Kitabı oku: «Красная строка», sayfa 3
Волки
После расстрела зятя, выбиравшегося из окружения и выданного в своём селе предателями, вся семья была обречена. Старуха ночью одела троих детишек, надела спрятанный и чудом сохраненный тулуп и вышла с ребятнёй на замерзшую речку. Избу никто не охранял, так как вокруг лежали поля, засыпанные снегом, и стоял мороз.
Лес, стоящий почти за километр, также был занесён снегом, и фашисты боялись его более всего, думая, что такой же страх он внушает всем. Старуха не испугалась. Если по речке добраться до леса, а потом пройти лесом два километра по знакомой ей лесной дороге, то можно прийти к лесной деревне, где можно было переждать какое-то время.
– Бог милостив, – думала старуха.
Шёл первый год войны. Село, где жила старуха, находилось между двумя стратегическими дорогами, которые вели на Москву. Через село проходил большак, связующий эти две дороги, по которому день и ночь, туда и обратно двигалась военная техника, солдаты. Казалось, что пропорционально немцам, в лесах появились волки, которые по ночам жутко выли. Но старуха, больше, чем волков, боялась немцев; боялась не за себя, а за ребятишек. Самой маленькой было 6 лет, среднему 9 лет и самому старшему 12 лет.
Она посадила укутанную во всякое тряпьё девочку в санки и повела всех по замёрзшему льду к лесу. Как они добрались до деревеньки, она рассказывать не любила, но говорила: «Бог помог», и волки им не повстречались. Только поседела вся. Она открыла старую холодную избёнку, натопила печь. Сходила к соседке, своей давней подруге и попросила картошки, чтобы накормить детишек. Так прожили несколько дней, замирая от страха. Волки не давали покоя. Бродили по ночам стаей; переловили всех собак, забирались в омшаники и резали овец, страшно грызлись и выли.
Канонада войны слышалась с трёх сторон, но однажды ночью она была особенно сильной. Наутро в деревеньке появились немцы. Их было много. Они набились в каждый дом, жгли костры во дворах (стояли страшные морозы). Обуты и одеты немцы были, кто во что горазд, и отбирали у жителей последнюю теплую одежду. Пропал и старухин тулуп, она не успела его спрятать и ходила в старой стёганке перевязанная несколькими платками. Ребятишки лежали на печке и со страхом смотрели на лежащих и снующих туда-сюда солдат.
На столе лежал кусочек шоколада, завёрнутый в фольгу. Его не доел офицер, выйдя на улицу. Старший мальчишка зачарованно смотрел на блестящую красивую обертку, ничего такого он ни разу не видел за всю свою жизнь. Он слез с печи, схватил лежащий на столе шоколад и засунул его в рот. В это время в избу вернулся офицер и всё увидел. Не говоря ни слова, он схватил мальчишку за шиворот, вытащил на крыльцо и босого без одежды толкнул в сугроб. Мальчишка хотел вскочить на ноги, но офицер вытащил пистолет и выстрелил у того над головой. Мальчишка испуганно затих. Старуха валялась в ногах у офицера и выла, прося отпустить ребенка.
– Пан! Пан! Ради Бога не убивай его! Он ведь ещё маленький! Он не вор! Он сладенького захотел! Она хватала немца за сапоги и пыталась их поцеловать.
Офицер минут через десять то ли отошёл, то ли ему надоело то ли озяб, но ничего не говоря и засунув пистолет в кобуру, ушёл в дом. Старуха подхватила замёрзшего мальчишку и затолкала его на печку. Долго оттирала его руки, коленки, беззвучно плача и иногда в сердцах давая ему подзатыльник. Он потом стал заикаться.
К вечеру канонада раздалась совсем близко. Снаряды разрывались в лесу и у большака. Немцы стали поспешно выбегать на улицу. Они шли, понурясь, то и дело стуча сапогами и оттирая уши. Мороз крепчал, было около 30 градусов. Некоторые ослабевшие солдаты падали и уже не вставали. Их никто не подбирал, а идти нужно было лесом около трёх километров, чтобы выбраться на большак.
Старуха стояла на коленях в углу под образами и молилась. Она что-то беззвучно шептала и отрешённо смотрела на горящую лампаду. Офицер вошёл в дом в старухином тулупе, посмотрел на стоящую на коленях старуху, потом внимательно оглядел на тусклые лики святых и внятно произнёс, обращаясь к ним:
– Капут. Аллес капут, – потрогал кобуру пистолета и вышел.
Канонада гремела несколько дней, потом стала удаляться к западу. Прошло ещё три или четыре дня. Морозы не стихали. Ночи стояли безветренные с трескучими вздохами леса и колючим блеском мигающих ярких звёзд. Волки в деревне по ночам больше не появлялись. Женщины собрались в одной избе и решали, что делать дальше. Картошки – в обрез, что удалось спрятать, одежды никакой, хлеба нет. Нужно кому-то идти в село, дать знать властям, что помирают с голоду – немцы забрали всё.
Вызвалась идти старуха. А и какая она старуха! Ей годов чуть за пятьдесят, просто тяжелая жизнь наморщинила да сгорбатила её. Замуж вышла рано, муж помер в гражданскую войну от ран, на руках четверо. Выходила троих. Но это была сильная русская женщина, которых у нас на Руси немало.
Она укуталась потеплее платками, надела на старые валенки самодельные лыжи и пошла через лес в село. Пройдя около километра по лесной дороге, она вдруг увидела сидящих и стоящих возле деревьев людей. Испуганно остановилась, но потом догадалась, что это замёрзшие немецкие солдаты, у которых не было сил идти. Некоторые стояли, прижавшись к деревьям обхватив их руками, как бы прося пощады. Пощады не было. Люди могли бы пощадить, особенно русский человек, но природа безжалостна…
Старуха перекрестилась и пошла дальше. Впереди уже просматривалось поле, но оставался ещё негустой перелесок. И вдруг она увидела, что на дорогу вышел волк и сел. Старуха тоже остановилась и стала смотреть по сторонам, нет ещё ли где волков. Сзади сидели ещё несколько. Сердце старухи обмерло; она не знала, что делать.
– Вот и смерть моя! – подумала старуха. Но потом вдруг решительно пошла на переднего волка и закричала:
– Чу! Злыдень! Чу! – и погрозила волку палкой.
Волк сошёл с дороги, перебежал перелесок и опять сел. Старуха медленно приближалась к волку и слезящимися глазами, не мигая, посмотрела ему в глаза. Волк тоже смотрел на старуху, затем отвернул голову в сторону, зевнул, ещё мгновенье сидел не двигаясь. Потом сошёл с дороги и затрусил в лес. Остальные тоже побежали за ним.
Можно по-разному судить о поведении волков или людей. Но самое главное: поклонитесь бесстрашию и самоотверженности русской женщины, которая нашла в себе силы побороть и тех, и других. Это была моя бабушка Анна Степановна. Светлая ей память!
Алексей Решенсков
Родился в Москве. В 1987 году закончил Университет рабочих корреспондентов имени Ульяновой. В 2019 году закончил литературные курсы под руководством А.В. Воронцова. Публиковался в рязанском журнале «Три желания», «Чешская звезда», в Камчатской литературной газете «Новая книга», в журнале «Российский колокол». В электронном издании журнала «Беседа у камина», «Лексикон, «Стол». В издательстве «Перископ-Волга». Член РСП с 2015 года. Член литературного объединения «Точки» при совете по прозе Союза писателей России. Член клуба мастеров современной прозы «Литера К». Призёр фестиваля «Славянские традиции 2016».
Пономарь Тихон
Проходя мимо помойки, невольно услышал какое-то кряхтение, сопение. Потом показалась голова в серой кепке, и наконец вылезло существо, почему-то напомнившее мне нашего деревенского пономаря Тихона.
– Господи, господи, – ворчало существо. – Боже мой, что делается. Люди, люди обезумели совсем. Нет, чтоб детишкам да старикам немощным раздать, они добро на помойку несут. Существо выпрямилось, отряхнулось, и тут я понял, почему оно мне показалось знакомым. У него, у этого существа, была такая же козлиная бородка, как у Тихона.
– Эх, книги, книги выбрасывают. Да какие! И Пушкин, и Чехов, и Куприн, да всё собраниями целыми. Иди, мил человек, там ещё есть. Не унести мне всё-то. Ой-ой, жалко-то как. Ну люди, ну люди.
– Да нет, спасибо, отец. Мне и нести то их некуда, – ответил я.
– Да какой я тебе отец! Стой-ка, стой-ка, – воскликнуло существо. Прищурив и без того узкие глаза, посмотрело оно на меня.
– Точно, знаю я тебя, знаю, ты же Ванька Чопорный. Я ж тебя всего на два года старше.
Вгляделся в него, а и вправду Тихон. Оторопел я поначалу. Да как же так, за сто километров от дома, и вот на тебе – Тихон. Обнялись мы с ним, и дальше уже, взвалив на себя тюки с книгами, пошли вместе.
– Безумные, безумные люди, прости меня Господи, всё возмущался Тихон.
– Разве так можно? М-да, ну и люди пошли.
– Ну, почему же безумные, Тихон? Может, люди прочитали их, и они ненужными стали?
– Что ты, что ты, Ваня, а доброта-то, сердешный ты мой, на што? Поделись ты крошкой последней с ближним своим, и Господь непременно тебя отметит и отблагодарит. Потому как, брат, без любви, да без веры жить нельзя. Люди, как сухие деревья становятся, радости от них нет, да и без надобности они. Так свой век и коротают. Суетятся, суетятся всё, а толку то от того?
– Тихон, а зачем тебе столько книг? Веришь, нет, а у меня сейчас жизнь такая пошла, что и читать некогда. Бывало, хочешь что-нибудь почитать, возьмёшь книгу, страницы две осилишь, и сразу в сон клонит.
– Ах, Иван, Иван, это от того, что есть сейчас ухари, на нас с тобою деньги зарабатывают. На пятистах страницах из пустого в порожнее переливают, от того то ты и спать хочешь. Так ты, Вань, классику читай.
Идём мы с Тихоном и чувствую, что сегодня нет у меня никого ближе и роднее этого Тихона. Сразу дом вспомнил, деревню, яблони наши. Душа рвётся на части, хоть глазком глянуть, как там?
Келья Тихона при храме «Петра и Павла», что в Лефортово, находилась сразу за комнаткой для крещения. Кровать, небольшой стол, да книжная полка на стене. А в углу, на святом месте, освещённая лампадкой, висела икона Святителя нашего.
– Ну что, располагайся, Иван, мы сейчас с тобой трапезничать будем.
Скинув мирскую одежду, Тихон облачился в рясу и начал хозяйничать на столе.
– Знаешь, если от буханочки «Дарницкого» отрезать четвертинку и на этот ароматный мякиш положить килечку в томатном соусе, да не набрасываться сразу на эдакое благолепие, а дождаться, когда хлеб пропитается томатом, и только тогда, когда слюна заполонит рот, приступить к дивной трапезе. Море ощущений захватывает меня, да так, что не хватает слов выразить это. А принять перед трапезой стопочку «родной», так это ж сам Господь велел, для лучшего пищеварения. Чудное состояние испытываю после этого. Душа петь начинает, в руках сила богатырская появляется. Перед каждой службой оскоромлюсь, оттого-то и звон мой такой лучистый. Натягиваю «поводок» и чувствую, как нерв мой по нему до самого «благовестника» пробегает. Чувствую: ждёт родимый, истосковался весь. Говорить со мной хочет. Я его легонько качну, а он языком по колоколу, тихо так, еле слышно, будто потягивается спросонья. Потом «зазвонные», динь-ди-линь, динь-ди-линь, просыпаются. Поздороваюсь со всеми колоколами, и уже сдержать себя совсем не могу. Что есть силы ударяю в «благовест», а «зазвонные» и «подзвонные» в перезвон пускаю. Динь, динь, динь, динь-ди-линь, динь-ди-линь… Пока звоню, душа-то моя только на «поводке» и держится, всё к Господу Богу улететь норовит. Гляну порой с колокольни вниз, народу толпа собирается, слушает. Уже и звонить перестану, а они всё ещё, задрав шапки, стоят. Будто ангелы с небес им кажутся. Ладно, Иван, что-то я зафилософствовался. Садись, покушаем, что Бог послал.
Сам же Тихон встал перед образом Святителя нашего. Закатил глаза и, перекрестившись, заголосил, как делали у нас певчие в деревне:
– Очи всех на Тя, Господи, уповают. Ты даёши им пищу во благовремении. Отверзавши Ты щедрую руку Твою. Исполнявши всякое животное благоволения.
Приступив к еде, Тихон причмокивал и наконец, пропустив очередную стопочку «родной», разгладив свою козлиную бородку, сказал:
– Ты это, Вань, управляйся здесь, а я пойду к отцу Анатолию благословление получу к вечерне.
Перед службой видел я, как Тихон открывал дверцу, что вела к колокольне. В маленькие, словно амбразуры окошки, видел, как он поднимается. Как, перекрестившись, взял поводки в руки. И вдруг, словно налетел ветер, и играючи пустил в пляс «зазвонные». Динь-ди-линь… Тихонько так сначала, будто шёпотом. Потом «подзвонные», и вот уже по всему Лефортову разлился праздничный перезвон, который с каждым ударом в колокольцы становился всё громче и громче. Вдруг Тихон как-то неестественно подпрыгнул, и раздался гулкий бас «благовеста». Звук от него еще не успел затихнуть, как снова – динь-ди-линь – вступили подзвонные. Эко чудо творит Тихон! Так и хотелось крикнуть всем вокруг:
– Это же мой друг Тихон! Мы с ним из одной деревни!
Но прихожане неистово крестили себя, и так же, как и я, смотрели на звонаря. Им было не до меня.
Спустился Тихон с колокольни, глаза горят, лицо раскраснелось. Идёт и улыбается, как-будто там, на колокольне, он, если не с самим Господом Богом разговаривал, то не иначе как с ангелами встречался.
Вечером в келье, когда Тихон уложил меня на свою кровать, а сам устроился на полу, на невесть откуда взявшемся матрасе, мы предались воспоминаниям. Вспомнили, как хорошо было рыбачить на нашей речке Гнилуше; как, пацанами ещё, залезали в колхозные сады за яблоками; как дрались с ребятами из соседней Барановки. Припомнил мне Тихон, как случайно на одной из таких потасовок я выбил ему зуб. Чудные были времена.
Кеша
В бытность свою человеком, кошек терпеть не мог. А теперь сам, не знаю за какие такие прегрешения, коротаю дни котом Василием. Мальчишки продали меня на рынке какому-то торгашу за сущие копейки. Тот в свою очередь сторговал меня даме в белых джинсах. Отвратительная, надо сказать, фифа. Вся из себя, нафуфырена и пахнет чем-то вызывающим. К тому же, как я заметил, курит. В прежней жизни, будучи мужиком, обходил таких за километр. С ней билетиком в кино не отделаешься, где уж нам пролетариям в рестораны хаживать. Да и укарауль такую, пожалуй. Ты на работу, а она хвостом крутить, стерва. Сейчас совсем другое дело. Она меня в клетку посадила, хоть обмяукайся, не отпустит. Нет, могу, конечно же, голос показать, но только какой мне от этого резон? Если торгаш меня к вечеру не продал, то выбросил бы на ближайшей помойке. Вот и собирай там блох после этого. А там, глядишь, и зима. Если подвал какой не приглядишь, замёрзнешь. Нет уж, лучше я помолчу. Фифа, небось, не консервами питается, глядишь, и антрекотик перепадёт, рыбка какая-нибудь. Да и не в сарае живёт. Не-е, я не дурак, помолчу-ка лучше. Чего нарываться-то?
Фифа бросила мою клетку на кожаное сиденье своего белого лимузина. Что касается кожи, ничего не могу сказать, не сиживал. А вот белый цвет мне не нравится, бабский. Хотя ночью спать на каком авто, белом или черном, мне без разницы. Только не на советском автопроме. От него всегда бензином пахнет, и всю ночь под капотом что-то булькает, в общем, не сон, а так, название одно.
Ехали мы долго, видимо, я, малость, утомился и заснул. Проснулся от того, что фифа встряхнула мою клетку и сказала:
– Ну что, Иннокентий, приехали. Как ты смотришь на то, что я буду звать тебя Иннокентием? А, Кеша?
«Да мне по барабану», – подумал я, лишь бы угол был, да кормили.
Фифа потрепала меня за ухом и потащила в дом.
О доме стоит сказать особо, таких я ещё не видывал. Огромный домина в три этажа, с гаражом. На втором этаже кованый балкон, а перед домом – бассейн, и всё это обнесено высоким кирпичным забором. Ну, фифа, так жить можно!
Дверь нам открыла полная блондинка лет сорока, с мешками под глазами и чрезмерно увеличенной талией. «Господи», – подумал я, – это ж такую ещё и найти надо. Редкий экземпляр».
– Александра Ивановна, мне кто-нибудь звонил? – спросила фифа, вынимая клетку со мной из машины.
– Дважды звонили из офиса. И, Надежда Павловна, Виктор Иванович очень беспокоился о графике работ на этот месяц.
– Спасибо, а вот вам новый член нашего малого предприятия. Как он вам? – И не дожидаясь ответа, фифа продолжила:
– Помыть, накормить, вызвать врача. Пускай посмотрит и сделает прививки.
Блондинка взяла мою клетку и понесла в дом и сразу в ванную комнату. Комната – вся в зеркалах, смесители сделаны под золото, а ванна такая глубокая, словно бассейн. Александра Ивановна опустила клетку в ванну и выпустила меня. Я понял, что дела мои плохи. Попробовал выпрыгнуть, но когти заскользили по стенкам, и я скатился вниз.
– Экий ты шалунишка, – пробурчала толстушка. – Чистым, оно ведь и тебе легче будет.
С этими словами она напшикала на меня вонючий шампунь. Где это видано, баба мужика моет?! Это я только своей Катюхе позволял, да и то, если она тоже в обнажённом виде. Во всём люблю равноправие. А это ж издевательство!
Я попробовал укусить тётку за толстый палец, но она, видимо, предвидела развитие событий и ещё сильнее сжала меня своей огромной рукой. Подобного унижения я никогда не позволял по отношению к себе. С тех пор невзлюбил её и прозвал «ведьмой».
Ведьма вытерла меня насухо махровым полотенцем и отнесла на кухню. Там уже ждала тарелка с яствами. Батюшки, я не поверил глазам своим. Принюхался. Да этого не может быть! На тарелке лежала мелко порезанная, без костей севрюга. В прошлой жизни я только дважды ел этот деликатес: на собственной свадьбе, да на похоронах тестя.
Быстренько проглотив рыбу, слизнув всё до последнего кусочка, улучил момент, когда ведьма отвернулась, и сиганул вон из кухни. Пробежав до конца коридора, обернулся: никто не преследовал меня. Теперь можно спокойно оценить обстановку.
Вдоль коридора было много дверей, но все они оказались закрыты, оставалось только бежать на второй этаж. Мраморные ступени, ковры… Боже мой, куда я попал? На втором этаже вдоль стен стояли большие вазы с цветами. Эх, видела бы моя Катюха, где я сейчас обитаю! После хрущёвки с проходной комнатой это был замок. Пейзажи на стенах в позолоченных рамах, огромные часы от пола до потолка с гирями на цепочках. Ну и фифа!
Только одна дверь на втором этаже была приоткрыта. Проскользнув внутрь, я оказался в большой комнате, судя по всему, спальне.
Эхма-а. Вот тебе ёшкин кот и хухры-мухры. Кровать занимала почти всю комнату, хошь вдоль ложись, хошь – поперёк. Катюхе бы моей такую, а то мы всё на раскладном диване ютились. Он, подлец, как только мы любовью займёмся, начинал скрипеть. А за стеной – тёща. Смех, да и только.
Прыгнув на кровать, я улёгся на брошенный здесь кем-то халат и начал обозревать комнату. Напротив кровати расположился такой же огромный телевизор, потом бар. Сразу за баром окно, что выходило в сад, рядом такое же большое, как всё в этой комнате, зеркало. Вот из-за зеркала и появилась она, фифа. Видимо, за ним находилась ванная комната, потому что фифа вошла в спальню совершенно обнажённая. Она шла, расчёсывая мокрые волосы.
– Оказывается, у меня гости. Добро пожаловать, Иннокентий.
С этими словами фифа взяла меня на руки и, прижав к груди, поцеловала в носик. Такую грудь в бытность свою человеком я рассматривал разве что в глянцевых журналах, которые мужики наши, понатаскали в бытовку. Во времена перекуров мы нередко обсуждали красоток из журнала и невольно сравнивали их с нашими законными супругами, что, увы, дурно сказывалось на нашем настроении.
– Какая же ты прелесть, Кеша! Какая же я молодец, что выбрала тебя!
После этого фифа положила меня на спину и начала щекотать. Нет, я не сопротивлялся. Во-первых, очень устал, во-вторых, если она меня и дальше будет так кормить, позволю ей всё. Да что там говорить, мне просто было приятно её внимание. Я заметил, что здесь, дома, она из фифы превратилась в нормальную, классную девчонку. Пропал апломб, высокомерие, чопорность, чего я совершенно терпеть не мог в женщинах.
– Ты только никому не говори, Кеш. У меня есть одна слабость. Я очень люблю пастилу и зефир в шоколаде. Будешь?
Фифа достала из бара коробочку пастилы и, явно смакуя, откусила белое лакомство.
– Одна могу съесть целую коробку. Вот какая я сластёна!
Потом фифа долго красовалась перед зеркалом, перебирая и опрокидывая на себя кучу тюбиков и бутылочек. Затем, расположившись на кровати, она включила какой-то боевик. Я же улёгся у неё в ногах, свернувшись калачиком на пуховом одеяле, и заснул.
Ночью раздался звонок мобильника, фифа прижала телефон к уху и воскликнула:
– Да ты сумасшедший!
Быстро накинув халат, она выбежала из комнаты. Вернулась так же быстро, но не одна, с хахалем. У меня глаз намётан, я таких за версту чую.
– Я с самолёта и сразу к тебе, соскучился, – только и сказал он.
Глаза горят, бред какой-то несёт. Ага, сейчас ещё скажет, что кофейку зашёл попить в два часа ночи! Я-то знаю, зачем он зашёл. А фифа, фифа-то вовсе в дурочку превратилась, так и юлит вокруг него, так и юлит. Того и гляди, сейчас на шею бросится, начнутся лобзания. Нет, пожалуй, пойду я с кровати, видимо, она им сейчас нужней будет. Приютился под телевизором, но разве заснёшь, когда эти на кровати шуршат. Эх, молодежь, ни опыту, ни азарту у вас нет. Вот была бы здесь моя Катюха, я бы показал вам высший пилотаж.
Рано утром фифа с хахалем быстро собрались и уехали, я же взобрался на кровать и заснул.
Фифа пропала. Вот уже три дня как её не было дома. Каждый день, утром, ведьма кормила меня, потом сажала в клетку, отдавала водителю, и я ехал на работу.
Мои обязанности заключались в том, что перед тем, как состоятельные люди, купившие квартиру, дачу, коттедж, входили в своё новое жилище, обязательно запускали меня, чтобы обновка принесла хозяевам счастье и радость. Кто победнее, сами ловили бездомных кошек и запускали в дом. Конечно же, предрассудки, но они, эти самые предрассудки, приносили фифе солидный капитал.
Вечером возвращался домой и ведьма кормила меня. И так каждый день. Вроде всё нормально, но только без фифы стало как-то тоскливо и одиноко. В этом огромном замке, только она могла поговорить со мной, приласкать.
Каждый день я заходил в её спальню. Обнюхивал тапочки, в надежде убедиться, что фифа пришла. Но они пахли так же, как и в тот последний раз, когда она была дома. Каждый вечер устраивался на её кровати и ждал до самого утра. Ведьма ругала меня за то, что сплю в спальне хозяйки, но я приходил сюда снова и снова.
На пятый день за дверью вдруг услышал знакомые шаги. Моё сердце радостно подпрыгнуло. Прислушался. Да, несомненно, это была она. Шпильки мерно постукивали по мраморной плитке пола, шуршала кожаная куртка. От восторга я начал носиться по комнате, потом, вцепившись когтями в ковровую дорожку, приготовился к прыжку. Дверь приоткрылась, и в щель протиснулась пушистая кошка. Она бесцеремонно подошла ко мне, обнюхала и сказала:
– Мур-р, мяу, прошу вас, тише. В этом доме не любят, когда кто-нибудь шумит, кроме хозяйки. Поэтому, если хотите спать в тепле и вкусно кушать, советую поубавить свой пыл.
– Ещё чего! – воскликнул я
– Ну и глупо.
С этими словами, взметнув хвост, таинственная незнакомка удалилась в комнату.
– Боже, как она грациозна! А как лоснится её шерсть, а этот волнующий пушок за ушками! Кем она была в прошлой жизни?
Невольно всем телом я подался к ней, улавливая волшебный, неземной запах. Но тут меня окликнула хозяйка:
– Иннокентий, дружок, что-то ты сегодня развеселился? Иди ко мне, я познакомлю тебя с Бэтой.
«Ах, вот как, её зовут Бэта. Всё равно, она прекрасна», – подумал я про себя.
Её загнутые вперёд ушки, её беленький хвостик, всё это будоражило моё воображение.
Бэта лежала в большом кожаном кресле и смотрела мультфильмы. Прежде чем подойти к креслу, я навострил уши, выпятил грудь и поднял хвост, чтобы предстать перед Бэтой во всей красе. Она мельком глянула на меня и промяукала:
– Да что вы, сударь, в этом доме мышей не бывает.
Я растерялся и даже не знал, что ответить.
Ближе к вечеру пришла мастер и, выложив из своей сумочки с десяток щеточек, кусачек и ножниц, принялась расчёсывать Бэту.
Трудно представить другую, более удобную позу для наблюдения, чем выбранная мной. Взобравшись по шторе под потолок, перепрыгнул на большой тёмный шкаф и улёгся наверху. Здесь было довольно-таки пыльно, отчего я даже несколько раз чихнул. Однако отсюда я хорошо видел, как Бэте, лежащей на спине расчёсывали белую шерсть на груди. Какие чудные у неё лапки, а какой хвостик? О, как она божественна! Разве можно вот так с котами? Я готов был сорваться к Бэте и доказать ей, насколько я неравнодушен к ней. Но я говорил себе: «Не время, не время ещё, Инокентий. Не время».
В комнату несколько раз заходила фифа, как всегда, прижимая телефонную трубку к уху. Посмотрев, как мастер работает с Бэтой, она опять удалилась на кухню. Пока фифа шла по коридору, я расслышал обрывки её разговора с неизвестным мне Виктором Ивановичем:
– О, несомненно, Виктор Иванович. Все наши кошки имеют родословную и состоят в клубах. Как смотрите на то, что предоставим вам кота породы пикси-боб, привезённого для нас из Канады? Вам он очень понравится. Если ваша супруга предпочитает кошку, мы можем предложить вам шотландскую скоттиш фолд. Хорошо, фото я сброшу вам по «имэйлу». Всего доброго.
Я ничего не понял из этого разговора, кроме одного: у фифы, помимо меня и Бэты, есть какие-то пикси-боб и скоттиш фолд. Это мне совсем не понравилось.
Фифа вернулась к нам в комнату и сказала:
– Бэта и Иннокентий, завтра – на объект. Отныне работать вы будете вместе.
Утром меня разбудили рано. Пришла, шаркая тапочками ведьма, и отнесла на кухню. Бэта уже была здесь. На завтрак нам дали постную говядину и гречку. Катюха под такую закуску всегда наливала мне рюмочку, но, видимо, котам водочка не положена. Да и во всём доме водку я видел, разве что у ведьмы. У фифы в баре стояло много красивых бутылок, из которых мне знакомы только шампанское и виски. Виски я в магазине видел, больно дорогая штука. Содержимое других бутылок вовсе мне неведомо.
После завтрака ведьма посадила нас с Бэтой, каждого в свою клетку, и отнесла в машину. Несмотря на кипящую во мне страсть к Бэте, я старался не подавать вида. В конце концов, надо и себе знать цену. Стараясь быть незаметным, я наблюдал за ней, через сетчатый узор моей клетки. Потом набрался смелости и спросил:
– Бэта, а как ты думаешь, у нашей хозяйки есть ещё кошки кроме нас с тобой?
Бэта нехотя повернулась ко мне, как будто спросонья, и ответила:
– Чудной ты, Иннокентий. Конечно, нет. Почему у тебя возник такой странный вопрос?
– Я слышал, она по телефону говорила про каких-то пикси-боба и скоттиш фолд.
– Какой же ты, Иннокентий, наивный. Это наши с тобой породы. Вот у меня, например, порода скоттиш фолд, а у тебя, значит, пикси-боб.
Откуда взялся пикси-боб, не знаю. Мать моя была дворовая кошка Машка. А отец? Да разве всех их упомнишь. Всю оставшуюся дорогу я так и не нашёлся, о чём ещё поговорить с Бэтой, а она, похоже, задремала.
Хахаль стал приходить всё чаще и чаще. Как всегда, они закрывались в спальне фифы и продолжали шуршать до утра. Я пригрел себе местечко под телевизором, а Бэта спала на углу кровати. Так продолжалось долго, пока однажды хахаль не заявился в спальню фифы один. Причём, он был явно выпивши. Схватив Бэту, он сильно швырнул её об стену, а сам рухнул на кровать. Во мне всё закипело: как он посмел обидеть Бэту? Что было сил, я прыгнул на обидчика и вцепился своими когтями в его сальное, отвратительное лицо.
– Это тебе за Бэту, это тебе за фифу, а это тебе просто так от меня! – Повторяя про себя эти слова, я каждый раз с новой силой царапал это одутловатое лицо. Хахаль неестественно завопил, схватил меня и с силой бросил в открытое окно. Испугаться я не успел. Пролетев через кусты, упал прямо на садовую дорожку.
Странно и необычно ощущать себя абсолютно беспомощным. Очнувшись от удара об тротуарную плитку, я хотел было встать, но мои задние лапы совершенно не слушались. Я их не чувствовал. Интересно, как там Бэта? Может быть, ей нужна моя помощь, а я вот здесь развалился. Попробовал встать на передние лапы, это мне удалось, однако задняя часть тела тянула к земле. С огромным усилием мне удалось подтянуть задние лапы к передним. Я очень устал, когда мне удалось вот таким образом доползти до входа в дом и спрятаться под лестницей.
Совсем недавно я обнаружил это место, и разве мог тогда себе представить, что оно мне пригодится. Отсюда хорошо было видно, как приехала фифа, как она выгнала из дома хахаля, как ведьма, Фифа и Бэта искали меня.
Фифа даже подошла совсем близко к моему убежищу, но не увидела меня, зато я услышал её разговор по телефону с хахалем.
– Ты приносишь мне одни неприятности! Нет, дорогой мой, ты вышвырнул в окно не кота, а работника моего предприятия! У меня сорвались заказы. Задета моя репутация. Будь добр, забудь мой адрес и номер телефона. – Положив телефон в сумочку, Фифа заплакала.
«Как мне это знакомо, – подумал я, – ничего не изменилось». Фифа, верно, решила, что наконец-то ей встретился тот самый человек, о котором она мечтала. С нетерпением ждала его звонка, вертелась возле зеркала, чтобы казаться ему самой красивой, самой желанной. А он стал приходить на свидания пьяным. Совсем перестал делать подарки. Вот и Катюха моя, сколько слёз пролила из-за этого. Всё старо как мир. А ведь стоит хахалю сейчас попросить прощения, и она простит его, простит дурочка.
Не одну ночь я провёл под крыльцом. «Всё, подумал я, вот и кончилась моя сказка. Кому нужен больной кот? Ах, Бэта, милая Бэта, я так и не сказал тебе всё, что хотел сказать».
Но однажды в лаз просунулась мордочка Бэты.
– Ах, вот ты где?! Ты чего здесь спрятался? Пойдём домой, тебя все ищут.
– Не могу, видимо, у меня что-то с лапами.
Бэта посмотрела на мою неестественную позу и сказала:
– Сейчас, жди меня, я вернусь.
Бэта вернулась быстро, неся в зубах кусок рыбы.
– Ты, наверное, есть хочешь. Вот, подкрепись пока. А я пойду, поищу кого-нибудь из людей.
– Стой Бэта, не надо, не зови никого. С такими лапами я никому не нужен. Меня выгонят из дома.
– Ну, и дурачок ты, Иннокентий. Хозяйка любит тебя, вот увидишь, всё будет хорошо.
И действительно, всё, что происходило потом со мной, было как продолжение сказки. Бэта привела с собой ведьму, та отнесла меня домой. Потом появилась Фифа. Увидев меня, она расплакалась и позвонила врачу. Тот, подлец, всадил мне в заднее место какой-то укол, так, что у меня перед глазами все сразу: и Бэта, и Фифа, и ведьма закружились, и я отключился. Проснулся рано утром, когда Фифа ещё нежилась в кровати. Бэта спала рядом со мной, а за окном уже вовсю играло солнце, и пели птицы. Я понял, что я – счастливый кот. Фифа не выгнала меня из дома, у меня теперь есть подружка Бэта. Вот только лапы смущали меня. Посмотрел на них, попробовал согнуть сначала одну, потом другую. И, осознавая, что всё плохое позади, подпрыгнул и, что было силы, крикнул:
