Kitabı oku: «Письмо из бункера», sayfa 2

– Блонди, ко мне! – она вышла в коридор. – За мной, Блонди! Найдем твоего хозяина.

Хельга взяла овчарку за толстый кожаный ошейник, и та нехотя пошла рядом. Но не дойдя до лестницы в нижний бункер, Блонди свернула в прачечную. Все уговоры оказались напрасными, упрямая собака растянулась на полу и принялась кормить щенков. Хельга опустилась на пол рядом, положила ее голову себе на колени и просидела так с полчаса.

– Наверное кто-то отвязал тебя, – приговаривала она, гладя собаку, – а герр Гитлер ищет…

Он и в правду искал. Кухарка привела его в прачечную.

Хельга не видела его, должно быть, около года. Он разительно изменился с тех пор. Лицо обвисло и потеряло живые краски, посерело в тон неизменному темно-серому кителю. Хельга не помнила, чтобы он одевался по-другому. Волосы его, расчесанные на прямой пробор, поблекли, виски совсем поседели. Щеточка усов над верхней губой нелепо топорщилась. Герр Гитлер, всегда очень чистоплотный и ухоженный, теперь казался обрюзгшим одутловатым стариком. Его левая рука, заложенная за пуговицу кителя, заметно дрожала.

Фюрер ласково погладил Хельгу по голове, поцеловал в макушку.

– Смотри, что она умеет, – сказал он, делая собаке знак рукой. Та села на задние лапы, вытянула шею и тонко завыла. – Блонди, пой глубже. Пой, как Сара Леандер⁶, – приказал фюрер.

Собака тотчас повиновалась, голос ее стал мощнее и глубже.

– Она удивительное существо, – любовно изрек фюрер, одобрительно глядя на Блонди. – Столько сообразительности у животного. Некоторые люди не могу похвастаться таким умом.

Он вышел из тесной прачечной и присвистнул:

– Блонди, за мной!

Собака, которую, казалось, невозможно было сдвинуть с места и оторвать от щенков, вскочила и тут же оказалась у ног хозяина.

– Молодец! – он похлопал ее по боку. – Хорошая собака, послушная собака. Не то что эти псы из моего окружения, которыми мне приходится командовать.

– Я хотела привести Блонди к вам, но она заупрямилась, а вас послушалась сразу, – восхитилась Хельга. – Родители все равно не разрешают мне спускаться в нижний бункер.

– Деточка, ты можешь ходить здесь повсюду, где тебе захочется. Скажи родителям, что дядя Адольф разрешил. Фройляйн Манциали, – окликнул он кухарку, которая возилась с тарелками возле обеденного стола, – дети уже позавтракали?

– Еще нет, мой фюрер, – отрапортовала та, тотчас бросив сове занятие. Она выпрямилась и сложила руки в замок у пояса.

– Тогда накормите их чем-нибудь вкусным, – велел Гитлер. – У нас еще остался клубничный джем?

– Да, мой фюрер, – Фройляйн Манциали почтительно наклонила голову.

Фюрер погладил Хельгу по щеке на прощание, а потом взял за ошейник собаку и повел за собой.

После завтрака Хельга ушла в детскую. Там она расположилась на кровати с карандашом и бумагой и принялась за сочинительство. Она так увлеклась, что не заметила, как вошел отец.

– Что ты пишешь? – спросил он, немного напугав Хельгу.

Она вздрогнула, смутилась.

– Это рассказ… про Людвига. Как он спас одного мальчика в океане. Услышал его зов и приплыл на помощь. Папа, ты не знаешь, сколько живут дельфины?

Отец смотрел в сторону на нарисованное окно на стене и, кажется, не услышал вопроса.

– Ты не знаешь, сколько живут дельфины? – повторила Хельга.

– Не знаю, – отозвался он наконец. – В твоем возрасте я исписал ворох бумаги – и все зря, – изрек он задумчиво. – Ты слишком мала, тебе еще нечего сказать. Лучше заучивай наизусть из «Фауста». – Он развернулся, чтобы уйти. Потом вдруг оглянулся и продекламировал: «Кто мыслью беден и усидчив, кропает понапрасну пересказ заимствованных отовсюду фраз, все дело выдержками ограничив»⁷.

Когда отец ушел, Хельга долго думала над его словами. И опять ей хотелось возражать ему. Почему всегда так получается, что на каждое его слово у нее находится свое, не менее веское и, пожалуй, более правильное. Вот и сейчас она вспомнила совсем другие строчки из того же «Фауста»: «Когда всерьез владеет что-то вами, не станете вы гнаться за словами…» Как может отец судить о том, чего не читал? Какое понятие он имеет о ее способностях? Хельга написала рассказ, потому что для нее это важно, потому что она любит Людвига больше всех живых существ на свете, хоть он всего лишь дельфин. Он вылечил Генриха, когда тот болел. Разве он не герой? А как бы ей хотелось сейчас поплавать с Людвигом, а не сидеть в этом мрачном подземелье с белым светом и серыми стенами. Здесь она чувствовала себя больной, и порой ей казалось, что она не узнает людей. Она не узнала герра Гитлера сегодня. Отец здесь выглядит по-другому, глаза его совсем ввалились и будто остекленели – ничего не видят. Мать бледна и почти не выходит из своей комнаты, а когда выходит – передвигается как тень, опираясь о стены коридоров. И даже дети здесь другие, невеселые и тихие, непохожие на себя.

Хельга отложила тетрадь и, вспомнив разрешение ходить где вздумается, решила воспользоваться им прямо сейчас.

В коридоре нижнего бункера во всем чувствовался беспорядок. Военные разных чинов занимались кто чем. Одни, казалось, были поглощены делом: разговаривали вполголоса, стоя в стороне, перебирали листы документов или ходили взад и вперед, черкая на ходу карандашами по бумаге. Другие дремали, сидя на стульях вдоль стены. Хельгу толкнул локтем пьяный, расхристанного вида офицер. Он, никого не замечая вокруг, спешил, должно быть, в отхожее место. В свете потолочных ламп тончайшим полотном тянулся табачный дым, смешиваясь с едким запахом мужского пота и влажной погребной затхлостью. Хельга знала, что герр Гитлер не любил, когда при нем курят. Должно быть, теперь ему все равно. Каждый вздох давался Хельге с неохотой. Она прошла дальше по коридору, минуя помещение узла связи, где стоял громоздкий телефонный коммутатор, пара столов с пишущими машинками и стулья в беспорядке. Дверь комнаты напротив оказалась приоткрытой. Оттуда доносился резкий клокочущий ненавистью голос. Хельга остановилась и прислушалась.

– …Толстый продажный лентяй! Этот выскочка бросил люфтваффе на произвол судьбы! Его пример позволил коррупции распространиться по всей стране! Я всегда все о нем знал! Этот морфинист смеет заявлять, что я не способен принимать решения?! А завтра он объявит меня мертвым?! – Хельга узнала голос герра Гитлера и поразилась его жестокости. С ней он всегда был ласков, она не подозревала в нем способности кого-то так люто ненавидеть.

– Он неадекватен и лишен всякой морали, – продолжал фюрер, стуча каблуками по бетонному полу. – Такой человек не годится в преемники. Он изменил делу национал-социализма и лично мне, своему фюреру и главнокомандующему!⁸ Вздумал ставить мне ультиматумы… Да, кто он такой! Геринг должен быть смещен со всех постов, лишен всех полномочий, чинов и наград. Я приказываю арестовать его за государственную измену. В случае сопротивления казнить на месте как предателя! Его советники и члены штаба должны быть арестованы и помещены в тюрьму. За исполнение приказа вы, Борман, отвечаете головой.

– Слушаюсь, мой фюрер, – отчеканил другой голос.

– Я полностью поддерживаю решение фюрера, – внезапно заговорил отец, который тоже оказался в комнате. – Действия Геринга не что иное, как попытка путча. Я считаю необходимым расстрелять его без суда и следствия.

В комнате воцарилось молчание. Хельга попятилась. Ужасные вещи произносились с непостижимой легкостью, как в театре. Будто в комнате напротив шло представление, и актеры подавали написанные кем-то реплики, совершенно не задумываясь о смысле сказанных слов. Будто слова эти не имели никаких реальных последствий. Будто их единственной целью было пощекотать нервы зрителей, вызвать мимолетную эмоцию.

Обсуждение продолжилось, но Хельга, как ни силилась, не могла понять, было ли принято какое-то решение о судьбе прославленного генерала Геринга. Мысли ее путались, слова звучали тарабарщиной. Хельга подошла вплотную к двери, как та вдруг распахнулась, и на пороге возник отец. Увидев Хельгу, он помрачнел.

– Что ты здесь делаешь?!

Хельга молча смотрела на него, пытаясь представить, как он, глядя ей в глаза, повторяет страшные слова: «Я считаю необходимым расстрелять его без суда и следствия».

– Говори! – прикрикнул отец.

– Я… я… просто… Я захотела в туалет, – нашлась Хельга.

– Разве вам не принесли ночной горшок?

– Я уже не маленькая, – Хельга уставилась на свои лакированные черные туфли на сплошной подошве, такие же, как у младших сестёр.

– Сходи в туалет и немедленно возвращайся в верхний бункер.

– Герр Гитлер разрешил мне гулять повсюду, – продолжая глядеть в пол, упрямо проговорила Хельга.

– Я сказал немедленно! – гаркнул отец.

Хельга бросилась к туалетам. Когда она возвращалась, дверь в конференцзал оказалась наглухо закрытой. Хельга с опаской подошла поближе. Она прислонилась спиной к стене рядом с дверным косяком и навострила слух.

– От дипломатии теперь нет пользы, – говорил фюрер. Он уже не кричал, голос его звучал устало. Хельга едва могла слышать его. – Господин фон Риббентроп, если вы желаете быть полезным, возьмите в руки автомат и идите на баррикады. – Он помолчал немного. – Я уже озвучил свое решение: я не выйду из бункера и не позволю врагу использовать себя, живого или мертвого, в пропагандистских целях. Мое бегство уже не спасет положения. Падение Берлина станет концом всему. Если это случится, я встречу поражение лицом к лицу и не стану наблюдать со стороны, из загородного дома, как рушится моя империя.

Хельга услышала шаги, кто-то собирался выйти из конференцзала. Страх опять быть застигнутой отцом у дверей сковал Хельгу. Она не смела пошевелиться. Из кабинета вышел министр фон Риббентроп. Хельга хорошо знала его, и он должен был бы вспомнить ее. Но министр тихо прикрыл за собою дверь в конференцзал и, ничего не замечая вокруг, медленно побрел по коридору к лестнице выхода в сад рейхсканцелярии. Хельга заметила в его глазах слезы.

Хельга бросилась назад по коридору, к лестнице в верхний бункер.

До ужина она просидела в прачечной со щенками. Она слышала, как мать выходила к вечернему чаю за общий стол, но не пошла к ней, потому что явился отец. Они о чем-то шептались. Хельга к их разговору не прислушивалась до тех пор, пока не услышала свое имя.

– Этот ребенок протестует против всего, – жаловался отец. – Подумать только, я с ней уже не справляюсь.

– Это возраст, – устало отвечала мать. Голос ее звучал безучастно и монотонно.

Хельга давно заметила, что мать ходит задумчивая. Она почти ничего не ест и никого не желает видеть, особенно детей.

– Хельга – самый сложный мой ребенок. Бунтарка! – продолжал отец. – Сегодня я опять вынужден был проявить строгость. Надеюсь, когда она повзрослеет… – он вдруг осекся и замолчал.

– Я устала. Оставь меня, Йозеф, – сказала мать холодно.

Родители ушли.

Стараясь не думать о подслушанном разговоре и обо всем, что произошло за день, Хельга вновь принялась за письмо: «23-е апреля. Мой дорогой Генрих! Мне почему-то хочется просто сидеть и писать тебе, просто так, обо всем: я представляю себе, что мы как будто сидим в нашей беседке, в Рейдсхольдсгрюне и разговариваем. Но я это вижу недолго – опять корабль, океан… Я все время себе представляю тот корабль, на котором вы плыли в Америку, как будто я с вами: мы сидим на палубе – ты, Анхен и я, и смотрим на океан. Он вокруг, он повсюду, он очень светлый, мягкий и весь переливается. И мы качаемся на нем и как будто никуда не движемся.  А ты говоришь, что это только так кажется; на самом деле мы очень быстро плывем к нашей цели. А я спрашиваю тебя – к какой цели? Ты молчишь, и Анхен молчит…

Я тебе признаюсь: я написала рассказ. Мне так хочется тебе его показать. Я в этом рассказе думала над каждым словом. Если бы я могла показать тебе рассказ, ты бы сказал, есть ли у меня способности или нет? Я завтра тоже буду писать только важное, а то, наверное, тебе будет скучно читать про то, как я тут ничего не делаю, и мысли все разбежались».

***

Ночью Хельга слышала, как плакал Хельмут. Накануне он весь день развлекал сестер и вел себя как настоящий рыцарь, всех смешил и больше всех играл с младшей Хайди. Хельга корила себя за то, что мало обращала на детей внимания и дала себе слово больше не отлучаться надолго. Утро начали разучиванием песни Шуберта: Хельга пела по строчке, а сестры и брат повторяли на слух. Потом, вспомнив совет отца, Хельга принялась декламировать стихи из «Фауста», те что помнила по памяти.

Мефистофель

…если ты хочешь со мною

В светлую жизнь веселее вступить,

Буду усердно тебе я служить,

Я тебе преданным спутником стану

И ни на шаг от тебя не отстану;

Знай, что повсюду помощник я твой;

Стану рабом и покорным слугой.

Фауст

Что дашь ты, жалкий бес, какие наслажденья?

Дух человеческий и гордые стремленья

Таким, как ты, возможно ли понять?

Ты пищу дашь, не дав мне насыщенья;

Дашь золото, которое опять,

Как ртуть, из рук проворно убегает;

Игру, где выигрыш вовеки не бывает;

Дашь женщину, чтоб на груди моей

Она к другому взоры обращала;

Дашь славу, чтоб чрез десять дней,

Как метеор, она пропала, —

Плоды, гниющие в тот миг, когда их рвут,

И дерево в цвету на несколько минут!

Мефистофель

…Любой листок лишь взять решись

И каплей крови подпишись.

Фауст

Изволь, уж если так тебе угодно.

Итак, обряд нелепый, совершись!⁹

Дети слушали старшую сестру внимательно, с серьезными лицами. Хайди ничего не понимала и, вероятно, думала, что Хельга рассказывает новую сказку.

– А может ли к нам прилететь Мефистофель? – спросил вдруг Хельмут.

– Зачем тебе? – удивилась Хельга.

– Я бы попросил у него пистолет, – заявил брат со всей серьезностью.

– А я – новое платье для Мими, – тут же подхватила Хедда, показывая свою куклу. – И новую скакалку. Мы забыли дома, и теперь я не могу прыгать.

– Ты можешь прыгать сколько угодно, – возразила Хельга.

– Нет, я хочу прыгать через скакалку! Это совсем другое! Как ты можешь сравнивать.

Хайди тут же включилась в игру и стала требовать шоколад. Хельга пообещала, что попробует раздобыть, если он вообще есть в бункере. Хольда и Хильда тоже что-то просили. Хельге сделалось страшно от всех этих просьб.

– Замолчите! – прикрикнула она. – Разве вы не понимаете, кто такой Мефистофель? Ведь это дьявол. Он явился к Фаусту, чтобы искусить его. А тот поддался искушению. Его бессмертная душа загублена навеки! Он обречен на адские муки. Неужели и вы этого хотите?

Дети притихли и с ужасом смотрели на Хельгу. Хедда была готова разрыдаться, ведь она просила громче всех. Она уже скривила губы и закрыла лицо руками.

– Нет, нет! – спохватилась Хельга. – Все будет хорошо. Давайте помолимся Христу вместе, как нас учила бабушка, – неожиданно для себя предложила Хельга. Она давно решила, что в Бога не верит, но вдруг почувствовала, что молитва – единственное спасение от ужасного Мефистофеля.

Дети встали на колени и выстроились на полу вдоль кровати. Они сложили молитвенно руки, уперев локти в колючее шерстяное одеяло, и принялись шепотом молиться, повторяя «Отче наш». Хельга тоже молилась, подавая пример младшим. Она думала, что им здесь совсем не место и молила Бога, чтобы он позволил младшим уехать как можно скорее. Они, обычно такие веселые и игривые, здесь, в подземелье, совсем сникли, тихо сидят по кроватям, как старички. Хельге больно на них смотреть. Нужно поскорее отправить их к бабушке. Хельмут уже большой и присмотрит за сестрами. Он справится. Сама Хельга никуда бы, конечно, не поехала, осталась бы с мамой. Та совсем больна, и, может, именно поэтому вся семья застряла здесь, в этом проклятом бункере.

«Пожалуйста, пожалуйста…» – повторяла Хельга, пока не заметила отца. Он пришел незаметно, остановился у входа в детскую, привалившись к дверному косяку, и следил за ними немигающими впалыми глазами. Хельга осеклась. Отец напугал ее, будто сам Мефистофель явился исполнить их наивные детские желания, а потом затребовать страшной расплаты. Отец стоял тихо, его тонкие губы чуть вздрагивали, казалось, он повторяет слова молитвы за детьми. Скоро он ушел, не сказав ни слова.

Хельмут убежал за отцом в нижний бункер и вернулся только через полчаса. Кружа вокруг Хельги, он снова и снова выкрикивал, что генерал Геринг – предатель.

– Неправда! Зачем ты повторяешь эти глупости?! – сердилась Хельга. Сердце ее сжималось от страха. Неужели его и вправду расстреляют?

– Нет, не глупости! – упорствовал Хельмут. – Я сам слышал, как фрау Кристиан говорила…

– Хватит, не смей! – разозлилась Хельга.

Она сама отправилась в нижний бункер послушать, что говорят о судьбе Геринга. Вернее всего было бы расспросить отца, он, конечно, знал наверняка, но вряд ли расскажет Хельге. Все же Хельмут слышал о Геринге от секретарей, а потому и Хельге стоило разузнать, о чем они болтают. Секретари осведомлены обо всех решениях фюрера, они записывают под диктовку тексты приказов и передают их через телефонный коммутатор по назначению.

Хельга искала хоть кого-то из женщин, но пишущие машинки в секретариате нижнего бункера стояли пустыми. Ни фрау Юнге, ни второй секретарши – фрау Кристиан, на месте не оказалось. Побродив по прокуренному коридору, Хельга уже собиралась вернуться к детям, как увидела обеих секретарш и фройляйн Браун. Они шли со стороны лестницы в сад рейхсканцелярии. Взрывов не было слышно уже какое-то время, и женщины, очевидно, поднимались наверх, чтобы подышать свежим воздухом. Хельге стало обидно, что ее не пригласили с собой, хотя и понимала, что слишком мала, чтобы составить им компанию. Но так хотелось наружу! За пару дней в бункере она потеряла ощущение времени.

– Как вы думаете, Траудель, – говорила Ева Браун, – если мы выиграем войну, Адольф подарит мне ту статую нимфы, что мы видели в саду? Она прекрасна!

– Должно быть, это государственная собственность, – безразлично отвечала фрау Юнге. – Спросите у него сами.

– Но если мы все-таки победим русских?.. Наверное, можно хоть раз сделать и исключение. Я бы хотела, чтобы он купил ее для меня. – Ева Браун капризно надула губы. – Ах! Вы заметили, какие превосходные нарциссы распустились на клумбе?! – быстро переключилась она. – Я бы сорвала, но Адольф не любит увядшие цветы. Ему неприятно все, что умерло.

Женщины прошли мимо Хельги, но она не решилась заговорить с ними. Подождав с минуту, она заглянула в канцелярию. Фрау Юнге, заметив ее в дверях, чуть нахмурилась.

– Вас кормили сегодня? – строго спросила она.

– Кажется, нет, – ответила Хельга. – Я еще не завтракала.

– Как же это? Ведь давно за полдень… Пойдем, я отведу тебя к фройляйн Манциали, – она сопроводила Хельгу в верхний бункер. Хельга шла впереди, как под конвоем. – Все разваливается на глазах, – сквозь зубы процедила фрау Юнге, проходя мимо кучки военных. Они тесно сидели за столом в общем коридоре и угрюмо пили спиртное, разливая в стаканы из бутылки коричневого стекла. Мужчины развязно окликнули секретаршу, предлагая ей выпить с ними.