Kitabı oku: «О ЛЮБВИ и не только… Роман в новеллах», sayfa 2
3
Или Катя еще не разговаривала с мужем, или говорила, но толку от него не добилась, но не звонила она почти неделю. Был самый конец мая, старший внук уже закончил учиться, и я не знала, что мне делать: то ли выдерживать характер и ждать ее звонка, то ли звонить самой, и предлагать забрать у нее сыновей на лето к себе, чтобы она могла спокойно разобраться со своими делами. На душе было паршиво, хотя я понимала, что ни в чем перед ней не виновата. Я все время ждала звонка, а телефон молчал, или звонили со всякой никому не нужной рекламой. Вот и сейчас я бежала к телефону, надеясь, что это дочь, но звонили из собеса.
– Наталья Александровна?
– Да.
– Я звоню вам по поводу путевки в санаторий.
– Простите, я не понимаю, какой путевки?
– Вы же оставляли у нас заявку на путевку?
– Ну, возможно, и оставляла, но это было очень давно – больше года назад.
– Ну, вот теперь у нас есть горящая путевка в санаторий в Калужской области. Человек, который должен был ехать, неожиданно умер, путевка с ближайшего понедельника. Как раз по вашему профилю заболеваний.
Вот ведь как мне повезло! Человек неожиданно умер и оставил мне такое наследство. А говорят, что чудес на свете не бывает…
– Простите, но я не могу вот так, сразу, решить. Мне подумать надо.
– Можете подумать, но только до вечера. Всего три дня до заезда осталось, а желающих у нас много, вы же понимаете.
– Понимаю. Я перезвоню через пару часов.
Я положила трубку и задумалась. Я совершенно не собиралась никуда уезжать из Москвы, да, собственно, мне и некуда было ехать. Но, с другой стороны, почему бы не поехать по бесплатной путевке, поделать какие-то процедуры. Для здоровья точно не вредно. А как же Катя и мальчики? Я набрала номер дочери.
– Катюш, – начала я – понимаешь, мне предложили путевку в санаторий, но я хотела ребят к себе забрать, погулять с ними.
– Нет, мама, не нужно их забирать, я с ними к Ирке на дачу поеду. Она там со Степой одна будет, ее родители отдыхать на месяц уезжают. Вот мы с ней этот месяц и проведем с детьми в тишине и покое.
Ирка – Катина школьная подруга, Степа – ее пятилетний сын, которого она воспитывала одна, после того, как прогнала непутевого мужа.
– Так что, я могу уехать на три недели?
– Легко. Хорошо тебе отдохнуть!
– Спасибо – сказала я и положила трубку.
Нет, действительно нахалка! Даже не удосужилась поставить меня в известность относительно своих планов. Я тут бегаю к каждому телефонному звонку, а она, оказывается, и думать о матери забыла! Но, с другой стороны, действительно все хорошо складывается: они будут на даче, я в санатории, а потом решим, что делать с парнями. А пока отдохнем друг от друга. Похоже, нам обеим нужна небольшая пауза.
Санаторий был новый, территория ухоженная, кругом лес и поля. Действительно повезло! Подходя к своему номеру, я увидела, что дверь приоткрыта.
– Нет, папа, здесь все паршиво! – голос был совсем молодой. – Не знаю я, как кормят, но комната на двоих. Представляешь, сейчас подселят какую-нибудь старуху, и общайся с ней три недели.
Я остановилась перед дверью, желая дослушать этот разговор до конца. Конечно, для этой девушки я старуха, но, почему-то, стало ужасно обидно. Ах, не хочет общаться со старухой, так и не надо! Можем вообще не разговаривать.
– Папа, перестань меня уговаривать, я знаю, что надо. Я просто говорю, что здесь скукота, – небольшая пауза, видимо, слушает папины увещевания – Ладно, договорились. Я тебе позвоню.
Я открыла дверь и, молча, вошла. Номер был с двумя кроватями. На одной сидела девушка лет двадцати, светловолосая, чуть полноватая, но вполне симпатичная: большие серые глаза, темные брови, ямочки на щеках. Я, не говоря ни слова, прошла к своей кровати и стала разбирать чемодан. Девушка тоже молчала, только удивленно наблюдала за моими действиями.
– Здравствуйте – сказала она нерешительно, и, после паузы, так и не дождавшись ответа, представилась, – меня Аней зовут.
О, она просто еще не знает, как я умею молчать! Этому я научилась у своей мамы, которая могла это делать совершенно виртуозно. Если она на что-то обижалась, то она наказывала меня своим молчанием. В нем можно было прочитать столько упреков, такую бурю эмоций. Она, молча, качала головой, поднимала брови, фыркала на все мои замечания, она могла ходить, едва не задевая меня плечом, так, как будто меня вообще в комнате не было. Это была просто песня, а не молчание!
И только когда ей надоедала эта игра, она удостаивала меня объяснением, насколько я не права, и почему она вообще не желает со мной разговаривать. Обычно ее хватало на пару дней, в течение которых я должна была сама догадаться, что именно я сделала не так, и принести свои извинения. Я, как правило, не особо ломала голову над этими загадками, зная, что ей самой это скоро надоест, и она скажет, в чем же я виновата. Но я очень хорошо знала, какими тягостными могут быть эти дни тишины, и, если молчание затягивалось, отправляла кого-нибудь из членов семьи выяснить, в чем суть претензий.
Я посмотрела на девушку в упор, потом отвела взгляд и продолжала распаковывать вещи. Молчание становилось все более демонстративным. Я взяла свои документы и пошла в регистратуру записаться к врачу и на процедуры. Выходя из комнаты, я чувствовала на себе ее удивленный и огорченный взгляд. Ну и отлично! Пусть помучается! Какое право она имела называть меня старухой?! Ей, видите ли, придется три недели со старухой общаться. А вот, и не придется!
Завершив все формальности, я вернулась в комнату. К этому моменту обида уже прошла, я понимала, что нужно заканчивать эту демонстрацию, тем более что девочка не понимает, что, собственно, она сделала. Аня продолжала сидеть на кровати, на коленях у нее была книга, довольно толстая. Половину ее она уже прочитала. Что ж, еще одно очко в ее пользу, значит не совсем глупая. Я прошла к своей кровати, достала из сумки электронную книгу, и стала искать, что бы почитать. В комнате стояла тишина, не было слышно даже шелеста переворачиваемых страниц.
– Значит, вы решили со мной не разговаривать – вдруг сказала Аня.
Это был не вопрос, а утверждение. Я посмотрела на нее, и мне стало жалко девушку. Ну, действительно, она ведь не понимает, с чего вдруг эта баба-яга так себя ведет, не понимает, в чем провинилась.
– Да, я с тобой не разговариваю.
– А почему?
– А потому что я – старуха, с которой тебе придется три недели общаться. Я тебя избавляю от этой необходимости.
Я никогда не видела, чтобы люди так краснели, даже кожа на голове стала ярко розового цвета. Она поняла, что я услышала ее разговор с отцом, и ей было ужасно стыдно.
– Простите, пожалуйста, я не хотела вас обидеть. Я вообще никого не хотела обидеть, просто я понимаю, что здесь будет очень скучно, я вообще сюда ехать не хотела. И вы никакая не старуха.
– Старуха – очень обидное слово, ты сама это когда-нибудь поймешь. Даже если женщина очень старая, то никогда не называй ее старухой.
– Не буду, честное слово не буду.
– Ладно.
– Значит, будете со мной разговаривать?
Это звучало так наивно и по-детски, что я не смогла скрыть улыбку.
– А как вас зовут? Меня зовут Аней.
– Да, я это уже поняла. Я – Наталья Александровна.
– А вы из Калуги?
– Нет, из Москвы.
– А я из Калуги.
Она говорила без умолку. Через десять минут я уже знала, что она живет недалеко от Калуги, учится в финансовом университете, заканчивает в будущем году, зимой перенесла воспаление легких, поэтому папа отправил ее в санаторий поправлять здоровье. У папы какой-то бизнес, вроде деревообработка, у них есть дом, кухарка. Про маму не было сказано ни слова. Ладно, потом как-нибудь спрошу, что там с мамой.
Девочка мне показалась немного странной. Она была не глупая, речь правильная, достаточно культурная, но в ней было что-то не от мира сего. Как будто ей не двадцать, а лет двенадцать, и она прожила все эти годы на необитаемом острове, поэтому теперь, увидев первого человека, она не может наговориться. Если так пойдет и дальше, то веселенькое времяпровождение мне предстоит!
4
Аня оказалась права – общаться в санатории было абсолютно не с кем: возрастная публика, озабоченная собственным здоровьем и пересказывающая друг другу новости центрального телевидения с дополнениями и комментариями. Поэтому мне несказанно повезло, что попалась такая занятная соседка. А девочка действительно была неординарная.
Она жила с отцом, мать их бросила, когда Ане было года три.
– Я и не помню ее совсем, – призналась она, и в этом признании не было ни тоски, ни горечи, просто констатация факта.
Отец был врачом, но значительную часть жизни проработал в колониях для преступников. Мне как-то никогда не приходило в голову, что в таких местах кроме преступников и охранников могут быть еще и люди вполне гуманитарных профессий, но вот таким и был Анин папа. Я спросила у Ани, где территориально они жили, но кроме «где-то в Мордовии», она мне ничего не ответила. Не то, чтобы ее как-то угнетало то, что она жила там, куда обычно люди по собственной воле не попадают, наоборот, для нее это была совершенно нормальная жизнь. Жили они не на территории колонии, а в поселке неподалеку. Когда она была совсем маленькая, то отец нанимал местную женщину, которая за ней присматривала «тетю Таню». Огород, куры, свинья – нормальный быт деревенского ребенка. В поселке была начальная школа, которую Аня окончила. Про этот период своей жизни Аня могла рассказывать часами. Как они с папой по выходным рыбу на речке ловили, как о с тетей Таней в лес за малиной ходили, какую собаку они завели для охраны.
– Эта была огромная собака, помесь овчарки с волком. Папа ее сам учил. Очень умная была, за мной везде ходила. Приходила со мной в школу и лежала под дверью, пока уроки не закончатся, а потом домой меня вела. Ее звали Шайтан. Она не кусалась, но очень страшно рычала. Ее в деревне все боялись, поэтому никто меня и не обижал там. Девять лет с нами прожил. А уже когда мы здесь жили, то к нам воры однажды в дом забрались, так Шайтан их чуть не загрыз, хорошо, папа подоспел и полицию вызвал.
Я удивилась – для деревенской девочки она была слишком хорошо развита.
– А где же ты училась дальше, если в деревне нормальной школы не было? – спросила я.
– Нигде, дома занималась.
– А другие дети?
– Да все уехали. Там в тридцати километрах нормальная школа была, вот туда все и переезжали, когда вырастали.
– С родителями?
– Ну да. Там было больше работы, чем у нас в деревне. Поэтому у нас только старики и маленькие дети и жили, те, кто пенсию получал. А работали все в городе. Там хорошо: поликлиника, школа. Но папа не захотел, чтобы мы там жили, ему до работы было очень далеко.
– А кто с тобой занимался, папа?
– Нет, я сама занималась. Читала учебники, вечером папе рассказывала. Очень было интересно. Это совсем не сложно, – сказала Аня, увидев мое удивление. – В учебниках же все хорошо написано, еще у меня энциклопедия была детская. А в колонии в библиотеке книжки мне папа брал.
– А тебе одной не было скучно? Ну, без подружек…
– Нет, у меня был Шайтан, вечером папа приходил, да и дел было много, когда скучать-то?
– А кто еду готовил, убирал?
– Ну, не знаю. Мы с папой все сами делали. А чего сложного то?
Теперь мне многое стало в ней понятнее, и эта девочка меня все больше удивляла. Теперь было ясно, откуда у меня возникло такое чувство, что она немного странная, не похожая на своих сверстниц. Она же воспитывалась в совершенно отличных от нормального современного ребенка условиях. Правда, она сама считала такую жизнь абсолютно нормальной. Ее главными собеседниками были Шайтан, деревенская женщина «тетя Таня» и папа. Ее основными источниками информации были книги. Никакого Интернета, никаких подружек с их дурацкими подростковыми проблемами, никакой нормальной женщины рядом, которая могла бы чему-то научить. До всего дошла сама, прошла такую школу выживания, которая совершенно беспрецедентна. А, с другой стороны, была немного инфантильна, не по годам невинна, как будто воспитывалась не в деревне, а в монастыре.
– Аня, а как получилось, что вы с папой оказались здесь, под Калугой?
– Папа ушел на пенсию, и мы переехали.
– На пенсию? А сколько же папе лет?
– Он еще не очень старый, ему пятьдесят пять.
Я сообразила, что военные выходят на пенсию после двадцати лет стажа. Да, все сходится.
– А потом, мне же надо было в институт поступать! – продолжала Аня.
– А в каком институте ты учишься?
– В финансово-экономическом.
– Нравится?
– Нет, не нравится, скучно.
– А почему же тогда ты его выбрала?
– Не знаю, – Аня пожала плечами, – папа сказал «Иди, стань экономистом», я и пошла.
– А где работать будешь?
– Да откуда я знаю? – было понятно, что этот вопрос ее раздражает – мне еще год учиться, а там папа что-нибудь придумает.
Папа, папа, папа… А, с другой стороны, что я хочу? Кто еще у нее есть, чтобы организовать ее жизнь? Они только двое на этом свете – она и папа. Понятно, что так не может быть всегда, но это их маленький мир, в котором есть четкое распределение ролей – папа решает, она исполняет, причем делает это со всей ответственностью. Наверняка и в институте учится хорошо, и диплом получит. Жаль только, что не интересно ей это. Будет работать и скучать всю оставшуюся жизнь от нелюбимой работы. А, может, и не будет. Папа найдет ей какого-нибудь хорошего мужа, она родит ему кучу светловолосых внуков и будет счастлива.
В нашей семье все было не так, а, возможно, что мне только казалось, что у наших детей есть выбор, и они сами решают свою судьбу. Саша пошел по стопам отца, стал юристом. Ему это нравится, всегда нравилось. Но я иногда думала, а что было бы, если бы папа не был юристом, а был бы, например, инженером. Возможно, что юридический нашему сыну и в голову не пришел бы. Он бы видел с детства, чем занимается отец, и, если его голова не отвергала бы на корню точные науки, а у Саши голова – прекрасная, то он бы мог стать и хорошим конструктором, как сейчас стал отличным юристом. Так что рабочие династии, о которых столько говорили при социализме, далеко не пустой звук.
Что касается Кати, то были ли иностранные языки только ее выбором? Тоже нет. Просто у девочки было не особо хорошо с математикой, а вот с гуманитарными предметами в школе, наоборот, никаких проблем не было. Поэтому языки, поэтому Иняз, поэтому она стала переводчиком. А почему не историком, не географом, не учителем? Да потому, что в нашей семье никто ничего про эти профессии не знал, связей в этих кругах не имел – папа юрист, мама экономист, и мы считали, что со знанием языка ей будет легче найти нормальную, хорошо оплачиваемую работу. Ну, вот и посмотрим, правы ли мы с мужем были. Если она намерена действительно искать работу, то сейчас самое время, чтобы сработали ее конкурентные преимущества, а то сядет она со своими двумя языками где-нибудь офис менеджером с грошовой зарплатой.
Все утро у нас было, как правило, занято разными процедурами, а после мы гуляли. Однажды, собираясь, на прогулку, я сказало, что прохладно, и предложила Ане надеть какую-нибудь куртку для утепления. Она порылась в своих вещах и достала укороченную курточку из искусственной кожи. Фасон был нормальный, но цвет… Куртка была ярко зеленая – что совершенно не подходило к синим джинсам. Аня увидела мой скептический взгляд.
– Что, плохая куртка, вам не нравится?
– Нет, не плохая, просто по цвету не очень подходит.
Аня надела ее стала рассматривать себя в зеркале.
– Я не понимаю, почему не подходит – призналась она.
– Знаешь, вот если бы брюки были черные, серые, а еще лучше светло-серые, то было бы неплохо, но к такой яркой куртке нужно еще что-то, чтобы ее уравновесить, например сумку или шарф.
– Еще и сумку зеленую? – удивилась Аня.
– Нет, вот только, не зеленую. Нужно, чтобы сумка была нейтрального цвета, лучше всего такого же, как брюки или туфли, но она должна привлекать к себе внимание, например, быть довольно крупной, с броской фурнитурой. Тогда на фоне этой сумки твоя куртка не будет выглядеть такой вызывающей. Поняла?
– Да, вроде поняла. А если сумки нет?
– Тогда нужен шарф, который привлечет к себе внимание и, одновременно, отвлечет от куртки.
– Яркий?
– Нет, я бы считала, что он должен быть спокойный, по цвету перекликающийся с брюками, или может быть тоже зеленым, но более светлым.
– Ой, как это сложно!
– Да не очень это сложно. Ты спроси у подружек в институте, они тебе помогут подобрать.
– Да не у кого мне спрашивать, со мной там никто не разговаривает.
– Это почему же? – удивилась я.
– Я им не нравлюсь. Я думаю это потому, что я толстая.
– Никакая ты не толстая, что ты придумываешь.
– Они на меня смотрят и насмехаются. Я это вижу, я же не слепая. Но мне это до лампочки. Все равно мне с ними не интересно. Они только про мальчишек и про диеты разговаривают. А я на диетах сидеть не буду, меня тогда Маша прибьет, если я ее еду не съем.
– Маша – это ваша кухарка?
– Да, она у нас уже давно, как только переехали сюда. Она готовит и убирает, живет у нас во флигеле. Ей папа жизнь спас.
– Как это спас? Когда?
– А когда в колонии работал. Она там поссорилась с другими женщинами, и они ее сильно порезали. А папа спас. Она, когда освободилась, то нашла его. Вот с тех пор и живет у нас. Она хорошая, только немного страшная. У нее шрам через все лицо, но мы к этому привыкли и не замечаем совсем.
– А ты скажи Маше, чтобы она тебе больше овощей готовила, салатов.
– Да не люблю я салаты, я картошку люблю и макароны. И мясо люблю, и курицу, а вот рыбу не люблю. Там, где мы жили, рыба была только в речке, но она была костлявая, поэтому ее только кошки ели.
Я хорошо представила эту картину. Ребенок живет в глухом поселке, хорошо еще, что сам себе и отцу готовит, тут уж не до деликатесов. Понятно, что она привыкла к макаронам и картошке. Еще странно, что при таких кулинарных предпочтениях у нее вполне ладная фигурка, мужчины таких как раз и любят: полная грудь, широкие бедра, вполне просматриваемая талия. И не нужно было бы ничего менять, но если и дальше будет налегать на углеводы, то годам к тридцати располнеет сильно.
Мы шли по лесу, и я пыталась объяснить ей, как она должна, на мой взгляд, питаться, чтобы не стать «бочкой» по ее же словам. Она кивала головой и говорила «да, это я могу» или «нет, я это не ем». В сухом остатке оказалось немало блюд, которые она либо любила, либо еще не ела, но готова была попробовать. Мы даже договорились, что я пришлю ей ссылки на то, как это нужно готовить.
Мне все больше нравилась эта девочка. Она была такая в хорошем смысле слова «нормальная», не испорченная цивилизацией, какие сейчас встречаются редко. Иногда она выражалась грубовато, но теперь я понимала, что это от того, что там, где она росла, все так говорили, это была норма бытового общения. Она ни на кого не держала зла – ни на мать, которая ее бросила, ни на однокашниц, которые не приняли ее в свой круг. Она искренне любила своего папу, Машу, своих собак. Я вдруг подумала, что тот мужчина, который за этой грубоватой оболочкой сможет разглядеть прекрасную женщину и полюбить ее такой, не очень воспитанной, не отлакированной, но доброй, умной и тонко чувствующей, будет с ней счастлив, если добьется взаимного чувства. Но пока никаких парней в ее жизни и даже в мыслях не было, и, возможно, это было к лучшему. Я с трудом представляла, что кто-то сможет безболезненно вклиниться между ней и ее отцом. Я его совершенно не знала, но понимала, что та связь, которая между ними существует, очень сильна, и трудно представить, что он спокойно отнесется к появлению другого мужчины в ее жизни.
– А давайте, съездим в город – как-то предложила Аня, когда до отъезда оставалось всего несколько дней. – Мы могли бы там по магазинам походить.
– Ты хочешь себе купить что-то?
– Ну, да, – я почувствовала ее нерешительность, – папа разрешил.
– Давай, съездим, я с удовольствием.
– Правда? А сегодня можем?
Мы поехали сразу после обеда. Давно я не получала такого удовольствия от похода по магазинам! Себе я уже несколько лет ничего не покупала. Моей задачей было сносить хотя бы наполовину то, что висело в моем шкафу и осталось еще с тех времен, когда я ежедневно ходила на работу. Сейчас я практически ничего из этого не ношу, надеваю брюки и что-нибудь сверху по погоде. Не для кого и некуда.
С тех пор, как умер муж, мне стало совершенно безразлично, как я выгляжу. Я понимаю, что это не правильно, но мои дети видели меня всякой, я надеюсь, что они не разлюбят меня, даже когда я буду совсем старенькой и страшной. Мои подруги, с которыми я периодически встречаюсь, хожу на выставки, в театр, не ждут от меня, чтобы я одевалась по последней моде. Они, скорее всего, вообще не особо обращают внимание, что на мне надето. Могут отметить какие-нибудь яркие бусы или другое украшение. Да, в принципе, для походов «в присутствие», как говорил мой муж, у меня достаточно одежды. А в магазин можно и в джинсах сходить.
Дочь моя в моих советах не нуждается, она сама прекрасно справляется с задачей выбора нарядов. А, кроме того, если она идет в магазин, значит, я сижу с ее детьми. А вот с Аней мы оттянулись по полной!
Мы хорошо подготовились к этому походу. Сначала пересмотрели весь ее гардероб и обсудили, что будем покупать. Нашей задачей было создать как можно больше вариантов возможных комбинаций с уже имеющимися вещами. Мы даже нарисовали какие-то комплекты. Это была очень увлекательная игра, похожая на ту, в которую я, да и почти все мои сверстницы, играла в детстве.
Продавался тогда такой журнал, в котором была нарисована девочка в трусах и маечке. Ее нужно было вырезать и надевать на нее разные платьица, которые были в том же журнале. Но мы этим не ограничивались. Мы сами рисовали разные платья, юбки, пальто, делали для них такие же загибающиеся полоски, на которых они хорошо держались на вырезанной девочке. Это был наш собственный дом моделей. Мы приносили эти бумажные куклы в класс, показывали новые наряды, хвастались, у кого круче.
Вот и сейчас я вернулась на пятьдесят лет назад и рисовала Аню в различных вариантах одежды. Художник из меня неважный, но принцип она уловила быстро.
Помните фильм «Красотка» с Ричардом Гиром и Джулией Робертс? Вот я и была таким Ричардом Гиром – придирчиво рассматривала «Джулию Робертс» – Аню, когда она выходила из примерочной в очередной блузке или платье. В результате мы купили несколько очень приличных вещей, в которых девушка смотрелась современно, но не вызывающе.
Мы сидели в кафе, пили кофе с пирожными, и обсуждали результаты нашего набега на магазин.
– Знаешь, Анечка, что самое хорошее в тех вещах, которые мы купили? – спросила я. – А то, что в них ты будешь очень уместно смотреться и в институте, и в любом другом месте.
– Я не очень понимаю, что такое «уместно» – призналась она.
– Хорошо, давай разберем на примере. Вот представь, что тебе нужно идти на похороны. Ты как оденешься?
– Ну, понятно как – надену что-нибудь черное!
– Правильно, только не просто черное, а такое, чтобы не особо привлекать к себе внимание. Ведь ты же не будешь надевать платье в пол с декольте, пусть даже и черное.
Аня фыркнула, представив себя в таком платье на похоронах.
– А почему не будешь? – продолжала я. – А потому, что на похоронах не ты главная, а тот, кого хоронят, от него внимание отвлекать нельзя. Точно так же, как ты не наденешь платье в ярких цветах, потому что так не принято, на похоронах это неуместно. Здесь все ясно?
Аня кивнула.
– Более сложный случай – это праздник. Если это какой-то общий праздник, где нет главного героя, то ты должна быть одета так, как все. Если предполагаются вечерние платья – то ты тоже должна быть в таком, иначе ты будешь выделяться из толпы. Если это чей-то день рождения, то ты должна быть одета скромнее виновника торжества.
– А откуда я знаю, как этот виновник будет одет?
– Не знаешь, поэтому сама должна быть одета красиво, но скромно. Ты вообще знаешь, что такое дресс-код?
– Ну, примерно, знаю.
– Это правила в одежде, которые не принято нарушать. Вот эти правила, как раз, и определяют, что уместно, а что нет.
Аня немного помолчала, а потом сказала задумчиво:
– Я, наверно, знаю, почему за моей спиной девчонки шушукаются. Я одеваюсь неправильно. Я иногда вижу красивое платье, и оно мне так нравится, что я его покупаю и сразу бегу в нем в институт. А они надо мной смеются.
– Вот теперь не будут, – пообещала я.
Уже, уходя из магазина, мы остановились около киоска с разнообразными шарфами, и я купила ей палантин, очень подходящий к ее зеленой куртке, на котором зеленые полоски сочетались с широкими серыми и тонкими черными и белыми, вместе создавая причудливый узор.
– Это мой подарок тебе на память, – сказала я.
– Спасибо! – Аня залюбовалась шарфом. – Мне так жаль, что мы с вами расстаемся! – добавила она.
В этом признании было столько искренней грусти, что у меня защемило сердце. Как это ни странно, но мне тоже было жалко, что наше совместное пребывание подходит к концу. Я даже не знаю, как я ее воспринимала: как подругу, младшую дочь, может быть даже внучку, но нам обеим было не скучно вместе, и я чувствовала, что нужна ей, а одно это чувство дорогого стоит.
– Не грусти, мы же не навсегда расстаемся. Ты можешь ко мне в гости приехать, мы по Москве погуляем, в театр сходим. Приедешь?
– Приеду, – Аня радостно закивала головой. – Я обязательно приеду.
