Kitabı oku: «Пьяная Россия. Том четвёртый», sayfa 2
Истина познается в сравнении
Стоит только уехать в отпуск, скажем, дней на десять, а вернувшись, взять авоську, легким шагом направиться в знакомый продуктовый магазин. Зайти и рот открыть от удивления, потому что вместо хлеба на полках – телевизоры, вместо колбасы – компьютеры. В народе говорят: «Сожрали!», имея в виду странно быстрые смены не только вывесок магазинов, но и самой сути подхода к торговцам, уж лучше бы тогда вернули государственный строй и государственные магазины, где все было бы надежно, на долгие времена, господа правители!
Давно подмечено, очереди в общие поликлиники, к врачам, просто громадные, а в частных никого нет. Заплати и будь здоров!
При Советах были комсомольцы-добровольцы, при едроссах – волонтеры. Что изменилось? Правильно, название!
При Советах были продавцы, при едроссах – менеджеры.
При Советах грамоты, медали, при едроссах – тоже самое, грамоты, медали, но зарплаты нет, квартиры нет, здоровья нет и медалька – издевательство, золота, серебра и то в ней нет, один обман и крашеный алюминий!
При Советах воду из-под крана пили, при едроссах воду из-под крана даже кипятить бояться, покупают в магазинах, артезианских ларьках…
При Советах на похоронах плакали о покойнике, при едроссах о кредитах, что взяли на похороны…
Батюшка
Целая армия байкеров на сверкающих мотоциклах, эффектно пророкотав возле старинного храма, остановилась во дворе.
– Свят, свят, – перекрестилась набожная старушка, – и куда же вас чёрт принёс, окаянных?
– Не чёрт, а Господь, – мягко поправил старушку огромадный бородатый байкер.
Закованные в чёрные кожаные доспехи, украшенные железяками, лохматые обладатели «железных» коней производили на впечатлительных людей страшное впечатление.
– Антихристы, – крестились редкие зрители на крыльце храма, служба ещё шла, и не ведающий о наезде антихристов народ молился, кланяясь иконам и батюшке.
Священник, отец Владимир Старгородцев вёл службу, как всегда вдохновенно, почти артистично. Ему вторил дьякон, имевший такой бас, что, как говорится, стёкла окон дрожали. Хор, состоявший из студентов музыкального училища, старательно выводил преимущественно тонкими, женскими голосами: «Господи, помилуй!»
Старушки, что стояли в первых рядах активно подхватывали любое песнопение, их дребезжащие голоса, конечно же терялись в басовитом гудении дьякона, но вот в одиноких воззваниях Господу священника Владимира были слышны отчётливо.
Отец Владимир не мог похвастаться точно такой же басовитостью, что и у дьякона, тем не менее, делая посыл, он с удовольствием ощущал, как голос его резонирует где-то под куполом храма, пролетает на невидимых крыльях, едва касаясь седых волос стариков и головных платочков женщин.
Неизменно, во всякую церковную службу Старгородцев приходил в восторг, схожий с восторгом младенца поймавшего в ладошки солнечный лучик и считал, что, таким образом, он получает благодать.
О благодати можно было бы рассказывать бесконечно, но вкратце объясню, именно благодать является причиной крестовых походов с иконами и молитвами из города в город. На её поиски устремляются грешники в святые места. Благодать не похожа на опьянение или наркоманскую эйфорию, она быстра и неуловима, а ощутивший её человек ещё долго будет тихо улыбаться, ведь настигнувшее его счастье мимолётно, как поцелуй Бога, однако стойкое ощущение теплоты остаётся надолго.
О людях, не расстающихся с благодатью, слагают легенды и рассказы, их называют блаженными, святыми.
Старгородцев себя святым не считал, завидев чуда-юд стеснительно столпившихся в притворе храма, он широко улыбнулся, перекрестился и отдельно поклонился.
Народ, предстоящий в церкви, так, что яблоку было негде упасть, заворочался, стремясь узнать, кому это батюшка уделил внимание. Не то, что почтение, но удивлённый шёпот пронёсся по храму и замер, наткнувшись на чашу с причастием, что вынес из алтаря отец Владимир.
Шли последние минуты церковной службы. Уставшие старушки, опасливо косясь на робких байкеров, пробрались к скамейкам, чтобы присесть, вытянуть вперёд усталые ноги, обутые в удобную обувку на плоской подошве.
Матушка Елена, жена отца Владимира Старгородцева принялась, как всегда, обходить старушек с кастрюлей компота, всякий раз остававшегося после причастия. Тут надо пояснить тем, кто не в курсе, причастие, а именно ложку кагора с хлебом, всегда причастники запивают небольшим количеством компота, что выдаётся им в одноразовых стаканчиках, в храме.
Заметив столпившихся в притворе храма байкеров, матушка и к ним подошла, с натугой, впереди себя, неся пятилитровую кастрюлю, правда, уже ополовиненную.
– Пейте, дорогие мои, небось устали с дороги, – разглядывая пыльные лица, пропела матушка Елена и кивнула на свой карман, откуда торчала целая стопка стаканов.
Мужиков не надо было приглашать дважды, столпившись вокруг кастрюли, они в два счёта, вычерпали половником весь компот.
– Ироды, как набросились, – комментировали старушки, неодобряя внешний облик байкеров, – матушку бы не сожрали!
Между тем, служба закончилась, и отец Владимир попытался, было, пробиться к байкерам, но прихожане, жаждущие совета, хватали батюшку за рукава, изливая душу.
Русский народ в большинстве своём не знает психоаналитиков, за психоанализом обращаются к батюшкам. Нередко потому священники вынуждены осваивать премудрые книги по психиатрии, вкупе с обучением в семинарии и чтением книг святых отцов, они становятся такими профессионалами, что куда там иным мозгоправам!..
Наконец, Старгородцев добрался до байкеров. Обнялся с одним, другим, похлопал по плечу третьего. Старушки, позабыв про компот, плещущийся на дне стаканчиков, разинув рты, глядели на это братание.
– Матушка, – весело обратился он к жене, прибирающейся за свечным прилавком, – брось всё, ко мне друзья приехали! Вот тебе крест, двадцать годков не виделись!
– Так я домой побегу, стол накрою, – засуетилась матушка Елена и, подобрав длинную юбку в сиреневый горошек, выбежала из церкви.
– Отец Иннокентий, – обратился к дьякону, взиравшему с весёлым любопытством на всю эту кутерьму, отец Владимир, – пойдём с нами потрапезничаем!
Чинно разговаривая, байкеры вместе с двумя служителями церкви, вышли из храма, оставив старушек судачить о небывалом происшествии.
Дом Старгородцевых стоял неподалёку от церковных построек и старинной колокольни, где виднелись подвешенные в ряд пять небольших колоколов.
– Маловато, – кивнул на колокола один из байкеров, имея в виду то ли количество, то ли размеры.
– Малы да удалы! – улыбнулся отец Владимир. – Мы и этому обновлению рады!
– Недавно повесили?
– В прошлом году, – вспомнил Старгородцев, – меценат один расщедрился.
– Архиерей к нам, на праздник приезжал, – пробасил отец Иннокентий.
– Что же у мецената денег на большой колокол не нашлось?
– А мы не спрашивали и пяти колокольчикам, ой, как обрадовались! – засмеялся Старгородцев снизу, с большой любовью оглядывая неподвижные колокола.
К нему подбежал мальчишка лет пятнадцати.
– Сын мой, Ванюшка, – представил он мальчика байкерам, – извольте заметить, звонарь!
Байкеры шумно пожали руки Ванюшке и, хотя они не слыхали, как он музицирует с колоколами, но заранее одобрили и музыкальные способности, и щуплую фигурку подростка.
Ванюшка, улыбаясь, весело вертелся в их могучих руках и, в конце концов, оказавшись верхом на плече самого мощного дядьки, возликовал, по-мальчишески, озорно, свистнул.
– Небось и голубей гоняешь? – тут же заинтересовались байкеры.
– У приятеля моего, Митьки, голубятня, – протараторил, сияя глазами, Ванюшка, – голуби белые-белые!
Зажмурился он.
Взойдя на крыльцо, байкеры по деревенской традиции оставили обувь на крыльце и в одних носках по чистым ковровым дорожкам, настеленным по всему дому, вошли в обширную прихожую, а оттуда, в гостиную.
На длинном столе, накрытом белоснежной скатертью уже стояли кое-какие холодные блюда, но едва отец Владимир закончил читать предобеденную молитву, матушка Елена появилась из кухни с горячим.
Белые с золотыми ободками глубокие тарелки, стоявшие перед каждым обедающим, она скоренько наполнила дымящимся картофельным пюре, тушёной капустой и кусочками жареной рыбы.
– Прошу любить и жаловать, караси! – указывая на кусочки, заметил отец Владимир.
– Сам ловишь? – спросил один из гостей, налегая на еду.
– Не сам, мне помогает Ванюшка и отец Иннокентий.
– Рыбы в пруду видимо-невидимо, – делая страшные глаза, добавил Ванюшка.
– Развели, – пробасил отец Иннокентий.
– Неужто сами? – не поверили байкеры.
– Потрудились на славу, – засмеялся Старгородцев, – пока вылавливали из дальнего озера и к нам, в пруд пересаживали.
– Хорошо тут у вас, – покрутил головой самый мощный байкер, – надо было раньше заехать.
– Раньше, – подхватил отец Владимир, – лет шестнадцать назад мы дом с матушкой строили, ремонтом в храме занимались, подкрашивали и укрепляли.
– Колокольня валиться начала, – вспомнил дьякон, – так мы с отцом Владимиром, будто заправские альпинисты, на верёвках сверху спускались и расшатавшиеся кирпичи цементом укрепляли.
Байкеры жадно слушали. Впрочем, один откашлялся:
– А может и сейчас, того, этого самого, для нас дело найдётся?
С надеждой поглядел он в глаза отцу Владимиру:
– Ради нашей старой дружбы?
– Найдётся, ещё как найдётся! – захлопал в ладоши Старгородцев.
После обеда, переоблачившись в рабочую одежду, обвешавшись строительными инструментами, они не спеша двинули… прочь от храма к жилым постройкам местных жителей.
Заходили во дворы нуждающихся в помощи одиноких людей, Старгородцев всех наперечёт знал: кололи дрова, прохудившиеся крыши домов укрепляли, чистили колодцы и дымоходы.
Возвратились усталые, к ужину и с удовольствием, попарившись в деревянной баньке, что затопила к приходу работничков, матушка Елена, переоделись в чистое бельё, подсели к столу.
Оглядев добровольных помощников, облачённых теперь не в мотоциклетные доспехи, но в рубашки и штаны самого батюшки, отец Владимир рассмеялся:
– Долгонько ваши старания люди вспоминать будут.
– А то, что мы делали, разве богоугодное дело?
– Ещё какое! – расправляясь с вишнёвым пирогом, весело заметил Старгородцев.
Уставшие гости полегли после ужина спать.
Матушка Елена расстелила им на многочисленных раздвижных диванах и креслах уютные постели. В доме Старгородцевых привыкли принимать многочисленных гостей, в основном странствующих пилигримов, мечтателей, художников, поэтов. Приезжали или приходили своим ходом к отцу Владимиру монахи-вольнодумцы, священники-расстриги. Бывало, некоторые задерживались надолго, некуда было идти. Старгородцевы никогда никого не гнали, мало того устраивали на работу, поддерживали, укрепляли и постепенно разуверившийся в жизни человек находил себе жильё, а далее отец Владимир мог похвастаться бракосочетаниями бывших пошатнувшихся духом и особую радость ему приносили крестины детей, рождённых от таких браков.
Отец Иннокентий отправляясь в соседний домик, где обитал лишь ночью, так как был бессемейным, остановился в дверях и, обратившись к Старгородцеву, не смог скрыть повышенного интереса.
– Как же ты с ними познакомился? – кивнул он на видневшихся в проёме двери одной из комнат, храпевших байкеров.
– В молодости, – ответил Старгородцев, усмехаясь в усы, – лихачили на мотоциклах. Страсть, как любил скорость, ветер, пиво и рок!
– Ты? – не поверил отец Иннокентий, заново оглядывая солидную фигуру друга.
– Я! – подтвердил батюшка. – Если хочешь знать, рокеры или по-современному, байкеры, это те же анархисты! А от анархиста до порядочного человека один шаг!
– И ты его сделал, этот шаг? – всё ещё поражался дьякон.
– Шагнул в духовную семинарию, – согласился отец Владимир.
– А они? – снова кивнул в сторону спящих байкеров, отец Иннокентий.
– Они? – задумался Старгородцев. – Работают, семьи содержат и стараются в отпуск объединиться, чтобы колесить по России, видишь, и к нам заехали, слава Богу!
Перекрестился он на спящих друзей.
– Сподобил Господь увидеться через двадцать лет!
– Богоугодное дело! – подтвердил дьякон и на цыпочках покинул спящий дом Старгородцевых.
Но ещё долго не спал, слонялся возле остывших боков мотоциклов и трогал их пальчиком, представляя, как летит по дороге и ветер сдувает слёзы из глаз, ах, как хорошо!
Белым-бело
В предпраздничные дни Танька Удальцова решила сделать ремонт в своей квартире. Обзвонив с десяток соответствующих фирм, она каждый раз спрашивала, есть ли в бригаде строителей представители кипчакских народов, а по-современному – гастробайтеров, то есть таджиков, казахов, узбеков. После минутной заминки ей отвечали, что есть и бригады занимающиеся ремонтом квартир, в основном состоят из «черных».
Танька вспылила и позвонила подруге:
– Кто расистка? Я – расистка! – орала она в трубку. – Да, и не скрываю своего презрения к этим дуракам! Они ничего не умеют! Вон на прошлой неделе приперся слесарь, таджик, надо было кран холодной воды заменить, бегал, бегал, не знал, что и как делать, ты думаешь, он починил?
Впала Танька в состояние, близкое к умопомешательству:
– Нет! Деньги за работу взял, а сам исчез, кран через два часа сорвало. Пришлось опять звонить в ЖЭК. Что?
И успокаиваясь, устало произнесла:
– Эти кипчаки ничего не умеют, к тому же они – тупые и грязные! Послушай, мне нужна бригада русских рукастых мужиков! Понятно?
Все-таки подруга помогла, она и сама недавно занималась ремонтом квартиры. Русские строители в два дня справились с задачей и, расплачиваясь с ними, Танька не без удовольствия обозревала свои апартаменты.
Тридцать первого декабря, Танька ожидала в гости родственников. Конечно, накрыла стол и, кинулась открывать.
– Надо же предупреждать! – схватилась за сердце тетя Роза, совершив экскурсию по квартире.
– Что это такое? Я не поняла! – с недоумением оглядывая белые стены кухонного пространства, спросила бабушка Муся, а попросту Мария Сергеевна.
– Это евроремонт, – ответила родственницам Танька, – мода такая!
– Ишь ты, мода! – хмыкнула бабушка Муся. – Мода на больничные операционные!
Сестры Удальцовой вошедшие в квартиру следом за тетей Розой и бабушкой Мусей, одобрили белесые обои гостиной и белые обои с рисунком сверкающих инеем белоснежных роз в спальне.
– Будто в зимнем лесу, – восторгалась Светка Удальцова.
– И мебель белая! – нахваливала обстановку квартиры, другая сестра, Маринка Удальцова.
– Елка белая! – поджала губы бабушка Муся.
Тетя Роза погладила сверкающую скатерть и с недоверием уставилась на белую посуду:
– Это какое-то сумасшествие, – пробормотала она.
– Ну, хоть вино красное! – одобрила появление бутылки кагора, бабушка Муся.
Постепенно обе они смирились, а цветной телевизор с широким экраном заставил обеих забыть на время больничную операционную, но тут бабушка Муся выпила и еще выпила, опьянела и, опираясь о стены, пошла на балкон, освежиться.
Лучше бы она этого не делала! Застекленный балкон встретил ее пластиковыми окнами.
– Зачем ты сделала это? – указывая пальцем на окна, прокричала с балкона, тетя Муся.
– Сменила окна? – удивилась такой реакции, Танька. – Все меняют. Это модно!
– Модно! – с гримасой отвращения, произнесла бабушка Муся.
Тетя Роза немедленно включилась в обсуждение вопроса:
– Пластиковые окна – такое же фуфло, как и пластиковые водопроводные трубы!
– И алюминиевые смесители! – подхватила бабушка Муся.
– И пластмассовые китайские автомобили! – с вызовом произнесла тетя Роза. – Одноразовые!
– Да что вы имеете против этих окон? – недоумевала Танька.
– Вот увидишь, – зловеще произнесла бабушка Муся, – через небольшое количество времени, может, месяц-два, окна начнут кривиться!
– А подоконник встанет дыбом! – подтвердила тетя Роза.
Танька, глянув украдкой в сверкающие от чистоты окна балкона, покачала головой, полная недоверия и сомнений прошлась по квартире с великолепнейшими белыми обоями, мягкими, как сугробы, диванами и креслами, стульями, обтянутыми белой кожей и хрустальными люстрами.
На застеленном прекрасной белой скатертью деревянном столе с резными ножками были разложены серебряные приборы, в вазе благоухали белые розы.
Предлагаемое меню праздничной новогодней ночи Танька тоже нашла отличным.
Родственницам были предложены мясное рагу, салаты, сельдь под шубой, множество солений и вино.
В холодильнике ждал своей очереди торт тирамису.
Танька тронула бело-голубые салфетки, веером лежавшие возле каждой гостьи и наконец, произнесла:
– Просто, для вас, непривычно, но не вам тут жить, а мне! А пластиковые окна и на деревянные сменить можно, новые! И мне так нравится оказаться в зимней сказке!
– Особенно летом будет вдохновлять такая квартирка, – кивнула Светка.
– Когда будет жарко, – уточнила Маринка.
– Что правда, то правда, – мирно закивала бабушка Муся и подняла бокал, – за Новый год!
– Чтобы у нас все было, а у них ничего не было! – подхватила тетя Роза и выразительно посмотрела на кремлевские стены в телевизоре.
За это и выпили, и уселись смотреть новогодний огонек, где сверкающих белым светом бенгальских огней было великое множество.
Преображение
Денис Алексеевич Овечкин собирался на торжественную церемонию. Он очень любил подобные мероприятия и заранее репетировал, стоя перед зеркалом, учился скромно улыбаться. Главное – скромно! Тогда зрители телевизионных каналов, друзья и коллеги, занявшие почти все места в зале, подумают о нем лишь хорошее!
Овечкин вздохнул, воротник новой рубашки жал, костюм, купленный за большущие деньги в прошлом году, казался тесным. Немного пополнел, нехорошо, покачал головой Овечкин. Он не одобрял пузатых мужиков, считая их поклонниками пива и диванного образа жизни. Опять-таки, Денис Алексеевич заботился о положительном впечатлении, таким образом, ему пришло на ум подтянуть не в меру выпятившееся пузо с помощью пояса для поддержки внутренних органов. Пояс имелся в комоде у тещи и не один, весь ящик был забит всевозможными приспособлениями на резинках, крючочках, у тещи наблюдалось опущение почки. Пользуясь отсутствием домашних, под наблюдением единственного зрителя, серой кошки, взобравшейся на верх бельевого шкафа, Денис Алексеевич перемерил с десяток поясов и, справившись с непривычной задачей, застегнув брюки, критически осмотрел себя в зеркале. А что, вроде ничего, прищурился он и даже спросил у кошки, как ей кажется его преображение? Ничего или надо внести еще кое-какие штрихи?!
Серая кошка не ответила, а спрыгнув со шкафа, потрусила в спальню. Правильно, решил Денис Алексеевич.
Трюмо, уставленное всевозможными баночками с кремами, косметическими наборами, флаконами духов – богатство жены Овечкина, привлекло внимание Дениса Алексеевича.
Он взглянул на себя в зеркало и покачал головой, его полуседые волосы подстриженные ежиком не внушали доверия. Взгляд – усталый.
– Бога ради… так нельзя! – сказал он кошке.
И пошарив в трюмо, выудил на свет божий коробку с черной краской. Нисколько не сомневаясь, направился в ванную, по пути разоблачаясь до нижнего белья.
Через несколько минут высушив почерневшие волосы феном, Овечкин нанес с помощью румян на щеки здоровый румянец и отступил на шаг, любуясь своим отражением.
Разобравшись с тушью, он подкрасил ресницы и нанес розовую помаду на губы.
Кошка, взобравшись повыше, внимательно всматривалась в его лицо.
– Как я тебе? – подмигнул ей Денис Алексеевич, надевая костюм и торопливо подвязывая галстук, время поджимало.
Церемония прошла успешно, прижимая почетную грамоту к груди, Овечкин прочувственно толкнул короткую речь со сцены, не позабыл улыбнуться в камеры отрепетированной улыбкой и, сохраняя внешнее спокойствие под жидкие аплодисменты зрителей, спустился со сцены.
На фуршете, он заметил, что его сторонятся. Коллеги и друзья надували щеки, когда он подходил к ним, и отворачивались, беззвучно хохоча.
Такое поведение озадачивало, и Овечкин усиленно тер лоб, незаметно для себя переходя на глаза. Правда, глаза немилосердно чесались, в холле зала для торжественных церемоний зеркала не было, и Денис Алексеевича не мог знать, что размазал тушь с ресниц по векам и под веками.
– Не пойму, что с тобой случилось? – остановил его подвыпивший коллега. – И если тебе дали в глаз, то почему сразу в оба?
Изрек он философскую фразу, и глубоко задумавшись, тронулся дальше по залу, на ходу выпивая бокал шампанского за бокалом.
– Ах, Денис Алексеевич! – проворковала старая зазноба, бывшая любовница Овечкина, впрочем, не терявшая надежды возобновить отношения. – Что ты с собой сделал?
Пошарив в сумочке, она достала пачку влажных салфеток и, отведя Овечкина в сторону, принялась стирать тушь. Он покорился.
– А что у тебя с волосами? – спрашивала зазноба, вытирая лоб и виски Овечкина.
– Краска плохая! – пожаловался он.
– Наверное, ты ее не закрепил! – догадалась она, старательно размазывая черные пятна по белоснежному воротнику рубашки.
Овечкин вздрогнул, вспомнив, как по дороге его окатил холодными брызгами сильный дождь, так что пока Денис Алексеевич возился с зонтом, волосы на голове успели намокнуть.
– Ах, что про меня теперь люди скажут! – заплакал он, весь сжимаясь и прячась в руках своей бывшей.
Пошарив в сумочке, она высыпала в рот Овечкину две розовые капсулы.
– Успокоительное! – прошептала доверительно и обняла бывшего, но такого желанного любовника.
Одурманенный лекарствами, Овечкин томно танцевал с дамой своего сердца. Оркестр народных инструментов, подстраиваясь под настроения гостей праздника, наигрывал на балалайках вальс и танго.
Подтанцовывая, вернулся Денис Алексеевич поздно ночью домой и испытал замешательство, даже разочарование, увидав перед собой раздраженную его поздним приходом толстую жену.
– Ну? – громко и требовательно, произнесла она, но разглядев его почерневшие волосы, расхохоталась.
Оправдываясь, объясняясь, Овечкин по пути к ванной принялся снимать костюм.
– А это что? – указала пальцем жена на пояс тещи, натянутый Овечкиным до груди. – Пояс верности?
– Для пуза, – лепетал Денис Алексеевич, краснея и стягивая злополучный пояс, прошептал, – прошу тебя, только маме не говори!
Из комнаты тещи доносился богатырский храп.
– Иди, мойся, красавец! – делая ударение на последний слог в слове – красавец, с насмешкой сказала жена.
После, забираясь в супружескую постель Овечкин, было, пожалел о вернувшейся седине, но подумав, как следует, решил, что, пожалуй, дополнительное преображение потребует немало сил и стоит ли шкурка выделки, непонятно! Зевнул Денис Алексеевич, повернулся на бок и заснул, во сне ему слышались матерные частушки и треньканье балалайки. Кошка, улегшаяся к нему под бок, водила изредка ушами и нет-нет, да и взглядывала на хозяина с удивлением, может, она воспринимала его сны, кто знает?!
