Kitabı oku: «Белая лилия», sayfa 3

***

С будущим тестем Пьер поговорил совершенно открыто, объяснив, что отец его – страшный сноб, презирающий абсолютно всех, кого считает ниже себя в социальной иерархии, и попросил не обращать на это внимания.

– Знаешь, – сказал ему на это Лазар, – мне абсолютно безразлично отношение твоих родителей к нашей семье, пока ты стоишь между ними и Лили. Но учти, что я не позволю никому обижать мою девочку.

Он выразительно посмотрел на Пьера.

– Я тоже не позволю никому ее обижать, – сказал Пьер.

– Вот и прекрасно! – улыбнулся Лазар. – Тогда беспокоиться не о чем.

На свадьбу отец и вправду не приехал, мать сказала, что он – «подхватил простуду и лежит с температурой». Сама она была очень любезна с Лили и ее родителями, но на торжественный обед не осталась, сославшись на то, что должна ухаживать за больным. Все покивали головами, попросили передать господину де Леви пожелания скорейшего выздоровления, и вздохнули с облегчением, когда она села в машину и уехала. Провожавшему ее сыну она шепнула на прощание: «У тебя очень красивая жена», что в устах Кристин де Леви было серьезным комплиментом.

А Лили действительно была чудо, как хороша! Ее белое платье имело легкий оттенок чайной розы. Довольно строгое по покрою, оно было из шелка, прекрасно подчеркивало точеную фигуру Лили и немного расширялось к подолу, ниспадая от бедер мягкими складками. Пышные рукава были из той же тончайшей кружевной ткани, что и фата. Они сужались к запястью и застегивались на пять небольших жемчужных пуговиц.

Лили шла по проходу церкви под руку с отцом и знала, что все взгляды сейчас прикованы к ней. Но ее волновал только один взгляд, только мнение Пьера было ей важно, поэтому, увидев, каким восхищением горят его глаза, она лукаво улыбнулась.

– Мы с Мари справились? – спросила она одними губами.

– Не то слово! Я могу уходить на покой, – так же шепотом ответил он.

Венчание для Пьера было важной, но формальностью. Он так давно чувствовал себя соединенным с Лили неразрывными нитями, что даже не пытался осознать, что именно говорил им священник.

Согласен ли ты, Пьер…, Согласна ли ты, Лили…

Да! Да! Да!

***

В Ниццу они уехали вечерним поездом в тот же день. Им так много нужно было успеть за ту неделю, которую Пьер смог выкроить в своем плотном графике подготовки зимней коллекции. Все, что он наметил показать в октябре, было еще до конца не готово. К его приезду должны были пройти примерки, но там было еще много нерешенных проблем с отделкой, поэтому он должен был возвращаться в Париж.

Обычно подготовка коллекции к показу доставляла ему несказанное удовольствие. Приятно было видеть свои идеи воплощенными в ткани, видеть, как их надевают живые женщины. Он любил показывать свои детища и следить, как зал с нетерпением ждет выход каждой следующей модели. Но в этом году он предпочел бы остаться в Ницце надолго, бродить с Лили по улицам старого города, смотреть на проплывающие яхты, опершись на балюстраду набережной. Он хотел так много показать ей в этом городе, который хорошо знал и любил. Здесь жил его любимый дядя Жан, у которого он часто в детстве проводил лето. Это было такое удовольствие после их чопорного дома, где отец вечно был им недоволен, а мать вела себя сдержано, и мальчику порой казалось, что никто его здесь не любит.

С дядей все было по-другому. Дядя своей семьи не имел, но после смерти своего старшего брата жил вместе с его женой и детьми, руководил большим виноградником, следил за изготовлением вина, которое ценилось не только среди местных, но и поставлялось в другие города Франции. Двоюродные братья Пьера были много старше его, поэтому с мальчиком почти не общались, занятые своими делами. А с дядей было интересно и весело, с ним можно было пойти, посмотреть, как растет виноград, и выслушать целую лекцию о том, почему вино одного года отличается от вина другого года, и даже попробовать его. Когда Пьер подрос достаточно, чтобы ходить в одиночку, дядя отпускал его бродить по городу и даже выходить с рыбаками в море.

Словом, Жан Монти, высокий, худой, почти дочерна загорелый, всегда опирающийся на палку из-за тяжелого ранения в ногу на войне, был тем человеком, от которого, будь его воля, Пьер вообще бы не уезжал. Рядом с ним и мать становилась другой – чаще разговаривала с сыном, улыбалась. Она тоже летом приезжала погостить к брату и невестке. Ей иногда необходимо было отдохнуть от сварливого мужа, а поездка к родственникам была для этого отличным поводом.

Сейчас Пьеру предстояло познакомить Лили с дядей Жаном, которого в семье все называли просто Жано. Он не сомневался, что они друг другу понравятся.

И господи, как же прекрасно они провели эту неделю! Жано хотел, чтобы они жили в его доме, но Пьер предпочел остановиться в гостинице.

– Ладно, я понимаю, дело молодое, – сказал Жано, ухмыляясь в усы. – Спасибо, что хоть ненадолго заехали. С такой красоткой мог бы и забыть про старого дядю.

– Ты же знаешь, что не мог бы, – засмеялся Пьер. – Твои виноградники – главная достопримечательность здешних мест. Мы обязательно приедем к тебе еще раз перед отъездом.

– Буду рад. Может, еще приедете осенью? Угощу вас вином, домашним сыром.

– Не знаю, как получится, но звучит заманчиво.

– Вот и приезжайте!

Здесь, в Ницце, когда Лили была рядом, Пьеру впервые показалось, что море, солнце и эта женщина – все, что ему нужно в жизни. Отсюда Париж с его суетой, шумом и надоевшими светскими тусовками казался таким тяжелым, неласковым. Он любил свою работу и свой Дом моды, но сейчас не хотел даже думать о возвращении.

Погода была превосходная, они много времени проводили на пляже. Лили не очень хорошо плавала, поэтому плескалась ближе к берегу. Пьер, для которого море было его стихией, уплывал далеко, нырял, чем страшно пугал жену. Когда она переставала видеть его голову над поверхностью воды, ее охватывала паника. Его очень смешили ее упреки, ведь он был прекрасным пловцом и считал, что ничем не рискует. А она злилась, расстраивалась и говорила, что не переживет, если с ним что-то случится.

– Ты не имеешь права так рисковать, ведь теперь есть я, – сказала она.

Пьер попытался было объяснить ей, что не рискует, но потом понял, что теперь действительно каждый свой шаг должен будет взвешивать с учетом этой простой мысли. Он больше не один, у него есть жена, за которую он отвечает. Ощущение было непривычное, но приятное.

Их дни были полны развлечений, а ночи посвящены любви. Когда Лили засыпала в его объятиях, он еще долго лежал, пытаясь осознать размер свалившегося на него счастья.

На третий день счастья, когда они ужинали в ресторане, официант подошел к их столу и подал Пьеру телеграмму. Она была короткой.

«В Германии запретили смешанные браки.¹ Лазар».

Видимо он изменился в лице, потому что Лили подняла глаза от тарелки и с беспокойством на него посмотрела.

– Не волнуйся, это всего лишь небольшие проблемы по работе, – поспешил соврать он.

Он не хотел обсуждать с ней эту тему и портить такой прекрасный вечер.

***

В ту ночь ему впервые приснился сон, который с разными вариациями снился ему потом много раз. Это был сон о страхе. И он всегда был об одном и том же: о том, что он потерял Лили и не может ее найти. В этот – первый раз – из-за страшного тумана. Они шли, держась за руки, но потом он на мгновение выпустил ее руку из своей, а, когда опять хотел дотронуться до нее, то ее рядом не было! Остались только клочья тумана, через которые иногда просвечивали черные голые деревья…

Пьер проснулся с безумно колотящимся сердцем, весь в холодном поту. Лили спокойно спала рядом, ее волосы разметались по подушке. Он тихо, чтобы не разбудить ее, взял один завиток и намотал его на палец. Заснуть он больше не смог, просто лежал и смотрел на спящую жену. Теперь он знал, что его любовь к Лили всегда будет иметь горчащий привкус – привкус страха потерять ее.

Париж. Конец 1935—1936 годы

Через пару недель после приезда Пьер и Лили сидели за столом в гостеприимном доме Боне. Погода была еще теплой, окна столовой были открыты, кусты сирени, росшие около дома, заглядывали в комнату, соперничая с домашними растениями в горшках. Солнечные блики оставляли на полированной поверхности мебели желтые пятна, отражались от застекленных дверок буфета, и Пьеру казалось, что он находится внутри какой-нибудь картины Ренуара. Однако, разговор за столом грустно контрастировал с визуальной картинкой. Во время обеда Лазар объявил зятю и дочери, что он выходит из своего бизнеса во Франции и уже нашел на него покупателя. Более того, он подал документы в американское посольство и надеется в следующем году получить въездную визу на всю семью.

– Папа, но почему именно сейчас? – спросила Лили.

– Потому что я внимательно слежу за ситуацией, а она развивается, моя дорогая, причем не в лучшую сторону.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, например, то, что Муссолини напал на Эфиопию.

– Господи, где Эфиопия, а где мы! – возразила дочь, – Какое это имеет отношение к Франции?

– Самое прямое. Во-первых, это прецедент. Муссолини напал – хоть он и утверждает, что это на него напали, но кто ж ему верит – на независимую страну, члена Лиги наций, и никто, повторяю, никто не выразил возмущение, не потребовал вывода войск и тому подобное. А это значит, что теперь это может повториться повсюду.

– Но почему они так поступили? Они что, не понимают? – не унималась Лили.

Лазар поднес тонкую фарфоровую чашечку к губам. Он долго молча пил кофе маленькими глотками. Никто не прерывал его мыслей. В этой семье именно он был признанным экспертам в очень многих вопросах. Он выписывал иностранные газеты на четырех языках – английском, немецком, итальянском и испанском, по вечерам постоянно слушал радио, закрывшись в своем кабинете. Поэтому, если и были ответы на заданные Лили вопросы, то ответить мог только он.

– Думаю, что никто пока не готов к войне, – наконец сказал он. – Страны могут сказать все правильные слова о недопустимости агрессии, но реально никто не готов воевать. Все боятся – кроме Германии и Италии. Еще слишком мало времени прошло с прошлой войны, экономики ослаблены, вооруженные силы не готовы, люди простят политикам все, что те ни сделают под предлогом защиты мира для своих избирателей.

– А избиратели в Италии мира, что, не хотят мира? Почему Муссолини не боится ввязываться в войну?

– Люди – странные существа, – грустно вздохнул Лазар. – К большой войне итальянцы тоже, я думаю, не готовы, а вот захватить Эфиопию, да малой кровью, да ощутить себя снова сильной державой – это многим в Италии понравится. И Муссолини это отлично понимает. Он хочет стать победителем, присоединителем территорий. Без этого, такие диктаторы как Гитлер и Муссолини, себя счастливыми не чувствуют. Может быть, это для них вообще самое главное, а вовсе не мир…

Все некоторое время молчали.

– Папа, ты сказал, что это «во-первых». А что «во-вторых»?

– Во-вторых, Франции придется теперь держать на границе с Эфиопией довольно серьезный военный контингент. Иначе Муссолини не остановится перед тем, чтобы и наши колонии в Африке захватить. Опять, ведь, скажет, что его атаковали, а он защищался! И все опять промолчат. Так что он играет на руку Гитлеру, ослабляя позиции Франции на континенте.

– То есть, вы по-прежнему думаете, что война с Германией неизбежна? – вступил в разговор Пьер.

– Да, неизбежна. Я не могу сказать, что это случится в ближайшие месяцы, но думаю, что довольно скоро. Я не хочу вас пугать, но, думаю, что Франции не удастся устоять, если с востока будут наступать немцы, а с юга – итальянцы. Я даже не говорю, что есть еще и Испания, где фашистские партии тоже набирают силу. Хватит и первых двух. И никакая линия Мажино нам не поможет.

– Папа, ты говоришь просто ужасные вещи! Что же нам делать? – грустно спросила Лили.

– Вы уже взрослые, решайте сами. Я для себя решил, поэтому, пока еще есть время, пока Муссолини разбирается с Эфиопией и не смотрит в нашу сторону, я хочу здесь все завершить, превратить в живые деньги и уехать. Можете считать меня трусом.

– Никем мы вас не считаем, – сказал Пьер. – Все, что вы говорите, очень резонно, но, возможно, что ситуация все-таки изменится к лучшему. Не может ведь быть, чтобы два сумасшедших, два маньяка поставили всю Европу на колени!

Лазар только плечами пожал. Он не собирался доказывать Пьеру свою правоту, не хотел давить на него, заставлять принимать такие серьезные жизненные решения по принуждению, понимая, что риск – и не малый – есть в обоих вариантах будущего: и оставаться было страшно, и при отъезде ждала полная неопределенность. Кофе они допивали молча.

***

– Ты хотела бы, чтобы мы тоже уехали из страны? – спросил Пьер у Лили, когда они пешком возвращались домой.

Она ответила не сразу. И даже не повернула голову в его сторону, как будто не могла оторвать взора от Сены и острова Ситэ. Вечер был ясный и очертания собора смотрелись очень красиво – черной графикой на светлом холсте неба.

– Нет, – наконец сказала она.

– Почему? Из-за меня?

– Не только. Я просто чувствую, что принадлежу этому городу так же, как он принадлежит мне. Я не понимаю, почему я должна уезжать из города, в котором родилась, который люблю.

– Потому что тут будет небезопасно.

– Когда?

– Когда придут немцы.

– Но когда это будет? Через год, через два?

– Никто этого не знает. Может даже позже.

– А что пока? Сидеть где-то в Америке и ждать, когда немцы возьмут Париж?

– Ну, зачем «сидеть и ждать»? Работать, жить…

– Я не представляю, как я живу не в Париже, как я дышу иным воздухом… Я ведь много, где бывала с родителями. И я легко могу представить себя посещающей Лондон, Лиссабон, Мадрид, но совсем не могу представить, что я там живу навсегда. Если бы ты мне сейчас сказал: «Завтра в Париже будут немцы, надо уехать», то я бы поняла, что да – нужно. Мы бы собрали вещи и уехали бы туда, где мы могли бы переждать этот кошмар, как люди пережидают дождь под навесом. Но уехать сейчас, в мирное время, начать другую жизнь где-то не здесь…

– Дорогая, я понимаю, о чем ты говоришь. Я тоже люблю Париж, я тоже не хотел бы жить нигде в другом месте, но ты ведь понимаешь, что есть вещи, которые не зависят от нас.

– Нет, я этого не понимаю. Я живу в своем городе и не собираюсь прятаться.

– Это несерьезно.

– Вполне серьезно! Вот если они придут, тогда и будем думать, что делать.

– Тогда может быть поздно думать. Твой папа прав, что начинает думать заранее.

– Папа – самый умный из всех, кого я знаю. Но иногда он бывает слишком осторожен.

– Мы никогда не знаем заранее меру этого слова «слишком», вернее узнаем только потом, когда это уже случается, – сказал Пьер.

– Я не папа, я не могу отказаться от жизни только потому, что она слишком опасна. А ты можешь?

– Речь сейчас не о моей безопасности, а о твоей. Если бы не было тебя, то я бы, конечно, никуда не уезжал. Здесь все, что мне нужно: мое ателье, мои клиенты. Но ты ведь понимаешь, что я могу работать везде. Да, мне придется все начинать с нуля, но я это переживу, мы справимся с этим. Я боюсь за тебя, дорогая, – сказал он, взяв жену за руку. – Прошу тебя, подумай еще.

– Я уже подумала. Мы остаемся.

– Нет, это неправильный ответ.

– Ну, хорошо, а какой правильный? – она остановилась и сердито на него посмотрела. – Ты знаешь правильный?

– Я думаю, что правильнее будет следить за развитием ситуации и принять решение об отъезде, когда она обострится. Может быть сейчас еще рано, но я бы не закрывал этот вопрос навсегда. Ты согласна?

– То есть ты предлагаешь ждать?

– Да, что-то вроде этого.

– Не в смысле «сидеть и ждать», а в смысле «жить и ждать»? – уточнила Лили.

– Да, жить, но, фигурально выражаясь, держать чемодан собранным.

– Не очень представляю, как это будет, но давай попробуем, – согласилась она.

Город уже светился огнями окон. Они шли молча, и в свете уличного фонаря он увидел слезы на ее щеках.

***

– Папа, но ведь я же остаюсь! Может быть, тебе и не надо продавать магазин в Париже. Я за ним присмотрю, пока тебя не будет.

Лили сидела в глубоком кресле в кабинете отца. Это было ее любимое место в доме. В этой комнате было все, что ей нужно: книги на полках, хорошие картины на стенах, удобная мягкая мебель, хорошее освещение от двух ламп, стоящих по бокам дивана. Здесь так чудесно пахло дорогим табаком и хорошим мужским одеколоном! Она была влюблена в мужчину, который не курил и пользовался совсем другим парфюмом, но, если бы ее спросили, с чем ассоциируется у нее понятие мужчины, то первое, что пришло бы ей на ум, был бы этот запах отцовского кабинета.

Прежде, чем ответить, отец потянулся за портсигаром, вынул оттуда сигарету, затянулся и откинулся на спинку рабочего кресла.

– «Присмотрю» – это как раз то, слово, которое не применимо к бизнесу. Бизнесом надо серьезно заниматься. Или не заниматься вовсе. Пойми, Лили, я очень тебя люблю и уважаю, ты умная женщина, но тебе не потянуть это дело, особенно в нынешних условиях, когда трансграничные перевозки становятся огромной проблемой. Не сердись, но ты не справишься с этим, даже если у тебя останется весь обученный персонал. Мы потеряем и магазин, и деньги, которые за него можно сейчас получить.

– Я понимаю, но что я буду делать? Я же привыкла тебе помогать, а теперь как?

– Что-нибудь придумаешь. Магазин – не игрушка, не средство от скуки. В условиях, когда страны воюют друг с другом и проливы сегодня пропускают суда, а завтра – нет, доставлять колониальные товары из Индии и Африки станет не просто трудно, но почти невозможно! Я не хочу, чтобы это были твои проблемы. У тебя их и так будет немало.

– Что ты имеешь в виду?

Отец не ответил, только грустно на нее посмотрел.

– Твоя мать умоляет меня не продавать эту квартиру, день и ночь слезы льет! Я хочу оставить ее тебе и Пьеру, у вас ведь нет своего жилья, – сменил он тему. – Здесь вам будет удобно, а, если тебе понадобятся деньги, то можешь продать ее или все, что в ней есть, я тебе разрешаю. Документы я уже оформил. Это будет твой резервный капитал. Не надо меня благодарить, это меньшее, что я могу сделать для тебя. Ну и, конечно, кое-какие деньги я тебе тоже оставлю – и здесь, и в Швейцарии в банке. Я знаю, что Пьер неплохо зарабатывает, но мне будет спокойнее, если у тебя будут свои средства.

Лили понимала, как переживает отец, что не сможет ее и дальше лично оберегать от всех сложностей реальной жизни, как он это делал всегда. Сколько она себя помнила, папа был тем, кто решал ее проблемы, какими бы несущественными они ни казались. Мама всегда говорила: «Пойдем, спросим папу», и Лазар, как бы ни был занят, отвлекался от своих дел, потому что никаких дел, важнее жены и детей, для него не было. Это было его кредо, и все вокруг знали, что весь его бизнес работает только для того, чтобы он мог обеспечивать своей семье достойное существование. Он был умелым и жестким торговцем, но никогда не рисковал сверх меры, никогда не ставил на кон благосостояние семьи.

Сейчас, когда его дочь наотрез отказалась уезжать, причем Лазар знал, что это именно ее решение, а не Пьера, ему было очень страшно. Однако он не считал возможным давить на нее – девочка выросла, имеет право на собственное, пусть даже неправильное мнение. И Лили была ему за это благодарна. У нее не было сил доказывать ему свою правоту, но и эмигрировать из Франции она не хотела. Она знала, что папа не поймет ее аргументов, скажет, что это детские рассуждения в условиях, когда речь идет о жизни и смерти. Но ведь это была ее жизнь и ее смерть! Ее жизнь – это Париж, а смерть… Лили не могла, да и не хотела представлять себе это.

– Хорошо, папа, спасибо тебе за все. Когда вы вернетесь, эта квартира будет ждать вас в целости и сохранности, я тебе обещаю.

Лазар ничего ей не ответил, только головой покачал.

– Но вы ведь вернетесь? – не унималась Лили, – Вернетесь?

– Моя дорогая девочка! Ты же знаешь, что я никогда не даю обещаний, если не уверен, что смогу их выполнить.

Лили шла домой и повторяла про себя «они вернутся, вернутся, вернутся».

***

Визы в США были получены, багаж заблаговременно отправлен в Гавр. На вокзал Сен-Лазар, чтобы проводить семью, Лили с Пьером приехали заблаговременно. Она просто больше не могла сидеть дома. Металась, как тигрица в клетке с самого утра, а ночью Пьер слышал, как она плакала, но претворился, что спит. Он ничем сейчас не мог ей помочь, понимая, что ее мир рушится, а ему некуда вытащить ее из-под обломков. Он лежал и с грустью думал, что отъезд семьи может больно ударить и по их с женой отношениям. Конечно, он не боялся разлюбить ее, это было невозможно. Он надеялся, что и она все-таки будет с ним счастлива, хотя той беззаботной девушки, которая вся светилась радостью, больше уже не будет. Он это точно знал, потому что понимал, как важна для Лили ее семья, и совсем не был уверен, что одного его чувства будет достаточно, чтобы поддерживать в ней этот радостный свет.

Родители приехали примерно за полчаса до отбытия поезда. Лили бросилась в объятия матери, и они обе заплакали.

– Надо было приехать сюда еще позже, – проворчал Лазар, но видно было, что ему тоже тяжело прощаться с любимой дочерью.

Когда прозвенел звонок, все засуетились, начали обниматься, говорить друг другу какие-то последние слова, как будто не хватило лишь чуть-чуть времени, чтобы сказать что-то важное и надо успеть это сделать, пока поезд не тронулся.

– Прошу тебя, следи, чтобы она не делала никаких глупостей, – сказал Лазар, обнимая зятя.

Пьер молча кивнул. Ему казалось, что все они являются персонажами картины Клода Моне: вокзал Сен-Лазар, клубы пара уходящего поезда и люди, сиротливо стоящие на перроне, у которых этот поезд увез что-то очень ценное, жизненно важное. Лили рыдала у него на груди, а он, только гладил ее по волосам, потому что не мог даже сказать «Не плачь, все будет хорошо». Ее семья уезжала в новую, никому не ведомую жизнь, а они оставались там, где все, казалось бы, было привычно, но, на самом деле, было совсем не так, как раньше.