Kitabı oku: «Бабка Котяжиха»

Yazı tipi:

Дизайнер обложки Мария Дубинина

ISBN 978-5-0059-0207-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Как бабка Котяжиха с ведьмой боролась

На высоких берегах, посреди полей золотых да лугов цветистых, недалёко от тёмного леса, стоит деревня Ильинка. Живут там люди разные – и добрые, и не очень, и приветливые, и угрюмые, и весёлые и тихие, как и везде на белом свете. Да только хороших-то людей всё больше, чем плохих, так уж Богом заведено. И как во всякой деревеньке, случаются в Ильинке той всякие чудные истории, много их, вон, что звёздочек на небосклоне, когда над Ильинкой раскидывает ночь черничное своё покрывало, одну из них я вам сегодня и расскажу.

Почти у самого озера изба стояла, хорошая изба, крепкая. И жила в той избе семья – мать Настасья, отец Яков, да дочка Прасковья, по-деревенски – Парунька, значится, девчонка ладная да гоженькая, коса ниже пояса, глазки голубеньки. Держала семья корову, как без неё в деревне-то? Уж до чего замечательная корова! Ночкой её звали. Молока давала много, густого да жирного. И сливки мать делала из того молока, и сметанку, и творожок, и маслице. И самим вдоволь хватало, и людям на продажу оставалось. Любили они свою кормилицу-матушку, а больше всех Парунька коровушку любила, они с ней и выросли вместе. И гладила-то Парунька Ночку, и чесала, и сенца послаще давала, и пасла её, когда та тёлочкой была махонькой и в стадо ещё не ходила.

И вдруг – беда, как гром среди ясного неба! Захворала Ночка! Невесть какая хворь на животинку напала. Вернулась она вечером из стада, а молока-то и нет, пустое совсем вымя. Ну да ладно бы только это одно, так ведь не то что-то с Ночкой – мычит она страшно, будто стонет, в руки не даётся, хвостом машет, брыкается. Чуть позже видит мать – вроде как вымя набухло, молоко пришло. Решила подоить. Обмыла вымечко, ведро подставила, потянула – и обомлела… Из вымени вместо молока кровь одна идёт. Назавтра Ночку в стадо не погнали, в хлеву оставили. Стоит коровушка сама не своя, и у Паруньки слёзы на глазах – что делать? Чем помочь родненькой кормилице? Об те года врачей звериных ещё и в помине не бывало, да ещё в глуши такой, в глубинке Руси-матушки. День, проходит, второй, третий, всё хуже коровушке. Да тут и осенило семейство, нужно бабку Котяжиху на помощь звать! Уж коли не она, так и никто не поможет.

Бабка Котяжиха, как говаривали деревенские, занималась «всякими делами». Могла и сглаз снять и постылого отворожить, и боль зубную заговорить, и кость вправить, и лихорадку прогнать. Посылает Настасья Паруньку к бабке, та и жила-то через три дома, вовсе недалёко. Пришла бабка Котяжиха, зашла в хлев, к коровке подошла. Погладила по бокам, по головушке, пошептала что-то ей на ушко, а Ночка слушает внимательно, прямо в глаза смотрит и кивает, а после мычать принялась жалобно, протяжно, будто жалуясь да помощи прося.

– Значит вот что, девка, – говорит бабка Котяжиха Паруньке, – Завтра вечером, как пастух стадо в деревню погонит, бери ты два ведра, да ступай на озеро. В ту сторону с пустыми вёдрами пойдёшь, а обратно с полными, да смотри, кто к тебе первый подойдёт, чтобы ни слова, ни пол-слова ты с этим встречным не обмолвилась! А будет это обязательно женщина. Станет она тебя и уговаривать, и расспрашивать – ты молчи. Хоть бить начнёт, иди себе к дому и молчи, воду неси.

– Что делать? – говорит мать, как ушла Котяжиха, – Надо, Парунька, спасать кормилицу. Сделаем, как бабка велит, а там видно будет.

На том и порешили.

На следующий день к вечеру пришла к ним бабка Котяжиха. Взяла Парунька вёдра да коромысло и отправилась к озеру за водой. Идёт она и дивится – на улице ни души. А ведь время вечернее, бойкое, сейчас хозяева выходят пастуху навстречу, стадо встречают, да и когда в деревне тихо бывает? Целый день то ребятишки бегают, то взрослые по делам хлопочут, а тут – тишина и никого вовсе нет. Набрала Парунька воды и повернула к дому. Вдруг, откуда ни возьмись, словно чёрт из табакерки, выскакивает из-за угла соседка их ближняя. Подлетела к Паруньке и ну вокруг виться, ну приговаривать:

– Парунька, а куда ты ходила?

– Парунька, а где ты была?

– Парунька, а вы что, стирать под ночь собрались? Для чего воду несёшь?

Идёт Парунька, молчит, помнит она наказ бабки Котяжихи, зубы только крепче стиснула, чтобы не сболтнуть ненароком слово какое, да пальцы на коромысле сжала добела. А соседка не унимается:

– Парунька, да дай хоть вёдра подсоблю донести, ведь тяжело тебе! Парунька то, Парунька сё…

Но вот и изба родимая, толкнула Парунька калитку ногой, а соседка змеёй вертанулась, да вперёд проскочила. А тут в избе дверь распахнулась и выходит на крыльцо бабка Котяжиха. В руках у ей нож большой.

– Не наш нож, – отчего-то подумалось Паруньке.

Подняла бабка Котяжиха руку, да махнула ножом крест-накрест перед соседкой, та и застыла столбом, не может дальше-то идти. А Парунька бегом с вёдрами в хлев, бабка Котяжиха за нею, да отцу Якову и матери Настасье и наказывает:

– Идите в избу, да глядите, кто стучать будет, никому не отпирать! Хоть дверь будут вышибать, молчите.

Стала бабка Котяжиха той водой коровушку обмывать. Обмывает, а сама приговаривает что-то, шепчет, гладит Ночку. А та смирно стоит, понимает, что ей помочь хотят. А Парунька ног не чует, в глазах замельтешило, голову повело, задрожала она, что осиновый лист на ветру, всё поплыло перед ей, мочи нет.

И чем больше бабка читала, тем сильнее соседка в дверь колотила. Тарабанит кулаками да кричит:

– Настасья, открой! Да что там у вас случилось?

– Парунька, отвори дверь!

То в дверь хлева застучит, то в стену, то снова к избе кинется, да только никто ей не отворил. А Ночка-то ожила, повеселела, замычала радостно, хвостом захлопала, притопывает и будто улыбается, полегчало ей, по всему видать.

Подошла тут бабка Котяжиха к Паруньке, в лицо глянула, дунула, пошептала, да и окатила с головы до пят той водой, что в ведре ещё оставалась. Как гора с плеч Паруньки упала, так легко стало да весело, с той водой вся зараза-то с неё слилась, видишь. Тут вмиг и соседка пропала, стихли все стуки, тишина кругом наступила. Вышли бабка Котяжиха с Парунькой из хлева, а на дворе уж сумерки, месяц рогатый с неба глядит, звёздный шатёр раскинулся. Наутро подоила Настасья коровушку, молока много, как и прежде! Не нарадуется семья. Погнали Ночку в стадо. Стала она на луга ходить, молочко приносить.

День-другой прошёл, слух по деревне разлетелся, что та самая соседка захворала. Так захворала, что слегла в постель. А бабка Котяжиха Настасье и говорит:

– Не вздумай навещать идти, иначе всё вернётся, да хуже прежнего, тогда уж и я ничем помочь не сумею.

Спустя неделю собрала Настасья в корзину яичек да молочка крынку, сметанки, да маслица и отправляет Паруньку к бабке Котяжихе:

– Ступай, дочка, отнеси бабушке угощенье за нашу Ночку.

Пришла Парунька к бабке, та по дому хлопочет, обрадовалась её приходу, чай пить усадила, разговор завела о том, да о сём. Тут Парунька и осмелела, да и спрашивает бабку Котяжиху:

– Бабуся, а что это было тогда?

Глянула на неё бабка с улыбкой и отвечает:

– Дак та соседка и сделала вам на коровку-то, али не поняла? Оттого и сама теперь хворает, что назад я ей колдовство её вернула. Ну да ничего, поболеет малость и поправится, на пользу ей наука будет, поделом. Завидовала она вам, вот что. А вот тебе, Парунька, ой как плохо было бы, коли не послушала бы ты меня тогда – заговорила бы с ней или дверь открыла. Коли корова бы не сгинула, так ты бы, Парунька, сама умерла, вот как. Но ты молодец, справилась, хвалю тебя!

***

Вот до чего зависть-то людская доводит… И брат на брата идёт, и сосед на соседа. Зависть она глаза застилает, сердце омрачает, лукавого тешит, радость тому, когда люди эдак-то живут, не по-Божески. Да только горе завистникам, ибо они соделывают себя чуждыми благости Божией.

Чудо на богомолье

А расскажу я вам сегодня, мои хорошие, как дед Яков из Ильинки на богомолье ходил.

Ну, это сейчас он, положим, дед. А в те времена, про которые я речь поведу, был он совсем молодым парнишечкой, не женатым даже. Было Якову годов семнадцать, когда собрался он с другими богомольцами в город Киев, в Киево-Печерскую лавру, святым мощам поклониться, со старцами побеседовать, коли Бог даст, да и просто исполнить давнюю свою мечту. Мальчонкой ещё, глядя на проходивших через их деревню странников с котомками, останавливающихся, бывало, в их избе на ночлег, решил он, что во что бы то ни стало сходит и он однажды в Киев ко святым местам. И вот наступил такой день, снарядился Яков в путь. А долго ли оно? Как бабушка его старенькая говорит:

– Нищему одеться – только подпоясаться.

Лапти обул, рубаху чистую с собою завернул, это чтобы, значится, на святой-то земле переодеться, в котомку заплечную каравай положил, матушкой испеченный, луковицу, да несколько картофелин. От маменьки с тятенькой благословение получил в путь-дорогу, да и подбился к идущим мимо паломникам. Так и пошли.

Ладно. День идут, другой, путь неблизкой, почти три тыщи вёрст. Да всё пешком. Обычай такой благочестивый, чтоб всю дорогу своими ноженьками пройти, вот как. Только уж хворым да старикам послабление было, где на подвозе, где и попутчики понесут…

С Яковом вместе семеро человек шло, трое мужиков, двое баб, да двое ребятишек, мальчишек лет десяти. Яков восьмой. Шли неспешно, день с молитвы начинали, завтракали, чем Бог пошлёт – сухариком ли с водой из ручья, яичком ли, коли кто подаст, хлебом с луковичкой. Затем снаряжались в путь, мимо лесов да деревень, мимо озёр да полей, мимо лугов да перелесков… А чтобы идти веселее было, песни поют да псалмы. А мальчонки-то оба на дудочке ещё умеют, подыгрывают. Ноги сами бегут. Где дождичек настигнет, под деревьями обождут, где жарко невмоготу станет – в речке искупнутся, а время скорёхонько катится, ровно колесо – день да ночь, сутки прочь. Идут наши страннички. Вечером старались поближе к жилью человеческому прибиться, до села какого али до деревни добраться, возле людей не так боязно, как в лесу, в те времена разбойники на дорогах орудовали. Коли попадёшься им, последнее снимут. У голого да нищего и то найдут, что забрать. Ничем не брезговали. Потому и старались паломники хоть под забором, да всё ж таки не на дороге ночевать. Встречались и добрые хозяева, кто на ночлег пускали в избу, не брезговали путниками. В то время странников привечали, ведь за ними ангелы шли.

А как хорошо-то идти по Руси-матушке! Дорога так и стелется, будто все святые тебе помогают в деле благом, по краям от дороги луга разноцветные стелются, что одеяло лоскутное, птицы поют-заливаются, славят Божий мир, в траве кузнечики стрекочут, дух стоит пряный, мёдом липовым разливается, там вон – поле пшеничное золотом под ветром волнуется-колышется, вдалеке река разлилась полноводная, широкая, свежестью веет от неё и прохладой, блики солнечные на волнах играют, а вон там, под пригорком – деревенька очередная, выплывают избы из утреннего тумана, или полуденного жара, или заката розового, и как картинки лубочные мелькает, кружится перед глазами жизнь люда простого многострадального… Идут наши богомольцы… Дальше и дальше… Мимо храма Божьего идут, остановятся, в земном поклоне головы приклонят, где и на службу зайдут, исповедаются да причастятся, а тогда и вовсе крылья за спиной вырастают, и ещё слаще путь и невзгоды земные, как услада на пути к главной награде – к миру душевному, ко Господу.

В ту ночь остановились Яков с попутчиками в одном постоялом дворе, хозяева пустили за копеечку, мол, много не возьмём. Ну, согласились богомольцы. Ночь пришла, уснули все сном крепким, безмятежным. И Яков уснул. И снится ему вдруг женщина прекрасная, в чудесном голубом одеянии, платье на ней длинное, небесного цвета, а сверху вроде как плаща какого, голова капюшоном прикрыта. Расшита одежда её каменьями драгоценными, и блестят они так, что глазам больно. Подходит та женщина к Якову и рукой машет, мол, идём, идём со мной! А Яков смутился, думает:

– Да куда же мне идти-то с такой богатой царицей? Верно не меня она зовёт.

А женщина не унимается, машет настойчиво Якову рукой, зовёт за собой и дальше показывает, вроде как вдаль куда-то. Ничего Яков не поймёт, что она от него хочет? Может подсобить чего надобно? Тут женщина ближе подошла, да как махнёт рукой перед самым лицом Якова, да так нетерпеливо, что он проснулся. Проснулся, сел на лавке и думает:

– Что это было? То ли сон, то ли явь? Чудо какое-то.

Одно понятно – знак это был.

– Уходить отсюда надо! – осенило его неожиданно.

Принялся он попутчиков своих тормошить, те не поймут ничего, самый сладкий сон перед рассветом, а сейчас как раз за окном только-только зорька алая стала заниматься, на востоке полоска неба заалела, ветерок утренний чуть подул. Трудно людям ото сна отойти, ведь устали они за предыдущий-то день.

– Что случилось? – спрашивают они Якова, не поймут ничего спросонья, – Зачем нам так рано вставать, ведь ещё поспать можно.

А Яков на своём стоит – уходить надо отсюда и поскорее. Торопит их. А вид у него как есть блаженный сделался, людям аж не по себе стало, с вечера парень как парень был, а сейчас глаза горят, как у лихорадочного. Что ты станешь делать! Ну, пойдём, коли так. Да надо хоть хозяв-то поблагодарить за постой.

– Нет! – отвечает Яков, – Быстрее уходить надо, никому не сказывайтесь.

А про женщину ту, что из сна, молчит.

Вышли потихоньку со двора, Яков за собой всех ведёт. Отошли уж далече, двор тот постоялой за поворотом остался, и тут слышат – топот. Кони скачут вдалеке. Огляделся Яков по сторонам, видит – мостик впереди деревянный, под мостом речушка протекает, а по берегам её заросли ивовые.

– Давайте под мост, родные! – торопит Яков странников.

Только под тот мост-то засели, как выскочили из-за поворота трое всадников на конях быстрых. Туда-сюда метнулись, и встали на мосту. А там дорога, надобно сказать, надвое разделялась – одна шла через мостик в лес, другая в чистое поле, степь даже.

– Не могли они в степь далеко уйти, увидели бы мы! – говорит один другим, – А там не видать никого.

– Значит лесом пошли, – отвечает ему второй.

– Поехали туда, авось нагоним! – отозвался третий.

Ну, и ускакали они в лес, а путники наши так и остались под мостком сидеть, ни живы-ни мертвы со страху, теперь уж поняли они, что дело тут нечисто. Молчат, и ждут только, чем дело кончится. Спустя какое-то время вернулись всадники, снова встали на мосту и давай балакать:

– Да куда ж они подевались-то? – злится один.

– Как сквозь землю провалились, – рычит второй.

– Видать, ничего мы с них не поимеем, – сплюнул наземь третий, – А у того, что с бородой, видел я, денежки-то были при себе, в портке замотаны. Э-ех, упустили! Ну, что будешь делать, ворочаем домой.

Сказали так, и ускакали назад, только пыль подняли. А богомольцы наши так и сидели под мостом, покуда окончательно не рассвело, да народ мимо не потянулся. Тогда только и решились они выйти из своего укрытия, да путь продолжить.

– И как только ты, Яков, беду почуял? – спрашивают.

А Яков снова про женщину молчит.

К вечеру следующего дня дошли они до небольшой деревеньки, тут пустила их на ночлег бабушка одна, что на краю деревни жила в небольшой избушке. Накормила она путников, да спать уложила, а перед сном разговор завели в сумерках – откуда идут, да куда путь держат. Вот и спрашивает их та бабушка:

– А где вы, миленькие, вчерашню-то ночь ночевали?

– Так вот, бабушка, – отвечают, – На том-то постоялом дворе, незадорого нас пустили, за копеечку.

Как услыхала старушка те слова, так руками всплеснула:

– Родненькие мои, да как вы оттудась живые-то ушли?

– А что там, бабонька?

– Дак ить там разбойники орудуют, берут хозява те постояльцев на постой, да высматривают, что у их есть доброго с собой – деньги ли, одёжа ли, ишшо ли кака ценность, а ночью, как постояльцы уснут, нападают на двор разбойники и убивают всех. Да только разбойники те не случайные, это сродственники хозяев. Так они по сговору дела тёмные делают. А несчастных людей опосля находят то в лесу, то в реке, то в логу, то ещё где и без голов.

А Яков опять молчит про женщину в голубом…

***

Вот и остались позади почти три тыщи вёрст. Когда до Киева уж совсем недалече осталось, решили до конца дойти без ночлежек, и вот на рассвете показались на горизонте золотые маковки церквей, дома белокаменные, площади широкие, град великий. Дошли богомольцы! Переоделись в чистые рубахи, да умылись в роднике, и пошли в долгожданный Киев.

А лишь только добрались, да в храм первый вошли, и увидел Яков ЕЁ… Прямо напротив входа икона во весь рост, а на ней Пресвятая Царица Небесная, Богородица, в том самом голубом одеянии, в котором она Якову являлась. Упал тут Яков на колени, заливаясь слезами, и поведал всё своим спутникам, и те тоже диву дались и возрадовались, вознесли хвалу Господу и Матери Его Пречистой, и всем святым за чудесное своё спасение. Слава Богу за всё! Ходят по земле богомольцы и благословенны они, ибо сам Христос посреди них.

– Ты куда идёшь, скажи мне,

Странник, с посохом в руке?

– Дивной милостью Господней

К лучшей я иду стране.

Через горы и долины,

Через степи и поля,

Чрез леса и чрез равнины

Я иду домой, друзья.

– Странник, в чём твоя надежда

Во стране твоей родной?

– Белоснежная одежда

И венец весь золотой;

Там источники живые

И небесные цветы,

Я иду за Иисусом

Через жгучие пески.

– Страх и ужас не знакомы

Разве на пути тебе?

– Ах, Господни легионы

Охранят меня везде!

Иисус Христос со мною,

Он направит Сам меня

Неуклонною тропою

Прямо, прямо в небеса.

– Так возьми ж меня с собою,

Где чудесная страна.

– Да, мой друг, пойдём со мною,

Вот тебе моя рука.

Недалёко уж родная

И желанная страна.

Вера чистая, живая

Нас введёт с тобой туда.

Приворот

Вот уж вечер за окном, месяц ясный светит в дом, значит наступило время вечерней сказки. А в деревне Ильинке их много водится. И сегодня расскажу я вам о том, как бабка Котяжиха помогла мужа вернуть. А началось всё так…

Жили в Ильинке две подружки, Дуняша и Мария. Были они неразлучны с самого детства, и была их дружба такая, что все их за родных сестёр считали. Всюду-то они вместе были, то на озере лягушек ловят, то на речке купаются, то куколок из кукурузных початков мастерят – обернут початочек тряпицей цветной, баской, а волосики наружу выправят, вот и куколка готова. Зимой на саночках вместе катаются, да снежных баб лепят. Весной запруду строят, да из щепочек лодочки мастерят. Дуняшка та побойчее была, а Марийка поспокойнее. Если только мальчишки вдруг Марийку обидят, Дуняшка тут как тут – налетит, тумаков надаёт, мальчишки врассыпную от неё, только пятки сверкают! Боевая девка была Дуняшка, огонь прямо. А Мария та тихая была да задумчивая, сядет у озера на бережку, песню длинную, душевную затянет, а то просто сидит, на воду глядит и думает о чём-то своём, мечтает. Как в лес придут, Дуняшка, не успеешь оглянуться, уж полную корзинку ягод да грибов наберёт, а Марийка сначала все цветочки перенюхает, все травинки переберёт, каждую букашку приметит, каждую пташку послушает. А места-то в Ильинке красивые! Поля бескрайние, луга разноцветные, леса дремучие, поляны душистые, речка певучая, небо высокое, живи да радуйся!

Так и росли девчатки, зима сменяла осень, а лето весну, пролетело времечко, заневестились Дуняшка с Марийкой, выросли. Красавицами стали, глаз не отвести. Дуняшка кучерявая, тёмненькая, глазищи как изумруды, зелёны, у-ух! Как взглянет, так сердце ёкает. А Марийка светленькая, коса длинная, глаза голубеньки, как небушко. Песню запоёт – заслушаешься. Женихи к ним посватались. И вот сыграли подружки две свадьбы в один день. Вся деревня дивилась их дружбе – и росли-то как сёстры и даже замуж вышли в один день! Вот и жизнь пошла семейная, хлопоты да заботы. Мужья обоим хорошие достались, работящие парни, крепкие, ладные, и руки откуда надо растут, и умом Бог не обидел. Да вот только по разному судьба сложилась у девчат. У Марийки две доченьки-близняшки родились, беленькие, голубоглазенькие, словно два солнышка. Все в мать пошли. Муж Марийкин так и называл их всех троих – солнышки мои. А вот у Дуняшки никак с ребёночком-то не получалось. Уже и муж стал косо на неё поглядывать, серчать вроде как. А что Дуняшка может сказать, молчит да плачет. Думала она, думала, да и решила пойти… А куда, как думаете? Правильно, к бабке Котяжихе. Она много чего знает, непременно поможет. Так и сделала Дуняшка. Вечерком, как смеркаться стало за окном, собралась, да пошла огородами, чтоб никто не видел и вопросов не задавал, к бабке Котяжихе.

Пришла и рассказывает той, так, мол, и так, детей у нас нет и никак не получается, а хочется деток, очень хочется! Что делать? Как быть? Расплакалась от беды своей горько, нету сил в себе боль держать. Выслушала бабка Котяжиха её внимательно да и говорит:

– Помогу я тебе, девка, будут у тебя дети. Как полнолунье наступит, приходи ты ко мне в вечор, да так, чтобы ни одна живая душа тебя не увидела, и мужу ничего не сказывай. Сила материнства она тайны требует.

Вот и созрела луна, повисла на небе тяжёлым оранжевым шаром, полная, брюхатая. Окольными путями прокралась Дуняшка к бабке Котяжихе. И дала ей та пузырёк с настойкой, да и сказала:

– Пить будешь эту настойку по капелькам десять ночей подряд и с мужем спать каждую ночь. Ну, а там увидишь, что будет.

Ушла Дуняшка от бабки Котяжихи с надеждой, сжимая крепко заветную скляночку под складками шали.

Прошло время, всё делала Дуняшка, как ей бабка наказывала, и настой пила, и с мужем каждую ночь ложилась. И в один день почувствовала она, что изменилось всё кругом – и чай иначе пахнет, и молоко, которое она так любила, неприятно ей сделалось вдруг, и от борща её воротит. Пришла она как-то к подруженьке своей Марийке вечерять, а та из сенцев капустку принесла квашеную, сочную, хрустящую, да с клюковкой алой. Ох, и набросилась Дуняшка на эту капусту, ест да нахваливает. А Марийка следит за ней с улыбкой, ничего не говорит, а после уж и сказала:

– Не тяжёлая ли ты, Дуняшка?

Удивилась Дуняшка, глаза на подружку вытаращила, рот раскрыла:

– Да ну, Марийка?

А сама задумалась, поди, правда? Хотела было на радостях поделиться с подружкой тайной-то своей, да вспомнила наказ бабки Котяжихи, чтоб язык за зубами держала, и смолчала. Поспешила Дуняшка домой, скинула шубейку и валенки, подбежала к зеркалу, глянула на себя – глаза светятся, лицо сияет какой-то особой красотой, тихой и вместе с тем величественной! Ой, неужто и вправду сбылось желание её заветное? Но решила Дуняшка пока обождать и никому не сказывать, дождаться тех женских дней, о которых говорить при людях негоже.

День пождёт, другой, третий, а как неделя прошла, поняла Дуняшка – всё! Получилось, понесла она. Как срок подошёл родила Дуняшка доченьку, хорошенькую, гоженькую, вылитая мать – кудряшки вьются чёрные, глазки глядят зелёненькие. Не нарадуются они с мужем на свою кровиночку долгожданную, души в ней не чают. Стали доченьку растить, в любви да счастье жить.

Вот наступила зима холодная, вьюжная. Закончились у них дрова. И поехал Дуняшкин муж в лес. Ждёт-пождёт Дуняшка, нет мужа, вот уж и стемнело за окном, метель поднялась, а его всё нет. Тревожно у неё на сердце, тоска обуяла, чует она, что-то случилось с ним. Уж она и у калитки постояла, и за околицу сбегала – нет мужа. Ночь прошла, Дуняшка и глаз не сомкнула. Лишь только рассвело, побежала она к Марийке.

– Марийка, помоги! Муж мой пропал, попроси своего, чтобы лошадь запряг, да в лес меня свёз, беда, видать, случилась с моим-то!

А надо сказать, что в лес все одной дорогой ездили, плутать негде было. Вот и поехали они все вместе Дуняшкиного мужа искать, Марийка тоже подружку не бросила, в сани прыгнула. Не успели они ещё и до леса доехать, как видят – стоят их сани у дороги, лошади нет, и мужа нет, лишь тулуп разодранный на снегу валяется, да кровь повсюду. Муж Марийкин велел женщинам в санях оставаться, с места не сходить, а сам в лес пошёл, куда следы уводили. И увидел он там страшную картину… Напали на лошадь волки и разодрали и её, и Дуняшкиного мужа, одни кости остались от них. Эти кости и похоронили…

Как пережила это Дуняшка никому не ведомо, и врагу такого не пожелаешь, выла и кричала, и волосы на себе рвала, и оземь билась. Осталась она одна с маленькой доченькой. Марийка про свою подруженьку не забывала, жалела её, голубила, каждый день навещала, к себе в гости зазывала, доченьку её, как родную любила. Так и стали они жить рука об руку.

В один из дней почувствовала Марийка, что происходит с ней что-то, а спустя недолгое время и поняла – отяжелела она, понесла. Вот радость-то какая! Муж-то её о сыне уж давно мечтал, доченьки подросли, помощницами стали матери, вот бы ещё сыночка им Бог послал. Вот встретила Марийка вечером мужа с работы, накормила-напоила, а как спать легли и спрашивает его:

– А что ты думаешь, если бы у нас сыночек родился?

– Я бы счастлив был! – отвечает муж

Призналась тут Марийка в своей тайне. Уж как муж-то обрадовался, только колесом по избе не ходил, так и светился от счастья, обнимает свою любимую, целует, милует.

Встали утром, Марийка принялась по хозяйству хлопотать, а муж на работу отправился. Идёт он по улице и видит, Дуняшка стоит у своей калитки и плачет горько. Подошёл он к ней, спрашивает:

– Что ты, Дунечка, плачешь так, убиваешься?

А она ему и отвечает:

– А то не знаешь ты про горе моё…

А опосля и попросила:

– Не помог бы ты мне? Работа по дому мужская накопилась, а мне не под силу. Наколю я дров на разок протопиться, а больше и не могу. И крыша вон под снегом просела. Поди, не обидится Марийка?

– Да что обижаться? – отвечает Марийкин муж, – Зайду, конечно, вечером, помогу тебе.

Пришёл он вечером и видит, плохо всё у Дуняшки, без мужской руки всё не так – тут лавка сломана, там забор упал, у шкафа дверца провисла, дрова, которые мужики из лесу привезли, неколотые лежат… Поработал он, сколько мог, да и домой собрался. А Дуняшка зовёт его:

– Пойдём, я на стол собрала, борща наварила.

– Да некогда мне, домой надо, – отвечает Марийкин муж.

– Да я надолго тебя не задержу, – уговаривает Дуняшка, – Мне ведь отблагодарить тебя хочется.

Остался Марийкин муж поужинать, борщ у Дуняшки и вправду отменный, а она ещё и самогону своего налила стопочку, подаёт ему. Выпил Марийкин муж, поел, поговорили они за жизнь, покалякали, да отправился он домой. Он-то ушёл, а вот Дуняшкина душа заныла, глядит она ему вслед и думает:

– Вот отчего всё в жизни так? Почему Марийке всё, а ей, Дуне, ничего? Вот у Марийки и муж жив-здоров рядом, и родители помогают, и доченьки две, и сама она вся такая ладная да красивая, а у неё, у Дуняши и мужа нет, похоронила, и мать о прошлом годе зимой под лёд ушла, когда бельё на речке полоскала, сиротой её оставила. Тяжёлые думы обуяли Дуняшку. Ночь не спит, две не спит, три не спит… И задумала она нечистое.

Прошло несколько дней, зовёт она снова мужа Марийкиного к себе:

– Загляни ко мне, пожалуйста, помоги ещё немного, кадки надо в подполе передвинуть, дров поколоть.

Ну, он и пошёл без задней мысли. Сделал снова дела, а Дуняша его к столу зовёт. Огурчиков достала, картошечки сварила, стопочку налила. Выпил Марийкин муж, сидит, смотрит на Дуняшку и думает:

– И как это я раньше-то не замечал, какая Дуняша красивая? Глаз не отвести, всем девка взяла, и статная, и высокая, и всё-то при ней.

Поговорили они снова, посидели, но пошёл он всё таки домой. Пришёл, а там Марийка с доченьками, встречают его, ластятся. У Марийки и животик уже округлился, сыночек там бьётся, растёт день ото дня. Легли спать. А Марийкиному мужу не спится. Лежит он, и Дуняшка у него из головы нейдёт. Утром встал он, голова у него дурная, мысли путаются, дела из рук валятся. Марийка хлопотать принялась, ничего не замечает. Только с этого вечера стала она понимать, что с мужем её неладное творится. И случилось так, что в одну из ночей муж Марийкин домой ночевать не пришёл…

Страх какой обуял Марийку, что и слов нет. Сколько дум она передумала. И туда, и сюда по деревне пробежалась, нет его нигде. По людям идти искать неудобно, разговоры пойдут нехорошие. Так и просидела всю ночь Марийка у окна, прождала. А наутро явился муж. Вошёл в избу и встал перед ней столбом:

– Ухожу я от тебя, Марийка.

Так и ахнула Марийка, за живот схватилась, присела на лавку:

– Как же так? – спрашивает, – Ведь семья у нас, сыночек скоро народится.

– Детей я не оставлю, помогать стану. А ты, Марийка, живи как знаешь.

– Да куда же ты уходишь-то?

– К Дуняше, – отвечает.

Марийка белугой выла, девчонки перепугались, утешают мать, водой отпаивают. Насилу успокоили. Не спала эту ночь Марийка. А наутро подкараулила она, пока муж её от Дуняши на работу уйдёт, и пошла к Дуняшке.

– Что ж ты делаешь-то, Дуняша? – говорит она ей, – Что ж ты мужа моего из семьи уводишь?

А Дуняшка сидит на лавке, да усмехается, ни капли раскаяния, ни грамма сожаления нет у неё.

– А что же, всё счастье тебе только? – отвечает она Марийке, – Я тоже может счастья хочу?

– Так найди счастье-то своё, зачем чужое счастье сманиваешь?

– А что мне искать, когда вот он, рядом? Хороший да красивый, ласковый да работящий.

Упала Марийка перед ней на колени.

– Проси, – говорит, – Что хочешь, только мужа отпусти. Я за ним по снегу босиком пойду, в огонь, и в воду, люблю я его!

Но не было жалости у Дуняшки, лишь посмеялась она в ответ.

Марийка ей и денег предлагала, и серёжки тятенькой дарёные, и крестик золотой, нет, ничего не надо Дуняшке.

Ушла Марийка домой. И задумала она страшное. Приходит она к бабке Котяжихе и говорит:

– Дай мне, бабушка, отвар такой, чтобы ребёночка скинуть.

Ох, как глянула на неё бабка Котяжиха, глазами сверкнула:

– Да ты что удумала, девка? – отвечает она Марийке, – Душу свою погубить захотела?

Бабка Котяжиха хоть и была ведьмачкой, да тоже разбиралась какими делами заниматься, а какими нет, не желала она за просто так душу-то дьяволу отдавать. Спрашивать она стала у Марийки, что случилось с ней, отчего грех такой решила она на душу взять. Та и поведала ей со слезами обо всём.

– О-о, – отвечает бабка Котяжиха, – Знаю я, милая, кто это сделал. Погоди, разберусь я ещё с нею, придёт её время. А тебе, Марийка, я помогу. Не реви.

И научила она её, что нужно сделать.

– Как луна на убыль пойдёт, поезжай, – говорит, – В город. Найди там место, где три храма треугольник образуют промеж собою, есть там такое место, там-то и там-то. Вот ты встань там, посредине, да слова повтори, а какие – я тебе на ушко шепну. А после того зайди во все три храма, да сорокоуст подай о здравии Евдокии. А после домой возвращайся. И все сорок дней, пока о Дуняше молиться станут, ты к ним не ходи, и ничего плохого не думай, жди. А потом и увидишь что будет.