«Любовь и долг Александра III» kitabından alıntılar, sayfa 6

скорее напоминая отца-императора в юные годы. Его тянуло ко всем особам женского пола, которые появлялись в поле его зрения, и родители решили: пусть лучше преждевременно созревший юноша сосредоточит свои вожделения на одной фрейлине, чем прослывет бабником. Те же соображения руководили в свое время государем Николаем Павловичем, когда он недвусмысленно свел цесаревича с Мари Трубецкой. Однако великий князь Александр Александрович был совсем другим, чем его младший брат. И увидеть его сейчас глядящим снизу вверх на хорошенькую Мещерскую… глядящим с таким странным, непонятным выражением, будто

духовке с яйцами, фруктами и орехами и подаваемая со сладким сиропом или сметаной) была его любимым блюдом. – Но кашу долго варить, – заметил он. – Ждать неохота. – А почем ты знаешь, может, у нее каша в духовке преет? – лукаво улыбнулся Хренов. – Может, она ее загодя наварила. Гурьевская каша была очень сильным соблазном! – Ладно, – кивнул Саша, – заглянем. Но если каши нет, сразу двинемся дальше. – Само собой! – обрадовался Хренов, торопливо спешиваясь, и подскочил подержать стремя царевичу, хотя тот вполне мог сойти с коня и без посторонней помощи. Но это входило в обязанности

сказку она простояла на полке. – Зато она самая храбрая, – возразила Тира. – Она не побоялась прыгнуть в огонь к своему солдатику. – Да ее просто ветром сдуло, – снисходительно заметила Аликс, но, увидев, что у младшей сестры набежали на глаза слезы, испугалась: – Хорошо-хорошо, будь танцовщицей, если хочешь. А Минни? Кем будет Минни? Дагмар, средняя сестра, которую домашние звали Минни, по ее первому имени – Мария, пожала плечами: – Не знаю. Я не желаю быть кем-то. – Хочешь обидеть господина Андерсена? – нахмурилась Аликс. – Неужели тебе не нравятся его сказки?

мальчишкой, ты на меня и не взглянешь теперь. Сейчас и у меня свои комнаты, как у всех взрослых. Конечно, это хорошо, что как у взрослых, но наша детская мне больше нравилась. Там теплее, солнца много, просторно. А тут как-то… узко все, сквозняк. Но никому не скажешь. Мамá сердиться станет, папá на смех поднимет, как Толстяка поднимает, когда он ныть начинает и просить, чтоб помягче да повкуснее! И точно так же нельзя сказать, что мне Китти и Хренов больше нравятся, чем Перовский. Тут уж точно все со смеху помрут. Так и с этим взрослением. Невозможно сказать: я хочу остаться маленьким, мне таким быть больше нравилось. То есть сказать можно,