Kitabı oku: «Жеводанский зверь», sayfa 19
XXIV Сундучок
Де Ларош-Боассо был в своем богатом мундире начальника волчьей охоты. Он шел гордо, высоко подняв голову и улыбаясь, как человек уверенный в себе. За ним егерь нес плотно закрытый сундучок, который поставил у двери и по знаку своего господина тотчас удалился. Все присутствующие были поражены до оцепенения смелостью барона, столь дерзко явившегося в дом, обитатели которого имели немало причин его презирать и ненавидеть. Сестра Маглоар была пунцова от негодования, а впалые щеки кавалера приняли зеленоватый оттенок. Леонс остолбенел, вспомнив слова барона о том, что их дороги еще могут пересечься. «Почему здесь и сейчас?» – в отчаянии думал он. Кристина утратила то выражение радости, которое недавно освещало ее лицо. Но холодная сдержанность, освоенная ею как главная составляющая хороших манер, выручила юную графиню. Она церемонно приветствовала барона и спросила с легкой иронией:
– Граф де Варина, что означает этот новый способ являться в мой дом? Разве вы, милостивый государь, надеетесь, что новое имя заставит нас встретить вас как другого человека?
Несмотря на всю свою самоуверенность, Ларош-Боассо несколько смутился от этого резкого приветствия.
– О моя прелестная госпожа! – сказал он, заставив себя улыбнуться. – Зачем вы напоминаете мне вину, которую вы мне простили и за которую я был так жестоко наказан? Что же касается титула и нового имени, принятого мною теперь, то они принадлежат мне по праву рождения, и никто более не может у меня их отнять.
– Итак, милостивый государь, – спросила владетельница замка, в которой любопытство на мгновение подавило чувство гнева, – вы уже владеете поместьями рода Варина?
– Еще нет, моя очаровательница, но остается соблюсти лишь ряд формальностей, так сказал мне епископ Алепский. Быть может, я уже сегодня был бы графом Варина, если бы вчера отправился во Фронтенак. Но дела, не терпящие отлагательства, удержали меня в этих краях, и я предпочел послать вместо себя своего поверенного, который лучше меня сумеет защитить мои интересы. Но я взял на себя смелость принять звание и фамилию, которые составляют мое законное родовое наследство!
Леонс не мог больше сдерживаться.
– Мне показалось, – заметил он сухо, – что вы слишком торопитесь чваниться званием, еще вам не принадлежащим по закону и справедливости.
Ларош-Боассо быстро обернулся и поглядел на Леонса так, будто только теперь заметил его присутствие.
– А, это вы, мой юный товарищ по охоте? – сказал он с презрительной фамильярностью. – Я мог бы вам ответить, что ваше мнение ничего не значит в этом деле, но буду снисходителен к вам, так как угадываю причину вашего вмешательства в подобный вопрос. По вашему мнению, вероятно, мое настоящее звание доказывает преступление вашего дяди, чьи тайные происки так долго лишали меня законного наследства? Быть может, вы и правы, мне все равно. И вам, приятель, я бы тоже посоветовал просто забыть об этой истории…
– Вы называете меня приятелем? Я не подозревал, что имею честь считаться вашим другом!
– Прошу прощения! Но наши отношения казались мне весьма теплыми и дружескими, разве нет? Впрочем, воля ваша; я настаивать не буду, могу вас уверить, у меня нет недостатка в друзьях!
Он презрительно усмехнулся, Леонс дрожал от гнева, но помня слово, данное приору, сдерживал себя, как мог: «Если я сейчас наброшусь на него, репутация дяди может пострадать, решат, что делаю это по его приказу!»
Ларош-Боассо, быть может, собирался отпустить в адрес Леонса какой-нибудь новый сарказм, когда кавалер де Моньяк привлек к себе внимание барона.
– Мосье де Варина, – сказал конюший, отвесив глубокий поклон, – по-видимому, вы забыли обязательство чести, взятое вами на себя под именем Ларош-Боассо. Вероятно, по этой причине вы не получили моих посланий и не ответили на них, как подобает дворянину хорошего рода. Но теперь я решил не терять вас из вида, будь вы Варина или Ларош-Боассо, пока я не добьюсь от вас того, что хотел.
Барон засмеялся еще громче.
– Черт вас побери, мой прекрасный странствующий рыцарь, мой отважный защитник красавиц, мой храбрый заступник оскорбленных дам! – вскричал он. – Вы чертовски упорны в своих фантазиях! Вероятно, опять речь о стороже Фаржо да о том, что я решился охотиться в лесах Меркоара без вашего разрешения? Хорошо, хорошо, мы потолкуем об этом. Даже если нам пришлось бы решать спор деревянными саблями и пряничными шпагами, я обещаю вам принять ваш вызов. Но в настоящее время я занят делами поважнее и прежде всего сообщу вашей госпоже причину моего посещения.
– Визит без приглашения начинают именно с этого, – холодно заметила Кристина.
– Вы очень со мной жестоки, графиня. Входя в ваш дом, я, однако, надеялся на прощение, которое вы мне даровали с таким великодушием.
– Мое прощение не давало вам права на дружеское отношение. Потрудитесь сообщить мне цель вашего посещения. И будьте по возможности кратки, чтобы не затягивать ваш визит.
Ларош-Боассо не ожидал от Кристины такой открытой неприязни. Будучи любимцем женщин, он свято верил, что все они смотрят на него с восторгом, как хозяйка гостиницы мадам Ришар. Но сейчас его чуткое ухо уловило презрение и насмешку в голосе графини де Баржак.
Он был озадачен и молчал. Тогда кавалер де Моньяк повторил тоном холодным и бесстрастным:
– Ну что ж, господин барон или граф – спорить о вашем звании я не намерен – разве вы не слышали? Мадемуазель де Баржак, моя благородная госпожа, желает, чтобы вы сообщили ей цель вашего посещения, а потом… – Он указал рукой на дверь.
Барон вскипел гневом.
– Клянусь всеми чертями! – вскричал он. – Этот старик совсем вошел в роль лакея. И это дворянин!..
– Милостивый государь, – в свою очередь перебил его Леонс, – вы забываетесь!
Барон бросил яростный взгляд на обоих защитников Кристины и вдруг разразился громким хохотом.
– Позвольте вас поздравить, графиня, – сказал он наконец. – Противиться вашей воле в Меркоарском замке небезопасно; у вас такие храбрые защитники, которые готовы вышвырнуть за ворота любого, кто им не по нраву, только дай им волю! Однако мне пора объясниться и попробовать поменяться с ними ролями.
Мадемуазель де Баржак, которая стояла все это время, теперь опустилась на стул. Слова барона пробудили все ее мрачные предчувствия. Кавалер де Моньяк и Леонс, забыв о взаимном недовольстве, ожидали с тяжелым сердцем того, что скажет им де Ларош-Боассо. Последний явно наслаждался этой мучительной для своих врагов паузой. Но длить ее бесконечно было нельзя, и вот он произнес нарочито громко и отрывисто:
– Помните ли вы, графиня, вашу клятву отдать свою руку и состояние тому охотнику из благородного сословия, который убьет жеводанского зверя?
– Помню, – ответила Кристина.
– И эту клятву, – продолжал де Ларош-Боассо, – вы намерены сдержать? Вы, вероятно, не откажете в вашей руке благородному человеку, который, положившись на данный вами обет, рисковал своей жизнью, чтобы исполнить требуемое условие?
– Я сдержу свое слово.
– В таком случае, – вскричал барон с торжествующим видом, – я заявляю свое право на все преимущества, обещанные победителю жеводанского зверя! Я имел счастье убить его в Лабейсерском лесу. Вот мои доказательства.
Он взял сундучок, поставленный слугой у двери, перенес его на середину комнаты и открыл. В нем лежала волчья голова и одна лапа, из них еще сочилась кровь. Кристина быстро взглянула на трофеи барона. Девушка не раз видела убитых волков, и даже размер этой ужасной окровавленной головы не испугал ее, но мысль о том, что все ее мечты и надежды убиты так же, как и этот зверь, вдруг острым ножом вонзилась в ее сердце. Ей стало так больно, что она едва не упала. Остальные присутствующие были также взволнованы, с любопытством рассматривая содержимое сундучка.
Леонс казался совсем убит; кавалер, всегда медлительный в своих соображениях, хмурил лоб и шевелил губами, размышляя о происходящем, а сестра Маглоар воздевала глаза и руки к небу, повторяя молитвы. Ни одна из подробностей этой сцены не могла укрыться от де Ларош-Боассо.
– Однако, – заметил он насмешливо, – моя победа здесь, по-видимому, никого не радует! Не понимаю вас, графиня! Барон де Ларош-Боассо, граф де Варина, кажется, партия не такая жалкая, ведь случай мог сделать владельцем замка Меркоар какого-нибудь презренного браконьера.
Все замолчали.
– Друзья мадемуазель де Баржак, – сказал наконец Леонс, решив использовать последнее средство, – не могут слепо принять на веру ваших слов. Сперва следовало бы доказать, что волк, убитый вами, и есть тот самый жеводанский зверь, в чем я лично сомневаюсь.
– Беспристрастному человеку достаточно одного взгляда на эти доказательства, – возразил де Ларош-Боассо, указывая на раскрытый сундучок. – Эта чудовищная голова, эти громадные клыки, эти сильные когти разве могут принадлежать другому волку, кроме знаменитого жеводанского зверя?
– А что же подтверждает то, что вы один убили этого волка? – настаивал Леонс.
– Можно допросить Легри, моего протеже. Он теперь на меня сердит и отказался сопровождать меня сюда, поэтому не может подтвердить мои слова. Еще может дать показания мой старший егерь Лабранш, да кроме того, целая толпа крестьян, служивших мне загонщиками. Не беспокойтесь, мосье Леонс, все надлежащие гарантии будут представлены тем, кто вправе их требовать. Но сперва я хочу узнать, исполнит ли мадемуазель де Баржак свой обет. Учитывая ее неприязнь ко мне, я сильно в этом сомневаюсь…
– Я сдержу свое слово! – со злостью выкрикнула Кристина. – Даже если меня ждет медленная смерть от ненависти и отвращения к своему мужу!
Ларош-Боассо даже слегка опешил от ее слов. «Что за черт вселился в нее? – растерянно подумал он. – Видимо, это сидение в четырех стенах в обществе монахини и полоумного кавалера превратило ее в фурию, скрывающую свой свирепый нрав за светским манерами!»
– Неужели вы, дворянин, можете согласиться на это? – произнес Леонс тоном отчаявшегося проповедника. – Где ваша гордость? Разве вы сможете связать свою судьбу с женщиной, которая вас не любит? Этот союз, заключенный вследствие опрометчивого обещания, станет всеобщим посмешищем! Неужели вы полагаете, что будете счастливы и сможете сделать счастливой графиню? Я бы советовал вам отказаться от права, которое вы сейчас заявляете!
– Отказаться? То есть уступить место некоему чувствительному юноше, герою одной из тех страстишек, которые порой существуют между школьником и пансионеркой, не так ли, мосье Леонс? Право, если кому-нибудь я бы и мог уступить, то только не этому ягненочку фронтенакских бенедиктинцев!
На этот раз решимость Леонса не забывать слова, данного дяде, не устояла под напором овладевшего им бешенства.
– Барон де Ларош-Боассо, – сказал он твердо, – вы подлец. Вы не любите эту девушку и лишь ради собственной прихоти решили сделать ее своей женой, даже зная, что она вас ненавидит и презирает. Очевидно, ваша цель – ее богатство, ее большие поместья, они нужны вам как средство позолотить вновь ваш потускневший герб, запятнанный вашей развратной жизнью!
Барон не мог сохранить своего презрительного хладнокровия при таком жестоком оскорблении, брошенном ему прямо в лицо.
– Черт возьми, господин авантюрист, – вскричал он вне себя, – ваша дерзость заходит слишком далеко. Но будь вы десять раз простолюдин, я вас заставлю взять назад ваши дерзкие слова.
– Не заставите, барон! Напротив, где бы вы ни были, я везде намерен повторять их во всеуслышание…
– Довольно, милостивый государь! Вы, вероятно, чрезмерностью оскорбления хотите заполнить расстояние между нашими сословиями! Вам это удалось; давайте выйдем отсюда, выйдем сейчас же!
– Наконец-то! – сказал Леонс.
Они направились к двери. Кристина смотрела им вслед, закусив губу и нахмурив лоб. Мысли о судьбе, такой насмешливой и жестокой, окружили ее, как темные тени. Она, Кристина де Баржак, была главной виновницей того, что, может быть, сейчас единственный дорогой ей человек погибнет от руки этого мерзавца… ее будущего мужа… «Надо остановить их! Как угодно, любой ценой!» – Она привстала с кресла, но тут кавалер де Моньяк преградил дорогу Леонсу и Ларош-Боассо.
– Позвольте, господа, – сказал он торжественно, – этого я допустить не могу. Господин барон или, вернее, граф, не может располагать собой; я вызвал его на поединок раньше вас, мосье Леонс! Итак, я не уступаю вам своего преимущества и, пользуясь прекрасным настроением барона де Ларош-Боассо, графа де Варина, прошу его оказать мне честь…
– Умоляю вас, кавалер! – вскричал Леонс. – Дайте мне отомстить за себя и за ту, кто мне дороже всего на свете! Вы не можете знать, сколько горечи и злобы накопилось у меня в сердце против этого недостойного дворянина!
– Сожалею, мосье Леонс, но уступить вам не могу. Мне принадлежит право мстить за оскорбление, нанесенное моей молодой госпоже; это входит в обязанности моего звания! Весьма сожалею, что вынужден вам отказать, но считаю своим долгом…
– Ах, черт вас возьми! – перебил его де Ларош-Боассо, внезапно развеселившийся. – Да деритесь со мной оба! Очень я буду бояться молокососа, воспитанного трусливыми монахами, и беззубого старика, который вздумал еще раз обнажить свой заржавевший обломок шпаги! Давайте, говорю я вам, вместе или порознь, я сражусь с вами обоими, нападайте хоть прямо сейчас!
– Выйдем, – сказал Леонс. – Поединок не должен проходить при даме.
– Она была бы только рада, – бросил Ларош-Боассо, но тут же добавил: – Выйдем.
– К вашим услугам, господа, – произнес де Моньяк с поклоном.
Эта нелепая сцена разозлила Кристину. Ее судьба казалась ей страшной, но это была ее судьба, и девушке не хотелось, чтобы еще кто-то расплачивался за совершенную ею ошибку.
Она быстро встала и, отстранив сестру Маглоар, желавшую ее удержать, сказала повелительным тоном:
– Останьтесь, господа! Прошу вас!.. Приказываю вам! Если мое слово в этом доме еще имеет какой-нибудь вес, то здесь не будет никаких поединков!
Все трое остановились и после минуты колебания медленно приблизились к молодой хозяйке.
– Ради бога, господа, выслушайте меня, – продолжала Кристина. – И вы Леонс, мой лучший друг, и вы, кавалер, мой преданный защитник, я благодарна вам за вашу заботу, но я не хочу, чтобы из-за меня вы сражались с мосье де Ларош-Боассо. Барон доказал, что в точности исполнил то, за что я обещала награду. И он эту награду получит. Я не хочу, чтобы о графине де Баржак говорили, будто она не держит своего слова.
– Но Кристина, – возразил Леонс, – этот человек отзывался о моем дяде и обо мне в выражениях самых оскорбительных!
– Он оскорбил честь рода де Моньяк! – подхватил кавалер.
– И прибавьте, господа, – добавил де Ларош-Боассо с издевкой, – что я ни одного слова не беру назад.
Кристина продолжала, обращаясь к Леонсу и де Моньяку:
– Если вы захотите сразиться с бароном по своим личным причинам, то вы должны сделать это в другое время и в другом месте! – сурово заключила Кристина. – Здесь, в моем замке, не место для сведения личных счетов, а защищать мою честь, еще раз повторяю, вы не должны!
Она по очереди отводила в сторону каждого из противников барона и, казалось, прибегала к самым убедительным доводам, чтобы заставить кавалера и Леонса отказаться от своего намерения. И тот, и другой сдались наконец на ее просьбы, но было нетрудно угадать, что они воспользуются первым же случаем, чтобы возобновить ссору.
К Ларош-Боассо вернулось его прежнее хладнокровие, едва он заметил, что мадемуазель де Баржак добилась своей цели.
– Благодарю, моя прелестная, – сказал он, улыбаясь, – вы благородно держите свое слово! Позвольте мне питать надежду, что ваша честность станет началом менее враждебных чувств к… будущему владельцу замка Меркоар.
С этими словами он поцеловал ей руку.
– Владельцу замка Меркоар… – повторил Леонс. – Рано вы осмелились так себя назвать, милостивый государь. Мадемуазель де Баржак зависит от опекунов разумных и строгих, которые позаботятся о том, чтобы ее необдуманная клятва была отменена. Я полагаю, что отцы Фронтенакского аббатства не дадут совершится этому браку, найдя тому подходящую причину.
– В самом деле? – Кристина посмотрела на юношу с насмешливой грустью. – Ну да, если монахи преследуют в этом деле свой интерес…
– А что если интересы монахов и ваши собственные интересы пересекутся? – продолжал Леонс.
– Черт возьми! Они уже сговариваются! Не забывайтесь, юноша! – рявкнул барон. – Вспомните, что дела фронтенакских монахов не так уж хороши, если не сказать совсем плохи! Некий епископ недавно им порядком пообстриг когти. Я их не боюсь; увидим, кто из них осмелится выступить против меня. Уж не дряхлый ли старец-аббат, почти впавший в детство, неспособный двинуться от подагры и ревматизма, который одной ногой уже в могиле? Или, быть может, доблестный защитник монастыря, гордость общины, ловкий, осторожный, красноречивый отец Бонавантюр? К несчастью, это светило в настоящую минуту несколько померкло: святой отец, обвиненный в убийстве маленького виконта, сидит под замком в собственной келье, из которой он, вероятно, вскоре перейдет в мрачную темницу.
– Вы рано торжествуете, барон. Никто не в силах предвидеть будущее, – заметила сестра Маглоар.
В установившейся на несколько минут тишине все отчетливо услышали лошадиный топот и людской говор во дворе замка. Побуждаемая беспокойством, а может быть, и каким-то предчувствием, монахиня вышла из гостиной осведомиться о причине шума. Из окна, выходившего во двор, она увидела носилки, перевозимые лошаками, и нескольких слуг, едущих верхом. Одного взгляда на носилки было достаточно, чтобы глаза монахини наполнились радостью. Она бросилась в зал. Заметив ее оживление, присутствующие обратились к ней с расспросами, но не успели еще получить ответа, как дверь отворилась вновь и слуга торжественным голосом доложил:
– Его преосвященство епископ Алепский и его преподобие приор Фронтенакский.
Священнослужители вошли в зал.
XXV Открытие
Невзирая на свой небольшой рост, епископ имел величественную осанку и держался с достоинством, внушавшим окружающим почтение. Он был в фиолетовом дорожном плаще и в шапочке того же цвета, из-под которой блестели его как бы спокойные, но полные скрытого нервного напряжения серые глаза. Возле него смиренно шел отец Бонавантюр, по-прежнему уверенный, спокойный и улыбающийся, правда слегка похудевший.
– Дядя, дорогой! – воскликнул обрадованный Леонс. – С вами все в порядке! Я так рад!
Он бросился к приору и крепко обнял.
– Ну, мальчик мой, ты меня задушишь! От этого поста я стал совсем слаб! – со смехом отвечал приор. – Вы так рады мне, осужденному законом преступнику?
– Преступник – тот, кто оклеветал вас, отец мой! – с жаром продолжал Леонс. – Я не сомневался в вашей невиновности… Вы расскажете нам, что на самом деле произошло? Что стало причиной этого чудовищного недоразумения?
В это время владетельница замка в сопровождении сестры Маглоар поспешила навстречу к епископу де Камбису. Монахиня встала перед ним на колени, как того требовал ритуал, а мадемуазель де Баржак склонила перед ним голову и сказала:
– Монсеньор, я благодарю вас за честь, которой вы меня удостоили, посетив мой замок!
– Да снизойдет мир Господень на этот дом! – ответил епископ торжественно. – Встань, дочь моя, – обратился он к сестре Маглоар, – лишь перед Господом нашим стоит преклонять колени! Даже мы, служители его, думающие, что действуют от его имени, на самом деле существа слабые, способные заблуждаться.
Тут взгляд епископа остановился на Леонсе. Прелат внимательно посмотрел на юношу, а затем обратился к отцу Бонавантюру:
– Это он?
– Он, монсеньор.
Епископ осенил Леонса крестным знамением.
– Да благословит вас Господь, сын мой! – сказал он каким-то особенно проникновенным тоном. – Сохраняйте привязанность к вашему наставнику, этому достойному человеку, драгоценными советами которого вы всегда пользовались. Вы не захотели явиться ко мне, невзирая на мое настоятельное приглашение; поэтому я приехал сюда сам, чтобы иных обрадовать, а других привести в смущение. Вы также, барон, – обратился он к Ларош-Боассо, который стоял с недоуменным выражением лица, – не приехали вчера в аббатство, как вас приглашали.
– Меня здесь удержало важное дело, монсеньор; но к вам должен был явиться мой поверенный, старый Легри.
Епископ кивнул.
– Все равно, – сказал он, – теперь вы узнаете, что произошло вчера. Само провидение привело вас сегодня сюда, чтобы вы смогли присутствовать при торжественном оправдании человека, которого вы обвинили в тягчайшем преступлении.
Он сел и все заняли места вокруг него, кроме сестры Маглоар и кавалера де Моньяка, которые держались несколько поодаль. Не зная, о чем речь, Леонс и Кристина с тоской во взоре смотрели то на спокойные черты приора, то на строгое лицо епископа. Ларош-Боассо, понимающий, что происходит нечто, не входившее в его планы, не мог больше владеть собою.
– Монсеньор, – вскричал он в гневе, – потрудитесь-ка объяснить, что случилось во Фронтенаке! Странные произошли перемены, как вижу! Тогда вы были исполнены праведного гнева на этих корыстолюбивых и безжалостных монахов, которые убили маленького виконта, чтобы завладеть его наследством! Вы, кажется, обещали, что накажете виновных самым суровым образом! И что же? Теперь вы оказываете величайшую милость главному виновнику преступления, этому волку в овечьей шкуре, смиренному отцу, руки которого обагрены кровью невинного ребенка!
– Остановитесь, барон, – перебил его епископ, недовольно морщась: пафос он любил только в собственных речах. – Прекратите бряцать словами, которые не могут ранить! Вы справедливо заметили, что произошли значительные перемены. Обнаружилась истина. И она подкреплена доказательствами более весомыми, чем шквал гневных слов. Господь не дал свершиться неправедному суду. Монахи подверглись притеснениям с моей стороны незаслуженно, и мне пришлось просить у них прощения за то, что я нарушил уклад их жизни, а главное – пытался заставить их каяться в преступлении, которого они не совершали.
– Я знал, я знал, – шептал счастливый Леонс, сжимая руку отца Бонавантюра, возле которого он сидел.
– Преподобный отец, я также никогда не верила в то, что вы могли… – начала Кристина, но приор только улыбнулся ей ласково.
– Монсеньор, вы заблуждаетесь! Они… они вас обманули! – воскликнул возмущенный Ларош-Боассо. – Этот хитрый монах одарен хитростью лисы и ядовитостью змеи. Но ему будет нелегко провести меня. Я не отступлюсь от моего обвинения, мой священный долг как потомка семьи Варина – отомстить за моего погибшего от рук монахов родственника. Отец Бонавантюр, по собственному признанию, сопровождал таинственного незнакомца, который в день, когда совершилось преступление, подошел к кормилице Фаржо в саду замка Варина. Прежде всего приору следовало сказать, кто это был, кто осмелился поднять руку на…
– Теперь мы знаем, кто это был, – холодно сказал епископ.
– Кто же?
– Ваш дядя, граф де Варина, родной отец исчезнувшего виконта.
Ларош-Боассо оторопел, точно его обухом ударили по лбу.
– Вы сомневаетесь, – продолжал де Камбис, – но вы убедитесь в этом, когда увидите вторую часть духовного завещания покойного графа, которая была обнародована только вчера при фронтенакском капитуле. Граф подробно рассказывает, как в упомянутый вечер он вошел в сад замка Варина через калитку, от которой он один имел ключ, придумал предлог, чтобы удалить кормилицу, и…
– Монсеньор, – перебил его барон, – как можно поверить в подобное? Отец, даже в помешательстве, которым мог страдать покойный граф Варина, не мог поднять руку на родного сына! Это бред, написанный обезумевшим графом под диктовку монахов!
– А кто вам говорит, что ребенок был убит? Он жив.
– Жив? Это невозможно!
– Жив, повторяю вам, и мы все его знаем. Он и сейчас среди нас.
– Как? Неужели это… – Мысль, возникшая в это мгновение в уме Ларош-Боассо, придала его лицу выражение крайнего изумления.
– Мнимый племянник приора, так называемый Леонс, который наконец примет теперь свое настоящее имя и титул графа де Варина.
Юноша вопросительно и изумленно смотрел на своего воспитателя, а приор лишь улыбался, словно хотел сказать: «Теперь-то ты понял, мальчик мой, почему я говорил, что Кристина не так далека от тебя, как ты думаешь!»
– Его преосвященство говорит истину, – произнес наконец отец Бонавантюр. – Со мной этот юноша связан узами дружбы, а не кровного родства. В этом легко убедиться, если отправиться ко мне на родину: в селенье, откуда я родом, вам скажут, что я был единственным ребенком у матери, а следовательно, у меня не может быть племянника!
– Поздравляю вас! – шепнула Леонсу Кристина. – Вы заслужили этот подарок судьбы!
Кавалер де Моньяк поспешил извиниться перед юношей за свою неучтивость, а сестра Маглоар со слезами на глазах повторяла: «Слава Господу! Будьте счастливы, виконт!» Кристина тем временем отошла в сторону. Ей вспомнился разговор с отцом Бонавантюром и тот «богатый жених знатного рода», которого ей настойчиво рекомендовал монах. Сердце ее больно сжалось. «Почему мне не могло прийти в голову, что наши интересы могут совпадать?» – подумала она с горечью.
Ларош-Боассо не сделал ни одного движения, чтобы приблизиться к своему новому родственнику. Опомнившись от оцепенения, в которое его повергло это неожиданное известие, он заметил с иронией:
– Это очень трогательно, без сомнения, но я не могу поверить в подобную романтическую историю! Я желаю видеть доказательства! Не так-то просто вам будет лишить меня наследства!
– В доказательствах нет недостатка, барон, – сказал епископ. – Они вполне убедительны. У отца приора есть документы, которые вы имеете полное право изучить.
В это время отец Бонавантюр положил на стол связку бумаг, которые Ларош-Боассо принялся рассматривать с величайшим вниманием, пока епископ рассказывал о подробностях той давней истории:
– Вы знаете, что ваш дядя, граф де Варина, отрекся от протестантизма. Это поселило раздор между ним и его младшим братом, бароном де Ларош-Боассо, вашим отцом. Однако граф принял католическую веру не из расчета на получение мирских благ. Его обращение – дело фронтенакской братии и в особенности отца Бонавантюра. Им удалось разбудить религиозные чувства графа. В уединении монастыря граф предавался размышлениям о Боге и вечности. Он стал аскетом и мистиком. Страдая неизлечимой болезнью, которая его медленно сводила в могилу, граф часто задумывался о будущем своего маленького сына. Эта мысль не давала ему покоя. После его смерти опекуном мальчика должен был стать его брат барон Ларош-Боассо, который, несомненно, воспитал бы ребенка протестантом. Конечно, граф мог назначить опекуном мальчика кого-нибудь другого, но, считая своего брата человеком крайне опасным, он боялся, что тот все равно вмешается в жизнь несчастного ребенка. Эти мучительные вопросы постоянно вертелись у него в голове, и чтобы преодолеть все затруднения, граф придумал престранный способ. Надо было похитить его сына, находившегося в замке Варина, и распустить слух о его смерти. Поместье Варина не было майоратом, и граф мог завещать его Фронтенакскому аббатству не навсегда, а лишь на время. Что же касается молодого виконта, то он жил бы в монастыре под чужим именем, считаясь родственником одного из монахов. Его должны были воспитывать в правилах католической веры и скрывать от него настоящее имя и звание до двадцатипятилетнего возраста. Лишь став достаточно образованным и самостоятельным, виконт смог бы сам управлять имением. В первый раз, когда граф де Варина сообщил об этом плане своему другу и поверенному отцу Бонавантюру, приор постарался отговорить его от этого рискованного предприятия. Граф сначала как бы дал себя уговорить, но вскоре опять вернулся к этой мысли. Он долго обдумывал все возможные случайности, анализировал варианты развития событий. Граф словно помешался на этой идее, изводя приора бесконечными просьбами. Уступая мольбам графа, отец Бонавантюр посоветовался с капитулом насчет этого весьма странного плана. После продолжительных колебаний было решено, что монахи попробуют осуществить план графа, хотя все очень сомневались в успешности этого предприятия. Но, как ни странно, все удалось. Граф, несмотря на слабость, хотел сам принять деятельное участие в исполнении этого дела. Он тайно уехал из Фронтенака с отцом Бонаватюром и двумя преданными слугами и вечером подошел к калитке сада своего замка. Обманом удалив кормилицу, он подошел к сыну, который его узнал и с радостью ушел с ним. Шапочку маленького виконта отец специально бросил на землю, а для того, чтобы окончательно убедить всех в том, что мальчик умер, в реку через несколько дней выбросили труп ребенка, умершего в приюте аббатства, предварительно одев его в костюм маленького виконта. Конечно, эта инсценированная трагедия разбила сердце кормилицы мальчика, которая до конца своих дней корила себя за то, что оставила ребенка без присмотра. Но будем честны: каким бы пламенным христианином не был граф, он оставался в первую очередь графом, а представителям благородного сословия не свойственно задумываться о том, что у простолюдинов тоже есть сердце.
Предпринятые меры вполне смогли убедить всех в смерти мальчика. Даже представители правосудия остались убеждены, что молодой виконт нечаянно упал в поток, протекавший близ замка. Тогда граф, чувствуя приближение смерти, думал только о завершении начатого им дела. Опасаясь, что впоследствии юного графа сочтут самозванцем, его отец принял самые тщательные предосторожности, чтобы можно было легко доказать принадлежность мальчика к роду Варина.
Он велел составить в трех экземплярах подробное изложение всех обстоятельств похищения, им самим учиненного; два экземпляра отданы были на сохранение разным нотариусам, а третий остался в архиве аббатства. Каждая из этих бумаг была подписана им самим, двумя нотариусами и шестью старшими монахами обители, включая аббата и приора. Потом граф написал два завещания, одно из них нужно было обнародовать сразу после его смерти, а другое в тот день, когда его сыну исполнится двадцать пять лет. Кроме того, граф потребовал тех фронтенакских монахов, которые знали эту тайну, поклясться, что они ни при каких условиях не огласят до истечения назначенного срока настоящее имя и звание своего воспитанника. Приняв все эти меры, он умер спокойный, в уверенности, что его воля точно будет исполнена. И монахи с честью сдержали свою клятву. Они подверглись оскорблениям и унижению, но не нарушили волю покойного покровителя. Но время пришло, вторая часть завещания была распечатана и прочтена, а следовательно, все обвинения против приора рассеялись как дым.
