Kitabı oku: «Рябины красной кисть, или Деревенские истории», sayfa 2
Самоделкин
Осеннее утро пробивалось сквозь густую холодную ночь. На вчерашних лужах за ночь образовалась прозрачная наледь. Над озером стояла мутная хмарь. Деревня просыпалась недружно. Кое-где их печных труб пробирался густой, набиравший обороты, дым.
Петр Павлович, стоя на крыльце в одной фланелевой рубахе, курил самосад. Взгляд его когда-то веселых, немного хитроватых с влажным блеском глаз, был слегка рассеянным и пасмурным. По горчичному налету на глазах и серым впадинам под ними видно было, что печника что-то точит изнутри.
Его «старуха Зина» с утра вышла во двор доить Зорьку, а он не мог один находиться в доме. Старик уже давно не спал. Слышал, хозяйка затопляла печь. Когда разгорелись, потрескивая, дрова, подумал, что даже дымком не потянуло, значит, хорошо прочистил колодцы. «Надо бы принести осиновых полешек, – отметил хозяин про себя. – Береза-то быстро закоптит да засажит все. Кто будет чистить-то потом…»
После поездки в город Бийск начал Петр Павлович угасать. Стал чаще кашлять, но курить самосад, мелко нарубленный в самодельной мини-дробилке, не бросал. Дядя Петя (мало кто в деревне знал его как Петра Павловича) не признавал никаких папирос или сигарет: всю свою сознательную жизнь он курил только выращенный своей рукой табак, для обработки которого смастерил специальную дробилочку из старой мясорубки. В его доме было мало предметов-гостей: почти все жестяные, алюминиевые, кованые и прочие предметы домашнего обихода он ловко ладил сам. За умелые золотые руки его прозвали «Самоделкиным». Далеко за пределами Цаплинского района славилось его доброе имя: кому компрессор починить, кому подварить какую-либо деталь, кому ведро из жести загнуть, кому – ванну, а кому и умывальник. Вся деревня пользовалась его услугами и подпитывалась его щедрой добротой и неутомимой энергией.
Но больше всего знали дядю Петю как умелого печника. Лучшего мастера в округе было не найти. Печку сложить – было излюбленным делом мастера, электрика по специальности. Голландку смастерить или настоящую шикарную красавицу-печь русскую выложить – все было по силам дяде Пете. В это дело он вкладывал умение, мастерство и широкую, необъятную душу. «Печка она как дитя, заботу любит, -говаривал за работой печник. – Вари, пеки, вещи суши, а озябнешь, так не то что согреет – от хвори избавит. Любую твою прихоть исполнит. Знай, заботься только вовремя о ней».
Неспешно, кирпичик за кирпичиком ложилась кладочка, мастерочком затирался раствор глины с песочком, все щедро сдабривалось уместными шутками, приговорками, а порой и песнями, замешанными на доброте и опыте мастера. Широкие мужские руки с огрубевшей и потрескавшейся кожей работали тонко и аккуратно. После работы, закусывая хозяйскими угощениями, любовался печник на свое детище, и искорка загоралась в глазах, как много-много лет назад, когда двенадцатилетним мальчишкой пришел он работать на льнозавод и получил свой первый заработанный пай. Радость и гордость вплелись в единый клубок счастья и подгоняли подростка домой, уверенно неся своей семье душистый хлебушек и овальные картофелины – первую оплату за свои труды. Широкая улыбка, словно юркая ласточка, пролетела по загорелому скуластому лицу Пети: он накормил семью, оставшуюся без отца. Война выдернула многих кормильцев тогда из родных гнезд.
Так вот и закрутилась его жизнь, полная забот и хлопот. Обслуживал льнозавод один, а потом и подработку начал брать, и постепенно окреп на ногах. Женился, вырастил сына, да только уехал сын в соседнее перспективное село, и остались старики одни. Заботу и ласку переносил дядя Петя на чужих ребятишек, которые окружали его в домах, в которых он выкладывал печи. Однажды в июле ему довелось складывать русскую печь у знакомых в соседней деревне. В семье подрастал мальчонка лет пяти. Он так и кружил возле «дедушки», и бесполезно было матери над ним строжиться. Прятал печник довольную улыбку в усы, а по выцветшим, но светящимся внутренним светом глазам было видно, что нравится ему этот неугомонный помощник. А помощник был настоящим подмастерьем: руки по локоть в глине с песком, на веснушчатом лице крапинки жидкой глины распределились так, что их нельзя было отличить от родных, а на рыжей курчавой головке местами отсвечивала кирпичная пыль. За ужином мальчик с упоением слушал рассказы печника о теплой жизни избы, в которой стоит русская печь, о дружных семьях, которых она осчастливила, и наблюдал, как «дедушка» кушает сочную дыню, обильно посыпая ее сахаром.
С печником простились, а дыня с сахаром стала любимым лакомством рыжего мальчишки, который уже на следующее утро требовал себе дыньку, как у «дедушки Печкина». А «дедушка Печкин», засыпая на своей постели, вспоминал лицо мальчика и довольно улыбаясь, приговаривал: «Экой чертенок конопатый, точно солнышка сынок!»
В конце лета соорудил Самоделкин мельницу рядом с домом, и заработали жернова на полную мощь. Стали муку молоть да хлебушек печь. Посадит баба Зина хлеб в русскую печь, и кисловато-сладкий аромат поджаренной корочки разносится по всему двору.
Много гостей встречал низенький домик со светлыми окнами, похожий на маленького доброго дедушку. Со всех сторон бревенчатую избу освещало солнце. А сегодня оно не взошло.
«Ты пошто раздемши-то, Петь», – разводит руками хозяйка, возвращавшаяся с подойником из сарая. «Не шуми, мать, – негромко вступает в разговор Петр Павлович. – Ты вот что…Валерке позвони». Баба Зина, едва скрывая дрожь в руках, идет цедить молоко. Она кивает в ответ и пытается отвести взгляд. Холодно, морозно в воздухе. По всем приметам дождя быть не должно.
Войдя в дом, хозяин сел у печи. «Звони, мать, – неторопливо повторяет он жене. – Пусть придет, как освободится».
В разговоре с Валеркой, закадычным другом, старик обронил фразу: «Два дня мне жить осталось…»
Солнце так и не взглянуло на деревню. К вечеру пошел дождь. Через два дня дождь стоял стеной: природа плакала. Плакала и деревня.
