Kitabı oku: «Только папе не говори! Дневник новой русской двадцать лет спустя», sayfa 4

Воскресенье, 26 сентября

Пришла к Алене поздравить Шуршика с днем рождения.

– Он опять, – мрачно сказала Алена, открыв мне дверь, – я больше не могу, я просто больше не могу…

Когда Алена произносит «он опять», она непроизвольно горбится и втягивает голову в плечи, словно хочет залезть с головой под одеяло, но одеяло короткое.

«Он опять» – это Шуршик, Аленин младший сын.

Любая мама может сказать «я больше не могу», но Алена не любая мама. От промышленного магната, крупного производителя газобетона, нельзя ожидать «я больше не могу». От промышленного магната можно ожидать «я больше не могу», но по поводу «контракты-налоговая-поставки-платежи».

Мне нельзя воскликнуть: «Опять?!» Нельзя кивнуть: кивок означает, что я согласна. Нельзя подливать масла в огонь. Нам самим можно ругать своих детей, а больше никому нельзя. Про чужих детей можно только безоценочно мычать.

– Ммм… – промычала я.

– Ты права, – подтвердила Алена.

У Алены на секунду становится совсем потухшее лицо, – только на секунду, только со мной. Прежде чем вернуться к Никите и Шуршику праздновать день рождения, она начнет улыбаться. Как будто светофор: со мной она может позволить себе красный свет, а с Никитой только зеленый.

Ох… Почему у нас с годами всё больше горечи?

Думаю, у других точно так же, не только у нас. Возьмем «Трех мушкетеров», где все – сама легкость, бесстрашие, жизнерадостность, прекрасный аппетит, интриги, дуэли, много вина. Но что мы видим через двадцать лет? В «Двадцать лет спустя» дело обстоит отнюдь не радужно: Портос устал, Арамис печален, д’Артаньян разочарован в короле, у Атоса скелет в шкафу, жуткий Мордаунт, сын Миледи. Неужели с течением времени разочарования неминуемы, горести неизбежны, и хотя бы один скелет в шкафу обязателен? Как минимум один скелет. Бывает, что и больше, два-три скелета.

Конечно, есть семьи, у которых всё идеально. Не может не быть! Но я таких не знаю. Бывает, что на поверхности всё идеально, но если вглядеться повнимательней… В данном случае даже не нужно вглядываться: на поверхности Шурш, лежит в своей комнате. Алена не хочет праздновать его день рождения без него… Почему с годами у нас всё больше горечи плюс скелет в шкафу? Почему, почему?!

Вообще-то, я знаю почему. Если бы мы были черепахами, не заботились о своих детях, а просто делали кладку в выкопанной предварительно ямке и уползали в неизвестном направлении. В этом случае наше счастье зависело бы только от нас: уползли и живем своей собственной жизнью. Но мы не уползаем, а напротив, попадаем в зависимость: наше счастье и веселье зависит от наших детей. Когда дети маленькие, наше счастье под контролем. Алена собирала Шуршику портфель до окончания школы, я скрывала от мамы Мурины двойки по физике, Ольга водила Антошу на балет.

Разумно было бы уползти в неизвестном направлении после окончания детьми института, защиты диссертации, второго развода. Но мы не уползаем, напротив, прижимаемся тесней. Кажется, что ничего не изменилось, – наше счастье по-прежнему зависит от наших детей, но как бы не так! Прежде наше счастье и веселье зависело от нас самих, а теперь зависит от других взрослых людей. Но разве можно рассчитывать на других в таком важном вопросе, как собственное счастье?.. Черепахи не рассчитывают. Вот и не сталкиваются с ситуацией, когда их взрослые дети «опять», …они же давно уползли.

Если говорить всерьез, то пример с черепахами неуместный, не научный, не релевантный: где мы, а где черепахи?.. Но есть же зайцы! Зайцы хорошие родители. Две недели кормят свое потомство, оберегают. Тут вот что важно: они хорошие родители в течении двух недель.

…Уговорили Шурша выйти. Подарки, красиво накрытый стол, поздравления.

Любая мама, которая говорит «я больше не могу», на самом деле может. Тут хорошо работает теория снижения ожиданий. Я, к примеру, очень огорчилась, когда Мура развелась, я ведь уже приготовилась жить именно с этим зятем всю жизнь. В утешение я сказала себе: «Зато у нас есть Яша, а Мура еще найдет свое счастье». Когда Мура развелась во второй раз, я огорчилась значительно меньше. Сказала себе: «Зато у нас есть Аркаша». Теперь, если Мура найдет свое счастье в третий, четвертый, пятый раз и затем разведется, я смогу в полной мере проявить присущий мне от природы оптимизм и обойтись вообще безо всякого зятя. Снижение ожиданий помогает сохранить оптимизм.

Алене тоже помогло снижение ожиданий: сначала она переживала, что Шуршик не круглый отличник, не победитель в соревнованиях по боксу, потом начала радоваться, что Шуршик сам собрал портфель и сам не забыл пойти в школу.

Шуршик рос, а Никита не знал, что Шуршик болен. Ладно, пусть не болен, а не совсем здоров. Алена считала, что Никиту нельзя волновать. Теперь уже не понять, что когда началось, что из чего выросло, что чему причиной…

…– Знаете, что мне сегодня приснилось? – сказал Шурш. – Мне приснилась фраза «Девушка в Иерусалиме словила налима». От этой фразы я проснулся совершенно счастливым!

Откуда у таких жизнеустойчивых родителей ребенок, трепетный как листочек клена или рябины? Шурш в свои тридцать три года выглядит как нервический поэт, который выпил бокал шампанского. Нежный чувствительный подросток. Британские ученые предлагают называть человека подростком до тридцати лет, так что в тридцать три года Шурш может смело считаться подростком: годик сюда, годик туда, не имеет значения.

– Я желаю тебе, чтобы ты, наконец-то, повзрослел, чтобы ты стал человеком, – поднял бокал Никита, он напряжен, внутренне бурлит как кипящий суп под крышкой.

– Папа имеет в виду, что мы тебя очень любим и желаем тебе счастья, – твердо сказала Алена, она намерена красиво отпраздновать день рождения, несмотря на кипящий суп.

– У всех дети как дети: организуют бизнес, работают, добиваются, достигают… – упрямо вел свою линию Никита.

Это точно, что у всех? Я бы не стала обобщать, у нас ведь нет достоверной информации про этих всех.

Шуршик ищет себя, искал себя у Алены на заводе, не нашел… очевидно же, что на заводе его нет, как и в Никитином бутике. Шурш творческий человек, у него интересные проекты. Последний проект Шурша коворкинг, предпоследний – шоколатье.

Раньше я думала, что шоколатье – это человек, но это не только человек, сам бизнес тоже называется шоколатье. Шуршик был шоколатье, и у Шуршика был шоколатье.

Ни один человек в мире не знает, что шоколотье находится у меня под кроватью.

В прошлом году, чтобы поддержать проект, я инкогнито заказала у Шурша тридцать четыре шоколадных зайца с позолоченными ушами. Тридцать четыре зайца на Новый год для Аркашиного класса, не считая тридцати шести зайцев для Яшиного класса. В сумме тридцать четыре и тридцать шесть составляют семьдесят зайцев. Но Шурш немного ошибся с заказом. Мне привезли четыреста семьдесят шоколадных зайцев с позолоченными ушами.

Конечно, я не сказала Шуршу, что он ошибся: не хотела раскрывать свое инкогнито. Никто, начиная бизнес, не хочет, чтобы ему помогали родительские друзья. К примеру, если бы я открыла ресторан, и тут же ввалилась компания маминых подруг, уселась и подмигнула бы мне «тащи скорей первое, второе, третье и компот». С шоколадными зайцами точно так же: все хотят быть самостоятельными. Не шоколадные зайцы хотят быть самостоятельными, а начинающие шоколатье.

К тому же вернуть Шуршу лишних зайцев было бы неправильно. Шурша нужно хвалить. Иначе он теряет веру в себя. Он же еще подросток! Пусть Шурш думает, что у него всё получается, а когда не получается, пусть думает… я запуталась.

Никто не знает, что у меня под кроватью двести тридцать семь зайцев с позолоченными ушами. В прошлом году было четыреста семьдесят, на сегодняшний день осталось двести тридцать семь, остальных я раздарила и съела. Прошлой зимой очень сильно топили. Поэтому у меня под кроватью подтаявшая шоколадная глыба, в которой угадываются очертания двухсот тридцати семи зайцев. Иногда зимой слишком сильно топят, не знаю, от чего это зависит, не от холодной зимы.

…– Как там твой этот, как его… коворкинг? – спросил Никита.

Алена торопливо ответила «очень хорошо», а бесхитростный Шурш сказал правду: помещение заложено, так как партнеру Шурша нужно заплатить долг, иначе отберут квартиру, а у него жена и ребенок. Шурш с детства всеобщий спаситель, понесет в школу деньги на экскурсию и по дороге отдаст нищему. Родителям говорит: «Вы уже всё равно дали мне на экскурсию, а я отдал тому, кому больше нужно». Что ответить ребенку в таких случаях? Сказать, ты плохо поступил, не помогай больше никому? Сказать, всегда отдавай свое?..

Никита сказал: «Что-о?! Почему он такой добрый за наш счет? А если бы было нужно свою квартиру партнеру отдать?!» Алена закрыла глаза. Так и сидела за столом с закрытыми глазами.

– Я бы отдал, но у меня нет квартиры. Квартиры нет, а коворкинг есть, – успокаивающе сказал Шурш.

Алена открыла глаза. Сказала: «Никита, не волнуйся, я разберусь».

Все это выглядит так, будто Алена защищает свое дитя от строгого отца. Но всё обстоит совсем не так! То есть она защищает. Алена защищает Шурша от его болезни. Это ловушка. Алена в ловушке. У Шурша биполярное расстройство.

В период активности и возбуждения Шурш начинает новый проект… а заканчивает в депрессии. Фаза депрессии опасна для Шурша, депрессия затягивает его слишком глубоко, может случиться беда. Мы знаем, как выглядит беда: когда у Шурша депрессия, он не встает с постели, не разговаривает, не хочет играть со мной в слова, не ест, отказывается от Иркиных пирожков… и еще кое-что, чего никаким родителям не пожелаешь.

Врач говорит, что период депрессии нужно сокращать. Что делать Алене, когда у Шурша проваливается очередной проект? Своими руками толкать ребенка в депрессию или поддержать его в новом проекте? Сократить период депрессии? Ловушка для Алены, капкан, в который попала Аленина лапка…

Никита не знает. Не знает, что у Шурша биполярное расстройство. Не знает, что есть такая болезнь. Алена ему не сказала. Боялась, что он разочаруется в Шурше и разлюбит?.. Бывает ли так, чтобы отец разочаровался и разлюбил, если ребенок оказывается недостаточно хорошим? Алена говорит: «Мужчина хочет гордиться детьми, мужчина может даже женщину разлюбить, если дети неудачные, это заложено в генах». В генах?.. Если в генах, то это ужасно!.. Интересно, женщины Спарты скрывали от мужей слабого ребенка, чтобы его не сбросили со скалы?

– Я придумал новый проект, – сказал Шурш.

– Молодец, интересный проект, – бодро откликнулась Алена, как игрушечный говорящий медведь, которому нажали на кнопку на животе.

Бедная Алена. Если бы Шурш самостоятельно вел свой проект, а потом приходил со словами «проект прогорел, но у меня есть новый…» …Но Шурш эмоционально зависит от Алены, он каждый день рассказывает ей о проекте, Алена потихоньку начинает верить, как потихоньку оттаивает снежная баба, и начинает струиться надеждой: на этот раз всё иначе, ребенок наконец-то нашел себя. Алена проходит всякий раз этим маршрутом: беспокойство, недоверие, надежда, радость, облом…

Недоброжелатели сказали бы, что хорошо, мол, Шуршу: мама оберегает его, будто ведет его по облаку, а другим что делать?.. Но не все люди с биполярным расстройством Аленины дети. Если бы эти другие были Алениными детьми, она вела бы по облаку их.

Новый проект Шурша – интернет-магазин молодежной одежды питерских дизайнеров на базе искусственного интеллекта. Пользователи смогут примерить одежду с помощью дополненной реальности.

Хм… хороший проект!.. Если я буду покупать в дополненной реальности молодежную одежду, продавщицы не станут шептаться: «Ей это не по возрасту», – они же меня не увидят! Я буду продвинутым пользователем, а не шопинг-маньяком.

– Вот тут написано «создание сервиса потребует высококлассных IT специалистов и инвестиций», – погуглив, сказал Никита. – Фигос ему, а не инвестиции! Мы что, деньги на кустах выращиваем?!

– Не надо мне ничего, я ничего не прошу… – обиделся Шурш.

– Шурш, пожалуйста, папа тебя ни в чем не обвиняет… Никита, пожалуйста, он ничего не просит… – заторопилась Алена.

Шурш сказал: «Мама, можно я пойду?», выскользнул из комнаты. Никита сказал: «Не хочу быть дома, когда ты такая… когда я вернусь, ты уже будешь нормальная, да?», ушел.

…– И что?.. – спросила я.

Мне можно спросить «и что?». В словах «и что?» нет оценки, нет осуждения, нет даже суждения.

– У Никиты есть такое свойство: он любит, чтобы дома было всё спокойно, – сказала Алена.

Свойство? Как будто он любит селедку или винегрет, или плохо слышит. На самом деле это не врожденное, а благоприобретенное свойство: Алена сама приучила его к тому, что все проблемы решает она.

… – Почему ты так и не рассказала Никите, что Шуршик не здоров?

– Помнишь мою бабушку?

Глупый вопрос. Конечно, помню! Красивая, толстая, с седой косой до пояса.

– Она говорила: «Если хочешь быть счастливой в браке, запомни: муж любит жену здоровую».

Да? Я понимаю: это не про здоровье, это про то, что мужчины не любят женщин, которые их расстраивают. Если мужчина приходит домой, а там – бах, на него вываливают кучу неприятностей, это плохо для отношений. Жена должна сама решать свои личные проблемы, а с мужем всегда быть веселой. В современном контексте это не так глупо: если ты ассоциируешься с неприятностями, тебя начинают воспринимать как неприятность.

– Но разве Шурш – это твои личные проблемы?

– Мои, – коротко сказала Алена.

Почему Алена так и не рассказала Никите, что Шуршик не здоров?

Почему-почему… потому что Алена внучка своей бабушки, красивой, толстой, с седой косой до пояса. Чтобы были идеальные отношения, жена должна молчать о плохом: что ребенок не здоров или муж изменил. Если сказать, всё уже никогда не будет идеальным. А если не говорить, может быть, будет.

Понедельник, 27 сентября, не может быть!

А вот этого я от Хомяка не ожидала!

– В десять сорок пять во дворе Владимирский, шесть, хинкали, – сказала Ирка и отключилась.

Странно. Ирка не бывает так лаконична по телефону. Мы любим хинкали, но не в одиннадцать сорок пять.

Владимирский, шесть – это соседний дом с проходным двором между Литейным и Фонтанкой, во дворе дерево, антикварная лавка, нотариальная контора, кофейня. Очевидно, там открылось грузинское кафе.

В десять пятьдесят мы с Хомяком встретились в проходном дворе, под деревом. Я пришла с Литейного, а Ирка с Фонтанки.

– Ты мне нужна в одиннадцать: ты умеешь с детьми, а я нет, – объяснила Ирка.

Это был обман. Хинкали – это приманка. Мы идем к нотариусу. Ирка записана на одиннадцать. Маленькая дочь ПетрИваныча с мамой тоже придут. Ирка оформит дарственную. Почему Ирка повела себя как самостоятельный самодостаточный человек? Почему, не советуясь со мной, позвонила по телефону, который был в завещании, и сухо сказала, что Е. наследница по завещанию, и пусть возьмут свидетельство о рождении? Почему сразу же, не откладывая дело в долгий ящик, договорилась встретиться у нотариуса?! Хотя это как раз понятно: нотариальная контора в соседнем доме. Ирка хочет покончить со всем одним махом: боится передумать.

Этого я от Хомяка не ожидала, я ожидала совсем другого: что Ирка сделает вид, что маленькой дочери ПетрИваныча не существует. Ну, или попросит меня придумать, как бы нам издалека незаметно на нее посмотреть, а уже потом сделает вид, что никакой дочери не существует.

– Как я выгляжу?

Ирка потрясающе хороша, губы, локоны, каблуки, платье с жабо и пышной юбкой, бусы, бант, всё черное, кроме губ и локонов: губы ярко-красные, локоны золотые.

– Как хороший человек, – растроганно сказала я. – …Ой… ой-ой…

Ой. У меня резко заболел живот… Ой-ой-ой, больно. …Я знаю эту боль: это только похоже на «болит живот», на самом деле это совершенно другое. Это внезапный стыд.

Я сказала Ирке «ты хороший человек». Но разве я имею право раздавать моральные оценки? Кто я такая, чтобы заставлять Ирку совершать хорошие поступки? Вынуждать идти против своей природы? Свысока давать советы? Разве я Волшебник, который обещал Незнайке волшебную палочку за три хороших поступка!

Как я могла, как я могла, как я могла! Демонстрировать моральное превосходство. Намекать, что я на ее месте поступила бы именно так, потому что уж я-то точно хороший человек… А я сама-то хороший человек? Как я могла быть такой высокомерной, такой лицемерной ханжой?! Никогда не знаешь, как бы сам поступил в морально трудных ситуациях. Уверен, что уж ты-то точно поступил бы благородно, но вдруг возникнет веская причина для того, чтобы поступить иначе?.. Лучше обо всем этом не думать: придет день и узнаешь.

– Ты не должна этого делать, если ты не уверена, – подтолкнула я Ирку за руку в сторону Фонтанки. – Давай уйдем, дай себе время всё обдумать.

Ирка отказывалась уходить, тогда я подтолкнула ее в сторону Литейного, но она упиралась и даже схватилась за дерево.

– Никто не обязан совершать хорошие поступки! Ты уверена, что именно этого хочешь: подняться на второй этаж, зайти в кабинет, сесть у стола нотариуса, оформить дарственную?

– Я уверена. Уверена, что не хочу. Не хочу на второй этаж! Не хочу в кабинет! Не хочу у стола нотариуса! Не хочу дарить квартиру маленькой дочери ПетрИваныча! Мне всё равно, что он написал в завещании: не ему решать! Не ему решать, будет у меня всего по три или всего по два!

– Но тогда зачем мы тут?.. Зачем ты это делаешь?

– Для себя. Я что, буду получать арендную плату за три квартиры и думать, что дочь ПетрИваныча на эти деньги могла бы учить английский? Или китайский. Или играть на пианино, или прыгать в длину?

…Ну, прыжки в длину бесплатно, если она спортсменка… а если она пошла в ПетрИваныча? Она будет приходить ко мне по ночам и говорить: «Дай мне денег на прыжки в длину!» …Ну, нет уж! Я делаю это для себя.

А-а, для себя, тогда другое дело.

– И знаешь, что я тебе скажу: бог взял – бог дал, взял ПетрИваныча, дал три квартиры, – задумчиво добавила Ирка. – Потом бог дал три квартиры, взял одну, нормально. Бог дал – бог взял… Хотя лучше бы так: бог дал – бог дал…

Сбегала домой, взяла альбом и карандаши: девочка порисует, пока будем оформлять дарственную. Ирка записана на одиннадцать, всё должно быть быстро, но на всякий случай нужно иметь с собой что-то, чтобы занять ребенка. Второпях схватила волчок и Аркашину куклу с одежками. Скажу Аркаше, что дала Ирке поиграть.

Ирка ждала меня под деревом. Мимо нас прошла женщина с девочкой лет восьми. «Это она!» – крикнула Ирка, и мы побежали в нотариальную контору, на второй этаж, затем по узкому коридору к кабинету нотариуса.

– Ты не понимаешь, какой это для меня удар, у нас же нет детей… А тут – ребенок, и даже так повезло, что дочь. Дочь лучше, чем сын. Дочь могла бы с нами, мы могли бы с ней… – говорила Ирка на бегу. – Самое страшное, что я узнала уже после его смерти. Теперь уж что, не расспросишь, не устроишь скандал, не убьешь, не простишь, не познакомишься, на елку не поведешь… Теперь я уже не буду ей мачехой, теперь кто я ей? Никто. …Смотри, как она со спины на ПетрИваныча похожа – ноги, руки!..

Ирка приняла бы девочку, если бы ПетрИваныч рассказал ей? Глупый, глупый ПетрИваныч, неужели он не знал, какая у Ирки большая щедрая душа! Я тоже не знала.

Перед кабинетом сидели и стояли люди, некоторые с детьми. Ирка показала мне еще на одну женщину с девочкой – а может быть, мы дуры, и вот она, дочь ПетрИваныча? «Эта вообще вылитый ПетрИваныч», – прошептала Ирка, и тут прозвучала Иркина фамилия и фамилия Е., – нас вызвали к нотариусу.

Мы уселись перед столом нотариуса: справа Ирка и я, слева женщина, мать девочки, той, что «вылитый ПетрИваныч». Девочку она оставила в коридоре, я выскочила и отдала ей альбом и карандаши.

«Выглядит старше меня», – зловредно нашептала мне Ирка.

Женщина, и правда, выглядела старше Ирки. И вообще плохо. Не люблю, когда так говорят, но если это правда: она выглядела бедной. Бедной и какой-то измученной.

Даритель вчера оставил свои данные, теперь нужно внести данные Одаряемого: Одаряемым в данном случае будет названа мать ребенка, действующая в интересах ребенка, в противном случае Росреестр не зарегистрируют сделку. Ирка кивнула.

– Какому ребенку? – удивилась женщина, мать девочки.

Нотариус был вынужден осведомиться у Ирки в своем ли она уме. На официальном языке это звучало иначе, но смысл именно такой: по закону положено узнать, в своем ли Ирка уме. Ирка кивнула.

Замешательство, недоумение, вытаращенные глаза, вопросы «кто вы?» и «а вы кто?», словно мы разыгрываем скетч на троих действующих лиц, и уже через несколько минут мы быстро добрались до правды: альбом и карандаши останутся у девочки-вылитый ПетрИваныч, она не дочь, пришла с кем-то другим, так что ее можно больше не упоминать. Перед нами Е. (Екатерина, а не Елизавета, Елена или Евлампия), маленькая дочь ПетрИваныча 1964 года рождения.

В момент шока все используют привычные стратегии, поэтому Ирка не в телефоне, а прямо на столе нотариуса посчитала на бумажке в столбик сколько будет, если от 2021 вычесть 1964.

– Маленькой дочери ПетрИваныча пятьдесят семь лет, – подняв глаза от бумажки, сказала Ирка, золотые локоны, ярко-красные губы.

Но телефон и адрес совпадают, Е. живет в этой квартире всю жизнь. Это дочь, ее отец улетел, но обещал вернуться.

Я протянула дочери волчок. Она взяла. Но заводить не стала.

…Ну, и конечно, минутой позже всё окончательно прояснилось: ей не нужен волчок. Она даже не знает, кто такой ПетрИваныч.

– Вы не будете оформлять дарственную, – сказал нотариус. – До свидания.

Ирка с Е. еще несколько минут препирались: Е. нервно говорила «это какая-то афера», Ирка настаивала – подумайте, вспомните, нет ли у вас дочери…

Нотариус скомкал дарственную, встал, выбросил обрывки в ведро для бумаг, открыл дверь кабинета.

– Я сама решу, когда мне уйти, – с достоинством начала Ирка. – Есть ли у вас как у представителя государства идеи, как мне исполнить последнюю волю моего мужа?

– Вы хороший человек, – удивленно сказал нотариус.

Я согласна с нотариусом: Хомяк благородный человек и прекрасно держится: мы с Е. встали, неловко грохоча стульями, как первоклашки, которых выгнали из класса, с виноватыми лицами побрели в коридор, а Хомяк – губы, локоны, выплыла из кабинета нотариуса гордой павой.

Мы стояли во дворе под деревом. Как же нам расстаться с Е., если еще есть надежда что-то понять!

– Нас ввела в заблуждение фраза «он улетел, но обещал вернуться». Мы подумали, что это может быть обращено только к ребенку, – сказала я.

Ирка сердито фыркнула.

– Не мы, а ты. Если бы не ты, у меня был бы ребенок ПетрИваныча, а из-за тебя у меня никого нет.

Нет, ну, где логика? При чем здесь я?.. Из-за калейдоскопа эмоций у Ирки голова пошла кругом.

Бывает, что ты долго обдумываешь что-то совсем неважное. Бывает, что случается что-то важное, но ты не успеваешь обдумать и обсудить. А бывает, что переживаешь то, чего нет. Бедная Ирка уже побыла плохим человеком, стала хорошим человеком, так много всего пережила, прошла стадии возмущения, агрессии, принятия, – приняла маленькую дочь ПетрИваныча, хотела отвести ее на елку, – а дочери нет.

Ирка повернулась к Екатерине.

– Ладно, эта дурища ошиблась, ну, а вы-то почему пришли к нотариусу?

– Я? Честно говоря, я думала, что он мой двоюродный дедушка, – раздумчиво произнесла Екатерина, – но мне никогда не везет.

Да?.. И кто здесь дурища? Кто хотел притвориться дочерью своего дедушки, чтобы получить однокомнатную квартиру в Озерках?

Екатерина объяснила: услышав от Ирки «наследство, нотариальная контора», она обрадовалась и не стала расспрашивать. У нее в деревне под Витебском очень старый двоюродный дедушка, она подумала – наследство, баня и картофельное поле. …Она хочет жить в бане на картофельном поле?

Мы уже расходились, и вдруг… всё разрешилось!

– Постойте, я поняла… Петька! Ваш муж – Петька. Он был самый маленький в классе. Мы с ним на переменах читали Карлсона. Больше я ничего не помню, извините.

– А? – только и сказала Ирка.

– Остальное легко додумать. Не беспокойся, я сама додумаю, – быстро сказала я. – ПетрИваныч был самый маленький в классе, с ним никто не дружил. Знаешь, какие дети жестокие? Екатерина была признанная красавица. И вдруг – о счастье, она обратила внимание на ПетрИваныча! Ты же помнишь, что книги были дефицитом? Она хотела прочитать Карлсона. А у ПетрИваныча как раз был Карлсон: ты помнишь, что твоя свекровь была продавщицей в книжном магазине? Красавица Екатерина с ПетрИванычычем читали на переменах. Он переворачивал страницы, касаясь ее руки, и все мальчишки смотрели на него с завистью. Ну, как?..

Ирка отмахнулась от меня как от мухи.

– ПетрИваныч высокий! Никакой дочери нет! Зачем бог посылает мне такие испытания? Он хотел проверить – хороший я человек или плохой? Проверил и оставил мне квартиру, маленькую мою, миленькую, мою третью!.. – приплясывала Ирка.

Зазвонил телефон. Пока я разговаривала с Мурой, Ирка разговаривала с Екатериной. Они попрощались, я, не отрываясь от телефона, махнула рукой, Екатерина двинулась в сторону Владимирского.

– Ну, что? У ПетрИваныча за всю жизнь была одна единственная женщина – я! А с ней у ПетрИваныча ничего не было, он просто много лет хотел сообщить ей о своей смерти! – торжествующе сказала Ирка. – Милый ПетрИваныч, кто же знал, что у него такая нежная душа?.. Послушай, прошла целая жизнь, а она живет всё в той же квартире, это еще и коммуналка. У нее в десятом классе мама умерла, отец заболел, она в институт не поступила, работала, потом родила, потом отец умер, потом сын попал под машину, потом муж…

– Попал под машину?.. – завороженно сказала я.

Как будто из рассказа Хармса, где все по очереди вываливаются из окна… Почему бывают такие люди? Им не везет? Это предопределено? Существует судьба? Или они не совершили достаточно усилий? «Не тебе рассуждать про усилия, профессорская дочка!» – рявкнула я сама себе. Да, ладно, да, хорошо, не мне. Просто интересно, если бог позволяет одному родиться в профессорской семье, а другому в коммуналке, зачем он посылает ему еще дополнительные испытания?

– Зачем бог посылает нам такие испытания? – обиженно сказала Ирка.

О-о, оказывается, мы с Иркой думаем об одном и том же?..

– Зачем он посылает мне такое испытание? – сказала Ирка и двинулась к Литейному. Догнала Екатерину.

Вернулись к нотариусу. Долго сидели в очереди. Ирка оформила дарственную.

– Бог взял-дал-взял… Ну, хоть ПетрИваныч будет доволен, – печально сказала Ирка. – …На медные деньги ничего хорошего не купишь, тем более счастья. Ирка знает наизусть все пьесы Островского, за время репетиций выучивает текст наизусть. В «Бесприданнице» может сыграть Карандышева или Паратова, любую роль.

Ошеломлена Иркиным благородством. Радовалась, что не отдала Аркашину куклу, я не такой хороший человек, как Ирка.

Опять начала кашлять как собака.

23:00

Так устала кашлять, не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, ни головой. Это всё из-за Ирки, противный Хомяк извел меня морально и физически.

Сам же Хомяк, напротив, чувствует себя прекрасно, физически и морально: прекрасный аппетит, счастлива как птенец, что оказалась хорошим человеком с ущербом для имущества в одну треть.

23:40

Продолжаю кашлять как собака.

23:45

Как две собаки.

23:58

Кашляю как три-четыре собаки.