Kitabı oku: «Дочь реки», sayfa 7

– Может, поищем ещё, княже? – возразил кто-то из кметей. И вперёд уж шагнул, чтобы на слове своём настоять, опустившего руки отца вразумить. – Отыщем следы. Вернём её.

– Нет, – Владивой усмехнулся. – Возвращаемся. Ты, Твердята, как приедем, назначь два десятка парней, чтобы дороги прочесали. И пристань тоже. Где-то там её следы.

Десятник покивал медленно, словно всё ж не до конца ещё понял, что заставило князя вдруг решение своё изменить. И, проходя мимо кметей, Владивой видел, как переглядываются они, шепчутся тихо-тихо, почти неслышно – и можно с шорохом ветра в ветвях перепутать. Осуждают, решают, подчиняться ли приказу или стоит самим княжну искать, без его ведома. Но скоро они сами всё поймут.

Во дворе детинца Владивой бросил поводья своего вороного жеребца конюшонку и поспешил в терем, не отвечая на взгляды обеспокоенной гридьбы, на оклик сотника Деньши, который торопился узнать – даже от него самого – чем обернулись поиски Беляны. Как будто Владивой не знал, что тот давно на дочь поглядывал с пылом во взоре. Да и подойти не решался к Беляне, зная точно, что не для него такая невеста уготована.

Носились по переходам терема густые запахи почти готовой обедни. Кутало лицо теплом дерева и пылью. Разгорячённый быстрой ходьбой, Владивой почти задыхался в этих привычных запахах, словно в дыму. Нехорошее предчувствие гнало его в спину. То, что наросло, натянулось, как готовая прорваться гребель, пока он ехал в детинец. И связано оно было уже не с Беляной, которую только теперь и ловить, пока не успела далеко сбежать, а с Грозой. Не давали покоя слова Ведары, что от неё дочь, всегда спокойная и послушная, набралась вдруг буйства непокорности. И вспомнилась их давишняя встреча – когда она едва не бегом умчалась из его горницы, обиженная, разозлённая так, что в глазах её, полных самой густой летней синевы, вдруг встали слёзы.

Владивой прошёл до женского терема и поднялся на второй ярус, едва не спотыкаясь на каждой ступени. Треклятый туес, вовсе не тяжёлый – с травами-то внутри – обратился вдруг булыжником, который оттягивал плечо. Тихо взвизгнула попавшаяся навстречу челядинка, когда Владивой едва не сшиб её с ног. Он коротким взмахом руки успел поймать выпавший из её рук ворох тканин, сунул её обратно и пошёл дальше, ни разу на девку не взглянув. И жгло его сейчас страшное чувство, что, если он войдёт сейчас в горницу Грозы, то не выйдет из неё, не получив девушку всю – до конца. И понимал в то же время, что не сможет так поступить. И эта разодранность между двумя противоположными уверенностями норовила разорвать его на части.

Он толкнул дверь, не постучав. Надеясь, что сейчас возмутятся девицы, что, коротая время, сидят внутри за разговорами или рукоделием, от нежданного вторжения в женское обиталище, куда мужам врываться так нахально нельзя. Но в хоромине Грозы, темноватой без единой зажжённой лучины – едва озарённой только светом, что лился в приотрытое оконце, было пусто. Так пусто, что сомнений не осталось – девушка сюда не вернётся через миг. Не окликнет Владивоя, встав за его спиной. Никто из челядинок, взбудораженных пропажей Беляны, до сих пор ни разу не проверил, как тут Гроза. А её просто не было. Лёгкий беспорядок царил повсюду. Пара брошенных небрежно платков, сдвинутая наискось лавка, будто девушка лазила в ларь, что стоял под столом. Обронённая лента – как шкурка змеи, валялась у лавки, на которой та спала. Владивой прошёл дальше в горницу, спуская с плеча опостылевший туесок, из которого пьяно и душно несло травами, и тот грохнул о пол.

Владивой подошёл к лавке Грозы, ещё озираясь и не до конца веря. Откинул крышку большого ларя у изножья – и верно ведь, всё переворошено, словно собиралась она в спешке. А куда побежала – догадаться-то нетрудно.

Рарог нынче отплывать хотел – а дочка Ратши уж больно резво в тот же день пропала. Вместе с Беляной. Верно, решили голову ему заморочить, вместе улизнуть из города – подружки. А находник с зенками плутоватыми им никак помочь взялся. То-то и не хотел в Волоцке лишнего дня задерживаться, как будто пятки у него горели. Что ж, попадётся теперь – и не быть ему целым.

Владивой поднял ленту Грозы с пола, пропустил между пальцами – та самая, которую он девчонке из поездки на Стонфанг привёз. Как увидел на том торгу среди диковинных тканей, что возили туда купцы с южных земель – сразу понял, как дивно она к глазам её придётся. Как оттенит рыжину её волос. И по спине лёгкая дрожь прошлась: до того сильно напомнила гладкость нежной ткани кожу Грозы, которую ему, на свою беду, уже довелось ощутить. Но злобы не было – стояла только духота в груди тугая от осознания, что вот так она ушла, не сказав лишнего слова. Да только разве ж правда верит, что ей удастся улизнуть? От князя? От того, кто уже завладел её телом и разумом: он чувствовал, знал по тому, как она отзывается на его ласки, как дышит и гладит мягкими ладошками, отдаваясь на его волю.

Не понимает ещё, что они повязаны уже. Или не хочет понимать, надеясь, что всё само собой пройдёт, коли с глаз долой. Да не бывает так… Не бывает, Гроза.

Владивой оплёл лентой пальцы и вышел из девичьей горницы, напоследок жадно втянув запах, которым она была наполнена. В голове качалось что-то от острого чувства неверия в случившееся. От предательства двух самых дорогих ему девиц. Он шёл, едва не шеркаясь плечом о тёплую стену. Спустился во двор и кликнул ближайшего отрока с приказом коня ему сызнова седлать.

– Куда ты, Владивой?

Воевода Вихрат догнал его со стороны дружинного двора. Встал, скрестив на груди руки, посмотрел не с вопросом в глазах, а осуждением больше.

– Кметей мне трёх быстро. Со мной поедут. На пристань, – только и ответил тот, не желая ничего объяснять боярину. – Гроза тоже пропала.

– Да небось бегает по двору где-то, – пожал Вихрат плечами. – Ты ж знаешь, она на месте не сидит.

– Не бегает. Убежала уж…

Коней оседлали быстро. Владивой первым выехал из детинца, а кметям только и осталось, что за ним поспевать. Пронеслись по мостовой, распугивая посадских, хоть и надо было придержать скачь, да как-то всё равно было. Владивой боялся не успеть. И знал уже, что, верно, не успел, потому как день замер на самой верхушке полудня, готовый покатиться на другую сторону. Поднялось Дажьбожье око – выше уж не бывает в начале травеня. Дохнуло рыбой из восточных ворот. Гомоном людским накрыло, словно плотным покрывалом. Владивой с пригорка окинул взглядом лодьи, что стояли у берега: полные людьми и почти пустые – и нигде не видел стругов Рарога. Стало быть, отплыл уже.

Как спустились, кмети бросились расспрашивать торговок и рыбаков, что ещё тоже тут толклись, о том, не видели ли здесь с утра девиц приметных: ведь наверняка княжна и рыжеволосая дочь воеводы не могли так просто затеряться в толпе. Особливо, если с Рарогом, на которого все вокруг с любопытством и опаской зыркали, рядом проходили. Но никто ничего не мог сказать толком. Даже самому Владивою не говорили, как бы ласково или строго он ни спрашивал. И он собрался уже уходить, чтобы подумать, куда взор обратить, как в спину ударился горстью крупы чуть скрипучий голос, будто простуженный.

– Я, кажись, видела такую девицу, как ты говоришь, княже, – напрямую княжной женщина её не назвала, но и так понятно, что догадалась, кого князь ищет. – Нынче рано утром, ещё пусто почти здесь было.

Он обернулся.

– Куда ушла? – рявкнул, но смолк, успокаиваясь. Грубостью ничему не поможешь. – Скажи, прошу. Отблагодарю щедро.

– Да не надо мне благодарности, – пожала плечами грузная женщина, которой голос её никак не подходил. Ещё не старуха, крепкая, румяная. И что важным самым казалось: глаза её и впрямь были внимательными, острыми. Такая кого угодно заприметит. – Говорила она со старшим шайки этой, что третьего дня здесь свои струги поставил. Да тот её прогнал. Куда она после подевалась, не ведаю. Да говорила ещё после с купчиком одним. Ладейко Воитичем. Он далёко собирался. До Белого Дола, а там дальше на запад по Воланскому пути.

– Давно отплыл? – Владивой невольно оглянулся, не надеясь, конечно, что лодья того купца ещё стоит у берега.

Ладейко – он помнил – лишь второй год как в Волоцк заезжал. Непременно приходил к нему и на прямом пути, и на обратном, дары небольшие приносил: то нож какой диковинный с рукоятью костяной резной. То отрез ткани богатой – княгине на верхницу. Да только вот, похоже, Беляны в лицо не знал, раз согласился её увезть. Молодой ещё, не так давно в Волоцк тропку протоптал. Каждую весну появлялись в городе и те, кто держит путь по Волани уже много лет. Но и те приходят, кто только нынче решил удачи пытать в торговле, потому как дорога эта речная всё больших к себе влекла, всё чаще толкались корабли на пристани, и прошлой осенью пришлось даже расчищать берег чуть дальше от стен, чтобы всем могло найтись место. А в посаде появился ещё один гостиный двор. И уж как злился оттого хозяин самого первого двора – воевода Вихрат. Тревожился за дело своё, в котором больше заправляла всё ж его жена, бойкая, маленькая, словно белка, Жива. Но и он понимал, что всем места у них не хватает. Потому с другим двором, что открыл сам недавний купец Звуйко, они скоро пришли к согласию.

– Так давно уж уплыл, княже, – вздохнула женщина. – И след простыл. А поплыла с ним девица-то или нет, то я и вовсе не видела толком. Но он, кажись, согласился. Везти-то её.

Владивой покивал, поглядывая на гридей, что рядом с ним стояли и слушали во все уши. Неровен час, им придётся в путь отправляться, перехватывать где по дороге Беляну и возвращать, неразумную, домой.

– А скажи ещё. Девица-то одна была, или двое?

Торговка удивилась даже. Вздёрнула брови, размышляя.

– Да одна, княже. Других я и не видела. После-то людно стало, как все проснулись после гуляний…

– А предводитель той ватаги, что тут отиралась несколько дней, – перебил её Владивой, – он больше ни с кем не говорил?

– Да разве ж я за ним смотрела, княже? – слегка обиделась женщина. – Нас не трогали они, так и ладно. Раз без злой мысли в голове приплыли – лодью свою починить – то и нам сторожиться от них чего? И смотреть за ними.

– Верно всё говоришь, – пришлось согласиться.

Владивой покивал, поднял руку, останавливая другой рассказ говорливой бабы, которая уж и рот приоткрыла, чтобы продолжить. Уже почуяла волю болтать обо всём, что ни попадя – а время-то уходит. И с каждым мигом Беляна всё дальше от Волоцка. Как, впрочем, и Гроза, которая – теперь можно быть уверенным – уплыла вместе с Рарогом, урони Перун молнию ему на голову.

– Твердята, – глянул Владивой на десятника, что целый день следом ходил, готовый любой приказ выполнить. – Купи у этой женщины всю рыбу. Пусть в поварне ухи нынче справят. Пожирней.

Как только вернулись, он тут же приказал Деньше отряд собрать и в путь отправить – не медлить. По воде догонять Беляну не с руки. Она в любой веси может на берег сойти, ведь куда собралась, то ещё не известно, хоть теперь и догадаться можно было. Княжич Любор, сын прославленного Ратмира, что вёл свой род ещё от первых пришедших с юга князей Воиборичей, ещё год назад едва не прямо заявил, что Беляну готов хоть тотчас замуж взять. То ли хмель ему ударил в голову в день Перуна, когда князь с отпрыском своим волею случая оказались в гостях у Владивоя. То ли и правда были его намерения чисты и правдивы – в том он разбираться не стал. Потому как знал уже, за кого дочь свою единственную отдаст. А мимолётные мечтания и страсти, что могли занять голову молодого княжича – пусть даже Беляна и отвечала на его пылкие взгляды ответными весь день – ни к чему никого не обязывали. А уж Владивоя, как отца – тем более.

Да и Ратмир не осерчал вовсе, кажется, на вполне открытый отказ от сыновьего сватовства к Беляне, хоть во всех смыслах жених мог бы получиться из Любора достойным.

Вот к нему-то по некому тайному сговору и могла броситься Беляна, не растеряв ещё в своём юном возрасте чаяний о большом и светлом чувстве, что обязательно победит все невзгоды. Да только Владивой в это уже давно не верил. Казалось вот, любил Ведару, сил не было свадьбы дождаться – а после так опостылело всё, что хоть вой. А особливо как третье дитя, четырехлетнего Заслава, только на коня посаженного, Морана в свой чертог забрала так рано. С тех пор с женой старшей вовсе никакой мочи стало жить. Но утряслось со временем, укрылось толстым слоем безразличия, словно песком.

Не заладилось и с меньшицей Сенией, дочерью старейшины Рудогостя, что главенствовал в восточной большой веси Заболони, раскинувшей свои избы на обрывистом, совсем диком, казалось бы, берегу Волани. Там много били зверя, рубили лес и сплавляли по воде дальше, в соседнее княжество, что лежало на равнинах, ограниченное с западной стороны невысокими горами. Сения была девушкой миловидной и покладистой, да и дури большой в своей голове не держала: так говорили. А потому можно было надеяться, что хотя бы с ней жизнь супружья заладится. Появятся и новые наследники, и полюдье с земель заболончан станет щедрее. Но Сения, так и не выносив первого ребёнка, очень быстро сникла. Как будто испугалась гнева мужа, хоть ни в чём её винить Владивой и не собирался. Да всё как-то наперекосяк пошло. Он её не знал толком и не мог найти к ней должный подход, чтобы снискать доверие и заставить перестать его опасаться. А она тихо обожала его. Боялась и жаждала – странная смесь чувств, которая часто путала всё в их и без того непростых отношениях.

И вот появилась Гроза. Порой Владивой готов был проклясть Ратшу за то, что привёз свою дочь сюда. А порой готов был золотом его осыпать. Да только опоздала девчонка ворваться в его жизнь, где ей, казалось бы, не должно было найтись места. А вот – нашлось. Да так, что пожелай выдрать – кровью истечёшь до смерти.

Кмети успели выехать из детница до того, как начало смеркаться: хуже нет, чем пускаться в дорогу по сумеркам. Самый недобрый час. А так сумеют проехать и вёрст достаточно, и никакой беды вслед за собой не заберут. Велено им было не только княжну искать, но и о Грозе справляться в каждой веси, которая им на пути вдоль Волани попадаться будет. Не так уж их много, удобных для того, чтобы к берегу пристать и сойти на него. И хотел бы Владивой сам за ней броситься, да ждал он недовольства большого Уннара Ярдарссона от того, что невеста его крепко где-то задержалась. Сам свей её ждал, верно, до сих пор в остроге самом западном в княжестве – Веривиче – чтобы самому через пролив сопроводить до Стонфанга. И нарочного к нему отправили, да пока тот доберётся, горячный сын ярла уж взъяриться успеет, а то и в путь броситься. Мужи варяжские, хоть и уроженцы земель суровых, северных, а на гнев и расправу очень бывают скоры.

И как отбыли кмети из Волоцка, так Владивой и вовсе покой потерял. И всё место ему в тереме просторном не находилось.

Одно только отвлекало: дела и заботы каждодневные, от которых не скроешься, как ни желай. Вот и нынче дорвался до него воевода Вихрат. С глазу на глаз потолковать. Но слова его всё мимо проходили, едва цепляясь неким важным смыслом за край разума. И понимал Владивой всё: что остроги вдоль Волани укреплять надобно – хоть куда больше. И дозоры по руслу и притокам пускать то и дело придётся, чтобы тех, кто решит сунуться туда с недобрым умыслом, сразу ловить. Да разве ж столько людей наберётся? Тогда и остроги пустыми стоять будут.

– Скоро будет, кому ловить, – бросил Владивой, когда Вихрат закончил.

– Это ты что, князь, о том находнике говоришь? – насторожился воевода. – Думаешь, станет он тебе служить, псом у твоей ноги бегать после того, как ты его прогнал?

– Станет, – Владивой поднялся со скамьи и прошёл вдоль длинного и тяжёлого стола в общине. – Зря он сюда пришёл на своих лодьях. Неведомо чем прельстился. Теперь только за шкирку его и бери. Никуда не денется.

И он задумался, что и впрямь заставило всегда осторожного старшого речных находников явиться едва не к самому княжескому порогу? Ведь починить струг можно было и в каком другом месте: наверняка такие вдоль русла есть – где можно укрыться спокойно, где поджидать будет еда и кров. Где можно отсидеться и зализать раны. Но нет, он рассадил по своим лодьям дружинников и женщин – да привёз, как малых детей, домой.

– Смотри. Он всё прошлое лето от нас бегал. Как бы и тут не убежал. Такие, как он, одно говорят, а другое в голове держат, – вздохнул ближник. – Но коль он взялся бы следить за путями русинов по нашим водам, лучшего и придумывать бы не надо. Они ведь каждую речку, каждый приток знают, по которым на стругах уйти можно. Да только…

– Теперь он привязан к Волоцку, Вихрат, – оборвал его Владивой. – Вот чую я, что привязан. Да и к семье своей.

– Ты же не станешь людей, которые ни в чём не повинны…

– Стану, если нужно будет. Мне Рарог в друзьях нужен. А в противниках – нет. Мне и русинов достаточно. Не одним путём, так другим от него избавляться надо.

Вихрат замер на мгновение, обдумывая его слова, но не стал больше ничего говорить, зная, что спорить с Владивоем, когда тот в столь скверном расположении духа, себе дороже. Воевода распрощался – да и отправился к себе домой, в посад, где ждала его миловидная маленькая жена, которую он, верно, и одной рукой мог поднять, усадив к себе на локоть. Многим он дорожил, многого не хотел касаться, чтобы не запачкать даже самую каплю – свою семью. Ратша, что занимал место в детинце раньше, был совсем другим. Суровым, жестким. И даже любимая жена не могла размягчить его. Пока не пропала.

Гроза пошла в отца.

Вспышка воспоминаний о дочери воеводы ослепила разум на миг. Владивой очнулся и понял, что до сих пор сидит в общине – совсем один. И не может припомнить ни единой мысли, что только что крутились в голове: вперемешку со злостью и усталостью от очередного суматошного дня.

Он хотел было пойти к себе, но на тропке свернул вдруг в сторону женского терема. Ночь вокруг сомкнулась тёмная, сырая, как и многие в начале травеня, когда ещё земля дышит влагой, щедро одаривая ею всё, что питалось её силой. Но небо было чистым и глубоким, как дупло в Мировом древе. И во дворе наконец всё утихло после целого дня хлопот и ожидания вестей о княжне. После этой несказанной свежести, что пробиралась по открытой коже под одежду, щекоча и заставляя ёжиться, в тереме показалось душновато. Владивой, ни на миг не засомневавшись, поднялся в горницу Сении. Она уже спала: время позднее – но встрепенулась, как услышала шаги. Сжалась ощутимо: даже в полумраке видно. И чего только испугалась, ведь Владивой никогда не был с ней груб? Да кто их, женщин, поймёт: сейчас ему не хотелось над тем размышлять. Он просто скинул одежду и, ни слова не говоря, лёг с ней. Ему не хотелось ласкать, хотелось просто брать, чтобы забыться. Но он выждал, когда Сения хотя бы трястись перестанет, мягко поглаживая её бёдра и спину, и взял, почти сухую, преодолевая лёгкое сопротивление.

– Владивой, – она отталкивала его руки и вертелась, невольно прижимаясь к нему ещё сильнее. – Не надо. Не хочу…

А он держал её, вжимая грудью в ложе, всё так же храня молчание. Вбивался всё резче, опустив лицо в её разметавшиеся волосы. И она вдруг смолкла тоже. Задышала часто, перестав выворачиваться, обмякла, став жаркой и влажной.

После Владивой не стал оставаться дольше и вернулся к себе, ощущая, что ему вовсе не полегчало. Что перед глазами словно морок стоит – рыжие волны волос, таких огненных, что можно обжечься, если прикоснуться. Хоть он и знал, что у меньшицы они скорее медно-русые. Но в свете лучин могло показаться, что именно те самые, пленительные: зарыться всей пятернёй и сжать легонько, чтобы вскрикнула и выгнулась, откидывая голову на плечо. Но как себя ни обманывай, всё равно не то. Не та кожа под ладонями, не тот стан. И грудь не та: небольшая, тугая почти как яблоко.

Зато спал Владивой не так и плохо. Просыпался, конечно, с мыслями о Беляне, гасил вновь и вновь вспыхивающую внутри злость – и засыпал снова. Теперь приходилось только выжидать.

Глава 6

Нелёгким показался путь в ватаге Рарога. Никогда так много Гроза на лодьях не ходила. Один раз только, как отец из дома сестры своей забирал, где она стала вдруг не нужна, хоть и руки лишние рабочие, но и рот, который кормить надо – тоже. Воевода-то помогал семье, что её к себе взяла, ничем не обижал и приезжал часто, как мог. Но всё ж муж овдовевший настойчиво попросил Ратшу дочь свою забрать. Мол, хлопот с ней очень уж много. И самая большая, что едва не палкой приходится от женихов отбиваться. А те порой друг другу и лица квасят за девицу. Бывало такое, она не спорила и не пыталась себя оправдать, но и никогда не доводила до такого нарочно.

Да порой парням в Ольшанке точно хмель в голову ударял. Тогда Гроза ещё не понимала толком, что к чему, и отчего вокруг неё столько шума порой – это после ей злые языки всё разъяснили, не поскупились. И косые взгляды женщин в детинце ещё долго обжигали, словно розгами по спине. Шептались, что кого-то она обязательно до беды доведёт. А то и до смерти. Мужей ведь молодых кругом столько, что и во всей Ольшанке не было. Да как-то обошлось. Наверное, Гроза научилась со временем давать им отпор. Втолковала в головы их упрямые, горячие, что не надо её по углам ловить – иначе и пострадать можно. Некоторые особо упорные получили не один мешок ударов по рукам, лицу и ниже пояса – не слишком, может быть, сильных, зато отрезвляющих. Которые запомнили. После и славу о Грозе, как о той, кого просто так и не приобнимешь, разнесли по всей дружине. А там и бабы в детинце успокоились, перестали кривотолки между теремных стен перекатывать, Ратшу костерить за то, что дочь свою непростую сюда привёз.

А князь и не противился вовсе, чтобы Грозу под пригляд свой взять. Не ему же возиться. Да только обернулось всё это для неё неожиданной стороной: не поймёшь порой, то ли радоваться, то ли и впрямь бежать подальше. Вот и открылось этой весной, что надо бы бежать. Хоть, признаться, и тяжело было. Не хотела Гроза о том думать, а Владивоя вспоминала какой уж день. И гнала мысли о нём, а всё равно то и дело ловила себя на том, что сидит у борта, глядя в серо-бурые воды Волани, и образ его перед взором внутренним так и эдак поворачивает. И томно тогда становилось в груди, горячо. Словно варево какое тягучее ворочалось.

Помогать Гроза старалась в дороге, чем могла. Да и тут не удалось осуждения избежать. Не считали ватажники, что девица на струге самого Рарога удачу им принесёт. К тому же задерживала тоже: придётся в Белом Доле к берегу близко подходить. А острогов они старались всеми силами избегать. Хоть изловить их на воде трудно, да кому стычки с дружиной княжеской нужны, если всё ж случатся? Вот и ворчали мужи потихоньку. Предлагали – Гроза слышала – ссадить её где пораньше недалеко от веси ближней к Белому Долу, а там, мол, сама доберётся. Особенно ближник Рарога Другош, мужик на лицо – точный разбойник, часто о том заговаривал. И утром-то ему Гроза глаза мозолила, и вечером-то от неё никакого толка, хоть она и помогала Калуге, самому молодому и не такому могучему ватажнику, который, кажется, ещё и посвящения особого в их соратники не прошёл, готовить на всех еду. И так случилось, что Калуга стал единственным для неё приятелем, который, кажется, был даже рад такому соседству, хоть много они не разговаривали: Грозе было неловко, да и опасалась всё ж. А парень, наверное, даже смущался, хоть и в годах был таких, когда ровесники уже вовсю невест себе присматривают. Одёжа на нём была справная, но совсем простая. Видно, что помалу он начинал её менять на более добротную, да пока что сразу не получалось.

Нынче вечером высадились на берегу между весей, одна из которых – Лугова – промелькнула вдалеке у берега не так давно, но ещё до того, как начало смеркаться, а другая, как знала Гроза, была в нескольких верстах от того места, где встали на ночёвку. Такова уж жизнь речных находников: нигде им особо не рады. Хоть по разговорам ватажников и можно было понять, что случались такие селения, где их вполне мирно принимали. Скорей всего, старейшины их имели в том некий резон. Уж какой, Грозе и думать не хотелось.

У всех завязались свои хлопоты. Рарог и вовсе ушёл с открытого берега вглубь леса, за стену только-только зазеленевшей ольхи. Держал он под мышкой свёрток: не понять, что в нём, а интересно ведь! Гроза прислушалась исподволь – спросить напрямую у Калуги не решилась: ватажники обмолвились, что требы Велесу понёс. Место для того самое лучшее: здесь они останавливались уже не первый раз, и неподалёку, аккурат между двух больших весей, в сухой низине, стояло святилище Скотьего Бога. И каждый раз Рарог ходил туда: верно, просил удачи в пути. Гроза и подумать не могла, что находник так Богов почитает, помнит и требами не обделяет…

Пока устраивали стан, Гроза вместе с Калугой, как им и положено, взялись вечерю готовить на всех. Парень развёл два больших костра, над ними повесили котлы для рыбной похлёбки: наловили вот почти на ходу так ловко и много, что только диву даваться. Видно, в том мастерстве ватажники поднаторели изрядно: ведь добрая половина жизни их с весны до зимы, пока не начнёт река схватываться льдом, проходила на воде.

И смачный дух растекался в стороны от котла, заставляя уставших ватажников, которые ставили шатры на ночь, то и дело посматривать в их сторону. Сумерки становились глубже с каждым мгновением. Красный шар Дажьбожьего ока уже упал за тёмную полосу противоположного берега, и от воды поползла зябкая прохлада, заструилась по лодыжкам, пробралась под подол – и Гроза натянула его едва не до самой земли. И снова показалось, что до Ярилы Сильного ещё далеко, и настоящее тепло никак не доберётся до этих земель. Да и где она будет праздник тот встречать – и сама сейчас сказать не могла. Доплыть бы, отца увидеть.

Беляну встретить Гроза и не надеялась, хоть и могли они столкнуться в Любшине, большой, оживлённой веси в паре дюжин вёрст от острога, если Рарог верно сказал, что туда она просила её проводить. И, честно признаться, глодала обида на подругу: за то, что утаила свои мечтания. Свои намерения сбежать от жениха и отца. Хоть и понимала, почему так случилось.

– Долго ещё до Белого Дола, Калуга? – наконец отвлеклась она от нелёгких мыслей о том, что её ждёт дальше.

– Дня два, если ничего не задержит, – пожал тот широкими, как у многих гребцов, плечами. – Да только Другош давит, чтобы тебя всё ж высадить завтра подле Вельсенки.

И покосился на неё с сожалением. Один он только, кажется, не против был, чтобы Гроза ему и дальше помогала: вдвоём-то всяко веселее. А он ещё тут как будто тоже не до конца свой.

– Рарог не разрешает, – Гроза невольно попыталась отыскать его среди ватажников, но он ещё не вернулся. – Может, и не ссадят?

Не то чтобы она боялась одна до острога идти: люди добрые, что подхватят по дороге, найдутся всегда. Впрочем, как и лихие – такое тоже случается. Но так придётся задержаться больше, а хотелось добраться до места нужного поскорей. Да и с отцом встретиться, узнать, как он сейчас, не стало ли ему совсем худо. Не всегда, конечно, он в странное безразличие впадал, но случалось это всё чаще и чаще, как будто разум его да и душа сама уже утекали по Волани в невидимую даль, за край, куда ведёт любая река.

Хотела она убедиться, что время не истекло, что есть его достаточно, чтобы дождаться, как закончатся те семь лет, назначенные Грозе самой рекой, что звала её всё отчётливей. И казалось с каждой седмицей, что ждать ещё невыносимо долго.

– А ты как тут оказался? – вновь заговорила Гроза, чтобы отвлечься от тягостных мыслей, когда Калуга, отлучившись ненадолго, снова рядом с ней присел. – Ты ведь парень совсем молодой. Неужто там, где родился, тебе места не нашлось?

– А что мне место? Я под Веривечем жил. Да сиротой остался, как случилось нападение то русинов. Три зимы назад. Слышала, может?

– Слышала, – кивнула Гроза.

Да и кто не слышал. Тогда сильно пострадал самый северный, почти что в устье большого притока Волани – Яруна – стоящий острог. Да и весь, что недалёко от него раскинулась, едва не вся дотла выгорела. Многих побили тогда, но и русинов остановить удалось. Помнится, отец надолго уехал в тот край, потому как без воеводы люди остались, почти без защиты на случай, если викинги решат вернуться. Вот и отправил Владивой туда своего ближника. А Гроза тогда в Волоцке жила первый год.

– Так вот меня стрый Щукор укрыл вместе со своими детьми. Самого его ранили крепко, а отец и мать мои погибли, – Калуга вздохнул и швырнул в огонь подхваченную с земли веточку.

– Но у тебя остался твой род, – Гроза заглянула ему в лицо.

– Остался. Не бросили меня, конечно. Да ты понимаешь, верно. После того, как весь, посчитай, сгорела, да ещё и зацепило лядину одну пожаром, где уж какое-никакое зерно поспевало, туго всем пришлось. А у меня и сестрица младшая осталась. И брат ещё меньше. Стрыю Щукору тяжело приходилось. А там у одного из ватажников наших, Жини, тоже родичи дальние были. Он к ним заехал однажды – и меня забрал. Потому что сам с ним напросился. Зато теперь своим помогать смогу.

– Думается, на поле или на охоте ты помог бы им не хуже, – нахмурилась Гроза, упирая взгляд в пламя. Вдохнула горячий воздух, наполненный запахом уже почти готовой рыбы. – Разве грабить – это лучшее решение?

– Не лучшее, – раздался над их головами твёрдый голос.

Калуга едва с места не подскочил: как будто испугался чего. А Гроза шею вывернула, поднимая голову. Рарог стоял за их спинами, скрестив руки на груди, смотрел без злобы, но с лёгким укором.

– Подслушивать нехорошо, – буркнула Гроза, отворачиваясь.

– А осуждать тех, кто согласился тебя до места довезти, хорошо, значит? – старшой усмехнулся. – Иди, Калуга. Там тебя Другош зовёт.

Парень встал тут же, аж бородёнка его, явно отрощенная для того, чтобы старше казаться, взметнулась. А Рарог опустился на его место и вытянул длинные ноги поближе к огню: сапоги его изрядно промокли. Сколько пришлось по лесу бродить. А раньше ещё – в воду ссаживаться и через мель идти. Грозу-то он на руках донёс до земли – под многозначительные смешки ватажников – а сам ещё бегал туда-сюда много раз.

– Я не осуждаю, – она отвела взгляд, обведя им очертания лица старшого, ярко подсвеченные огнём. – Каждый волен выбирать свой путь. И не всегда правильный.

– А ты выбрала правильный путь, Лиса? – он повернулся к ней. И даже так, не глядя на него, она знала, что сейчас на его губах неизменная усмешка. Как будто он постоянно пытался её поддеть.