Kitabı oku: «Sabbatum. Химеры»
Вступление
– Опять кого-то притащила! – злобно ворчит бабушка, кидая в мою сторону колкие враждебные взгляды. – Тащит и тащит, прям сердобольная! А бабке помочь не хочет.
– Сейчас помогу. – Эту песню о том, какая я «сердобольная», «юродивая, таскающая всякую живность в дом», «а у этих тварей вши, блохи и зараза», что мы с сестрой «не помогаем, лодырничаем, как барыни», каждый раз слышу, стоит мне принести на побывку какую-нибудь больную птицу или зверька. Сегодня я нашла воробья с поломанным крылом и поврежденной лапой, беднягу сшибла машина на трассе.
– Может, Анька у нас станет ветеринаром, зря ты так на нее, – заступается Варя, сидя на кровати и занимаясь другой реставрацией: чинит свой халат, который потерял не просто товарный вид, но и кучу пуговиц, став щербатым и бесполезным.
Воробей дышит часто, мягко и пушисто. Люблю, когда природа беспомощна, она становится подобна эксклюзивной игрушке, вот только ее сломать легко, и последствия будут более ощутимые, потому что это жизнь. Жизнь, которая дышит мягко и пушисто.
– Ветеринаром она станет… Мне ждать некогда! – Бабушка с грохотом ставит лейку в угол. Затем, кряхтя и шаркая по полу, идет к умывальнику и шумно начинает умываться. – Вон, слыхали? – говорит она, когда прерывается на вдохи, стараясь, чтобы вода не затекала в рот. А мне слышно, как шершавые бабушкины руки трутся о ее морщинистое лицо. И вода льется, звенит, падая в железную раковину при каждом погружении бабушкиных ладоней. – У Скворчихи все куры подохли! Представляете? Все куры разом!
– Наверное, лиса передушила, – я кошусь в сторону Вари, которая делает вид, что ее это не касается.
– Угу, чупакабра, – Варька перекусывает зубами нитку у пришитой пуговицы. Нить лопается с неприятным щелчком. Именно в этот момент я кидаю в нее своим тапком. Тот не долетает и с мягким шлепком падает у ног сестры. Варя выпучивает глаза, мол, ты чего? Я же, поджав губы и сощурив глаза, пытаюсь донести мимикой, чтобы она промолчала в такой момент. Бабушка, умывшись тем временем, даже не заметила маленькую баталию за ее спиной и продолжила:
– Верно вам, девки, говорю, нечистая завелась в Вяземке. Ведь только подумайте: все куры передушены, все – и ни одной не пропало! Так лисы не делают. Они, может, и передушат пару, но и съедят некоторых, а тут все тушки целехонькие, будто их всех разом подкосило.
– Ой, бабушка, может, болезнь какая, чего сразу нечистая? – Варя все-таки прислушивается ко мне как к своей совести и пытается успокоить бабушку.
– Я тебе говорю, дурная, у всех шеи переломлены! Какая же это болезнь? Сколько лет живу, ты думаешь, хворь от переломанного хребта не отличу? Нечистая тут! – и крестится на икону с благоговейным ужасом, не осознавая, что настоящая «нечистая» сидит сейчас на кровати и чешет голову, пытаясь вытащить какие-то соринки из волос. Мы с сестрой грязные; оно всегда так бывает, когда приезжаем на лето к бабушке. Здесь принимать ванну дорого да и особо не надо: в речке искупаешься – и вот ты чистый. На ночь лишь ноги помыть или ополоснуться, так это дело тоже не требует затрат электричества: стоишь себе в тазике, сестра тебя поливает сверху из ковшика водой, за день нагревшейся в бочке на солнце.
Вяземка – обычная русская деревня: газ, вода проведены, на большие блага цивилизации денег нет. Да и ладно: рядом проведена трасса, можно доехать до города. Обходимся, выживаем. Бабушка, например, топит баню, а зимой у нее есть нормальный душ. Это летом все жители Вяземки превращаются в дикарей. Будто солнце, как наркотик, впрыскивается тебе в вены, и ты становишься очень близок к природе в своей простоте и неприхотливости.
Бабушка продолжает бурчать, поочередно то крестясь, то убивая залетевших мух свернутой газетой.
– Конечно, в деревне церквы-то нет! Как разрушили бесы окаянные, так деревня и потеряла божью защиту. Вот и завелось у нас.
«Бесы» – это она про советский период, когда при коллективизации церковь передали в сельхоз под амбар, все снеся там внутри. СССР рухнул почти двадцать лет назад, но вяземская церковь рухнула раньше, оставив скелет буро-кирпичных сводов на радость молодежи, которая любит там лазить и тусить.
Пока бабушка бурчит про нечистую силу, я глажу воробьишку, который лежит без сознания, но дышит. Это я не отпускаю его, передаю свои силы, чтобы жил, и осторожно начинаю посылать токи в хрупкие косточки крыла, чтобы срослись. Затем принимаюсь за его лапку, чувствуя, что энергия уже свободно проходит по крылу. Значит, залечилось. Бабушка шумно покидает комнату, сказав, чтобы мы прекращали и накрывали на стол: обедать пора.
Как только она исчезла, завершаю свое дело, делая сильный посыл тока (так я это называю) в птичье тельце. И вот он встрепенулся и, удивленно озираясь, зачирикал. Варя зачарованно наблюдает за мной: она любит смотреть, как я лечу птиц и зверей. Открыв окно, выпускаю обалдевший от жизни пушистый комочек, который с радостным воробьиным воплем вылетел в небо. Затем иду к умывальнику и тщательно мою руки хозяйственным мылом с едким запахом. В чем в чем, а в одном бабушка права: от зверей заразу получить проще простого!
– Счастливая ты, – вздыхает Варя, наблюдая за мной.
– Почему?
– Прям как святая: всех лечишь, на тебе все быстро заживает. Мне кажется, ты даже можешь воскрешать из мертвых.
– Не говори глупостей! – Я достаю хлеб и начинаю его резать. – Ты тоже сильная.
– Ага. «Сильная». Слышала? Меня бабушка нечистой считает. Интересно, если узнают, что это я всех кур перебила, они меня сожгут, как ведьму, или в церковь поведут к священнику для изгнания бесов?
Варя сидит печальная. Я знаю, что она завидует мне, что сильно переживает за нашу необычность. А вы бы не стали переживать, когда у вас все цветы вянут и все звери дохнут, стоит только их погладить? У нас во дворе дети уже поняли, что это Варя виновата в смерти их питомцев, и за глаза обзывают ведьмой. Вчера она случайно убила кур у Скворчихи, толстой неприятной бабы на конце деревни.
– Варь, не переживай. Ты же не нарочно их перебила. Случайно вышло.
Варя вздыхает и смотрит в сторону. Мне кажется, ей больно, она себя порой боится, ну и еще неприятно, когда тебя дети обзывают и не пускают в дом.
Вчера с сестрой ходили в лес за ягодами, возвращались на закате задворками мимо дома Скворчихи, где гуляли куры. Вот Варя и решила мне показать кое-что: у нее иногда проскакивали искры между пальцев, а недавно она научилась их сама вызывать. Вообще, Вяземка благотворно сказывается на ней: сестренка словно взяла свою силу под контроль, даже стала выдавать что-то новое. Один раз она случайно заставила подняться всю мебель в воздух и повисеть пару секунд над полом. Правда, грохот был страшенный, когда мебель упала на место. Бабушка подумала, что мы, заигравшись, уронили дубовый комод.
Так вот, вчера Варя хотела показать, как она с легкостью может зажечь взглядом соломинку, а в итоге ее энергия метнулась в сторону мирно клюющих кур. Эффект был страшный: всем курам разом сломало шею. Этот единогласный хруст до сих пор в ушах стоит.
– Варюш!
Не откликается.
– Ва-а-арь! – тяну я жалостливо, пытаясь вызвать хоть какую-то реакцию у сестренки. Но она молчит. – Не переживай ты так, ну пожалуйста. Ты – не плохая! Просто так по-дурацки получилось. Ну родились мы такими уродцами, что поделать? Смотри, как мы появились в деревне, тебе лучше стало, можешь спокойно Бима гладить и играться с ним. Ведь ты же никогда не тронешь Бима! Я знаю, ты его любишь. А разве бывают плохими те, кто могут любить? А? И кур ты не специально подавила! Ты же их не ненавидела! Лучше хватит молчать и грустить, помоги мне салат нарезать.
Варя поворачивается ко мне, я вижу слезы в ее глазах, и становится больно на душе за нее. Вот, действительно, невезение: родиться с такой особенностью, как у нее! Тут любой начнет считать себя плохим. Сестра подходит и вместо того, чтобы начать резать помидоры с огурцами, обнимает меня. В этот момент входит бабушка.
– А где же твой воробей? – удивляется она, глядя на пустой подоконник, где до этого я возилась с птичкой.
– Сдох, – отрезаю я, и мы с Варькой продолжаем готовить стол к обеду.
Мы – сестры Шуваловы: Анна и Варвара Александровны, 93 года рождения. На дворе июнь 2009 года. Сейчас нам по пятнадцать, в ноябре будет шестнадцать, а через год узнаем, что мы – Инициированные и вовсе не уродцы, а самые настоящие ведьмы с биполярными дарами: у одной – смерть, у другой – регенерация. А затем поступим на Начало, где я безотчетно влюблюсь в своего учителя магии Виктора, и мы с сестрой станем Химерами.
Но это все прошлое. Никому не нужное прошлое. Даже самим обладательницам. Единственное хорошее – это наша бабушка, которой мы были нужны, но через год она умрет от инфаркта, и вот тогда станет действительно гадко. Воспоминания мрачные, неприятные, злые. Сжечь и позабыть. Да нельзя.
Сама искала их, сама рвалась найти прошлое, чтобы быть цельной. И в этой гонке я потеряла самое дорогое: проморгала человека, который меня любил так, как, наверное, никто и не полюбит больше.
Не слышать мне больше шепот: «Ты моя. Я не отдам тебя никому». Не чувствовать вино с перцем в горячих поцелуях, не забываться, лежа в его объятиях по утрам. То была сказочная неделя отношений, которые я не забуду никогда. У меня был другой дом, другая личность, даже душа, кажется, была другой. Мелани из Саббата осталась где-то там. Наверное, продолжает просыпаться каждое утро рядом с Рэйнольдом Оденкирком, печальным рыцарем суровой Инквизиции.
Я Анна Шувалова, мне двадцать лет, снова Смертная. По судебному решению священного Сената обязана провести три месяца в стане Химер, так как в прошлом году потеряла память, а Первый Светоч Саббата воспользовалась этим и пыталась меня, Инициированную, в прошлом Химеру, переделать в Инквизитора. Надо отдать должное, ей почти удалось. Почти… Знака на левой руке до сих пор нет. Я все еще не знаю, кто я: Химера или Инквизитор. Суждено мне охотиться на ведьм или убегать от охотников?
А все произошло потому, что у меня сильный дар. Кто не захочет иметь на своей стороне того, кто умеет залечивать раны? Вот и развернулась такая авантюра вокруг меня. Инквизиторы решили схитрить, сыграв на моей потери памяти. А Химеры тем временем сначала думали, что я мертва, затем, не найдя тела, рыскали по миру в поисках во главе с Марго, Виктором и моей сестрой. Кто не знает: Марго – моя бывшая Темная, моя Главная ведьма, под началом которой я была, когда существовала как Химера. Виктор – моя первая любовь, за которого я собиралась выйти замуж. Теперь не знаю, хочу ли. Я стала странным существом: обретя память и свое реальное имя, оказалась в большем смятении, чем без всего до этого. Я не знаю, кто я, не знаю, чего хочу, и как жить дальше. Знаю одно: я хочу Рэйнольда Оденкирка, того, которого полюбила настолько сильно, что каждый мой вздох был о нем, а каждый удар сердца – в его честь. Но мне нельзя к нему подходить еще три месяца, иначе грозят проблемы с Сенатом, да и боюсь, Химеры не допустят. Они впились своими цепкими руками мне прямо в горло, попробуй так дозовись Рэя.
Шуваловы
Медленно открываю глаза, не желая просыпаться. Все так и есть. Я снова дома. В своей комнате. Хотя это и домом не назовешь. Я жила здесь лишь год. Зато комнату обставляла по своему вкусу, тому, который был. Сейчас мне не нравится.
Моя спальня оформлена в светлых тонах: белые стены, простая икеевская мебель и черный декор. Напротив кровати в стену встроен платяной шкаф, к которому еще не прикреплены дверцы, поэтому он показывает все свое нутро с моей старой одеждой. Черной. Только черной и темно-серой. Есть пару цветных вещей, но они, так сказать, на выход. А все потому, что в клане Теней правило: ведьмы и колдуны должны одеваться в темное. Моя Саббатовская одежда была лучше: там был белый, беж, легкие светлые ткани, цветные блузки с юбками. А Химерскую одежду только на траур. Сейчас она мне не нравится. Чужеродная.
На стене фотографии, где я и Виктор. Это тоже останки той девушки, кем была я когда-то. Будильник в виде божьей коровки, подарок Вари, плюшевый, медового цвета медведь, с которым спала в обнимку, когда тосковала по Савову, корзинка с лаками для ногтей и коллекция духов – наверное, единственное, что осталось неизменным. Прошла вторая неделя после суда, началась третья. Мне остается только зачеркивать дни в календаре и молиться, чтобы не проявился Химерский знак. Ну почему я должна делать выбор? Наверное, оставаться смертной – это то, что нужно, тот самый нейтралитет. Ой, не думай об этом, Мелани, не думай…
Я встаю, лениво потягиваясь и зевая. Тру глаза, окончательно прогоняя сон. Выбирать что надеть из той черноты в шкафу не хочется, а придется. Иду по пути наименьшего сопротивления: майка и джинсы. Наша с Варей квартира, специально подаренная нам Марго и присоединенная к главному офисному зданию клана Теней, находится в Москве. У Химер все наоборот в отличие от Инквизиторов. Если Саббат был центром, и из его подземелий можно было попасть в любую точку мира, то у Химер не так. Кланы напоминают паучье гнездо. У всех Сестер в разных точках мира свои отдельные квартиры или дома, чьи двери прикреплены к порталу офисного здания их Клана.
У клана Теней небольшое здание в Москве с табличкой «Благотворительная организация по защите леса». Обычный человек, попавший туда, не найдет для себя ничего странного, просто коридоры с кабинетами. Инициированный же обнаружит улей ведьм, где каждая дверь ведет в квартиру к Химере. Все эти порталы легальны. Наверное, это тот единственный случай, когда Сенат идет навстречу Химерам в создании проколов пространства.
После суда мы сразу приехали домой. Кевин остался жить с нами, Варя взяла его под свою опеку и поселила у нас, отдав одну из комнат. Благо метраж квартиры позволял. Но все равно, наблюдая за его попытками привыкнуть к новой жизни, думаю, Кевину трудно: привыкший к большому замку, свободе перемещений, он сейчас будто в заточении. Но держится, не подает вида. Да еще сестра ведет себя рядом с ним, как помешанная. Кевин – Солнце по определению, Варя – истинная Луна, вертится вокруг него, ища лучи его любви, зажигаясь и светясь от этого. Странное явление для меня. Никогда не видела Варвару влюбленной. А если еще вспомнить тот факт, что Кевин из Инквизиторов, то мне сносит крышу окончательно. Вот уже третий день стоит им появиться в моем поле зрения, я бесстыдно начинаю пялиться на них. Варя дерзит Кевину, порой помыкает им, показывает свой гонор, но Ганн изменился: из сладкого мальчишки ушла легкость и наивность. Он все так же улыбается, позволяет некоторые выпады со стороны Вари, но в нем словно проснулся зверь, та самая древняя мужская сила, которая делает женщину рядом с ним женщиной, беззащитной и слабой. Глядя на Варю и Кевина, я сразу вспоминаю Рэя, некоторые его повадки и действия по отношению ко мне. Да он мог просто рядом стоять, но излучать такую власть, что я понимала: достаточно небольшого усилия с его стороны – и он меня сокрушит, разрушит, уничтожит. Но вместо этого чувствовала, что в безопасности. Мир рухнет, но он меня убережет.
Я счастлива за них, честное слово. Особенно за Варю. Помню, как она переживала, что ни с одним парнем у нее не складывались отношения, и в итоге сестра пришла к выводу, что мужчина – это пережиток современного общества, что он нужен только для постели и чтобы делать детей, все остальное уже выучила и приручила женщина. «Да здравствует матриархат!»
– Ну что, готова?
Передо мной унылая тарелка с молоком и хлопьями. Кевин, выбиравший себе каши, смузи, блинчики на завтрак в Саббате, аппетитно поглощает бутерброды из белого хлеба и колбасы и запивает чаем с молоком. На мгновение мне становится страшно, что Варя его испортит окончательно.
– К чему? – уныло спрашиваю я, наблюдая, как плавают хлопья в молоке.
Боже, на это можно медитировать!
– Сегодня едем к маме. А завтра в Вяземку.
Я поднимаю глаза, чтобы посмотреть на Варю. Мы сейчас нереально похожи, потому что сестра тоже вся в черном, без макияжа и прически. Но и отличия между нами есть: у сестры волосы не так вьются и глаза зеленей. Утро, часов девять. В Саббате уже вовсю кипит жизнь, а у нас к этому времени лениво просыпаются.
– А Кеша? – я кошусь в сторону Ганна. Это Варя в первый день во время нашего разговора обозвала Кевина Кешой, русифицировав его имя и невольно вызывая аналогии с попугаем из забавных мультиков. Поэтому, когда он был в нашем кругу, а мне надо было спросить что-то насчет Ганна, да так, чтобы он не понял, что речь о нем, я переходила на русский и заменяла имя.
– Нет, он с нами не пойдет. А вот в Вяземку можно свозить, – сестра тут же переключилась с английского на родной язык.
– С ума сошла? Кеша и деревня? Парень и так не может свыкнуться, что у нас ванная с туалетом общая на всех, а ты хочешь его в совсем дикие условия привезти, где туалет на улице и крысы в доме.
– Ну с туалетом промах. А вот крыс там нет. Марго послала туда парочку прислужниц, чтобы дом подготовили к приезду.
– Прислужниц? – Обалдеть! Это равносильно тому, что ваш начальник послал бы людей помыть полы у вас в доме. – Зачем она так старается?
– Радуется, – хмыкает Варька и с хрустом откусывает кусок овсяного печенья.
Кевин ставит кружку с веселым утенком и трещинкой по краю, затем поворачивается ко мне и говорит на чистом русском без акцента:
– Не беспокойся за меня. Мне даже весело у вас. Забавно.
От неожиданности я чуть не захлебываюсь молоком, потому что сказано ровно в тот момент, когда я делаю глоток своего завтрака из ложки.
– Ох ты, Господи! – Варя подлетает ко мне и начинает бить по спине, чтобы я быстрее откашлялась.
– И давно ты говоришь на русском? – хриплю, срываясь на кашель.
– Заклинание завершилось позавчера. – Ганн улыбается своей шаловливой мальчишеской улыбкой. И до меня доходит, что вчера он прекрасно слышал весь наш разговор с Варей, где я просила ее быть осторожней с Кешей, не разбивать ему сердце. «Либо люби, либо держи на расстоянии».
– Заклинание всеязыция?
Он кивает, продолжая улыбаться идеальной белоснежной улыбкой. Варя хихикает в стороне. Понятно, она была в курсе. Смею предположить, она и навела чары на Ганна, так как заклинание сложное, а сестра талантливая ведьма, способней меня.
– Думаю, ты позабавилась… – я злая как черт. Меня только что выставили дурой.
– Аня, не злись на нас, – сестра лисой, осторожно, подходит ко мне и гладит по плечу, еле сдерживая рвущийся смех. – Мы не хотели тебя высмеять или подшутить. Просто это было так мило: как ты переживала за Кевина.
– За Кешу, – поправляет Варю смеющийся Ганн.
– А вот ни капли теперь не буду за вас переживать! Засранцы вы оба! – Я вскакиваю с места, но прежде, чем рвануть в комнату, смотрю на эту улыбающуюся сладкую парочку. После чего, ткнув пальцем в Кевина, добавляю: – А вот теперь тебя не жалко! Так тебе и надо. Надеюсь, условия Вяземки отомстят за меня, Кеша.
Я демонстративно, с гордым и оскорбленным видом ухожу в свою комнату, непременно хлопая дверью так, чтобы эти двое услышали.
Заклинание всеязыция! Ну какая я дура! Конечно же, он обратился бы к нему! Это нормально, это предсказуемо. Только не для меня наивной. А ведь сама же так английский выучила.
Заклинание сложное, но значительно облегчающее жизнь. Варя тогда талантливо сплела его, наложив на меня чары. Задача в том, чтобы правильно сплести энергетическую вязь заклинания и вложить в голову. Сделаешь правильно – и вуаля! через две недели выучиваешь язык с легкостью, главное только слушать его все эти две недели. Сначала ты не понимаешь ничего, потом только отдельные слова, затем ловишь смысл текста и можешь составить простые предложения, к концу второй недели уже в совершенстве знаешь все и можешь с трибуны ораторствовать на новом языке, рассуждая на любые философские темы бытия. А вот если неправильно сплести, это чревато проблемами с памятью, может совсем привести к дислексии или дисграфии. Поэтому я тогда и не взялась его делать. А Варя, будучи смелее меня, и, как я уже сказала, талантливее, отлично справилась, притом дважды: со мной и с собой.
Опускаюсь на кровать, и на меня накатывает тоска, стоит снова остаться в одиночестве. Это постоянная боль, просто наедине с собой только ее и чувствуешь. Словно из незакрытого крана капает: ты привыкаешь к звуку, но все равно мешает. Моя капель состоит из одного имени – Рэй.
Где-то там он… Стоит закрыть глаза, так и вижу его лицо, пускай уже размытое памятью, но глаза!.. Эти глаза мне снятся каждую ночь. Бесконечная гроза с разными оттенками. Но самая мучительная – та, в которой тьма и пустота: последний взгляд, когда Виктор практически оттаскивал меня от Оденкирка к машине на ступенях Вашингтонского суда.
Я снова чувствую, как встает комок в горле, а на глаза наворачиваются слезы, превращая мир в бесформенные пятна. На тумбочке сначала загорается дисплей моего старого телефона, а затем идет звук.
Беру и вижу СМС от Виктора. Открываю, начинает загружаться фотография: на красивой белой широкой кровати стоят картонные пакеты «Chanel», а рядом коробочка с логотипом «Tiffany&Co». Подпись: «Они ждут тебя, как и я».
Пишу в ответ: «Спасибо». И закрываю. Противно. Савов в своем духе. Он знает, что мне это не нужно, такое больше подходит для Вари. Другая девушка визжала бы от счастья и обзывала меня дурой. Наверное, такая и есть. Виктор все время меня задаривал, словно пытался привязать этим барахлом, в то время как я всегда ждала от него чуть больше любви и нежности. А на это он был скуп. Может, я предвзято отношусь? На мгновение решила сделать себе больно, представив, что это СМС от Рэя… Но больно не было. Почему-то не смогла, воображение подвело. Скорее всего, Рэй потащил бы меня в магазин, как с тем креслом. Непонятная блажь Оденкирка; даже смешно стало. Один ухаживает, покупая дорогие шмотки, другой – кресло. И я выбираю второго, пускай и чокнутого.
Три месяца…
Стук в дверь вырывает из анабиоза.
– Анька, ты готова? – Варя заглядывает в комнату. – Ты чего?
Я утираю слезы, хлюпая носом, и пытаюсь изобразить беспечность.
– Да так…
– Ты так обиделась, что расплакалась?
– Нет, – я смеюсь. – Шутка была хорошая. На такое долго не обижаются.
– А что? – Варя подходит и смотрит на меня сверху вниз со своим серьезным выражением опекуна.
– Да так…
– У тебя заело «да так»? – Она недолго молча смотрит на меня, закусывая губу. Видно, что еле сдерживается, чтобы не спросить. Варя уже с макияжем и одетая. По мне, так чересчур вычурно. Специально нарядилась, чтобы позлить мать. На руках, как обычно, куча колец. Это наша особенность: я обожаю лаки для ногтей, Варя – кольца. – Ты краситься будешь? Или так пойдешь?
По ее тону понимаю, что вид у меня не очень.
– Я не хочу пускать ей пыль в глаза. Ты сама знаешь. Я вообще не понимаю, зачем мы к ней едем.
Варя пожимает плечами. Хотя причина наша поездки кроется больше в ней, чем во мне, – она бесится, злится, и это ее способ отомстить. А мне все равно. Не скажу, что люблю маму, но и не ненавижу.
Рязань. Три часа езды от Москвы. Плюс два часа стояния в пробках. И вот мы уже у дома, где живет наша мать. Я не знаю, какой это адрес по счету. Она постоянно их меняет. Сейчас это окраина города, спальный район, новая шестнадцатиэтажка. Судя по дому, квартиры большие, так что, считай, у матери жизнь удалась. Мы вылезаем из машины: Варя обратилась к Максу, чтобы он подвез нас, так как его красный «Audi Spyder» с открытым верхом не кричал, а вопил, о своей неприличной стоимости и деньгах владельца.
– Пошли! – Варя командным голосом призывает меня из кабриолета к любопытствующим взорам людей. Я смотрю на Макса, сидящего с каменным лицом и жующего жвачку. По ходу, он будет ждать нас в машине. Варя надевает очки и гордо и грациозно выпархивает из машины. Вот ведь шельма! Устроила спектакль, втянув меня. Я по сравнению с ней не выхожу, а вываливаюсь из авто, но мне все равно. Стуча высокими шпильками, Варвара подходит к домофону и набирает номер. После противных пищащих сигналов слышится мамино: «Да?».
– Мам, это мы. Открывай.
На том конце возникает пауза. Знаю точно: мама в шоке. Но через некоторое время доносится ее блеющий голос:
– Мы? – Ага, не верит.
– Варя и Аня. Если не забыла, в девяносто третьем году родила двоих близняшек. Типа, дочки твои. Ну вот, мы приехали.
Варя язвит, но вместо ответа слышится щелчок открываемой двери. Входим в чистый, беленый, еще без похабных надписей и сожженных ящиков для писем, подъезд.
– Кажется, у нее инфаркт. – Варя довольно облокачивается о стену, пока ждем лифт. Сколько себя помню, мама пыталась от нас избавиться. Терпела, пока мы были маленькие, но на каждые каникулы отправляла в деревню. Один раз кинула на месяц на шею нашей крестной, у которой были задатки алкоголички, а еще, когда умерла бабушка, явилась в деревню только через две недели после похорон. То есть бабушку хоронили мы с Варей благодаря помощи всех жителей Вяземки, которые собирали деньги, чтобы по-человечески предать земле Екатерину Васильевну. Что уж говорить, когда за нами явился Поисковик из Сената, какая радость была у матери! Конечно, прозвучал вопрос: сколько стоит? Но когда заверили, что образование бесплатное, она подписала бумаги, не читая. До сих пор я в ужасе от этого. Приди человек со стороны, какой-нибудь торговец девушками в проститутки, она бы и ему нас отдала, не читая бумаг! Ей, алчной до денег и мужиков, лишенной материнского инстинкта напрочь, мы были не нужны.
Лифт открылся, приглашая внутрь. В кабине висело зеркало, кем-то уже расколотое. Процесс уничтожения культуры и чистоты в этом подъезде запущен.
– Кто у нее сейчас?
– Не знаю. Я уже сбилась со счета. Вроде, какой-то предприниматель.
Мы выходим в коридор и находим черную лакированную дверь. На лице Вари расцветает улыбка хищного предвкушения. Нажав на звонок, слышим шевеление за дверью, щелчок замка – и вот дверь открывается. Ксения Шувалова, или кто она там сейчас, смотрит таким взглядом, будто привидение увидела. Хотя мы и есть для нее призраки прошлого.
– Привет, – наигранно тянет Варя противным голосом. В ее позе, тоне, взгляде все ненастоящее.
– Вы? Как вы нашли меня?
Ох! Это мы умеем. Мама до сих пор в толк не возьмет, что мы всегда будем находить, смени она хоть тысячу адресов. Точнее, это Варвара не даст ей уйти от нашего внимания.
– Как? Очень просто. Найти тебя труда не составляет. Пустишь? – Мама смотрит настороженным взглядом, решая: впускать нас или нет. Она боится Варьки, считая ее бесноватой ведьмой. В принципе, права, но не в том смысле, который вкладывает мама. Варя старается для нее специально, напуская больше пафоса.
– А мы тут пирожные принесли!
– Мам, впусти, – говорю я усталым голосом, который разительно отличается от веселого тона сестры.
И я ее уговариваю. Мама всегда меня больше жалела и любила, если можно назвать любовью то внимание, которое она нам уделяла.
Дверь распахивается, и мы входим в квартиру. Красиво, богато, блестяще. Да и мама изменилась. Она красивая женщина, наделенная природой отличными внешними данными, даже мы с Варей проигрываем рядом с ней. Но она стала словно девушка с обложки и еще, кажется, увеличила грудь. В свои сорок Ксения обладает очень тонкой талией, длинными ногами и молодым лицом – результат дорогостоящих посещений салонов красоты.
– О! Ты грудь себе сделала. Что? Уже старая не катит? – Я закатываю глаза: Варя не может без колкостей. Сестра, позвякивая кольцами, вытаскивает из сумки с блестящим навязчивым логотипом «Prada» коробку макарунов. Уверена, что даже сладости куплены в самой Италии специально для мамы, а точнее, для того, чтобы показать ей себя.
– Мы ненадолго. Не надейся.
– Привет, мам. Ты как? – Я пытаюсь сбить начавшую повышаться температуру общения. Все, как всегда: Варя язвит, жалит остротами, а я сглаживаю острые углы разговора.
– Нормально.
Сестра, не дожидаясь приглашения и не снимая своих Лабутенов, проходит в квартиру в поисках кухни. Откуда-то из помещения доносится противный писклявый лай.
Мне почему-то стыдно за поведение Вари, хотя ее понять можно. Я разуваюсь и шлепаю босыми ногами за своей близняшкой. В большой кухне меня встречает маленькая лохматая собачка, похожая больше на игрушечную, чем живую. Именно она, виляя хвостом, лает на нас. Мама больше от испуга за животное, чем из смущения, хватает собаку на руки. Конечно, она помнит, что все питомцы умирали от одного касания Вари. Только мама не в курсе, что сестре не надо уже касаться даже человека, чтобы вызвать травму. Так что это бесполезно!
– Как вы меня нашли?
– Ну ты же наша мама! Зов крови – сильная штука, – Варя по-хозяйски, как у себя дома, начинает суетиться, готовя нам чай.
– Что вам нужно от меня? – теперь мама спрашивает меня, глядя в глаза. У нас с ней один оттенок.
– Ничего. Пришли навестить тебя, посмотреть, как ты стареешь, – Варя продолжает выливать в слова всю ненависть и желчь.
– Ничего… Просто так пришли, – я смущенно отвожу глаза, желая провалиться на месте.
– Вот и чай готов! Ты присаживайся, мам. Что как неродная на своей кухне?
– Прекрати, – шикаю я на Варю, наблюдая, как в ней просыпается совесть: на секунду она отводит глаза, справляясь с эмоциями. На краткое мгновение я вижу на ее лице боль. – Какая милая собачка. Можно? – спрашиваю у мамы разрешения дотронуться до питомца. Та недоверчиво позволяет. Песик нежно обнюхивает мою руку, виляя своим игрушечным хвостиком. Шерсть приятная на ощупь, мягкая, действительно, плюшевая. Я не сдерживаю улыбку.
– Как ее зовут?
– Нора, – мамин голос безлик и терпелив.
– А у нас Аня замуж выходит! – Варя весела, пытается быть беззаботной.
– Поздравляю… За кого? – спрашивает мама из вежливости, присаживаясь за стол. И вот сидим мы, все Шуваловы, в сборе; точнее, остатки семьи – острый рыбий скелет.
– За американца, хоть и русского: родители эмигранты. Будет жить в Калифорнии, в Лос-Анджелесе.
Мне не нравится, что Варя говорит за меня, но не хочется перечить.
– А ты? – мама кидает злобный взгляд на сестру. Та жмет плечами.
– Есть один. Англичанин. Но, наверное, переберемся жить в Италию.
Я смотрела на Варю во все глаза: у них с Кевином все так серьезно? Или она специально тут придумывает ради мамы?
– Вы с Кевином все решили? – не удерживаюсь я и задаю вопрос.
Варя жмет плечами, и я понимаю, что серьезно. Если не решено, то обсуждали.
– Как у тебя дела? Где работаешь? Ты замужем? – Я пытаюсь быть вежливой и милой, поворачиваясь к маме. Она изящно откидывает прядь волос, они у нее очень длинные, до самой поясницы. Мне всегда хотелось дотронуться до них, в детстве мама иногда даже позволяла.
