Kitabı oku: «Записки врача скорой помощи», sayfa 5
Глава 29. Дети врачей
Семья и дети – это же основные ценности. Каждый год на станции организуют новогоднюю елку для детей, я приводила туда своих дочерей и видела там немало детей в новогодних костюмах. Откуда берутся дети у работниц скорой помощи и когда они успевают их делать, вынашивать, рожать и воспитывать при таком напряженном графике работы? Честно говоря, шансов мало. Бывают исключения из правил: например, при Брежневе у нас была мать-героиня, врач. Она рожала очередного ребенка, отбывала 3 года декретного отпуска и выходила на работу уже беременная или сразу на следующий декретный отпуск. Леонид Ильич любил детей и платил за них хорошее пособие матерям. Помню, пару раз всего и встретила ее, сидящей на диване в ординаторской со спицами в руках. Были еще мужчины, у которых было по трое и больше детей, но их многочисленные жены не работали на линии.
Сегодня, конечно, стало легче. Приноси справку о беременности в любом сроке, хоть 5 часов, и отправляйся на легкий труд: в диспетчерскую, или в статотдел, или в заправочную. А в 80-е такую справку давали уже в позднем сроке, до которого еще надо было доработать сутками в холодном уазике с тяжелой сумкой, с внезапными вызовами, где приходилось поднимать носилки.
Например, однажды я приехала на вызов «подвернула ногу» ночью в темной арке на Ленинградском. Нога, конечно, была сломана, носилки на УАЗе обычные, без складных ног, женщина перекатилась на носилки как-то. А когда мы ее стали поднимать, она и говорит: «Ох, простите, я забыла вам сказать, что во мне 120 килограммов». Вежливо так. Темно же в арке, ни черта не видно, все наощупь. Хорошо, что никто из нас не был беременным, а то бы поехали в больницу все.
Или, к примеру, пациент без сознания, а вокруг никого, чтобы помочь поднять носилки. Выкидыш у беременной медработницы гарантирован.
Вот, собственно, и все о детях. Как сказал один мой коллега, такое впечатление, что наши женщины рожают детей «на покосе», как крепостные крестьянки. А часто и просто не рожают. Но зато ребенок – это такой источник позитива!
Как заводят роман на работе. Да очень просто. Ты варишь себе кофе вечером в паузу между вызовами, запах кофе завивается по коридору, и первый, кто приходит на запах, после смены уже у тебя дома или еще где-то. Никто не интересуется штампами в паспорте. На работе нас ничто не может разлучить, кроме графика, тут нет места для ссор и ругани. Мы живем на работе сутками.
Иногда, конечно, бывают свадьбы – у тех, кто помоложе. Жених и невеста в шикарных костюмах после ЗАГСа заезжают на станцию, открывают шампанское и принимают поздравления от коллег, которые в этот момент не на вызове, оставляют торт или конфеты и приглашают всех в какой-нибудь ресторан, где будет гулянье. Потом постепенно она уходит в декрет, потом мы сбрасываемся на подарок малышу. Иногда они потом разводятся, иногда нет.
Иногда дети рождаются без свадьбы, это чаще. А кто счастливый отец? Трудно сказать. Бывает, что никто, а бывает два, три и то неточно.
Обычно штатские мужья и жены, которые не работают на скорой помощи, думают, что в ночные смены тут дым коромыслом стоит, а про вызовы им рассказывают для отмазки. Не верят и устраивают дома сцены. В чем-то они правы. Женщине лучше спать ночью дома, а не ходить по темным подъездам с железной сумкой.
Как-то раз я была на вызове в элитном притоне, точнее, это скорее была девчачья общага и гримерка для красавиц на выезд. Слушайте, вот кто следит за своим здоровьем! Малейший дискомфорт в детородных органах – и все завотделениями гинекологий ждут и встречают, как родных, за наличные. А скорую вызывают для конспирации. У нас ведь как бы медицина бесплатная, доступная каждому.
Короче, вот на ком надо жениться, прожить долго и счастливо и завести кучу здоровеньких ребятишек, православным особо советую, ну и другим тоже. Но это дорого.
С развалом СССР и медицины страна лишилась целого поколения блестящих врачей. Потому что дети врачей больше не хотят учиться на врачей. Разочарование в профессии связано с их голодным детством и не только с этим. Когда я смотрю на своих детей, я вижу, что из старшей вышел бы отличный педиатр, а из младшей – хирург. Ведь они росли в семье врачей, среди разговоров о медицине, это бесценные знания. Но они, как и большинство моих племянников и детей знакомых, предпочли бухгалтерию и иностранные языки, подальше от министров здравоохранения.
Глава 30. Водянка
«Грубые возрастные изменения» – раньше врачи не церемонились с описаниями. Представляю, сколько припаяет нынешний суд за такие слова в истории болезни.
Южный – раньше был такой район в Кемерове рядом с центром, частный сектор вроде большой деревни в городе. Вроде бы, город, областной центр, а люди жили как в деревне, сажали картошку, топили печи, не ходили в поликлинику. Телефон-автомат был один на почте, если трубка цела, а в домах телефонов были единицы. Да у них и поликлиника-то была как сельская амбулатория, одно название, что поликлиника.
В 92-м с помощью «Азота» и Заводской администрации открыли подстанцию скорой помощи на Южном, самую передовую и шикарную на то время. Потратили немало денег, еще столько же украли, но там было все, даже чайные сервизы из Германии. Поставили две врачебные бригады и еще третью в ночную смену. Первое время, может быть, год или больше, мы были в шоке от количества «запущенных» хронических сердечных недостаточностей, которые тут, на Южном, жили. Обычным делом была смерть от «водянки» и «сердечной астмы». Жители к этому привыкли, считали это старческими болезнями с «грубыми возрастными изменениями», а на самом деле это было элементарное отсутствие планового лечения. Поликлиника практически не работала. Существовали участковые врачи, которые выписывали больничные при необходимости, и все. Старше 70 лет официально никого не госпитализировали, кроме начальников и коммунистов. И сегодня такая же система. После 75 лет все больные с прогрессирующей стенокардией едут в дешевую больничку на шахте Северной, в бесплатную больницу для неимущих, а до 75 лет – в новый и комфортабельный кардиоцентр. Успевайте.
Как будто люди жили не в областном центре, а в какой-то дальней таежной деревне.
Как будто это был не 1992 год, а 1952-й или раньше. Жители Южного жили по нескольку лет с одышкой, «хроническими бронхитами», потом с отеками на ногах, потом уже спали сидя. Скорую вызывали уже в такой момент, когда в глазах темнело и пена изо рта появлялась. Ну да, скорая справлялась: кислород, аспирин, морфин, нитраты, транспортировка на стуле до Кировской больницы. Дорога длинная. Почему-то они часто умирали на улице Джамбула. Только на Джамбула свернули – и остановка сердца, смерть. С тех пор не люблю Джамбула.
Некоторые люди на Южном не видели участкового врача по десятку лет, а кто-то единственный раз был в больнице, когда рожал детей 50 лет тому назад или ломал ногу в детстве. Сами, конечно, тоже виноваты. Примерно за год новая подстанция скорой помощи справились с этой проблемой. Научили людей каждый день глотать таблетки и жить без отеков. Врачи поликлиники молча наблюдали за переменами на своих участках, но что они могли сделать? Ведь никто не построил новую больницу на Южном для людей, да и поликлиника ютилась в старом бараке.
Был один переходный момент на скорой помощи, когда на доску объявлений вывешивали ежемесячный отчет о расходах по статьям. Потом выяснилось, что статья на бумагу, бухгалтерию и канцелярию превышает статью на медикаменты: это вызвало «смех в зале», и отчеты перестали вывешивать. Там была еще статья расходов на бензин. Бензин и километраж на скорой – это такие бездонные бочки, которые никакими формулами не описать, но на них можно списать много денег. На эти деньги уже бы новый город Кемерово можно было построить с больницей в каждом доме. Но, как и сорок лет назад, в Кемерове есть три дежурные больницы на правом берегу и одна на левом. Дальняя дорога жизни и смерти через улицу Джамбула. Губернатор, который царствовал в области двадцать лет, не построил новых больниц, а его преемник строит Мариинский театр и Московскую площадь, но не больницы. Бог им судья и улица Джамбула.
Глава 31. Ножевое в живот
Этот ужасный случай произошел летом. Однажды ночью, примерно в половине первого, когда на Южной подстанции все разошлись по комнатам и приготовились спать, хоть и «без права сна», в ожидании ночного вызова, неожиданно с улицы раздался визг тормозов и громкий звонок в дверь. Как-то моментально все подбежали к двери и открыли замки. Так часто бывает, что человек открывает дверь, не спрашивая, если его внезапно разбудить ночью громким стуком или звонком.
Стуча сапогами, в дверь вбежали два милиционера и занесли третьего на руках.
– Ножевое!
– Сюда несите!
Комната с кушеткой для приходящих больных прямо напротив входной двери.
Раненый лежал бледный и напуганный. Откуда-то из-под рубашки на животе растекалась небольшая струйка крови. Я подняла рубашку и увидела небольшую ножевую рану прямо в центре живота, чуть выше широкого черного брючного ремня.
«Ножевое» – повод для реанимационной бригады, даже если рана поверхностная. Я обернулась к диспетчеру и сказала: «Вызывай реанимацию».
Померяла давление: 100/70. Хорошо, хотя и низковато. Зарядили капельницу с раствором, заклеили рану. Лежит, разговаривает. Другой милиционер рассказывает, что случилось. Известно, Южный – район, где селились воровские шайки, и после семи вечера на улицу лучше не высовываться. Эти милиционеры дежурили по дворам на патрульной машине, а может быть, возвращались в отдел. Увидели, что два мужика несут по двору большой телевизор. Остановились и начали допрашивать: «Кто такие?» «Откуда?» «Где взяли телевизор?» Один ударил ножом милиционера. Бросили телевизор и убежали оба. Вот и все. Это было через два дома от подстанции скорой помощи.
С момента, как они занесли раненого на станцию, прошло минут 8–10. Капельница работает, кровь из раны не течет, реанимация на подходе. Не знаю, кому пришла мысль расстегнуть ремень брюк, может быть, он сам попросил и стал потихоньку его расстегивать слабыми пальцами. Расстегнул и сразу умер.
Ремень был как жгут, а рана была прямо в проекции брюшной аорты. Возможно, ранение аорты было касательное, но как только жгут убрали, кровь хлынула в живот. И все.
Говорят, не вытаскивайте нож из раны. Нож вытащил из раны убийца, который убежал.
Ремень тоже нельзя расстегивать. Хотя при ранении брюшной аорты вряд ли у него был хоть один шанс.
Глава 32. Фельдшер и ночной вызов
Есть люди, которых хлебом не корми, дай только за что-нибудь побороться. Помитинговать, с плакатами походить. Иногда я пытаюсь вспомнить, за что мы в то время боролись, или боролись бы. При глупом социализме боролись, в основном, за мир во всем мире. И за «свободу Анджеле Девис», конечно. А на работе?
А на работе я помню единственный случай. Почему-то на ночь мне не досталось помощника. Кто-то не вышел на смену. После полуночи дают вызов, а я одна. И что-то меня такой страх взял, что я встала у окна диспетчерской и начала бороться. Молча. Минут 10 вокруг меня бегал старший врач, он же заместитель начальника облздрава, и кричал, что я должна немедленно ехать на вызов, а я еще взяла да на стул села. Устроила сидячую забастовку. Через 15 минут нашли санитара, и я поехала. Вот и вся борьба.
Но я запомнила эту историю. Людям совсем неинтересно, что, например, сейчас оклад врача меньше, чем официальный прожиточный минимум. Или что сегодня масса бригад работают «в одиночку» даже ночью. Ну прочитают, поохают, и все. А кому сегодня легко? За такое даже бороться никто не станет.
А вот если рассказать сказку, как раньше все было прекрасно, это да, интересно.
У нас был педиатр и всеобщий друг. Однажды он меня спрашивает: «Почему ты все время радуешься да веселишься?» Да потому, что весело все было. Носилки в машине застелены белой простыней без единой складочки, на мне белый халат, в машине три аппарата с кислородом и закисью азота. После двух-трех вызовов – «на станцию», обед по расписанию. Реанимация всегда на станции. Выезд реанимации за 10 секунд. Врач пробегает мимо окошка диспетчерской, хватает глазом улицу и номер дома, а остальное уже в машине по дороге по рации записывает. Врач в машину, а фельдшеры уже там сидят, как в кино. Аппаратура на 10 раз проверена, каждый катетер в салфеточку завернут. Все бегом, бегом. Не то, что сейчас. Не за что было бороться. Все работало без борьбы.
Ночами по городу только скорая ездила, да милиция, да вытрезвитель. И они еще умудрялись ДТП устраивать между собой.
За что я не люблю ночные смены. Хотя ночью луна и романтика, а не люблю. В Сибири темнеет рано, особенно зимой. Было такое время, когда подъезды не запирались, заходи кто хочешь. В подъездах ночевали бездомные и просто пьяные, подкарауливали разные бандиты и брошенные мужья. Иногда подъезды светились в ночи, а чаще там было темно.
А скорая помощь шла в эти подъезды, втроем, вдвоем и в одиночку. Обязательно с чемоданом и с папкой. Почему-то педиатров встречали у подъезда, а линейных встречали редко. Как правило, если мужик стоит у подъезда, значит, там будет жена, у которой «сердце колет».
И вот он встречает и быстро бежит впереди по лестнице наверх, как спортсмен. А чтобы предложить помочь сумку донести этой девочке, ему даже и в голову не приходит. Он демонстрирует свои физические данные. А может, он и есть бандит или насильник? Но это редко бывает, чаще просто никто не встречает.
В общем, плетусь я на пятый этаж, никто не встречает, на лестнице ни одной лампочки, ни одной зги то есть. Примерно на третьем этаже вижу, что наверху, на пятом, открыли дверь и зовут. Немного подсветили. Почему-то не было привычки носить фонарик. Там дома одна старушка, наелась копченой колбасы, «заколол бок», сразу говорит, что у нее хронический холецистит, камень, и просит только укол, а в больницу не поедет. Укол? Получай!
И началось!
– А если хуже будет?
– Ну, тогда поехали в больницу.
– Нет. А отчего это у меня?
– Вам нельзя копченую колбасу.
– Да я всего кружочек!
– Вообще нисколько нельзя.
– Да я всего кружочек!
– Вот это понятно я сейчас говорю? Вообще нельзя!
– А что это вы на меня кричите?
«Не нашла контакт с больным».
Короче, добрая бабушка выставляет меня и захлопывает дверь!
И я стою на пятом этаже с этой сумкой и папкой и смотрю вниз на лестницу, где ни одной лампочки, и даже в окна ничего не светит. И слышно только мое дыхание. Дошла, конечно, хотя не всем так везет.
Однажды кардиологи забежали в такой же темный подъезд, а там их уже ждали с топором. Наркоманы вызвали на «сердце болит», потому что знали, что у кардиологов самая большая укладка с наркотой. Да не рассчитали, что врач такой стремительный и высокий, удар обухом по плечу пришелся, а не по голове. А фельдшеры сзади шли – двое – тоже сюрприз.
Или как Марина Л. поехала на «бронхиальную астму». Квартира на первом этаже. В подъезде темно, но слышно, что кто-то хрипит, значит, точно астма. Дверь в квартире направо открыта, там тоже темно. Идем! Спасать же надо! Свет включили: картина Репина. На кровати жена последние хрипы издает, вся голова в крови. В кухне на полу муж застрелился из пистолета для дюбелей. В маленькой спальне в темноте двое детей четырех-пяти лет, в кресле сидят и шепчутся. Отлично! Для полного счастья Марина еще и беременная была месяцев шести.
Не всем, конечно, так везет и не каждый раз. Всем везет по-разному. Например, я один раз провалилась в темноте в выгребную яму с ледяной водой – одной ногой, но всей, выше некуда. Кайф! Назавтра была с ангиной. Повезло. Могла бы утонуть.
Глава 33. Премия за хорошую работу
При «глупом социализме» довольно регулярно выдавали премию, раз в квартал или чаще. Мои премии записаны в трудовой книжке, в последнем разделе: 15–20 рублей. Мой оклад был на ставку 120 рублей. Я была активисткой: не опаздывала на работу, рисовала стенгазеты и была в лыжной команде. Список премированных вывешивали на доске объявлений: первым был главный врач – сто рублей, далее по алфавиту 15–20 рублей. Так стимулировали дисциплину. Помню, как доктор Коля Решетов спрашивал заведующую без обид:
– Людмила Николаевна, а почему вы мне не дали премию в этом месяце?
А она ему:
– Ну, Коленька, ты же в этом месяце три раза опоздал на работу. А живешь в соседнем доме.
– Жаль. Я бы купил себе что-нибудь. Свежие носки.
Как-то так.
А потом началась перестройка, Горбачев, Ельцин, денег стало мало в стране, и премии перестали платить. Перестали стимулировать. Разве что за что-то выдающееся, за подвиг.
Приехал как-то в город Березовский новенький реаниматолог, аж из самого Владивостока.
Начну сначала: однажды, уже в наши дни, при капитализме, я совершила «подвиг» и получила за это две тысячи рублей премии. Это было в маленьком шахтерском городе в Кемеровской области. Надо было отвезти пациентку в коме на ИВЛ в областную больницу для МРТ. Случай этот обсуждали уже месяц или два все жители города. Жених ударил невесту головой об кирпичную стену, и она потеряла сознание и все это время была в коме в реанимации городской больницы на ИВЛ. Санитарная авиация приезжала, осматривала и уезжала, и так несколько раз, пока не решили, что хорошо бы ее на МРТ посмотреть, да везти опасно. Понятно, что в разгар реформы здравоохранения шахтерскому городу не досталось аппарата МРТ, несмотря на присутствие в городке гигантского угольного разреза, у которого один самосвал стоит как пятнадцать аппаратов МРТ.
Наконец родственники подписали согласие, загрузили девушку на носилках в скорую помощь, аппарат ИВЛ, которым она дышала, реаниматолога новенького в придачу, маму, чтобы документы подписывать, и повезли. На маму, конечно, было страшно смотреть.
Довезли за час до областного центра, до областной больницы. На МРТ ничего не нашли, никаких кровоизлияний или переломов. Заведующий нейрохирургии сказал, что «оперировать тут нечего, везите обратно».
И вот стоим мы на территории областной больницы: мама, девушка в коме на аппарате ИВЛ, реаниматолог молодой и бригада моя. И такое у нас поганое настроение, такая злость на все это проклятое здравоохранение, так нам неохота стало везти ее обратно, снова час в дороге, в этот дремучий шахтерский город, где осталось пять врачей на всю больницу. – Может, попробуем сдать в областную реанимацию? Не расстреляют же нас за это?
Сели в машину, подъехали к соседнему корпусу, закатили носилки и с наглым видом сдали в отделение за две минуты. Еще и выговор получили, что медленно раздевали: в реанимацию положено в голом виде сдавать, под простыней. Молодой реаниматолог потом всю дорогу на меня смотрел круглыми глазами, потому что у них во Владивостоке в областную больницу попасть – все равно что в Кремлевскую. Наглость – второе счастье, сынок, но и расчет не помешает.
Да, потом мама накатала на меня благодарность, настоящую, не липовую, и мне заплатили две тысячи премии. Неплохие деньги по тем временам, но я же не за деньги боролась.
Глава 34. Инфляция в стране
Тому, кто жил в России, эти слова хорошо известны. Всем понятно, что это о величайшем бедствии народа. Распался СССР. Потом наступил период демократии, коллективный подряд, трудовой коллектив, реестры, баллы: зарплата выросла в два раза в условиях одной подстанции. Как будто врачам больше нечем заняться, кроме как баллы подсчитывать. Никто не держал зарплату в секрете. В 1995 году это прекратилось, потому что началась реорганизация медицины под руководством экономистов. Самое популярное выражение было «отсутствие финансирования».
Это были годы жуткой инфляции. Росли цены и зарплата в цифрах. В 1994 году я получила за 70 дней больничного по случаю рождения ребенка 2 млн 600 тыс. рублей наличными в кассе на станции. Бухгалтерия зашивалась листать купюры, кассир работал так: раскладывал деньги в мешки и отдавал мешок и ведомость бригадиру, а тот уже сидел в ординаторской, раздавал деньги пачками.
Однажды мне пришлось это делать, потому что бригадир куда-то пропал. Получила в кассе сколько-то миллионов рублей, разложила их пачками на столе в ординаторской, открыла ведомость и полдня выдавала зарплату суммами с пятью нолями. Никто не хотел брать мелкие деньги, в результате, когда осталась одна моя зарплата, мне пришлось нести домой холщовый мешок с монетами по 50 и 100 рублей – несколько килограммов. Такой банковский мешок, 24 на 34 см. Из меня плохой кассир.
В то время уже печатали расчетные листки о зарплате, «квитки», у меня они сохранились примерно с 1992 года. Их приносили в ординаторскую и бросали на стол пачкой. В квитке было 3–4 строчки. Зарплата была прозрачной и зависела от количества смен и стажа.
Зарплату врача или фельдшера любой может подсчитать: оклад плюс проценты за ночные, северные, колесные и так далее. Хотя слова «коммерческая тайна» уже появились в 1995 году.
А зарплату «прочих», административного аппарата, никто не знает. Сколько получают вышестоящие начальники и сколько премиальных платят любимчикам – неизвестно. Во что обходится содержание «аппарата», который вырос со времен «глупого социализма» в десятки раз, никто не знает. Коммерческая тайна. Доходы «аппарата» медицинского учреждения неизвестны, неизвестно даже количество работников «аппарата». Можно пройти на третий этаж, пересчитать людей в кабинетах, но есть ведь еще и «мертвые души» по Гоголю.
Любой вышестоящий начальник сразу же выходит из профсоюза, якобы становится жалко платить взносы с большой зарплаты, а на самом деле, чтобы сохранить свою коммерческую тайну от коллектива. Ведь кассир профсоюза тоже человек, всем разболтает. И простой бухгалтер-расчетчик тоже человек.
Потом квиток стали выдавать лично в руки у старшего фельдшера. Чтобы сохранить коммерческую тайну.
В 2017 году на скорой начались народные волнения против экономистов. Указы президента о повышении зарплаты медработникам оказались не выполнены с 2012 года, но основная причина была другая. Как раз выделили много бюджетных миллионов на выполнение «майских указов». Экономистам местного минздрава очередной раз захотелось их присвоить и поделить между собой. Эта новость просочилась в народ и оттуда в СМИ.
Именно с кемеровской скорой начался бунт против нищенских зарплат и невыполнения «майских указов». Это вкратце, потому что дело прошлое.
Сегодня примолкли на эту тему, дали команду «отбой», потому что идут доплаты за работу в условиях пандемии или по какой-то другой причине. Сегодня вообще неизвестно, кто сколько зарабатывает. Дошло до того, что я не знаю, сколько получает моя собственная сестра в Москве.
Сколько стоит купить молчание простого врача или фельдшера – не в Москве, конечно? Сколько стоит коммерческая тайна? Как превратить врача в раба по капле?
Косвенно я могу догадываться, что это любая сумма, пять или пятнадцать тысяч, главное, что ее платят именно за молчание, чтобы никто ничего не писал и не фотографировал драные кресла в автомобиле скорой помощи и не жаловался, что сегодня работают 20 машин, а не 58, как положено. Финансирование здравоохранения – самый мутный омут, в котором никто не хочет разбираться.
