Kitabı oku: «Августина Лил. Красная нить»

Посвящается моим ушедшим родителям, бабушкам и дедушкам…

Благодарность

У этой книги две крёстные мамы.

Без Натальи Н. я не решилась бы вообще выйти из подполья – написания в стол. Это так уютно, пишешь и пишешь – живёшь своим миром… вселенные, как лепестки розы – один слой за другим – открываются и ты завороженный идёшь и идёшь, поёшь и поёшь, не заботясь ни о чём.

Наташа – мой ангел хранитель. Мы познакомились на поэтическом сайте. Это было золотое время, когда с утра пораньше спешила на сайт – встретиться со всеми, прочитать за чашкой кофе стихи друзей, восхититься, поздороваться, обнять – хотя бы виртуально. Этого утра хватало на весь день. И теперь я очень скучаю по тому теплому общению… Об этом отдельную книгу надо писать. Как мы там знакомились? Легко и просто – стихи откликнулись в сердце – шли знакомиться, и обычно это чувство не обманывало. Действительно, через слово находишь друзей, родственные души.

У нас с Наташей оказалась общая любовь к верлибрам. Однажды Наташа попросила меня сделать подборку верлибров, на что я ответила: Что ты! Какая подборка, у меня еще детский лепет, я еще не могу никому это показывать. Пока 30 лет не пройдет, не могу сказать, что это можно показать людям. Она не стала спорить со мной, зашла ко мне на страницу, и сама сделала эту подборку. Наташа по профессии оказалась редактором. С ее легкой руки – она отослала мои верлибры президенту Союза «Писателей XXI века», меня приняли и в Союз, и печатали в журналах «Дети Ра», «Поэтоград». О чем узнавала уже потом. И мне стало стыдно, что человек занимается мною, поддерживает меня, верит в меня, а я из своей норы все не решаюсь выйти. Её неравнодушие подтолкнуло меня. Наточка, литературный ангел хранитель мой, спасибо большое тебе за твоё большое сердце, за тепло общения и дружбу.

Вторая крестная мама уже конкретно этой книги – Татьяна Б. Танечка. Как-то она произнесла: А, ты знаешь, я, наверное, единственная из друзей твоей сегодняшней жизни кто помнит тебя дольше всех.

И это правда. Нашей дружбе около 30 лет. Более того, эта книга началась именно с неё. В институтском общежитии. С нашего с Таней шутливого спора. Написать сценарий за вечер. Мы были юные, шутливые и загорались с пол оборота! Тогда уже поняла, что хочу быть режиссером и норовила уйти из альма-матер. Написала. Коряво, конечно, но увлеченно, старалась писать видимо, не зная, как пишутся сценарии. Это оказались первые страницы этой книги.

Всегда пребываю в восхищении от Тани – и не только от того, что она много знает, хотя от этого в первую очередь, а от ее юного искреннего интереса ко всему в жизни! Слушать ее – невероятное удовольствие! Черные дыры? Космос? Исторические личности? Я не говорю про профессиональные знания в геологии. Любая тема – и уже замечаю, что сижу, раскрыв рот, слушаю ее. Это редкий дар – быть рассказчиком, от которого не устаешь, а то, что рассказывается – проходит у тебя перед глазами, как кино. Как-то, когда она пришла в гости, после моего эзотерического опыта – и я делилась со смехом, потому что думала, что это бред, сказка, выдумка, все что угодно, кроме того, что это может быть реальностью. На что Таня мне сказала: Ты сейчас рассказывала о генерале С. Это было еще время, когда у меня не было компьютера, и я никогда в жизни не интересовалась военной темой, а тем паче Первой Мировой войной. Чего нельзя сказать о Тане. Она читала много и очень много. Я не слышала ни разу об этом генерале в своей жизни. Впервые услышала от нее, вот тогда же. А если бы она не пришла в гости именно в этот момент? Я бы забыла, как бред. И опять с ее подачи – записала, чтобы не забыть, и найти потом книги, почитать об этом генерале.

И, конечно, когда написала сценарий полного метра, черновик послала ей. Ждала, что скажет. И она сказала: Пиши книгу. На мое сопротивление – ответила: Не буду с тобой разговаривать, пока не напишешь книгу. Когда звонила ей – первый ее вопрос был:

– Ты пишешь?

– Нет.

– До свидания, – смеялась она.

Танечка, в этой книге есть ты. Нет, не прописанная в образах или персонажах, но ты рядом, в одном воздухе, в одном дыхании. Спасибо тебе, что ты Есть.

Пролог

Она кричала беззвучно, но этот зов притянул меня в нее так сильно, что мы вместе погрузились под воду. Она тонула. Вынырнули. Теперь я была внутри нее. Отфыркиваясь от воды, сразу принялась оглядываться – что можно сделать. Вода, везде вода. Темно – над. Темно – под.

Тяжелая вода невыносимо тянула на дно. Вылететь – практически невозможно. До пояса поднимаешься, и вода втягивает обратно. Полеты отменяются. Смотрю – за прозрачной стеной – люди. Я их вижу, они меня нет. Пробую рукой. Твердо. Пройти нельзя. Но где-то должен быть выход. Опять вода втягивает в себя, силы еще есть, но они не бесконечны, разум работает над вариантами выхода. Вынырнула. Убрала с глаз прилипшие ко лбу, к щекам волосы. Снова люди. Магазин бытовой химии. Дама выбирает порошок и какую-то соль для ванны, капризно указывая пальцем на ценник. Мол, не видит цену. Губы шевелятся – голоса не слышу. Мысленно похихикала, но до губ даже не дошла улыбка, нельзя терять ни мгновения – пробую – есть! Рука прошла сквозь. Уф. Теперь собраться – вылететь – подняться насколько можно высоко и войти в другую реальность. Люди совершенно не обратили внимания, как из примерочной вышла мокрая фигура. Прошла мимо них и вышла из магазина. Они были заняты своими покупками.

Я проснулась. Снова закрыла глаза и увидела, как женщина шла в мокром платье по улице города, оглядываясь по сторонам.

Я путешественница по снам. Хаос – моя вотчина, моя стихия.

Нас с детства пугают Хаосом. Наверное, от страха перед ним. Может быть, и правильно делают. Но для меня это единственная реальность – жизнь, в которой не повторяется ни одно мгновение.

Ворота в иные миры

Я родилась в последний день лета. Поэтому меня назвали Августина. Родилась в хорошей доброй семье, где все заботились друг о друге и любили, как могли. Я и была – дитя любви. Может, именно любовь моих родителей даёт мне силы видеть и слышать за обыденной формой предметов и людей Иное…

Отец был нашим кораблем, на котором мы плыли. Наша защита. Спокойный и молчаливый. Мама – певунья; все застолья, которыми была расцвечена их молодость, без ее серебряного голоса не обходились.

Как пела мама, мне нравилось очень, а вот вечеринки мне не нравились совсем. Бродила между веселящимися взрослыми, в чужом, гомонящем чужими голосами и светящемся чужими огнями доме, и с нетерпением ждала, когда меня, уже полусонную, отец возьмёт на руки, и мы отправимся домой.

Больше всего я любила смотреть сквозь ресницы на звезды, качаясь, плывя в папиных руках. Ради этого мига готова была терпеть все вечеринки.

Дневник

однажды в детстве она долго смотрела на звёздное небо, и звёзды ей казались не больше, чем дырочки в бархате ночи, за которым – свет.

и, если научиться читать рисунок звёзд, то можно найти выход к этому свету…

а еще она помнила,

что не поддается логике…

и древние истории,

услышанные

то ли во сне,

то ли далеко в детстве,

навсегда изменили ее мир,

она не просто им верила,

она доверила им свою жизнь,

всю, без остатка…

В детстве я часто просила маму читать «Гадкого утёнка», обливалась слезами, и всё равно в следующий раз упрашивала читать именно эту сказку.

Это моя история.

Когда, повзрослев, я прыгнула в воду и поплыла, мама наседкой носилась по берегу в ужасе, что ее ребенок сейчас утонет. Я не понимала, почему мама не радуется моей радости – плыть, а она замирала в ужасе – её дитя вот-вот утонет.

– Что это? – мама показывает мне фотографию, где я с группой таких же смешных оболтусов, одетых в лётную зимнюю одежду на много размеров больше, радостных и счастливых после первого прыжка с парашютом, на аэродроме стою на фоне Ан-24.

Мама поймала меня за чисткой зубов, и я с полным ртом пастой отвечала:

– Я на фоне кукурузника.

– А что ты там делаешь?

– Фотографируюсь, – я даже не увидела – почувствовала мамин взгляд, поняла: не время для шуток. – Нуууу… в общем… я занимаюсь… в аэроклубе.

– Отец! Отец! Ты слышал! Она занимается в аэроклубе!

Отец вытащил трубку изо рта, отложил газету.

– Да, я знаю.

– Ты знаешь?! Ты знал!!!

Мама идет к отцу.

Отец быстро встаёт и с достоинством отступает к комнате: привычка никогда не выяснять отношения, потому как с мамой это делать бесполезно.

– Да, знаю и горжусь своей дочерью. Не каждый мужчина может…

Всё. Теперь они будут выяснять, кто больше меня любит, а кто меньше, и я могу под шумок убежать из дома.

– Как ты мог?!

Я захлопываю дверь.

С парашютом я прыгала, только чтобы распрощаться со страхом смерти. Но разве такое скажешь маме?

Чем больше я старалась жить по правилам, тем больше разрушала, и сама умирала в правилах, тонула в болоте отношений, но искренне всё старалась делать, как все вокруг. Как ни странно, моим самым главным учителем по выживанию была именно мама, которая провоцировала мой бунт.

Вначале я думала, что мама дана мне в наказание: наше обоюдное непонимание, наши обоюдные слёзы, мамино бесконечное: «Отец! отец!…»

– Отец! Отец!

И папа нёс маме, лежащей на диване с перевязанной головой, таблетки, укоризненно глядя на меня. Наши ссоры были театральными представлениями, с эффектными уходами мамы на диван. Она плакала, потом папа нёс ей таблетки. Затем я эффектно уходила из дома.

Но мы быстро мирились, будто и не было наших бурь. Ни мама, ни я не могли долго выдерживать паузы.

– Если ты уйдешь из дома – можешь не возвращаться! – мне вслед неслись слова мамы.

Все понимали, что эти слова были сродни: «Утонешь, домой не приходи».

Папа догонял меня – шарф, перчатки, трёшка, «долго не броди».

И я с благодарностью смотрела на папу.

С папой поругалась только однажды. В тот раз мама была в командировке.

Эффектно хлопнуть дверью – это наши с мамой театральные представления, а с папой я повздорила впервые, и была не права именно я; он долго терпел мои подростковые выверты, пока не сказал – хватит. Последнее слово должно было остаться за мною – вот и хлопнула дверью. Снег и ночь отрезвили, переночевала у подруги в соседнем подъезде. Папу, конечно, не предупредила. Когда утром вернулась домой, мне было достаточно одно взгляда отца. Ни слова мне не сказал, только посмотрел. Но так, что я поняла всю меру испытанного им ужаса. Он не мог меня защитить. Всю ночь искал, даже не хочу представлять себе, как отец ходил по зимнему городу в поисках меня. До сих пор, когда вспоминаю, сердце сжимается, тем паче, что теперь сама – мать, и пережить то, что пережил мой отец в ту ночь, никому не пожелаю.

Это было в первый и последний раз.

Отца же я не просто любила – обожала. Он был для меня всем. Тотальной защитой и моей путеводной звездой одновременно. Мне казалось, что пока папа есть, со мной ничего не случится никогда. Мир рухнет, а он будет стоять. И мы с ним, за ним.

А когда он погиб – мы с мамой рухнули в открытый океан. Прошел первый шок – кинулась искать его – туда, куда он ушел: не смогла смириться с тем, что мой папа умер.

И именно он открыл для меня ворота в иные миры. Но об этом позже. А пока – все живы, и наша семья переживает мое подростковое сопротивление, отстаивание своего, неважно чего.

Мама манипулировала всеми нами вдохновенно и виртуозно! Зал суда потерял в её лице своего лучшего прокурора. Но только потом, когда я вышла в большой мир, я поняла, что мама мне была послана любовью Бога.

Из любой тяжелой ситуации я выходила непобеждённой, даже если проигрывала. И это всё – благодаря моей мамочке. Это первое из всего бесценного, что подарила мне мамина любовь.

Мама из тихой и чувствительной девочки сделала Война. Она происходила из военного рода, тактика и стратегия были у неё в крови, ничего специально, от ума, она, конечно же, не делала, просто максимально пребывала самою собой. Её безупречность научила меня не иметь слабых мест – жить открыто, а значит – неуязвимо. И, как оказалось, это было первое, что потребовалось мне в безграничности Хаоса.

Хаос опасен. Там не спрячешься за ложь и выдуманные достоинства. Там ты виден весь, как ладони, из любой точки, и, если не научишься жить открыто здесь, там ждёт страх и ужас, и это еще полбеды.

Неуязвимость, которую воспитала во мне любовь моих родителей, это еще не всё. Первая влюбленность, первая любовь дала высоту полета на долгие годы. И я не знаю, как бы без нее справилась со смертью.

Первая любовь и смерть отца – две дверцы моих ворот в мир Хаоса. Я возвращалась.

Если смерть папы я увидела во сне в сюжете, который мне пришлось потом интерпретировать, понять скрытый смысл, то встречу с мальчиком, в которого влюблюсь, увидела напрямую, настолько явственно, что потом, когда все стало реальностью, я постоянно жила внутри дежавю.

Смерть отца увидела во сне за два года до трагедии. Сон запомнился, но только потом, когда папа погиб, я поняла, что это был за сон.

А вот после сна о первой влюбленности, наутро уже стала заглядывать в лица мальчиков – не он ли? Конечно, перепутала, казалось, что нашла.

Каждое утро ездили в школу в одном автобусе. Смотрела на него, мне казалось – вот он! Но не подойдешь же знакомиться первой. А когда однажды родители на вечеринке подозвали меня, чтобы познакомить с сыном их друзей, естественно, это оказался мальчик из автобуса, и я вместо того, чтобы познакомиться с мальчиком по всем правилам приличия (ну вот же, наконец-то!), развернулась и убежала. Разве нелогично? Мой ум ошибся, но не интуиция.

Сон приснился весной, мальчик из сна появился осенью. Новый мальчик в нашем классе. Он был на лысо пострижен (страшно – ужас), чувствовалось, что он нас старше, дело даже не в реальном возрасте (год – небольшая разница), психологически он был старше нас, а мы были домашние дети-дети. Его отправили к бабушке в другой город, подальше от плохой компании, в которую он попал, история была нехорошая, дело то ли дошло до суда, то ли не дошло – не знаю, и врать не хочу, для меня это всё было из области кино, даже не запоминала. И мальчик мне не понравился. Разве нелогично?

Первая любовь-дружба. Высокие горизонты, к чему потом всю жизнь стремится человек. Не зря влюблённые смотрят на звёзды, это не романтика, они закладывают энергию будущей жизни. Мечты влюблённых обретают высоту в их, казалось бы, глупых, бессвязных и бессмысленных разговорах; прикосновения дают больше, чем обладание. Тонкое, внутреннее выстраивает конкретику физического. И за пару-тройку месяцев это не делается. Не говорю про меньшее.

Это было время целомудренных отношений. Встречи, прогулки, разговоры… и мы, как могли, прятали от всех свои чувства, защищали их от циничных глаз. Конечно же, мы целовались, и с упоением. Но и только. Я очень доверяла этому мальчику. Он оказался под стать моему отцу. Сильный духом Воин. Да, Воин, несмотря на свой юный возраст, но года тут ни при чём.

Мы были разные. Он не был моей второй половиной – и это знала сразу, что и явилось моей трагедией. Любить и знать, что никогда мы не будем вместе. Я не чувствовала нашего совместного будущего. Как в омут с головой – это про меня в то время. Чувствовала обреченность, выла белугой, даже пыталась убежать, не встречаться. Но стало еще хуже.

И приняла. Хорошо, что он меня не послушал. Будь что будет. Сколько отмерено – всё наше. Буду любить, так, как могу – на полную катушку.

Так и любила. Ничего не ожидая от этой любви. Просто оба упивались тем мгновением, которое переживали вместе. И звёзды в это время горели ярче, чем обычно. Это была моя первая дверца в Иное. А мальчик был необычный. Через 20 лет он найдет меня. Но это совсем другая история.

Дневник

люблю снежных барсов

за невозможность приручить

они слушают сердце

и что-то только им ведомое

они никогда не ходят

одними и теми же тропами

только иногда

появляются среди ночи

внезапно

чтобы сказать:

«Единственное что мне важно –

Знать, что ты есть…»

и снова исчезнуть…

не забирая запах

моих ладоней

А потом пришла Смерть.

Смерть отца – в неверующей ни во что девочке (это были восьмидесятые годы) открыла Веру. И «по Вере ваше будет вам». Во снах я ринулась за отцом. Казалось, пол-Вселенной рыдало вместе со мной на сорок дней. Искала его каждую ночь. То увижу край плаща, мелькнёт, я за ним, его нет. Потом вдруг увижу его спину, зову его, бегу за ним. Пока однажды вдруг не успокоилась. Из сна поняла, что папа снова родится, и когда он родился, пока он полностью не вошел в новое сознание мы виделись с ним почти каждую ночь. Не скажу, что мы общались ближе и больше после смерти, так же, как при жизни, пока он не пришел и не сказал, что больше мы видеться не сможем, он уходит.

Я поняла, что сознание новой жизни полностью открылось в нем, и память прошлого (в данном случае я) будет мешать новой его жизни. А мне не хотелось его отпускать.

– Всё в наших руках, всё – сны!.. смотри, – сказала я – и провела рукой по стене. Стена исчезла, и мы могли войти в новую реальность вместе, сбежать из своих снов. Он улыбнулся:

– Ты же знаешь, что мы должны выполнить то, что должны. Это наша судьба.

Там во сне, я знала, о чём он говорит. Мне просто было грустно расставаться с ним.

Спасибо, папа! Ты моя защита и путеводная звезда всегда!

Потом были сны о нём, но такого близкого общения уже не было.

Мои сны соединились с реальной жизнью, когда я три года просидела на могиле отца. Разговаривала с ним, просила дать мне знаки, по которым я смогла бы понять в реальности, насколько тонка грань, разделяющая наши миры…И есть ли она… Может быть всё – единый мир… Это долгий, но интересный путь – чтение знаков и небесных посланий. Когда улавливаешь суть – то остальное уже дело идёт быстро.

Если смерть отца стала дверцей в Иное, то уход мамы, намного позже, это

Весть Вечной Жизни. Но это будет потом, а пока в открытые Ворота ринулось из Хаоса всё скопом, кидая сознание от восхищения и всепоглощающей радости до ужаса.

Сон или далёкое пошлое

Я помню его взгляд… я всегда помню его взгляд…

Будто проваливаешься в глубину черной бездны, но не падаешь, а паришь… или это его нежность тебя держит…

Когда мы встретились, я была совсем девочкой…

Он пел… так пел… я замирала и… вместе с ним отправлялась в бесконечность, где рождались песни…

– Научи меня так петь – сказал мальчик, с той же глубиной в глазах, как у него, – будь моим учителем.

Он улыбнулся.

– Это долгое путешествие.

– Я хочу идти!

– Одного хотения мало. Пока странник дойдет до места, где рождаются и живут песни, его подстерегает много врагов, хищники в лесу станут милыми щенками, и в кольце страданий и боли небытие будет казаться единственным спасением.

– Я не боюсь.

– Ты останешься один в огромном мире, который ослепит и оглушит тебя, ибо только так ты сможешь увидеть и услышать колыбели песни…

Чем больше говорил он, тем шире раскрывались глаза мальчика, но упрямо стоял на своем.

– Ты уйдешь из уютного и привычного мира, в котором сейчас живешь, навсегда.

Ты захочешь вернуться домой, в надежде найти родных и близких, но никто уже не встретит тебя…

В наступившей вдруг тишине прозвучал голос девочки:

– Он не будет один. Я буду с ним всегда.

Учитель и мальчик повернулись и посмотрели в широко открытые глаза, где плескалось сине-зеленое пламя.

– Ты помнишь,

где рождаются песни?..

Юность. Первое испытание

Юность моя пришлась на перестроечное время. Но то ли потому что это была моя юность, то ли потому, что у меня уже была иная жизнь, и я не обращала внимания на то, что творилось вокруг, но ужаса от перемен не помню. Холод ужаса я ощутила в то время от другого. И это – Другое – касалось людей всей земли.

Время от времени открываются ворота между нашим миром и Хаосом, и тогда несметные полчища бесов всех мастей вселяются в людей и пируют в городах по всему миру. Бесам нужны наши темные эмоции, наша кровь. Тогда, в девяностые, казалось, что вся нечисть вылезла из преисподней, и не только в России. Мне иногда кажется, что часть подземных чудовищ так и осталась в нашем мире, не ушла в свой.

Я – в общежитии. Черчу курсовой. Телевизор – фоном. По телевизору показывают очередной сюжет – криминальные разборки. Нож, кровь, крики.

Вбегает Любка, соседка по комнате.

– Августинка, Тинка, Тинка, Генка идёт, быстрее прячься, я сказала – тебя нет.

Спихнув меня с места, села за стол, будто она чертит курсовой.

Я быстро спряталась за штору.

В комнату заглянул Генка.

– Ну, что я тебе сказала, – бросила Люба, оторвавшись от чертежа и поведя рукой, приглашая оглядеть комнату.

Люба с Генкой кокетничала.

Генка, стоя у порога, саркастически улыбаясь, произнёс, глядя в сторону шторы:

– Ну, да, да… Ты передай ей, что я вечером зайду.

– Хорошо, передам, – Люба, с минуту подержав улыбку на лице, снова схватилась за карандаш и линейку, – иди, а то некогда, курсовой надо сдавать.

Гена уходит.

– И что тебе не хватает, такой парень хороший, присох к тебе, а ты носом крутишь, – сказала Любка, вставая из-за стола, – ну да, немного старомодный, эти рубашки с острыми воротничками уже сто лет никто не носит.

Я не могла объяснить Любе и другим, что Гена тут ни при чем, что он, может быть, действительно хороший парень, но присох не он ко мне, а тот, кто вселился в него. В последний раз этот демон поднимался в наш мир в семидесятые годы, и тогда в моде были рубашки с острыми воротниками.

Вечеринка земного масштаба началась.

Я совершила ошибку. Чувствуя, кто скрывается в Генке, напряглась и стала избегать его. Но любое напряжение не может длиться вечно. И «Генка» стал ждать, тем временем соблазняя девушек направо и налево, а они и сами к нему неслись, как бабочки на огонь.

Люба вычитывала:

– Такой парень тебя добивается, посмотри, любая была бы счастлива. Обратил бы на меня внимание – ух бы! Сколько будешь ходить в девственницах?

И вот однажды я поняла, что пропала, внутренняя собранность исчезла. Как я ни старалась, собраться больше не смогла. «Генка» был тут, как тут.

Большая компания в нашей комнате, она просто забита до отказа. Шумно и весело, гитара и сигаретный дым.

Заходит Генка.

– О-о-о-о!.. У-у-у-у-у!.. – несётся со всех сторон. – Наконец-то!.. Поздравляем!.. – и тут же продолжают петь и гоготать.

Я, как на привязи, иду за Генкой в коридор. Ни одного человека. Вдруг «Генка» по спирали начинает вокруг меня ходить, все быстрее и быстрее, у меня кружится голова, и вот уже «Генка» что-то шепчет мне на ухо, и горячая волна от ступней устремляется вверх! Огонь! Я стою вся в огне! Генка целует мне шею, губами поднимаясь тоже вверх… я не то чтобы сопротивляться – не могу пошевелиться, даже поднять руку не могу, чтобы оттолкнуть его.

Огонь по ногам поднимается все выше… доходит до области сердца и огромным снопом света бьёт во все стороны из меня!

«Генку» отшвыривает на границу этого потока Света. Ближе он не может подойти. Вижу, как пытается, но Свет твердая стена для него.

И вдруг уже не боюсь «Генку», вдруг уже чувствую такую свободу от страхов и зажатости, радость затопляет всю меня, и даже чувствую некую не то чтобы любовь к «Генке» – понимание, приятие. Он перестал быть мне противен. Я понимаю его сущность. Открыто смотрю на «Генку», но Свет из сердца не даёт ему приблизиться ко мне.

Какое-то время мы молча смотрим друг на друга. Я читаю в его взгляде – уважение. В моём, надеюсь, он читает – уважение и благодарность. За то, что показал мне меня. Он – демон Хаоса, он поступает сообразно своей сущности, а я сообразно своей. Проиграй я – проглотил бы меня, не подавился. В Играх Хаоса в поддавки не играют. Игры проявляют сущность, прежде всего для тебя самого.

Первое испытание пройдено.

И «Генка» уже одет по моде девяностых.

В рубашку без остроугольного воротника.

Я открываю глаза и понимаю, что все это было на самом деле.