Kitabı oku: «Люби сильнее», sayfa 2
4
Ярослав
Она думает, я снова за ней как пес шелудивый таскаться буду?
Полдня под прессом гнусного характера деда, что марш-бросок по соляной пустыне. Я, безусловно, чту родоначальника, но сегодня, ей-богу, чуть не послал к черту.
– Ты давай, хвост трубой не загоняй. Служба, геройство, медали – это все хорошо, – а прозвучало, как чухня последняя. – Но тебе все еще двадцать лет! Потому там все и получалось, что нуждаешься в твердой руке и постоянном руководстве. А когда болтался… сам помнишь, чем закончилось.
Домой возвращаюсь в отстойнейшем настроении. Надо признать, в чем-то старик прав. Мне трудно без режима, без четкого понимания, что должен делать. Не считая остров, первый день на гражданке, а я уже потерялся. Предполагал, что будет как-то иначе все.
Извлекая из психологических наездов деда основное, пора бы вспомнить о том, что мне действительно все еще двадцать. Через два месяца исполнится двадцать один. Ей тоже… А я стал забывать. Без всякого преувеличения и бахвальства, давно чувствую себя гораздо старше. Это внутреннее и, скорее всего, уже необратимое.
Руслик с Кралей названивают с утра. К ним и поеду, воскрешать потерянные ощущения. Если я – сопля зеленая, как намекнул дед, то, очевидно, имею право не только мозги вышибать да приказы слушать. Выцеплю, как в былые времена, какую-нибудь девчонку. Фигуристую, сочную и молчаливую. Трахать буду до утра.
На последнем месте дислокации с женщинами было туго. Нет, они имелись, сами в расположение приходили, но какие-то… Даже для меня слишком «уникальные». Столько пить, не вытяну на следующий день караул.
Заезжаю во двор и первым делом за каким-то чертом в ее окно смотрю. Просыпался ночью несколько раз, свет так и не выключался. До самого рассвета. Шторы оставались задернутыми, но я-то по оттенкам знаю, когда за ними полностью темно, а когда горит ночник или настольная лампа.
Сука…
Выпускаю Луку из вольера, чтобы погонял, и уже собираюсь двинуть в дом, как вдруг улавливаю приближение со стороны. У Маруси светлые волосы, и одета она в пестрые тряпки. Однако рассудком я далеко не сразу догоняю, кто передо мной. Буквально за каких-то пару секунд меня капитально клинит и перебрасывает из гражданки в военную мясорубку. Подумать не успеваю, просто дергаю ее и резко притискиваю к сетке вольера. Фиксирую ладонями плечи и застываю.
Какого черта ты делаешь?
Святоша явно пугается и пребывает в шоке. Таращит глаза и жадно глотает дрожащими губами воздух.
Твою мать…
Вблизи она красивее, чем я помню.
Твою мать… Твою мать…
Я должен ее отпустить, а вместо этого приближаюсь. Настолько, что ощущаю на подбородке ее сорванное горячее дыхание.
Чувствую запах. Она пахнет точно так же, как я, черт возьми, помню. Сквозь меня тысячи вольт электричества проносятся. В груди с гулкой и жгучей вибрацией дребезжат давно неиспользуемые струны.
Чердак подрывает. Пространство вокруг качает.
На мгновение даже охреневаю от столь бурной реакции. Забыл, как это бывает, рядом с ней.
Впиваемся друг в друга взглядами. Ее зрачки молниеносно, прямо на моих глазах, расширяются. Это завораживает. Ныряю в этот омут. С головой, блядь.
Не могу перекрыть рванувшие из дальних закромов воспоминания: как впервые пробовал ее на вкус, ощущал ее тело под собой, врывался, отбирая самое сокровенное…
Да, сука-жизнь выводит на «развод[!Развод – поверка, смотр с элементами ритуала и строевых упражнений в армейских, полицейских или военизированных частях.!]».
Зачет, бля. Уела.
– Ты… Ты больше… Ты никогда больше со мной не заговоришь?
Маруся напугана и расстроена. От этого я, как когда-то, вопреки многочасовым проработкам, чувствую себя полным дерьмом.
Сука, какой черт обрек меня на эту пожизненную зависимость?
Нельзя впускать ее. Нельзя.
– Что тебе надо? – преодолевая разброс эмоций и еще тонну какой-то чехарды, сердито выдыхаю я.
Рывком отстраняюсь и замираю на приличном расстоянии. Не держу ведь больше, а она не решается отлепиться от сетки. Стоит, будто в ожидании расстрела.
– Я лишь… Только хотела попросить, чтобы ты закрывал калитку, когда выпускаешь Луку, – говорит быстро, практически без пауз.
С первой подачи трудно разобрать эту скороговорку. Долго смотрю на нее, не моргая. Прокручиваю и заторможенно допираю, из-за чего принцесса нервничает. Лука серьезно намерен присунуть ее сучке, и Марусе это походу не по нраву. Не удивительно.
– Это все?
Смотрит, словно чудо произошло.
– Нет, не все.
Конечно, нет. Если бы не скопившаяся масса непонятных эмоций, заржал бы над этой царской наглостью. Впрочем, быстро забываю обо всем, что мог бы сделать, когда Машка сглатывает и зажмуривается, чтобы собраться с силами продолжить.
Твою мать…
Пытаюсь убедить себя, что на мне это больше не работает.
Твою мать…
Еще как работает!
– Быстрее можно? У меня нет времени… – голос обрывается, когда она вновь распахивает глаза.
Смотрит, как чумная.
– Скажи еще что-нибудь? – прямая просьба.
Делает шаг, второй… А мне, черт возьми, как бы ни казалось смешно, отступать охота. Стою, безусловно, не сопляк ведь давно. Ногами в землю врастаю и дыхание перераспределяю. Ртом кислород захватываю, чтобы не поймать еще один приход от ее запаха.
– Послушай… – губы сжимаю, чтобы тормознуть себя. Не хочу как-то ее называть: ни по имени, ни старыми прозвищами. И в этот момент, понятное дело, совершаю вдох через нос. Полный зашквар. – Не зудит трепаться с тобой. Без обид, давай. Уходи.
Не зудит трепаться, блядь…
Изъясняюсь, как торчок какой-то.
Да, говорить желания нет. Вместо этого, я, герой, вашу мать, хочу втащить ее в дом. В свою комнату. Затем, уже голую, в кровать. Хотя нет… Я готов трахнуть ее за первым же углом.
Хватит. Посыл понятен. Пусть проваливает.
Крутанувшись, оставляю Титову посреди двора и иду в дом. Прикрывая веки, гоню на хрен «убитое» таким заявлением личико. Рассчитываю, что сама слиняет, как до этого пришла. Не заблудится.
Только она снова меня удивляет. Тащится следом. Слышу, как нагоняет, решительно шлепая вьетнамками.
Черт возьми…
Если я пойду дальше, она войдет за мной. И тогда…
Борюсь с собой, чтобы откопать зарытое под обвалами совести долбаное благородство, развернуться и предупредить ее:
– Войдешь в дом, будут проблемы.
Она тормозит и замирает. Бурно краснеет, а я ведь от этого тоже прусь.
Черт, на хрена все это?
На самом деле нам не нужно говорить, чтобы услышать друг друга. Знает, что подразумеваю. Чувствует. Видит. Принимает.
Да, ничего не изменилось.
В прошлый раз покалечились. Сейчас-то еще хуже будет. Осознаю я, осознает она.
– Папа просил тебя зайти к нам на ужин, – сообщает взвинченным и оскорбленным тоном моя святоша.
Блядь, да не моя!
Три года прошло. Куда, на хрен, подевались хваленые выдержка и хладнокровие? Накопил же. Где оно теперь, рядом с ней? Чертовщина адская.
– У меня другие планы.
Нужно развеяться и кого-нибудь трахнуть. Кровь из носу. Я должен помнить об этой установке, она поможет справиться.
– Так и передать?
Твою мать…
– Передай, что зайду.
Какая-то дикость, однако, судя по ее реакции, она напугана и рада одновременно. Много чего о ней знаю, кажется, что абсолютно все, но сейчас, как-никак, выстреливает что-то новое.
– Хорошо.
Вздыхаю с облегчением и тихо матерюсь, когда уходит. Раздраженно прочесываю ладонью лицо, прежде чем развернуться и двинуть в обратном от нее направлении.
Что за дебил? На хрена соглашался? Папу Тита я, безусловно, уважаю, но давно научился выкручиваться. Хотел бы, сказал, что зайду в другой раз… Когда ее дома не будет. Хотел бы, так и сделал бы.
Только я другого хочу. И никак не могу это перекрыть.
5
Мария
Ему правда так легко все это отпустить?
Домой едва ли не бегом возвращаюсь. Но дыхание сбивается, конечно же, не поэтому. Столько километров за плечами, давно научилась его контролировать. С Градским на ровном месте все системы сбой дают. Легкие раздуваются и тревожно трепыхаются, словно купол парашюта на штормовом ветру. Щеки пылают. Сердце выскакивает. И я уже знаю, как ты его ни привязывай, на какие цепи ни сажай – выскочит.
«Войдешь в дом, будут проблемы…»
Слова. Голос. Взгляд.
Мурашки все еще носятся по коже. На пороге всем телом содрогаюсь, аж мышцы сводит.
Зачем он так сказал?
Влетев в дом, захлопываю дверь и приваливаюсь к ней спиной. Прикрыв глаза, прижимаю к груди ладони.
– Маруся?
Папа застигает меня врасплох. На всплеске эмоций едва не верещу.
– Блин! Черт! Пап! Испугал!
– Что такое? – вздернув брови, неожиданно смеется. – Кукуруза?
– Ох, перестань меня так называть!
Взмахиваю руками, не зная, как еще справиться с переизбытком всего, что теснится в груди. Фонтанирую на ровном месте.
Пипец…
– Кого-то ты мне сейчас напоминаешь. Очень сильно.
– Кого?
– Потом расскажу, – загадочным и самодовольным тоном выдает он.
– Ох, папа!!!
– И каков ответ дал Ярослав? – продолжает забавляться.
– Откуда ты знаешь, что я с ним разговаривала?
– Хм, наверное, у тебя это на лице написано.
– Очень смешно, – фыркаю и проталкиваюсь в сторону кухни.
Бросившись к холодильнику, достаю кусок свинины. Если замариную сейчас, успеет напитаться.
Приправы, чеснок… Что еще?
– Вижу, что согласился, – продолжает размышлять папа.
– Как понял?
– Ты ринулась готовить ужин.
– Я… Я и так часто готовлю, – почему-то хочется оправдаться. – Ну, не встречать же его за пустым столом.
– Конечно, – соглашается крайне спокойно.
Скрещивает руки на груди, да так и замирает. Внимательно наблюдает за тем, как я делаю надрезы в вырезке, шпигую ее и натираю специями. Мягкая улыбка с лица не сходит, но глаза выдают напряжение.
А во мне и без того все еще бушуют эмоции. Закончив с мясом, вымываю руки и, упершись бедрами в столешницу, поднимаю на него взгляд.
– Что?
Не привыкла ходить кругами. Обычно с папой все в открытую обсуждаем. Хотя сегодня… Мне не хочется делиться.
– Все нормально?
– Да. Прекрасно!
– Ты довольна?
– Да, – этого скрывать не стану. – Он разговаривал со мной. Ну, почти… Пару предложений выбила, – смеюсь, потому что папа тоже смеется. Только грудь так сильно стискивает, понимаю, что вот-вот разрыдаюсь. – Он… – голос срывается.
И я сдаюсь. Быстро пересекаю кухню. Папа с готовностью встречает и прижимает меня к груди. Ласково гладит по голове.
– Ш-ш-ш, принцесса, – шепчет, потому как я уже плачу.
– Я… Я так счастлива… Только от того, что он вернулся! Только от этого! – никак не могу перемолоть все эти эмоции вхолостую. – Почему ты молчишь? Волнуешься? Ты же на него не злишься?
– Волнуюсь, да, – вздыхает, крепче стискивая. – Не злюсь.
На самом деле я знаю, чего ему это стоит.
– Простил? – уверена, что понимает, о чем спрашиваю. Это не связано напрямую с бункером. За то, что Яр позвал меня туда, никто «собак» на него не навешивал. В том, что застряли там, мы оба виноваты. – Простил?
Чувствую, как папин подбородок трется об мою макушку – кивает.
– Кому-то другому бы не простил.
– Знаю, – шепчу, не скрывая облегчения. – Не волнуйся. Больше мы не раним друг друга. Все под контролем.
Под контролем? Относительно этого никакой убежденности не испытываю. Да Боже, я внаглую вру! Когда такое было? Просто… Больше не хочу слушать предостережения. От них я тоже устала!
Еще вчера думала, что смогу держать разумную дистанцию… Это решение жгло меня полночи. Еще острее распалилось после утренней встречи. А только что оно прямо внутри меня взорвалось, зафонило безумным эхом и осыпалось пеплом.
В прошлом я прислушивалась к мнению специалистов. Оттолкнула Яра по чужим подсказкам. Возможно, они и были правильными… Только к чему это нас в итоге привело?
Обещаю себе быть осторожной. На этом все.
Я успокаиваюсь, и папа уходит в кабинет. Время мчится, стремительно приближаясь к условному часу. Если Яр не уточнял, значит, помнит, во сколько мы обычно ужинаем. А я, по всей видимости, не успеваю. И начинаю паниковать.
– Привет, цветочек, – восклицает мама с порога, сотрясая яркими пакетами. Навьючена ими от и до. Снова половину торгового центра скупила. – Ужин готовишь?
– Да. Уже отправляю мясо в духовку.
– А папа где?
– У него какие-то срочные переговоры.
– Ну вот… Как всегда! Даже дома покоя нет.
– Обещал не задерживаться.
– Посмотрим… Тебе помочь с чем-то? Я только пакеты унесу…
– Давай. Я займусь гарниром, а ты – салатом.
– Ты взволнована, или мне кажется? Мне кажется, да? Нет, мы кого-то ждем? – мама прямая, как дуга ортодонтия.
Медленно перевожу дыхание и как можно спокойнее сообщаю:
– Папа пригласил Яра.
Первой реакцией мамы является осуждающее поцокивание языком.
– Мм-м, пригласил все-таки, – говорит ровным тоном. – Ну, хорошо.
У нее иногда появляется такое выражение лица… Я называю его «кровожадный прищур». Вот сейчас как раз такое выдает.
– Уф, мам… Ты только не вздумай ничего такого говорить.
– Нет, конечно. Не собиралась.
Вроде как обещает, но я все же…
– Знаю, я – твой ребенок, – приправляю тон умоляющим взглядом. – Но, если по-честному, я его сильнее ранила.
– Куда уж… – качает головой и глаза закатывает. – Нет, вы оба хороши! Вот да! Оба!
Завидев, что она намеревается сбросить пакеты и развить тему, спешно машу руками, чтобы поторопить ее.
– Все, иди, иди! И возвращайся быстрее. А то не успеем, – не могу скрыть волнение.
– Успеем, – заверяет, прежде чем выйти. – Главное, не впадать в истерику. Она еще никому не помогала.
Мы действительно справляемся вовремя. Приходится даже ждать. Чтобы не отбивать чечетку нетерпения перед родителями, прячусь в ванной. Умываюсь холодной водой. Придирчиво оцениваю отражение в зеркале.
Вроде все нормально. Правда, бледновата.
Черт…
Пощипываю щеки, в надежде возродить румянец, как вдруг, словно бы неожиданно, слышу хлопок входной дверь. Следом за этим характерным гулким звуком из холла доносятся голоса.
Тело тотчас охватывает дрожь.
Я смогу. Я справлюсь.
Долго настраиваться, растягивая волнение как агонию, смысла не вижу. Поэтому решительно дергаю ручку и выхожу.
Дойти не успеваю. Яр оборачивается, и мы оба, словно по чьей-то невидимой команде, замираем. Лишь взглядами друг друга меряем. С головы до ног и обратно.
Боже…
В моем теле каждый нерв вспыхивает. Я искрю. Действую ли я на него так же? Хоть отдаленно? Кажется, все еще так и есть… Или он на всех теперь так смотрит?
Стану ли я утверждать, что знаю его и могу доверять тому, что вижу?
К сожалению, нет.
Выглядывает мама и зовет всех к столу, напоминая, что ужин остывает.
Да, ужин… Просто ужин…
Ярик отступает, пропуская вперед папу, и кивком поторапливает меня. Иду, стараясь выглядеть уравновешенной. Но стоит поравняться, резко и громко вздыхаю, потому как он вдруг, будто бы невзначай, сдвигается, провоцируя неминуемый контакт между нами. Я чиркаю бедром его пах.
Щеки опаливает жар. Роняю взгляд вниз и не могу заставить себя его поднять, даже пару минут спустя, когда садимся, наконец, за стол.
Он сделал это намеренно?
Нет, не думаю. Зачем ему?
«Войдешь в дом, будут проблемы…»
Нет, он бы не стал, потому что явно настроен избегать меня. Это я… Хочу пробиться ему обратно в душу.
Эта мысль не то чтобы шокирует… Я ведь знаю, о чем мечтаю. Меня потрясает то, что я не просто этого хочу. Я собираюсь это сделать.
Боже…
Резко поднимаю взгляд, веду им через стол и в тот же миг встречаюсь глазами с Градским.
Он прищуривается. Я незаметно вздыхаю и продолжаю смотреть.
Впусти меня…
Боже, что я творю? Только остановиться уже не могу.
6
Ярослав
Красиво ты вошла, черт возьми…
Взглядом в душу врывается. Маньячка, вашу мать. Что ей, блядь, надо? Нет, я, конечно, тоже хорош. Черт дернул снова к ней приблизиться. Если бы не идущий впереди папа Тит, еще бы и руками поймал. И не факт, что без глупостей закончил бы.
Откатывает во времени. Сидим с Марусей как когда-то, за тем же столом, точно друг напротив друга. Броню сифонит. Я будто прежний – безбашенный, жадный, агрессивный. Взгляд от нее отвести не могу. Вдруг думаю о том, что все еще помню, как она дышит, когда возбуждается. Только скажите, на хрена мне эта информация сейчас?
Пока осознаю, что пора бы вкручивать аварийные заглушки, под брюками уже полный размах случается. Башня в небо, твою мать.
Нормально. Выдыхай.
Просто день палкостояния. Просто надо потрахаться.
Хм, блядь…
Да, черт возьми, мне жизненно необходимо как можно скорее спустить пар. Титова лишь косвенный раздражитель. Неравный бой, черт возьми, потому как я уверен, что в столь запущенном состоянии у меня и на половинку папайи поднимется.
Сердце гулко качает кровь. Расстроенным эхом в ушах фонит. Полжизни привыкал к тому, что вот так, на ходу, только взглянув на святошу, могу возбудиться. Потом, кажется, столько же – отвыкал. А теперь что?
Ебучая хренотень…
– Как настрой? – разбивает затянувшуюся паузу папа Тит. – Решил, чем хочешь заниматься?
Готов спорить, у него тоже имеются идеи относительно моей дальнейшей жизни.
– Пока у деда на стройке перекантуюсь. Подумать надо.
– А с университетом как? Будешь восстанавливаться?
– Нет.
Тут я уверен. Поступал ведомый. За святошей. Чтобы не разрывать привычный уклад жизни и максимально контактировать. Теперь мне это не нужно.
– А Маша на красный диплом идет, – бросает в тему мама Ева.
Вот кто бы сомневался…
– Не удивлен.
Вновь переключаю внимание на субъект гениальности и идеальности – маленькую мисс Титошу.
Девочка Президент, бля.
Она повторно розовеет от смущения, но взгляд не уводит.
Интересно, распрощалась со своими наполеоновскими закидонами? Или еще заворачивает подобными мечтами? К слову, по ее статусу и уму, вполне реальными. Только когда находились вдвоем в бункере, как-то призналась, что отпустила, больше не надо. Теперь как?
Да мне-то какое дело?
Маруся тогда много чего говорила. Всему тому была высокая цена и срок годности в полчаса.
– Если что, знаешь, могу помочь, – сдержанно заверяет папа Тит.
Я киваю, а он поднимается, чтобы разлить вино. Напряжение не ослабевает, даже когда выпиваем по первому бокалу и принимаемся за еду. Следует отметить, сразу догадываюсь, что ужин готовила Маша. По-домашнему и вкусно. У мамы Евы, что с первым, что со вторым пожизненно проблемы.
До бункера и адовых приключений, которые он за собой повлек, всегда чувствовал себя у Титовых расслабленно. Возможно, даже свободнее, чем дома. Без проблем находил, о чем говорить с Машкиными родителями. Когда серьезные темы иссякали, травил байки, и мы хором над ними ржали.
Сейчас что? Не о службе же им рассказывать.
И Маруся молчит. Лишь суматошно водит глазами. То ли беспалевно меня сканирует, то ли, напротив, с какого-то перепугу, избежать зрительного контакта пытается.
– Как отец, мать? – вновь папа Тит задает.
Только сейчас понимаю, что помимо того, что сам успел от них отдалиться, испытываю скованность еще и потому, что со стороны Адама Терентьевича идет та же волна напряжения. Если бы пришел к ним в первый раз, сказал бы, что я ему не особо по душе. Это странно. Ведь когда-то он называл меня сыном.
Только чему я удивляюсь?
Из-за Машки, конечно. Даже если папа Тит не в курсе всего масштаба безумия, что мы вытворяли в изоляции, ожесточиться причины есть.
– Порядок.
Хоть убей, ничего больше добавить не получается. Все слова на этапе формирования мысли рассыпаются.
Так и заканчиваем, перекидываясь натужными короткими фразами. Мама Ева, после основной трапезы, ожидаемо предлагает подать кофе. Тут я тороплюсь отказаться.
– Спасибо. Мне уже пора. Еще есть планы.
– Ну, что ж… Тогда хорошего вечера и доброй ночи! Маша, проводишь?
Охреневаю, когда Титовы тупо выходят из-за стола и удаляются.
Кто так, вашу мать, делает?
У меня сходу разброс по эмоциям случается. Святоша перед таким раскладом тоже явно теряется. На какой-то миг нас с ней будто парализует. Забывая дышать, пялимся друг на друга. Все силы направляю на то, чтобы гасить жгучие всполохи внутри собственного тела.
Что за хрень?
Это уже не член дымит. В груди что-то туго плавится. Капает воском. Обжигает.
– Пойдем, – Маруся подскакивает и ярким вихрем несется к двери.
Мне приходится следовать за ней.
Черт, совсем как раньше…
Когда оказываемся во дворе, так же стремительно оборачивается. Я, черт возьми, перерабатывать не успеваю все, что взглядом транслирует, а она выдает и выдает.
– Ярослав, – со старта подход ее не нравится. Решительный и, вместе с тем, взвинченный. В порыве эмоций святоша такой ураган способна толкнуть, полгорода снесет. А уж меня, блядь… В два счета. – Давай поговорим!
– Не о чем говорить, – отсекаю нейтральным тоном. – Спасибо за ужин. Было вкусно.
Намереваюсь уйти, но она, набравшись той самой отчаянной смелости, торопливо преграждает мне путь. Приходится тормознуть, чтобы не столкнуться. Не на таран же ее, вашу мать, брать!
– Знаю, ты обижен! Я обидела… Мне очень жаль! Я не хотела… Не хотела говорить всех тех ужасных слов! Я так не думала! Просто… Мне было…
– Стой. Остановись, – грубо прерываю ее. Не собираюсь возвращаться в тот чертов вечер. Во всяком случае, не вместе с ней. Планомерно вздыхаю и прямо в глаза ей смотрю, прежде чем ровным голосом вывалить: – Все это сейчас никакого смысла не имеет. Расслабься. Забыл давно.
– Забыл? – слезы глаза заполняют, и она, черт ее дери, даже не пытается их перебороть или как-то скрыть. – Почему тогда не хочешь общаться? – голос все слабее звучит, с дрожью и резкими громкими вздохами выходит.
Ну, вот… Заводит старую шарманку. Добрались до сути.
– Общаться, блядь… Может, потому что мне твое общение на хрен не уперлось?
Когда-то она бы обиделась. Сейчас же просто теряется. Расширяет глаза. Снова в душу прорывается.
– Разве… Ты совсем не скучал? Совсем-совсем?
И как я, мать вашу, должен на это реагировать? Грудь будто дробью прошивает. По всему периметру болью перехватывает. Остановить это, как ни пытаюсь, не получается.
Если днем и еще пару минут назад похоть топила, то сейчас другие чувства рвут душу: тоска безмерная, нежность блядская, боль адская.
Обнять ее хочу. Зверски. Стиснуть так, чтобы кости затрещали. Забрать все, что есть, и свое отдать. И это тревожит гораздо сильнее похоти. С этим я не знаю, что делать. Здесь, на гражданке, я не умею с таким справляться! Особенно, когда она рядом маячит.
Знаю ведь, что обмен не будет равнозначным. Знаю…
– Я должен ехать. Меня ждут, – минимум слов, чтобы не рвануло наружу все то жгучее, уродливое, настоящее.
– Почему, Ярик?
Зачем так называет?! На хрена столько запретных чувств поднимает?
– Просто мне не нужно.
– Я не верю… Не верю… – зажмуривается и мотает головой. Успеваю перевести дыхание, как вновь припечатывает взглядом. – Ярик… Ярик… – имя мое едва слышно шепчет – грудь безумными импульсами простреливает. – Что мне сделать, чтобы тебя вернуть? Что? Просто скажи! Пожалуйста…
– Мне пора, – намеренно тоном остужаю.
И пока Маруся примиряется, подыскивая новую тактику, чтобы проломить мне ребра, по широкой дуге ее обхожу. Едва очутившись в своем дворе, заскакиваю в машину и уезжаю.
