Старый шаман

***

Время шло. Сколько-то прошло точно.

Раз шёл опять по Нихон Старый шаман. Люди-то его не помнили. А нелюди страны небольшой все уже его знали. Да боги: богов тут было множество и жили они меж людей. Богам тут поклонялись бесчисленным, сколько даже не было в Поднебесной.

И в столицу людей зашёл. В Хэйан-то. Точнее, почти дошёл. Так, прогуляться в толпе людей, вспомнить старые времена, глянуть, во что они одеваются теперь, может, и встретить меж купцов кого из Поднебесной, да поболтать на родном своём языке.

И близ города увидел девушку, которая сидела у дороги и горько плакала. Поглядел на неё, картину увидел: её в жарких объятиях любовника. Потом – как он её кинул. Вздохнул – и дальше прошёл. Он не решался любить человеческих женщин, давно уже. А нелюдей женщины его опасались. Да и не стремился-то старик новую семью заводить. Хватит первой погибшей жены. Да помнил он боль ещё, когда приходится род и потомков своих пережить. Не хотел повторять всё ещё один раз. Вспомнил – и мимо прошёл.

Потом видит – вьюнки у кустов цветут. Да потянулся вдохнуть тонкий их аромат. Простых нежных цветов. Да девушку вспомнил, которая рыдала. Всё-таки, первою та любовь у неё была, а первых чувств нету мучительней и горчей. Сорвал один цветок, вернулся обратно. Там её не застал, но знал куда идти.

Снова её увидел. Она на дороге к храму сидела и горько плакала. Ноги в пыли, исцарапанные, виднелись ступни из-под грязных пол длинного кимоно. Да волосы длинные, гладкие, до земли. Прямые. Из аристократов.

– Не плачь, красавица, – сказал, протягивая ей скромный цветок.

Да замер вдруг, вспомнив, что аристократы страшно придирчивые. Никак, прогонит его?..

Она растерянно посмотрела на него. Потом вдруг осторожно сжала старый, латанный рукав его кимоно.

– А вы не могли бы… подруге моей цветок отнести? Ей никто из мужчин никогда не дарил цветов. Она расстраивается. Всего лишь раз. Всего один лишь цветок… вы могли б?..

– Да отчего ж не сходить? – улыбнулся он ей. Впервые улыбнулся за несколько веков.

– Только люди боятся её, – потупилась молодая женщина смущённо, – и нелюди. Она страшная.

Он вспомнил сестру свою Кэ У, которую тоже многие боялись и презирали из-за изуродованного лица. Да в мире не одна она была из калек. Не она одна так мучилась, покуда не разглядят сердце доброе у ней. Если разглядят. Если ценят именно сердце.

– Так и я не совсем человек, – старик погрустнел, вспомнив свою Кэ У. – Так… если то порадует её, отчего б не сходить?

– Только… – в глаза её то вспыхнула надежда, то погасла. – В горах она живёт. Не здесь.

– Да ничего, прогуляюсь, – сказал мужчина серьёзно. – Не так-то и хотел сходить я в Хэйан. Позже дойду.

Она, счастливая несказанно, руку сжала его благодарно. Да низко ему поклонилась. Нищему оборванцу. Аристократка!

– О, спасибо вам, о почтенный монах!

– Кто? – спросил он растерянно.

Она посмотрела растерянно на него. Он не сразу вспомнил, что в последние недели… или, хм, года?.. Он в общем притворяется монахом. Но ведь обещал. И она ждала с надеждой. Решил цветок отнести.

Шёл, шёл… пришёл в горный лес. А далекова-то та подруга была. Впрочем, он уже местность островной страны знал в общем-то хорошо. Хотя особо в этом лесу не застревал.

Шёл, шёл…

А потом вышел на поляну. Увидел её и застыл.

Красивейшая женщина лет тридцати танцевала в солнечных лучах. Нежных оттенков двенадцать слоёв длинных кимоно. Волосы длинные, чёрные струились по ткани шёлковой, нежно-голубой, с жёлтой подкладкой аж до земли. Как здесь и любили. Руки хрупкие, тонкие взмывали из многослойных широких рукавов. В каждой руке она сжимала красивый веер с цветущей сливою красною и иероглифами. Редкими кровавыми росчерками были лепестки меж чёрных ветвей и иероглифов, на белой бумаге-основе. Она изящно и медленно двигалась. Да, совсем не так танцевали в Поднебесной! Или, всё же, что-то и тут позаимствовали?.. Вон то движение?..

А потом он уже и вспоминать забыл, завороженный её изящными движениями, как плыла она по воздуху, как струился за нею аромат благоуханий из коры жжёной редкого какого-то хвойного местного дерева. Как изящно струились запястья её рук. Глаза её грустные, задумчивые. Она танцевала ни для кого. И как будто только для него, случайно увидевшего её?..

Она повернулась ещё раз. И Старый шаман вдруг заметил, как плывут за ней пять пушистых хвостов. Лисьих. Кумихо?.. А, нет, здесь их звали кицунэ. Немного другой народ. Хотя тоже красотки их немало голов задурили мужчинам из людей.

Она ещё немного потанцевала, потом наконец-то спросила:

– Зачем почтенный монах пришёл в мой лес?

Значит, заметила его. Красовалась.

– Принес вам цветок, – он протянул его ей и вдруг смутился

Совсем уж скромный был цветок. Ей-то, такой красавице! Но… а почему подруга сказала, что ей цветов не несли? Разве ж это возможно?!

Повернулась к нему кицунэ, взглянула в глаза ему растерянно:

– Мне?.. Цветок?..

– А отчего женщине красивой цветок и не подарить?

Смутился и потупился.

– Точнее, подруга ваша просила о том. Она так сказала. Я имя забыл спросить её.

– Но, знаете… – она смущённо подошла поближе, шагах встала от него в семи. – Мне мужчины не дарят цветов. Совсем.

– Это почему? – вдруг зажглось искрою любопытство в нём.

Уж сколько он эпох ни пережил, сколько стран и народов не обошёл, а везде мужчины дарили прекрасным женщинам цветы.

– Я… – она смущённо потупилась.

Но он ждал. Долго ждал её ответа. Ему терпение проявлять было несложно: уж за столько-то лет, проведённых далеко от Жёлтой реки!

– Я проклята! – призналась женщина наконец.

– Я тоже проклят, – усмехнулся вдруг старик.

Она поглядела на него с любопытством. На спину его ровную, плечи широкие. Лицо, хотя и в морщинах, но улыбчивое. Да волосы густые седые. Собранные в пучок, да скреплённые… хм, шпилькой из Поднебесной?.. Хотя и простой, из дерева, но в Нихон так не носят уже. Потом сожаление зажглось в её глазах. Отступила красавица от него на несколько шагов. А он почему-то вдруг огорчился её отдалению.

– Я… я смерть мужчине принесу, который дерзнёт меня любить.

– А меня прокляли, что буду бессмертным, – серьёзно ответил вдруг он.

Она его с любопытством оглядела с ног до головы, приметила ноги мускулистые – кимоно его было чуть ниже колен, руку мускулистую, с которой рукав сполз, пока цветок ей протягивал. Обошла его медленно, обнюхав, незаметно почти – но он догадался – шелестя слоями бесчисленными широких своих одежд, обвивая его запахом жжёной коры хвойного дерева породы редкой, вот как побеги того вьюнка обвивали ограды и стебли деревьев.

Наконец, обойдя, остановилась. Перед его лицом.

– А странная встреча. Вы не находите?

– Удобное совпадение, – он ухмыльнулся. – Вроде, – потом уж сразу помрачнел. – Но, впрочем, простите наглость дерзкого старика, молодая госпожа! Ваше тело упругое и свежее, от него веет ароматом молодости, – поглядел на неё ещё, прищурившись. – И красоты. Красоты несказанной. А я – уже дряхлый старик. Я ни о чём мечтать не посмею.

– Но, всё-таки… – она ступила к нему, а он напрягся под взглядом её чёрных глаз, как мрамор чёрный, как нежная, мягкая ночная темнота. А кожа у неё была белая-белая. Что с чёрными струями длинных прямых волос и с глазами чёрными смотрелось необыкновенно.

Потом вдруг, совсем вплотную к нему ступив – он с наслаждением вдохнул непривычный её аромат, пропитавший складки её одежды и пряди волос – спросила с улыбкою, как будто застенчивой, но с глазами насмешливыми:

– Но вы всё-таки хоть немного мечтали? Обо мне?

Что-то шевельнулось в его душе. После стольких веков и лет. Он едва удержался от искушения коснуться её распущенных волос. Наверное, как шёлк нежные?.. И вообще, даже в пору юности своей в борделях лучших Поднебесной он не встречал такой хрупкой и яркой красоты. Да, впрочем… куда это мысли поползли дурня старого?!

– Нет, всё-таки… – она лукаво смеясь, уцепилась за ворот его одежд, теперь показавшихся ему на омерзение старыми и грязными, нежною своею рукой, в тканях тонких и нежных, душистых. – Если б вы мечтали… если б вы и правда были бессмертным… если б вы даже решились… хотя бы на год один… или два… я бы попросила вас жениться на мне.

– Зачем я тебе? – спросил смущённо мужчина.

И вроде не возраст был уже смущаться так от присутствия женщины. И кровь не играла давно уже. Но… как-то… уж больно хороша была молоденькая лиса! Да, впрочем… не слишком и молоденькая: вот ведь, отрастила уже пять хвостов. Скажем, женщина среднего возраста. Зрелая, но не увядающая. Да, впрочем, лисы долго были хороши. Как много историй ходило о людях, влюблявшихся в них без ума!

– Да просто… – она потупилась смущённо, не убирая, впрочем, руки с его ворота. – Просто все избегают меня. Не было у меня ещё взаимной любви. Да ладно она! Даже замуж меня брать не хотят. Даже боги. Даже они боятся, что я даже им смогу принести смерть. Да даже… на одну ночь… никто не хочет поставить изголовье своё рядом с моим хотя бы на одну ночь!

Он невольно запястье сжал. Осторожно так, нежное и тонкое, широкой своей ладонью. Она замерла и робко, быстро посмотрела на него. Да взгляд опустила. Да, может, просто играла?.. Лисы любят играть. Что Поднебесной страны, что Страны утренней свежести, что Страны восходящего солнца.

– Мне просто хотелось… семьи… ненадолго хоть. Я же всё-таки женщина! – смутилась, голову опустила. – То есть, не совсем, – вздохнула горестно. – Лиса, которая никому не нужна! Кицунэ, которую никто не хочет! Что за нелепая судьба?! Мне бы хоть… хоть ребёнка зачать. Хоть одного. Узнать, каково это – матерью быть?.. А то подруги и сёстры давно уже испытали радости и тяготы материнства, а я – никогда.

– Зачем старику говоришь о том?

– А ты смелый, – быстрый взгляд. – А красиво, когда мужчина не боится опасности.

– Ну, знаешь… – начал он возмущённо, но отвернулся смущённо.

– Что знаю? – спросила она, прижавшись к его груди, поплыла, проскользив вбок, пытаясь заглянуть ему в глаза.

– Был бы я помоложе! – выдохнул он с досадой.

– Нет, всё же… ты же вроде бессмертный?

– Вроде.

Они ещё помолчали. Мерзкая женщина так и не отодвинулась. Он, задумавшись, что-то вспомнив из прежней жизни, обнял её за спину. Потом одумался. Руку хотел убрать, но обнаружил, что самого его спину обвили руки коварной соблазнительницы. Лисы… они такие лисы! Даже небожители, которые об их коварстве наслышаны, и то попадаются.

– А кто тебя проклял? – спросил намеренно о неприятном, чтобы отбить у неё желание вести игру.

Она задумчиво пощипала ткань на его спине. Но призналась охотно:

– Да монах! Молодой мерзавец! Мы с сёстрами поспорили, что он будет первым, кого я соблазню.

– Монахи стойкие, – усмехнулся он.

– Бывает, – она усмехнулась в ответ. – И этот был сильный. Но это же интереснее, когда враг твой силён?..

– Но он тебя всё-таки проклял, – вздохнул. – До или после?

– Так я… – рука одна перетекла вперёд, пощипала задумчиво ткань у него на груди. – Так я не смогла. Он меня сразу проклял, негодяй!

– Что ты смерть принесёшь своему мужчине?

– Ты всё ещё помнишь! – возмутилась и отпрянула.

Она была первою женщиной, кто за столько веков пробудил в нём чувства. Целый букет чувств. Пёстрый букет и роскошный. Это было непривычно, но снова интересно. Да и… а вдруг сбылись молитвы его нежной Кэ У? Вдруг вместе с лисою проклятой он найдёт свою лазейку, чтобы скрыться от проклятья мерзкого дракона?

Она совсем уж ещё не отошла, только пятилась, медленно-медленно, притворяясь, что путается в длинных полах многослойной своей одежды. Он ступил к ней решительно, рукою за спину обнял, рванул к себе. И сказал, усмехнувшись дерзко, как в молодости:

– А давай… поиграем со смертью?..

– А ты… – глаза загорелись восторгом её. – Ты готов?

– Да я достаточно уже пожил. Тем более, если я смогу хотя бы немного помочь тебе, – всё-таки взгляд опустил. – Если старик не смущает тебя. Тело это страшное, старое. Жилистое и сморщенное.

Она лицо его обхватила ладонями, нежно:

– Какую женщину смутит такой смелый мужчина? С таким духом сильным?

– Преувеличиваешь! – засмеялся он. Давно уже не смеялся.

– Я восхищаюсь тобою… – и хитро прищурилась. – Глупенький!

– Ну, погоди! – притворно возмутился он. – Мерзавка!

Она, полы одеяний своих двенадцатислойных вдруг подхватив, приподняла – и быстро необычайно кинулась от него в заросли. Он невольно кинулся за нею. За струёю её роскошных длинных волос, бесконечных.

Плыли по лесу её волосы, и аромат её манил его. Да душа его уплывала за ней.

Так оказались у небольшого уютного домика в гуще леса, за цветами обвитою изгородью. Здесь было множество белых вьюнков и нежно-розовых.

– Они как ты! – смеясь, ответил мужчина. – Но странно…

– Что странно? – она нахмурилась.

– Я думал, что дом твой – этот лес.

– А я люблю, как у людей, – всплыла на порог, неуловимо почти шурша одеждою. – Ну, заходи, гость дорогой, – потупилась, потом смеющийся взгляд на него подняла. – Супругом будь. Если осмелишься.

А он, вдохнув шумно, рискнул и переступил порог.

***

Про пару ту странную говорили долгожители и бессмертные долго. Женщины особенно. Ведь интересное сочетание: бессмертный проклятый и проклятая принести смерть. Кто из них умрёт?

Дракону, кстати, рассказали тоже. Но он только отмахнулся. Любимую потерял: то ли поссорился совсем, то ли её кто-то ранил. Ведь… не совсем же? В любом случае, было ему всё равно. Хотя проклятие отказался забрать. Мол, ему всё равно, что с человеком дерзким теперь будет.

***

Минуло семь лет. Одиноко слонялся по свету людей Вэй Юан. По миру земному и миру небесному. В драконьем облике и человеческом: свою возлюбленную он потерял.

А меж тем сын родился у Шамана и его жены. И дочь попозже родилась.

Стала женщина необычайно нежною. Хотя случалось, что снова хитро смотрела ему в глаза, играла снова, да шутила, бегала по лесу с ним или даже с детьми. Смеялась заливисто. Да помолодел как будто её супруг. Любовь к лицу всем. Особенно, взаимная.

***

Говорят, что каждая встреча – начало разлуки. Да многое люди вообще говорят.

Не хотел верить Старый шаман, что однажды его сказка закончится. Не хотел верить, что его первая любовь когда-нибудь закончится. Он ведь наконец-то нашёл её, свою любовь! Такую же ослепительную, как свет солнца. Такую же загадочную и нежную, как звёздный свет. Хосиоби, «Звёздное оби», как пояс из звёзд протянулась на мрачном, тёмном, жёстком полотне его жизни. Мерцание её глаз на заре и в сгущающейся темноте, облако её танцующих волос, когда она кружилась на горе у водопада, струи её волос, стекающие по ней и по нему, когда придвинуты были рядом их изголовья… он обожал каждое мгновение рядом с ней, каждую частичку своей жены!

И нелюди задумчиво смотрели на эту семью. Она была проклята смерть принести своему супругу. Он – быть бессмертным. Какое проклятие победит?.. Или… победит любовь?..

Вэй Юан, расслышавший о сопернике и враге своём, с которым дар один, силу одну разделил на двоих, хмурился долго. Он не хотел, чтоб проклятье его помогло мерзкому человечишке. Тем более, что из-за мерзких людей погибла любимая Вэй Юана. Любовь его первая. Как можно простить любовь счастливую своему врагу?

Часть историй кончается со смертью. Часть историй – со смертью не кончается, лишь замирает на время. Но тем, кто видит одну только нить судьбы, тем, кто не видит дальше одной жизни, сложно это понять и принять.

Но как быть бессмертному, который видит чужое прошлое и будущее, но не способен увидеть своё? Как быть тому, кто, отвечая сухо на сколько-то сотен из тысяч любопытных вопросов, никак не мог ответить на вопрос самому себе? На один единственный вопрос?

– Ты снова обеспокоен чем-то? – нежно и грустно сказала Хосиоби, касаясь рукою нежною его лица.

– Я просто… боюсь, – неожиданно сознался он, на тысячный её вопрос. – Я просто боюсь расстаться с тобою, любимая! – и пылко её вдруг обнял, прижал к себе, пряча лицо в струях её нежных волос, сегодня пахнущих сакурою. Лепестками которой он обсыпал её, смеясь, когда она кружила в новом странном каком-то танце, когда игриво плыли за нею её длинные, пушистые хвосты, изящно уворачиваясь от снега лепестков.

– Разлуки – это часть жизни, – сказала жена, гладя его по седым волосам, длинным, до пояса спадавшим – он, на лисий манер, стал в последний год носить их распущенными.

Да и клан её в этом году наконец-то принял его, человека, как её супруга и своего представителя. Детей-то их приняли ещё года три назад – сёстры её долго капризничали перед своими мужьями, что состояли в Главном совете. Мол, дети – это святое, дети – цветы и плоды родительской жизни, самое лучшие и, кстати, дети ни в чём не виноваты, пошто их заступничества рода лишать?.. Даже если отец их – человек, да ещё и проклят. Даже если мать их проклята.

Но, опасаясь влияния проклятия или гнева врага его дракона, главы клана настояли, чтобы шаман сам вместе с ними настоял, чтобы боги силою клана и силою божественною создали оружие против него. Точнее, кинжал против бессмертного. Всего одного – боги бы большее им не позволили. Они и так-то на мольбы лис страшно ругались. Но… мало ли чего? Вдруг он угрожать станет лисьему клану? Вот как им остановить его? Или врага его? Или, может, они хотели больше, чтобы смерть Хосиоби увидела его? Она была одной из клана того кицунэ, её терять не хотели.

Но, чтобы детей их приняли в клан и опекали – на случай, особенно, если с кем-то из родителей что-то случится – муж Хосиоби согласился участвовать в создании того кинжала, легендарного. А ещё, поскольку был он бессмертным, получил разрешение стать одним из удзигами рода, божеством рода. Хотя и живым. Обычно-то души умерших становились удзигами после своей смерти. И чудесный кинжал был создан. И возросла слава этого клана кицунэ. Бояться стали другие кланы кицунэ и нелюди другие его. И даже боги боялись впредь задевать их. Предпочитали их избегать. На всякий случай. Даже если кинжал может отобрать жизнь только у одного, кому хотелось становиться тем одним?! Но, увы, из клана был кто-то несколько тысячелетий назад, кто жизнь свою провёл очень благородно и достойно – положено было заступничество богов их клану.

Хосиоби поцеловала супруга в губы, крепко, долго, отвлекая от тяжёлых мыслей. Отвлекла надолго.

– Давай просто радоваться тому, что есть, любимый! – сказала она, нежно целуя его в лоб.

– Давай, – потерянно сказал шаман, но в следующий миг, увидев губки её обиженно надутые, сам поцеловал её. Забыв насколько-то про страшные свои мысли.

И сладко, и горько любить, когда с начала любви надвисает над парой корявая, сухая ветвь дерева разлук и смерти. Но, говорят, как они любят, не любит никто. Пока кто-то ругается, привыкая к спокойному течению жизни и изучив уже сколько-то друг друга – эти несчастные впитывают каждое мгновение любви своей и близости.

***

Шёл уже восьмой год его счастливой жизни. Шёл уже восьмой или девятый век его жизни – он точно не считал. Ему больше нравилось считать улыбки на её устах. И рождать бесконечное море поцелуев и ласк.

Подрастал сын их. Милый, смелый мальчик, лицом хорош необычайно. И в танцах восхитительный, как мать его. Дочурка подрастала. Уже получила пару рыбок и сладостей от деревенских детей человеческих, случайно мельком увидевших её. Да письмо от одного аристократа столичного в ссылке, что мельком увидел её, бредущую у реки. Она в задумчивости руками двигала грациозно как в танце. Она, кокетка пятилетняя, письмо ему изящным почерком написала. Он до последних своих дней – года двадцать три в надежде прожил ещё – письмо то бережно хранил и ночью прижимал к своей груди, вспоминая юную красотку, которую видел всего лишь раз в жизни.

***

Раз приснился кошмар ему. Та жизнь давняя, человечья. Когда он ждал, что вот-вот ворвётся в поместье отца возвратившийся Гу Анг. В ту ночь он чётко видел лицо его. Чётко видел лицо отца. И тот день, когда ещё ненавидел брата старшего и наследника настоящего, когда боялся возвращения его.

Но наконец-то увидел он его во сне! Увидел кусочек своего прошлого! Кусочек его родины, оставшейся далеко за морскими глубинами. И плакал, от счастья что ли или от горя.

И долго успокоить его не могли поцелуи и объятия нежные жены.

А на следующий день всё было мирно и тихо. Кружилась в танце малышка. На берегу реки горной, хотя и подальше от людей. В платье, сшитом матерью, белом-белом. Да танцевал, расползаясь по ущелью, кружевной туман, шлейфом обвивая хрупкую, изящную девочку. И мужчина смотрел на дочку свою, от восхищения онемевший. Надо же, бывает красота такая на свете! Ужели он мог сотворить её?.. Вместе с ней… только вместе с ней!

Подул холодный ветер вдруг с моря. Развеял тумана шаль клочьями, одеяние сказочной красоты порвал. Остановилась растерянно малышка. А, нет, растерянно смотрела куда-то вдаль – за его спиной.

Обернулся отец. И остановилось сердце.

Шёл к нему, медленно ступая, его сын, в одежде окровавленный.

– Ты… что с тобой? – подскочил мужчина. – Что… с матерью что с твоей?

Тот ещё не ответил ничего, но уже онемело, заледенело что-то внутри.

– Матушка… – сын остановился потерянно.

– Что?! – отец кинулся к нему. – Что с ней?!

И дочь к ним кинулась, птицею напуганною, забыла хвостик пушистый спрятать свой от волнения и топорщил он напугано подол одеяния её.

– Она… – сын потупился, потом глаза грустные поднял. – Она отдала мне кусок мяса, в ткань шёлковую завёрнутый. И велела отнести человеку. Я… я сам не знаю зачем, – руки отца сжались на его плечах, он выдохнул растерянно: – Я сам не знаю зачем! Матушка была в одеждах нарядных, словно в них на охоту пошла. Но она сказала – и я пошёл. Отнёс.

– К какому человеку? – спросил шаман старый, задрожав.

Он не видел сейчас ничего, как ни хотел, как ни молил небеса.

Где она?.. Что с ней?.. Зачем?..

– Ну, тот… в деревне у края леса, – сын смущённо отвечал. – Помните, юноша молодой? Меня отец его в капкан поймал. А он меня спас, выпустил меня. Приласкал напуганного. Матушка плакала от счастья в тот день, – глаза грустные поднял. – Но я не хотел расстраивать её! Ни её, ни вас! Я… я случайно поймался в тот день. Но я постараюсь больше никогда не попадаться сейчас!

– Не понимаю, – отец вздохнул.

– Ну, у него вроде сын заболел? – наморщилась малышка.

– Вроде очень тяжело, – вспомнил наконец и сын. – О том болтали вороны и тэнгу с нашего леса. Матушка, может, послала ему гостинец.

Потерянно опустился на землю, колени ударив больно, отец его. И душу ударив пребольно.

Человек. Спаситель сына. Он женился уже и сына воспитывал. Сын заболел его. А Хосиоби послала ему кусок мяса. Своего мяса! Она послала ему свою печень, потому что печень кицунэ излечивает от любых болезней.

– Глупый! – дочка догадалась первее его. – О глупый! Что же ты наделал! Это же была мамина печень!

– Что?! – подскочил сын.

– Матушка отдала свою жизнь, чтобы отблагодарить его за твоё спасение! – крикнула дочка, расплакавшись. – Но ты… почему ты нам ничего не сказал?! Ты должен был сразу рассказать нам о ней! А ты… пошёл туда! Что ты за сын?!

И задрожал сын, вдруг осознавший всё. Но он не хотел быть таким! Он просто хотел быть послушным сыном и пошёл туда, матушки просьбу исполняв.

– Где?.. Где она?! – вскочив, метнулся в дом отец.

Но дом его встретил пустой. И жутко холодный.

Метнулся на реку, дальше, где любили сидеть и смотреть на молочную дорогу из звёзд в темноте. Но и там не нашёл её. Остановился, к дару взмолился, к проклятию взмолился своему. Но дар молчал. И новой раною украсило сердце его давнее проклятие разгневанного дракона.

Он не сразу понял. Вспомнил не сразу от ужаса и волнения.

Прибежал на поляну лесную, где первый раз увидел её.

Она лежала неподвижно, сжимая в руке плеть оборванную цветущих вьюнков. В огромной луже крови. И платье её, нежно-розовое, как сакуровый цвет утром, сейчас стало красным как лепестки сливы кислой или колючие цветы роз.

– Ты! – ноги подкосились у него. – Хосиоби! Жена моя! Да что с тобою?!

И, не в силах идти уже, к ней подполз.

И, с опозданием, на поляну вбежали сын и дочь их – по запаху отца пришли. И сжались, обняв друг друга, вцепившись друг в друга в ужасе, мать увидев, лежащую в крови.

Дрогнули веки женщины-лисицы, медленно глаза открыла. Сил не было голову повернуть, но взгляд метнулся вбок, где знакомое дыхание слышалось, так тяжело взволнованное. Он пересел поближе, колени утопив в её подсыхающей крови, руку тонкую сжал обессилевшую.

– Ты… как ты могла?! Почему именно ты?!

– Прости… любимый… – тихое, едва слышное сорвалось с губ её. – Я не могла… спокойно жить… думая, что от меня… что из-за меня… умрёшь ты… – с силами собравшись, всё же подняла вторую руку, коснулась лица любимого – он руку подхватил её, мешая ей упасть. – Пусть лучше я… принесу тебе… смерть свою… – и взгляд застыл её на нём. И силы лишилась поднятая рука.

Её проклятие сильнее вышло драконьего. Проклятие монаха мерзкого вышло сильнее проклятия сына господина реки и дождя! Но, вместе со смертью своей, Хосиоби убила и его. Убила своего супруга.