. Такими, в таких ролях, нас не видел и не знал никто. Как только за нами закрывалась дверь, и мы теряли друг друга из виду, мы сразу же выпадали из роли и становились совсем другими. Мы снова выбирали роль – по обстановке, обстоятельствам и по желанию. Были ли мы когда-нибудь собой? На пути к истинным себе мы походили на пешего странника, который по дороге домой находит тысячу мест, где остановиться. Да, когда мы возвращались к истинным себе, когда выходили из собой же созданного театра и выпадали из всей бесчисленности своих ролей – это было похоже на остановку в бешеном танце, как будто ушел с карнавала и стираешь белила в гримерке…
Желание написать о своей любви возникает чаще, чем желание дышать. Это становится необходимостью, острой потребностью, наваждением, золотым туманом, что окутывает мой разум каждый раз, как я погружаюсь в воспоминания о, увы, прошедших днях. Днях сладких, ярких, взрывных, фейерверковых. Они взрывали мою жизнь одним телефонным звонком, одним небрежным «Привет…», и начиналась сказка, которой я жила. Узорная абстракция фраз, врезавшихся в душу огнём, сжигающим мою жизнь, была музыкой всего моего существования.
***
«В момент обиды на тебя за то, что ты соизволил жить своей жизнью, а не той, которую я для тебя пожелала, я была уверена, что мы разные. Не чужие, просто – разные, никогда не находящие точек соприкосновения в самых сокровенных и важных для нас вещах. Я была искренне уверена в том, что нашим жизням больше незачем пересекаться. Но я помнила о тебе, думала о тебе, рассуждала, оправдывала, защищала, ругала и опять мирилась с тобой – таким, какой ты есть. Недавно встретила тебя на улице – те же жесты, те же шутки, одежда и комплименты. Все какое-то заношенное, линялое, хотя и до боли любимое когда-то. Как будто время проходит мимо тебя, не изменяя, не внося, не шлифуя, не развивая тебя. И все же…?
За что же я тебя любила? За множество вещей, которые мы любили вместе. С тобой я не была одинока, благодаря тебе каждую черточку своей личности я считала неповторимой, особенной, дорогой, неотъемлемой, прекрасной. Твои глаза всегда видели во мне, по сути – девочке, – женщину: желанную, таинственную, совершенно особенную. Ты откровенно показывал мне, что каждую встречу со мной считаешь даром, подарком судьбы. Каждый из нас в глазах друг друга был совершенством».
***
Обычно, когда заканчивается «роман», хочется хоть как-то выразить то, что не имеешь смелости сказать в глаза. Часто нами движет обида, и это горькое чувство окрашивает все прочувствованное ранее в едкость, цинизм, ехидство, желчь. В такие минуты мы принимаем это за объективный взгляд со стороны, за трезвость суждения, приобретенного за время одиночества и попытки понять, что же произошло… А я ведь действительно собирала драгоценности горстями, но думала, будто собирала битое стекло.
Что такое драгоценность в моем понимании? Это то, что имеет особую, ни с чем несравнимую ценность. И поэтому, каждое мгновение, прожитое в любви, я считаю своей драгоценностью. Теперь я это понимаю. А тогда каждый не-звонок, не-встреча, не-взгляд был трагедией вселенского масштаба. Я думаю, эти переживания знает каждый, и не пережить это – многое потерять. Но видит Бог, тут не до сытой удовлетворенности собственницы, тут элементарное желание видеть любимого человека. Потребность чувствовать родное и близкое, видеть его улыбку, смеяться вместе с ним. Тогда это было пределом моих мечтаний…
Я благословляю каждую черточку этого лица, с благоговением целую его божественные, темные, словно омут, глаза, шелковистую кожу щек, трепетно касаясь пальцами губ и целую их, этим самым, оставляя на них легкую, как колебание свечи, невидимую печать своей любви.
***
«Утро. Ты просыпаешься и видишь прямо перед собой жизнь. Да вот же она – и справа, и слева… Эта квартира, в ней ты живешь, твое кресло, и окно с солнечным лучом, присевшем на подоконнике. Твоя кровать, на ней ты спишь. Какая-то часть существования проходит между этим окном, лучом и кроватью. Иногда луч пропадает, но ты все равно жив. Ты существуешь. Ты – начало и конец своих желаний. Пользуйся тем, что тебе дано – жизнью, ибо она прекрасна, и будь счастлив.
Вот и сейчас луч притаился в уголке моего рта, торжествуя свое новое рождение. В комнате светло, свежо и ароматно. Еще не выветрился аромат персиков и орхидей, принесенных вчера друзьями. Расслабленно валяясь и прикрыв глаза, я слушаю птиц. Сейчас я хочу дать себе отдохнуть. Отдохнуть от человека, завладевшего всем моим существом: моим дыханием, моими глазами, мироощущением и руками. Свои ладони я никому не доверяю, а с Одиссеем наши встречи проходили – в руках руки, глаза в глаза. Теперь эти детали не причиняют боли, потому что я, в самом деле, отгорела. Мне страшно об этом думать, но именно это действительность сегодняшнего утра.
Стараясь не смешивать Прошлое с Настоящим, с реальным моментом моей жизни в Сегодня, пытаюсь думать по-новому. Если раньше я говорила себе: «Я не позвоню», страстно этого желая, то сейчас я не хочу слышать даже гудки телефона; если раньше я без раздумий отдала бы за него свою жизнь, то сейчас мой взгляд на ценность собственной жизни несколько изменился. Раньше я видела в нем одно духовное и интеллектуальное начало, то сейчас вижу его значительную прибавку в весе и любовь к повторению чужих фраз.
Главное понять эту грань – «любила» и «люблю», а осознавать её еще тяжелее. Еще, кажется, что любишь, а сам уже ходишь по пожухлой траве угасшего чувства, и вьется над ним дымок холодного разума.
***
Высшая точка доверия.… Это когда любимому, любовнику, другу говоришь именно то, о чем думаешь, а не то, что из твоей мысли для него более всего приемлемо. Сидя друг напротив друга каждый из нас напряженно вглядывался, как будто новоприобретенные черточки на наших лицах могли рассказать что-нибудь о судьбе, черканувшей их без нашего на то участия. В этот вечер мы ни слова не произнесли в прошедшем времени, потому что ещё не все было потеряно, хотя и облечено в неизвестность. Не говорили о будущем у каждого оно слишком зыбко, не говорили и о настоящем – нашего настоящего у нас пока нет, а абстрактно, по-эстетски беседовали о Ремарке, его Триумфальной Арке, о характере Равика. И когда Одиссей сказал, что после летнего запоя и образовавшейся разрухи в его личной и профессиональной жизни он перечел Триумфальную Арку, то лишний раз убедился в том, что Ремарковский хирург – это почти он, мне открылась бездна того, о чем не говорят вслух, потому что оголять словами это было бы пошло, лишне и глупо.
Одиссей прекрасно понимал, что я бы взорвалась в случае каких- то объяснений, пояснений и никому ненужных оправданий. Зачем гранить пережитое теми словами, что заведомо не верны?.. Но пальцы мои дрожали, я была очень взволнована. Одиссей сидел рядом, задумавшись. Это был уже не денди, модный и холёный, свысока, равнодушно взирающий на всё и вся, а подстриженный жизнью лев. Он запутался, сбился с пути, по которому шел одиннадцать лет – благополучные друзья, деньги, работа, сын, жена, периодические любовницы и собственное, с годами устоявшееся от полного контроля над своей судьбой, спокойствие. Теперь же я вижу дыру на джинсах и слышу, что жена устав от Антарктиды их супружеский отношений, забрала сына, уехала и занялась политикой. Что отвернулись правильные друзья, в течение своей жизни вероятно не видевшие, что рельсы жизни заносит вкось. Что он ушел с высокооплачиваемой работы, которая для него всегда немало значила – большей частью из-за впечатлений, ситуаций, людей, которых она ему дарила. Что продал квартиру, теперь пустую и смеющуюся над всем, что в ней было, и в данное время он живет в гостинице, инвестирует средства в какое-то предприятие, строит планы, общается с другими, новыми друзьями. Услышав слова о друзьях, мне вспомнились любимые строчки из Северянина – «Все мои товарищи, как зовешь нечаянно ты моих поклонников и незлых врагов…».
Пока он говорил, я думала о счастливых моментах наших всегда неожиданных встреч, когда они брызгали, словно апельсиновый сок на солнце. Глядела в глаза, в которых под напускной отрешенностью от собственных проблем, светилась просьба о поддержке и мольба о том, чтобы я не задавала лишних вопросов (не хотел он искать ответы на них), но «лишние» вопросы исключались изначально, потому что слишком уж ценным подарком для меня были его откровения и доверие само по себе. Я улыбалась и внимательно слушала маска его непричастности стала таять, стали видны радость, испуг, волнение и даже недоумение. Тень отчаяния, лежавшую на веках тщательно скрываемым грузом, Одиссей маскировал жизнерадостным тоном общепринятых, оптимистичных фраз. Я наблюдала за игрой, которая игрой не являлась.
***
P.S. Позволив уйти из своей жизни (но – не из сердца) этому мужчине, на тот момент я была уверена, что все оборвется, и никакого продолжения не последует. Но я ошибалась… Мое чувство стало жить слишком самостоятельной жизнью и стало диктовать свои правила. Я принимала это за безобидную ностальгию, которую надо просто пережить. Отношений уже давно не было, а мое чувство все выпрыгивало вперед меня, и всем претендентам на руку и сердце заявляло: «Это моя территория. Это сердце не свободно. Уходите все». И они уходили – тихо, без слов и объяснений. Моя мечта об Одиссее стала перерастать во что-то, в какую-то силу, почти в монстра, которой я позволяла править моей жизнью. Я увидела, что я не росла, не хотела расти и становиться женщиной, готовой к полноценным отношениям, что мне было очень комфортно оставаться в образе девочки с мечтой о «принце». Что до сих пор я добровольно променивала настоящую жизнь с настоящими чувствами на красивую ностальгию, воспоминания, грусть и одиночество. В общем, я собственноручно построила музей своей любви, и там сама же поселилась.
