Kitabı oku: «Пять её мужчин»
© Елена Полубоярцева, 2023
ISBN 978-5-0060-4403-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пять её мужчин
Для лучшей в мире Эммы, неподражаемой, восхитительной Станы Катич, с любовью и нежностью…
Ноябрь 2020 – ноябрь 2021
Пролог
Непонятно было, закончится ли когда-то самая счастливая ночь её жизни. Непонятно было, который сейчас час, день, год, век…
Эмма открыла один глаз, с трудом осознавая, где находится. Над головой, довольно высоко, старомодный потолок с лепниной. Под спиной неожиданно ощутимый ворс ковра. Что —то затрудняло её дыхание, Эмма чувствовала приятную тяжесть под грудью. Рука Джеймса лежала на её животе, сильная. Дотрагиваясь до неё, женщина нащупала прожилки вен на кисти.
Не хотелось даже шевелиться, но хотелось взглянуть на мужчину, который спал около неё. Мужчину, что любил её всю эту ночь, и ещё много предыдущих.
Эмма с сожалением убрала его руку со своего тела, неловко приподнялась и села. Невнимательным взглядом она осмотрела пространство около себя в надежде найти потерявшиеся шпильки из прически, от которой давно не осталось и следа. Она чувствовала, что грива густых длинных волос беспорядочно обрамляет лицо и спускается непослушной, чуть спутавшейся копной по спине.
Обернувшись на Джеймса, она нашла его лицо, бледное в темноте, умиротворенным. Его недавно красиво лежащие волосы, сейчас походили на солому, торчащую как попало… Она играла его волосами всего пару часов или целую вечность назад, и смеялась, а он – смеялся тоже.
Эмма улыбнулась своим воспоминаниям, ещё секунду глядела на своего любовника, а потом, почувствовав холодок, обволакивающий обнаженные ступни и лодыжки, обернулась к камину. Он давно погас и уже не давал тепла.
Эмма хмыкнула.
Вслед за этим её обнажённые плечи тоже передернуло, как от озноба. Краем уха Эмма услышала возню позади себя, но молчала до тех пор, пока вдоль спины не заскользили чуткие пальцы Джеймса, он потеребил, убирая в сторону, её волосы, и кожа в россыпи родинок и веснушек покрылась мурашками не от прохлады.
Мужчина тоже сел, и теперь оказался около возлюбленной. Одну руку он положил на её живот, а вторую – на ребра под грудью, притянул к себе.
– Тебе было хорошо? – он первым нарушил тишину.
Она помедлила с ответом, не потому, что обдумывала его, а потому, что хотела, чтобы слова прозвучали правдой. Повернула голову и посмотрела Джеймсу в глаза своими карими, в полной темноте словно черными бархатными глазами. Потом взяла его руку в свои чуть прохладные ладони, оглядела внимательно все линии, не зная их назначения, поднесла к лицу и коснулась губами мягкой поверхности.
Джеймс погладил Эмму по щеке, жестом попросив снова на себя посмотреть.
– Мне было так, как никогда ещё не было… – честно ответила она. – Мне было прекрасно…
Он чуть заметно улыбнулся.
Эмма тронула губы мужчины, погладила его шею, остановилась на грудной клетке. Невинно, не размыкая губ, кратко коснулась поцелуем его рта, но сразу отстранила лицо. А после, будто передумав, опять потянулась к своему обожателю. Он поймал её блуждающий счастливый взгляд; она минуту, казалось, изучала его лицо.
Когда она истекла, в Эмме, которая только сейчас училась чувственности, несмотря на то, что была уже не девочкой лет двадцати, проснулась страсть такой силы, что её необходимо было излить, не имея возможности обуздать. Женщина припала к губам мужчины, которому ещё недавно, здесь, и раньше в разных комнатах пустующего дома, принадлежала много раз. Её губы, мягкие, только отвечающие на ласки, теперь требовали отклика на поцелуи, которые дарили. Она заставляла, впрочем, не настойчиво поддаваться ей, и, в конце концов, Джеймс пошёл за ней по пятам, угождая капризам.
Она открылась ему во всей полноте неожиданной податливости, разомкнула губы, впуская его глубже. Эмма чувствовала его всего, губы, язык, потакающий её желаниям, неуёмным прихотям. Она познавала с этим мужчиной свою новую суть: сексуальность, красоту, покорность и теперешнюю мимолетную потребность покорять… На излете возбуждения, когда обжигающие лёгкие поцелуи, отдав ещё каплю нежности, медленно остыли, Эмма сказала, не сводя с Джеймса глаз:
– Камин погас…
– Ты ещё горяча…
Рука Джеймса скользнула по её ключице, и ниже. Свою ладонь он положил на грудь Эммы и легко сжал пальцы. Она охнула от приятной истомы и, видимо, шёпотом позвала Бога. Вторая рука мужчины легла на спину женщины, и Эмма поняла, что он вновь заставляет её лечь. Она попробовала запротестовать:
– Ты, наверняка, голоден…
– Да, – ответил он, впрочем, не оставляя надежды её подчинить, – я страшно голоден… Изголодался по тебе! Никак не могу тобой насытиться, Эмма!
– Ооооо, – протянула она, – но я же всё время с тобой! Всё время твоя….
– Мне мало всего времени! – сказал он, чмокнув её в кончик носа, и укладывая, наконец, на ковёр снова.
Она улыбнулась ему хитро и призывно:
– Что ж… тогда и я хочу… ещё…
Сказав это, она пошевелилась, устраиваясь поудобнее.
– Хорошо, – отозвался он, – я рад, что наши желания совпадают, наконец…
Ласково он поцеловал её в лоб, благодарно завладел губами на несколько секунд.
– Подожди, Джеймс, милый! – Эмма накрыла его рот ладонью. – Меня мучит один вопрос…
– Задавай! – поощрил мужчина.
Она чуть скосила глаза, обдумывая слова, и решила:
– Зачем ты вернулся?
Он тоже задумался в свою очередь:
– Хотел сделать тебе больно! – сказал он прямо. – Показать, что не ты одна можешь быть жестока! Я хотел наказать тебя, за то, что ты сделала со мной, со своими детьми! Хотел показать, что, подобно тебе, могу губить и калечить! Хотел, чтобы ты посмотрела в зеркало и увидела жесткую, грубую, беспринципную эгоистку, какой ты являлась… Но… Я тебя люблю… И даже уезжая не переставал любить… А потом ты рыдала….
В глазах Эммы и сейчас уже появились слёзы от боли и понимания его правоты, но она сказала:
– И я тебя люблю! Я так сильно тебя люблю!
Последнюю фразу она произнесла с надрывом и такой искренностью, что мужчина не смог бы не поверить ей.
– Но сначала, давно, я хотела поработить тебя, сделать тебя марионеткой, воспользоваться тобой, словно ты… Я не знала! Любимый, я не знала, что будет так больно… Прости…
– Я не могу тебе противиться! – останавливая поток её признания, ответил Джеймс. —Я не хочу, чтобы ты просила прощения, только не у меня!
Он замолчал, а затем сказал:
– Но я хочу, чтобы мы с тобой вместе сделали кое-что…
– Помимо того, что мы делали вместе ночи напролет и ещё, вероятно, будем делать? – лукаво уточнила она.
Да! – последовал ответ.
– И что это? – с интересом осведомилась она.
– Ты узнаешь утром! – хитро подмигнул возлюбленной мужчина.
– Но с тобой утро словно никогда не настанет, – рассеянно возразила Эмма, а потом, распознав смысл его слов, воскликнула: – Интриган! Я теперь буду изнемогать от любопытства!
– Не от любопытства, – возразил ей Джеймс, склоняясь ниже.
Он нашёл её губы. Они были сладкими и сухими, обжигающими. Мужчина не ждал от любимой ничего, кроме того, что она постигла лучше всего – наслаждения его поцелуями, ласками, которые были то робкими, словно мальчишка впервые был с девушкой наедине, то жгучими, по-мужски, почти первобытно страстными.
Она ощущала, как Джеймс уже осыпает поцелуями её шею, ямочку у её основания, место, где под кожей перекатывается бугорок кадыка. Тогда она впервые томно вздохнула сквозь плотно сжатые зубы, стараясь откинуть голову назад, гладила мужчину по голове, готовая позволить куда больше.
Теперь он стал недосягаем, но она знала, что он задумал. Плавно скользя рукой по её телу, он добирался до нежной груди, скрытой только тонкой простыней от его глаз и губ. Она напряжена и отяжелела, потому что он был серьезно настроен. Легко он освободил идеальные полусферы, провел ладонью, и запечатлел долгий, смелый поцелуй на левой груди.
Эмма, теряющая над собой контроль, блаженно прикрыла глаза, но вместо того, чтобы издать хотя бы звук, лишь приоткрыла рот в немом сладостном стоне и быстро, неистово повернула голову набок.
Отстраняясь от влекущего средоточия предназначения женщины, Джеймс усмехнулся, набрасывая простыню на место.
Но тут из горла Эммы вырвался возглас недовольства, женщина снова обратила на любовника взгляд:
– Ты обещал не издеваться надо мной…
– И верно! – согласился Джеймс, устраиваясь над ней.
Сверху он видел её чуть обеспокоенную, красивое лицо обращено к нему. Он коснулся её лба в целомудренном поцелуе, погладил волосы, и улыбнулся.
Теперь она чувствовала его очень близко, каждый изгиб и мускул. Но достаточно ли близко?! Когда он гладил её по волосам, невинно целовал в лоб, словно хотел пожелать спокойной ночи, голова Эммы начала идти кругом, ей хотелось больше, чем Джеймс позволял себе, и тогда…
Она развела колени, и ощутила его так явственно, что это приятно волновало и ободряло.
– Эмма?
Она поняла его вопрос и ответила:
– Да, любимый!
Она чувствовала всестороннее вторжение. Он целовал её так необыкновенно нежно, что на секунду она забыла где находится, и тут же поняла, что он двигался в ней, уверенно, но медленно.
Господи, как он ласков! Он продвигался умопомрачительно далеко, и замирал, понимая, что она должна привыкнуть.
И она привыкала. К наполненности им, к отсутствию прежней давящей пустоты, к тяжести Джеймса, к его мужественности. Привыкала к собственному счастью.
– Обожаю тебя! – он снова пробовал её губы, и на этот раз Эмма стремилась отвечать.
А потом…
Он возвращался с такой скоростью, что она недоумевала и задавалась вопросом всё ли в порядке. Эмма снова ярко чувствовала его, но он покидал её. Джеймс остановился где-то в миллиметре от неё – страшно далеко. А затем снова завладел ей – мощнее и уже намного быстрее. Джеймс внутри неё, двигался, замирал, и новый его толчок заставил её резким рывком развести ноги шире.
Он внутри неё, а она изо всех сил держала его, и уже не давала вырваться. Сладостная боль в теле нарастала, тела обоих покрылись испариной. В какой-то момент, не желая больше остаться без него, но чувствуя, что он опять готов её оставить, она начала двигается с ним в унисон, отставая лишь на пару выдохов. И они мало-помалу нашли общий темп, чувствуя, как пробуждается в обоих лишь недавно уснувшее желание.
Это длилось много дольше обычного, и с каждым новым его движением, ей было всё труднее сдержать вздох, всхлип или стон наслаждения и удовольствия.
Они двигались теперь, почти позабыв о реальности, отчаянно целуясь, стремясь отдать друг другу как можно больше страсти.
Когда Эмме не достало больше сил, из груди вырвались почти неприличные сладострастные стоны счастья, которые Джеймс поцелуями забрал себе, как великий подарок.
За 50 лет до этого…
Часть 1. Отец
Глава 1. Семья. Ноябрь, 1960
Машина неспешно и почти неслышно оставляла поворот за поворотом позади. Петляющие узкие улочки тонули в наступившей резко темноте, а в свете фонарей по обочинам виднелись только светлые фасады особняков, похожие на фрагменты мозаики, впрочем, пропадающие во мраке быстрее, чем успеешь что-нибудь увидеть.
В салоне автомобиля, на заднем сидении, разместились двое пассажиров. Это были молодой человек и девушка, немного моложе. Они держались за руки, погруженные в тихое счастье.
И повод для него, грядущего, маячившего на горизонте, но постепенно приближающегося был весомый: жена юноши, Энни Хауард, ждала ребенка, первенца.
Он смотрел на неё, любимую, с которой жил под одной крышей четыре года, радовался, печалился, с которой делил каждое утро и каждый вечер. И думал… Как она переменилась с наступлением беременности, она теперь ждала, хотела, мечтала о новом маленьком чуде, вслушивалась в себя и иногда, когда ей казалось, будто биение сердца малыша подобно грому, она расцветала улыбкой, и щёки алели. Как он её любил!… И сейчас, и раньше, когда просил на коленях её руки, и когда ждал у алтаря, и когда действо завершилось первым супружеским поцелуем.
Он смотрел на неё, но в свете проплывающих за окном фонарей, видел только милый профиль: вздернутый носик, трепещущие ресницы, маленький рот и те же очаровательные румяные щёчки. Потом она на ощупь нашла руку мужа и уместила себе на живот. До родов оставалось не так и долго…
– Мы не слишком поздно? – спросила она, отрывая, наконец, взгляд от окна.
– Нет! – улыбнулся ей муж, и девушка устроила голову на его плече. – Родители всегда рады нам, да и мы редко видимся…
– Ты прав, наверное, но мальчики ещё маленькие, не хочу помешать…
– Братья тебя обожают, помнят, что ты играешь с ними! – ответил Калеб.
Энни вздохнула:
– Ну, сейчас я, как партнер для игр не очень – то хороша, правда? – сказала она, покосившись на свой живот безо всякого недовольства, а даже усмехнувшись.
– Да! – ответил её муж. —Уж точно не теперь… Хотя ты, наверное, ещё помнишь, как играть в прятки?
– Хауард, ты заплатишь мне за издевки! – возмутилась Энн. – Дай только время я придумаю, как тебя наказать! Хотя, подожди! Я уже знаю…
– И что ты сделаешь? – подыграл ей Калеб Хауард.
Она, не раздумывая, ответила:
– Когда наш маленький подрастёт, мы будем играть в прятки… без тебя! – лицо у будущей мамы засияло таким восторгом, что она даже захлопала в ладоши. – Не возьмем тебя в игру, и ты будешь завидовать!
– Я буду вам завидовать обязательно! – уверил будущий отец. – И себе буду завидовать тоже, потому что вы моя семья!..
Они были молоды, женаты и счастливы. Они ждали чуда природы.
***
Девушка замечала каждый новый поворот, и, наконец, убаюканная размеренным движением, задремала на плече мужа. Калеб всё так же держал руку на её животе, словно обнимал своего ребенка.
Уже много месяцев он чувствовал в себе нежность и любовь, отличную от любви к жене. Она была так же сильна, безусловна, но всё же стояла как будто уровнем выше, была чем-то сродни призвания. Хауард подумал, что это слово слишком уж важно звучит, но не мог подобрать другого, которое описало бы, охватило то, что он чувствовал.
Не рождённый, малыш неизвестного пола, он являл собою, даже сейчас, самое ценное. Продолжатель их жизней на земле, наследник лучших и худших их черт, впитавший в зародыше их вкус к жизни, и теперь уже занимающий особое место…
***
– Энни… – тихо позвал он, когда автомобиль остановился у двухэтажного особняка на тихой улочке. Юноша улыбнулся про себя, заметив яркий свет в окнах первого этажа.
Его жена вздрогнула, открыла глаза и помотала головой, отгоняя дремоту.
– Уже приехали? – спросила она, потирая глаза.
– Да! – ответил муж, а потом, подавшись к водителю, добавил:
– Спасибо, Патрик!
– Сэр! – козырнул человек впереди.
Калеб Хауард вышел из авто, обогнув его сзади, распахнул дверцу со стороны Энн, подал руку, чтобы девушка смогла выбраться из салона.
Как всегда, когда ей нужна была помощь, он протягивал свою руку. Как всегда, его уверенность придавала ей сил. Она не была решительна, ей требовалась опора и проводник. Муж держал Энн за руку, вёл по жизни, а она, жена, следовала за ним.
Калеб проследил, чтобы она не ударилась головой, а когда молодая женщина оказалась рядом с ним ободряюще погладил по щеке, шепнув, что она прелестна. Энни улыбнулась мужу. Он взял её за руку, чтобы проводить к воротам.
Ему нравилось держать её руку, ему нравились её маленькие ладони в его руках, хрупкие подрагивающие пальцы, согревающиеся от его касаний. Калеб временами до сих пор не верил в эту действительность: Энни, чудесная, милая Энни, его жена, девушка прямо сейчас уже дающая начало его собственной семье.
Вместе они подошли к воротам и чуть помедлили, всматриваясь в окна. Всё же беспокойство Энни Хауард улеглось не до конца, она пожалела о своём желании навестить родителей Калеба в такое позднее время.
Стрелки часов верно подкрадывались к десяти вечера.
Хотя, кажется, в доме ещё кипела жизнь, а ночь не вступила в свои права, отослав домочадцев по спальням, молодые супруги с неловкостью вошли в небольшой дворик перед входом. Скамейка со столиком остались позади, а перед глазами выплыла из темноты громада семейного особняка. Единственный источник света, висячий на стене уличный фонарь с блеклым белым сиянием, давал столько освещения, чтобы заметить вьющийся по фасаду плющ. Небольшие листья подрагивали на ветру.
Высокое крыльцо в шесть ступеней отделяло их от прихожей, коридора, ведущего в гостиную с горящим камином, большой и любящей семьи, частью которой являлись молодые люди.
Но пока посреди октябрьской лондонской промозглой улицы, защищенной от ветра высокими стенами дома, они держались за руки и, будто забыв о времени, смотрели друг на друга, решаясь на подъём, словно лестница была горой с крутым склоном.
С величайшей осторожностью Калеб сильнее сжал руку жены и, поддерживая за талию, помог преодолеть первую ступень. Девушка почувствовала сдавливание и тесноту, давно она не чувствовала себя лёгкой и самостоятельной, но в ту пору, напомнила она себе, она не была так счастлива, так значима, так нужна. Тогда рядом с нею не было её спутника, мужа и любимого. Тогда она не стремилась подарить кому – то нечто вечное и незаменимое, а приятное бремя, беременность, не дало о себе знать.
Что представляла собою та жизнь? Одинокая, бесцельная, не осмысливаемая и как будто уносимая очень далеко, к другим чужим берегам, где мало-помалу иссякает надежда и сходят на нет остатки последних сил…
***
Вершина их Эвереста венчалась, словно порталом в другой мир, дубовой дверью. Они ступили на площадку перед входом, и Калеб дал время жене перевести дыхание. Всё тяжелей ей давались нагрузки, даже столь незначительные. Но всё легче отзывалось её сердце на неповоротливость, неуклюжесть, расплывшуюся фигуру – не она подурнела, а ребенок внутри неё рос, развивался, чтобы скоро она могла прижать его к груди.
От этой мысли она улыбнулась, и обратила счастливые глаза на мужа:
– Идём?
– Идём! – подтвердил он, постучав в дверь.
Древесина отозвалась гулко, оповещая о прибытии гостей, но и давая время собраться с мыслями. Первое сомнение улетучилось из головы Энни, но вдруг пришла и ещё одна мысль.
Рады ей будут, возможно, не все…
Впрочем, она не была одна, она следовала за самым надёжным человеком в своей жизни, и не хотела бы отступить. Иногда казалось, что бок о бок с Калебом она готова шагнуть и в клетку тигра.
Послышались шаги; кто – то, спеша, приближался к двери. Потом щёлкнули засовы, многочисленные. Кто —то открыл дверь и, чуть склонив голову в знак приветствия, отошёл в сторону, давая дорогу.
Это была женщина, наверное, чуть за пятьдесят. Её звали Харриет Мидл, и, казалось, испокон веку она служила у Хауардов экономкой.
Не было женщины преданнее её. И не было у Джоанны Хауард подруги, которая была бы лучше и вернее. Опытная, умелая и знающая, но, пожалуй, немного пугающая. Немного пугающая Энн…
Девушке чудилось, что нелюдимая и странноватая экономка, несмотря на все заслуги свои и многолетнюю помощь семейству, имеет уж слишком много влияния на хозяина и хозяйку. Имеет право голоса. Энни не любила этого в слугах, но…
– Мистер Хауард, мисс Энн, как хорошо, что вы приехали… – приветствовала Мидл. Её слова вернули Энн в реальность, и она постаралась улыбнуться ей. Натянутая улыбка не укрылась от внимания Калеба, но он лишь сказал в ответ:
– Спасибо, мисс Мидл!
Женщина улыбнулась при упоминании своего положения. Если лёгкая грусть и омрачила её лицо, то лишь на долю секунды.
– Вас все заждались, особенно наши мальчики! – бодро продолжила она. —Позвольте ваши пальто!
Калеб помог жене снять кашемировое пальто и передал его в руки Мидл. Затем сам избавился от собственного. С благодарностью и признательностью он кратко взглянул в глаза помощнице и обратился к жене, которая у зеркала оправляла прическу и приводила в порядок лицо, движениями отточенными и едва уловимыми. В отражении виднелось её деловитое, сосредоточенное выражение. Девушка, видно, прятала за не проницательностью его некое недовольство:
– Как ты, дорогая?
– Неплохо! – рассеянным тоном отозвалась молодая миссис Хауард, снова погрузившаяся в неожиданно неприятные мысли. О чем?..
Наши мальчики?! Разве имеет она к ним отношение? Эта женщина, бездетная, а потому словно ненастоящая, похожая на плохо вылепленную куклу, которой не даровали чего-то поистине бесценного. Возможности… Той возможности, которая временами, и часто теперь, напоминает Энни о себе толчками изнутри, икотой… Возможности быть и задержаться на десятки лет дольше отпущенного срока! А если повезёт, то и никогда уже не прерваться, не исчезнуть вовсе, перевоплощаясь, но сохраняя черты прежнего, бережно и скрупулезно…
«Завидуйте мне!» – подумала будущая мать. —«Завидуйте мне, ведь Вам подобного уже не видать! Время ушло, и жизнь проходит в услужении другим, но я не такова, вот моё время…»
Она провела ладонью по животу. Ещё раз мимолетно взглянув в зеркало, уловила свой собственный взгляд победительницы, гордый и с отблесками презрения к той, что не сделала ничего дурного. Мисс Мидл, и уже никогда не будет иначе…
Энн Хауард не смогла отказать себе в удовольствии прямо поглядеть в глаза женщине, которая только и могла, что подносить чай остаток своих дней, постепенно превращаясь в подобие самой себя, подобие человека, с каждым разом всё более беспомощное и ненужное.
Потом она весело перевела взгляд на мужа.
– Идем же!
Идеальная, с красивым лицом, исполненная гордостью за своё предназначение, не старающаяся отпугнуть недобрые мысли, она сияла улыбкой, невинно глядя в глаза Калеба, протягивая ему ладонь…
***
Она помнила, как прошла по этому коридору в гостиную впервые. Тогда, моложе на четыре года, она была невестой отпрыска довольно обеспеченной семьи. А сейчас жена, женщина, которая должна положить начало новой жизни. Сейчас её положение изменилось: она шла рука об руку с мужем, неся впереди положение в семье, уверенность в будущем, нерушимое спокойствие завтрашнего дня… Она несла внутри себя, защищая собственным сердцем, наследника.
О девочке не думалось вовсе…
Тогда картины, висящие на стенах, привлекали её внимание: она была впечатлительна. Теперь, идя знакомой дорогой, она видела лишь цель: светлую гостиную с горящими дровами в камине, тихий вечер в кругу семьи.
Как и всегда, едва оказавшись около двери, она услышала голоса. Многие, мужской и женские, голоса детей. Энни чуть не сбили с ног четырехлетние близнецы Саймон и Адам, бросившиеся к ней бегом, спотыкаясь о ноги друг дружки и визжа. Ручонками они схватили её за подол платья и потянули каждый в свою сторону с криком:
– Моя Энни!
Тут, пожалуй, гостья поняла и осознала всю справедливость слов мужа о том, что его младшие братья обожают Энн. Она улыбнулась, обратив на смеющегося Калеба глаза, сделала шаг по направлению к креслу, к которому ее тащил первый близняшка, Адам. Однако, против их очевидной безнаказанности выступила мать, Джоанна, старшая миссис Хауард.
– Адам, перестань, сядь спокойно и дай Энни отдохнуть с дороги!
Под строгим взором матери малыш прекратил свои попытки, и Энни почувствовала свободу, словно пленник, которого нежданно помиловали. Проказы младших Хауардов и впрямь были ей уже в тягость, слишком близко она была к кульминации своего счастья.
Лишившийся заразительного примера Адама, Саймон заметно присмирел, отошел к отцу и устроился у него на коленях, зевнув через минуту.
Мистер Хауард, хранивший молчание до этого, а теперь вовсе будто обратившийся в изваяние, кивнул невестке и рукопожатием приветствовал самого старшего своего сына.
Четыре года назад, когда его старшие дети были уже взрослыми, со дня на день готовыми начать самостоятельную жизнь, полную приключений и отеческих тревог, мистер Хауард, пятидесятилетний мужчина, стал отцом снова. Он было позабыл, каково не спать ночами, вскакивая к колыбели, как не просто режутся первые зубы, как волнителен самый первый шаг своего ребенка. А сейчас, вдвойне, к нему вернулось ранее пережитое не единожды чувство: он проживал очередную свою молодость, новый рассвет, а скоро, едва близнецы чуть подрастут, его жизнь преисполнится и новых побед, и обидных поражений, но дорога откроется ему. Она будет широка и словно бесконечна… Дорога, по которой он пойдёт рука об руку со своей всегдашней нежной тенью, женой, той, что проложила эту самую дорогу и, когда-то давно, посмотрев ласково, просила никогда не отставать от неё…
Казалось, он готов был проронить мужскую, редкую слезу.
Энни, стоя в одиночестве посреди гостиной, минуту пыталась разглядеть его выражение лица; девушке всё представлялось, что сейчас свекор думал о некоей великолепной своей тайне, о том, что было ей не совсем понятно, но, однако же, ей грезилось, что совсем скоро поймёт его, развенчает его загадочность.
Но пока…
Свободная от пут детских рук, лишившаяся на время ненавязчивой помощи мужа, она несколько растерялась. Единственный её якорь, малыш в утробе, вдруг беспокойно зашевелился, разделяя материнское замешательство. Энни обвела взглядом гостиную, намереваясь собраться с мыслями.
Это была просторная комната, камин в ней ярко пылал. Стены оклеены светлыми коричневатыми обоями с цветочным узором, по которым, словно пронизывая насквозь, петляла золотая нить. Настенные лампы под красивыми плафонами в виде колокольчиков, давали света достаточно, чтобы можно было разглядеть по противоположной стороне массивный книжный шкаф высотой почти до потолка и чуть поодаль от шкафа шахматный столик с начатой партией. Белые начинают и выигрывают…
От созерцания окружающей обстановки её отвлекли новые объятия. Тихая, кроткая, порой вовсе не заметная, Сара, младшая сестра Калеба, улучила момент, когда мать снова отвлеклась на Саймона, вскочила с места и, стремглав бросившись к Энни, стиснула её в кольце своих рук.
– Как здорово, что ты приехала! Энни! Как там мой племянник? – заворковала она.
– Прекрасно! – робко ответила Энн Хауард, относящаяся к младшей дочери Хауардов тепло, хотя, впрочем, не особенно нуждавшаяся в её внимании и участии.
По мнению Энн, их уже разделила непреодолимая пропасть. Раньше они считались подругами, несмотря на разницу в возрасте, непохожесть характеров, так мало общих интересов, что казалось странным, как они смогли договориться.
Саре было двадцать. Под опекой любящего отца и надзором строгой матери, считавшей непреложным долгом воспитание в единственной дочери манер настоящей леди, а потому не допускавшей её милых, почти детских поступков, иллюзорных представлений о жизни, о своей роли, она выросла девушкой робкой, пожалуй, даже безвольной, и Энни считала её попросту бесцветной. Сара никогда не выражала своего мнения, приученная принимать на веру мнения окружающих её родных, считать их не требующими доказательств, пояснений, всегда единственно правильными. Иногда жене Калеба казалось, что Сара вовсе не имела никакого отношения ко всему, что происходило в её жизни, полностью положившись на людей более опытных в вопросах бытия, в вопросах принадлежности, привязанности к чему бы то ни было.
Молодая девушка потянула Энн за руку, усадив рядом с собой на софу. Калеб всегда поражался, как его маленькая сестра без труда, не только очень быстро привыкла к новому человеку в доме, жене любимого брата, а восприняла Энни родным человеком, близким и понятным: обычно девушка тяжело уживалась с чужаками, вечно цеплялась за уединение. Напоминала молодую послушницу в келье. Распорядок, привычка, устоявшаяся жизнь, как текущая не в то русло вода.
Молодой мужчина тоже присоединился к ним. Его привычка, выработанная с годами: неотступно следовать за любимой. А сейчас, в момент её великой слабости, великолепного процветания привычка эта ещё усилилась. Он воспринимал всё, что так или иначе касалось Энни, очень серьезно. И это была одна из сторон его воспитания, воспитания полной семьи.
В это время погасшее было воодушевление Сары вернулось к ней в полной мере. Никем не сдерживаемая, окрепшая в счастливом созерцании пока закрытого для неё явления – новой жизни внутри хрупкого тела – Сара была, казалось, на седьмом небе. Радостно сжимая ладони Энн, она спросила:
– Каково это, что ты чувствуешь!
Энн сказала просто и правдиво:
– Честно сказать: я уже порядком устала! Хочу, чтобы он родился скорее! – она улыбнулась своему представлению о малыше и, высвободив руку, погладила ею свой живот, словно так могла увериться в очередной раз: с ребенком всё хорошо, и он, как и она, уже с нетерпением ждёт возможности появиться на свет.
– И я не дождусь этого момента! – радостно подхватила Сара Хауард в ответ. – А Калеб, наверное, уже приготовил свои любимые игрушки! Не жалко будет отдать их маленькому, а, Калеб?
Она шутливо поддела брата, и выглядела довольной, пока мать не отдернула её:
– Ну, что за глупости, дорогая?
Девушка мигом угасла, едва услышав это, а брат с грустью подумал, что её подавляют родные. Её живая натура вырывалась спонтанно, искренность шла от сердца, доброму нраву требовалось найти опору, а таковой не существовало. Сара была ещё слишком ребёнком, но в ней сознательно искореняли веселость, яркость, свободу выражения себя, заменяя её природу иной, стараясь привить чопорность манер, почти абсурдное послушание сродни повиновению, сделать из милой девушки женщину, которая думала бы только о том, что скажут и подумают о ней. Её готовили к будущей жизни, да, но не давали насладиться жизнью настоящей. Её учили привыкать к собственной неправоте, как можно реже открывая рот.
Калебу в такие моменты было безумно её жаль.
***
Но её любили и любили много сильнее, чем могло показаться на первый взгляд.
Мать четверых детей, Джоанна Хауард, как бы не была привязана к сыновьям, в дочери видела наследницу своих черт, характера, судьбы. Счастливая женщина, миссис Хауард, жившая под крылом любящего мужа долгие годы, страстно желала дочери познать такое счастье. Уют своего дома, тепло любимого человека, смех детей… Всё это было так важно, на этом веками стоял мир…
Но к нему, к такому будущему, необходимо стремиться, не сидеть сложа руки! Доказать – сначала себе, а потом и остальным – что достойна его, заслуживаешь просыпаться с любовью глядя в родные глаза, слыша, как за стеной в маленькой колыбельке ворочается во сне выстраданный тобою ребёнок, навсегда подаренный тебе…
Мать увидела склонённую белокурую головку дочери; Сара ни на секунду не подняла больше глаз. Странно замкнулась в себе, хотя не выказала обиды или протеста. Миссис Хауард, на руках которой тёплой родной тяжестью застыл спящий Саймон, вздохнула, взглядом коснувшись личика дочки, призналась сама себе: «Наверное, я убила её детство! Да, растоптала!». Поздно было просить прощения, виниться за перечеркнутые годы беззаботности, годы, взамен которых Саре были даны недюжинное терпение, нежная любовь к жизни и ранняя дорога к пропасти взросления.
