Kitabı oku: «Тени не исчезают в полдень», sayfa 15
Алек дрожащими руками поддёрнул рукава рубашки. Под пальцами бешено пульсировала кровь. Она мчалась, и сердце колотилось. Алек пребывал в странном трансе. Он знал, что должен сделать. Руки делали, а остатки юного такого нормального для человека желания жить отравляли мозг.
Жить. И сразу в голове всплывал вопрос: зачем? И Алек проводил лезвием по мягкой тонкой коже. Лезвие шло ровно. Как самолёт разрезает облака, оно разрезало кожу и обнажало кровь. Она текла тонкими струйками по рукам и капала на пол.
Алек побежал в туалет, наклонился над раковиной, чиркнул ножом по вскрытым порезам. Судорожно сжалась, вздулась вена. Кровь алыми цветами опускалась в раковину. Алеку она казалась похожей на брызги огня. Голова кружилась. Огонь разгорался. Некому было его потушить.
Алек сполз по стене на холодный плиточный пол. Огонь плясал на белых рукавах рубашки. Картинка поплыла перед глазами. Струйка стала рекой, морем, вечностью. Алек судорожно старался дышать. Лёгкие сводило.
Алек не так представлял конец. Алые змейки, издеваясь, извивались перед самым носом, бежали, и закручивались, и плелись, и горели. Алек чувствовал смутное жжение – притуплённую боль.
Глаза закрывались. Веки отяжелели. Слёзы стояли в горле и катились беззвучно по щекам. Холодные в противовес крови. Алек чувствовал, как губы свело в странной полуулыбке. Очень хотелось пить. В горле пересохло до боли, до металлического привкуса на языке. Алек облизнул сухие губы. Тот же привкус крови был и на губах. Он пропитал здесь всё.
Алек попытался пошевелиться, зажать проклятый порез. Безумный страх отрезвил его. Алек вспомнил Нику. Идиот! Как мог он быть таким эгоистом! Боль врезалась в засыпающее сознание. Разжались окоченевшие пальцы. С противным стуком лезвие ударилось о пол. Алек смотрел на него. Больше не светилась его заляпанная кровью поверхность.
Слёзы душили. Пальцы бессильно цеплялись за ускользающие ручейки. Он хотел кричать. Тихий хрип вырвался из груди и разорвал обожжённое горло.
Тогда сквозь мутную пелену перед глазами Алек видел, как вылетел замок из двери, и сквозь неё ворвались люди. Он смутно чувствовал чьи-то руки, когда проваливался в пустоту. Тогда Алек поклялся, что никогда, как бы тяжело не было, он не подумает о самоубийстве. Если выживет.
Теперь Алек спрятал руку под стол и закрыл ладонью белые полосы.
– Я был эгоистом.
– А сейчас разве нет? – Ника осеклась. Лина сжала её руку и наклонилась к уху, что-то шепнула, Алек не расслышал.
– Зачем, Алек?
О чём спрашивала Маша, нельзя было понять. Прошлое и настоящее смешалось. Зачем он делал это тогда? Зачем рисковал сейчас? Он совершал ту же ошибку, красиво замаскировав её геройством и работой.
Хотел ответить: «Я должен». Кому? Владу? Так он мёртв, всё закончено. Лина также скажет. Будущим жертвам этого неизвестного маньяка? Но как Алек поможет расследованию, если станет следующим в этой веренице смертей и подозрений?
Он запутался. Он не знал, кому верить, чего ждать, что делать в конце концов. Последние несколько лет жизнь его текла ровно, предсказуемо. И ему нравилось это. На работе всё делилось на чёрное и белое, всё подчинялось законам логики. Но разве можно было объяснить логически или привлечь к ответственности эту проклятую тень?
Рука Маши ещё лежала на его руке. Алек следил, как кувыркается в его кружке солнечный зайчик, лунный зайчик. Но ведь луне свет даёт солнце. Зайчик этот прыгал и кружился, тонул и снова всплывал на поверхность. Алек поднял кружку. Не зайчик вовсе, простое кофейное зернышко, блестящее в лунном свете. Он коснулся губами горячего стекла. Зайчик прыгнул на нос и побежал по лицу. Алек запутался. Он уже и себе не мог верить.
– Тогда я… – Голос сорвался, – я ненавидел себя. Я не имел права этого делать. Сейчас я прав. Прости, Ника, но и ты меня не остановишь.
Уверенность появляется, когда меньше всего её ждёшь. Алек сомневался, метался, а говорил твёрдо. Даже убедительно, учитывая, как смотрела на него Маша – с благоговением и восторгом.
– Мы близко, – соврал Алек. Но соврал так убедительно, что нельзя было не поверить. – Мы возьмём его, это закончится.
– Что ты видел? – вдруг выпалила Маша и, испугавшись собственных слов, отшатнулась. Стул скрипнул. Ладонь скользнула с руки Алека. Маша хотела извиниться, но Алек не позволил.
– Ты же обо мне ничего не знаешь, – перебил он. Маша заинтересовалась. И Алек заставил себя продолжать. – История не длинная, так «сюжет для небольшого рассказа». Я не знал отца. Я видел, как забирали на скорой маму. Она умерла в больнице. Мне было десять, Нике едва исполнилось восемь.
Алек нарочно говорил сухими фактами, чтобы меньше вспоминать. Он рассматривал стол, и микротрещинки на кружке, и лунного зайчика на поверхности кофе. Только бы не видеть сочувствующих взглядов.
– Про детский дом нечего рассказывать. Кто не пережил сам, не поймёт. У нас захолустье, вечно всего не хватало. Всё одинаковое, серое такое, противное. После деревни. Я пока не вник во все порядки, возвращался в комнату с синяками, терпел насмешки и бродил один по двору. Понимаешь, там система. Там не жить, а выживать надо, дотянуть до выпуска. Просто свободы мало, любви нет, а все хотят и того, и другого. В общем, там я разучился плакать, доверять и жаловаться, научился драться, врать и стоять на своём и поклялся защищать Нику. И я знал, что учиться буду на полицейского. Выпустился, поступил, нашёл людей, которые оформили документы на Нику. Мне было восемнадцать, ей шестнадцать. И мы жили вдвоём. Зато именно жили. Потом Ника поступила. Мы перебрались в общежития. Я выпустился, работал три года. Нике предложили сюда ехать. Теперь здесь. И… – Алек осёкся, – я не жалею.
Он ни слова не сказал о сотнях ошибок, о слоях грязи на своих руках, о ребятах, которых доводил в детском доме, о шумных вечеринках молодости, о Майе, которую бросил там, оставил с глупыми оправданиями. Алек не рассказал о том что сам стал тем, кого презирал и ненавидел поначалу. Потом исправился, но такие сны не забываются утром.
– Эти шрамы… Мне было четырнадцать. – Как сухо, холодно звучал его голос, как отчеканил он возраст, словно время имело значение! – Я устал быть один, посмешищем, мальчиком для битья и переступил черту. Завоевал авторитет, вписался в одну нехорошую компанию. И да, я дрался, я пытался сбежать, я протаскивал алкоголь, курил и никого не подпускал к себе, кроме Ники. А потом щёлкнуло. Я понял, что творю со своей жизнью. Наверно, я просто устал…
– Поэтому придумал полицию и мечтал о выпуске. – Голос Маши прозвучал как продолжение его голоса.
– Это была надежда. И я стал сходить с кривой дорожки.
– Всё, хватит, давай не будем, – едва ли не крикнула Ника. Тема была закрыта. Маша не стала задавать вопросов. Только Алек, как назло, не мог забыть алых полос на руках.
Были и другие шрамы. Они скрывались под одеждой. На животе – неровный шов, след от ножа. Это в том же году Алек попал под горячую руку старших. На бедре почти незаметный шрам от ожога, неудачная шутка, таких было немало. Но один шрам Алек любил, крошечная белёсая полоска на колене от падения с велосипеда.
– Зачем ты уехал? – спросила вдруг Маша, когда они с Алеком, окружённые духотой и темнотой подъезда, спускались по лестнице.
– Я искал свободу, хотел чего-то большего. – Алек пожал плечами. Впрочем, всё равно в темноте не видно. – И ради Ники. Она хотела ехать.
– Ты не всё говоришь.
– Не всё. – И как Маша угадывала? Словно она заранее знала его мысли. – Я бросил там друзей… и девушку. И почему-то мне кажется, что я всё это любил.
Маша ничего больше не сказала, мотнула головой, когда Алек предложил подвезти, и скрылась за углом, растворилась в темноте. Руденко проводил её взглядом и залез в машину. Часы на панели показывали два.
Ночь была тёмной и тяжёлой. Машина с трудом прорвались сквозь неё. Фары разгоняли густую, вязкую темноту не до конца. Её обрывки кружили и при свете. Они казались живыми призраками, клочками теней. Их танец завораживал. И на пустых знакомых дорогах Алек мог смотреть не на них.
В квартире темнота сгустилась настолько, что в ней можно было утонуть. Алек включил свет везде, лишь бы прогнать ночь. Темнота ушла, густой, сдавленный воздух остался. Он лениво плыл от движений Алека. Или это запас сил медленно иссякал. В любом случае Алек твёрдо решил попытаться уснуть. Этой ночью он даже переоделся, закрыл шторы и, оставив гореть лампу над столом, выключил основной свет.
Тогда включился мозг. Он усиленно заработал и в который раз напомнил своему хозяину, что прямо сейчас где-то недалеко отсюда под покровом ночи совершается очередное преступление. И утром Алек проснётся от звонка. Макс сообщит об убийстве. И Алек рванёт на место, чтобы делать своё дело, которое давно переросло в нечто большее, чем работа. И никому не скажет о том, что было в квартире Ники.
Алек и правда проснулся от звонка, как предполагал. Было до странности темно. Он еле разлепил глаза. Телефон выскользнул из рук раза три, пока Алеку не удалось захватить его и провести по экрану. Ветер ворвался из открытого на форточку окна и встребушил, освежил всю комнату. Шторы приподнялись. За ними тоже пряталась темнота.
Алек поднёс телефон к уху. Не до конца проснувшись, он ничего не ждал и не подозревал. С той стороны раздалось тихое шипение. И голос.
– Алек, я убила человека.
Глава 24
По коже пробежал электрический ток. Алек вздрогнул и проснулся, скинул одеяло, вскочил. Голос молчал. Алек мерил шагами комнату и пытался понять, что всё это значило, чья это нелепая шутка.
– Ты слышишь? – Снова что-то зашипело, свистнуло и затихло. Голос звучал высоко и надрывно.
«Камилла», – мелькнуло в голове. Алек перехватил телефон в другую руку и ускорил шаг. Сердце отбивало чечётку, уже не в груди, где-то выше, почти в самом горле.
– Приезжай, пожалуйста. – Голос лопнул, как струна, не выдержал натяжения. – Я… я пришлю адрес. Алек, пожалуйста, никому.
Камилла отключилась. Гудки ещё долго били по ушам. Алек застыл в шаге от двери. Рука опустилась и безжизненно повисла. И чем больше Алек думал, тем меньше понимал хоть что-нибудь в этом безумии.
Двадцать вдохов, ровно столько понадобилось ему, чтобы взять себя в руки. Время – почти четыре, адрес есть, ехать минут десять. Алек оделся в первое, что попалось под руку. И почему попалось все чёрное и широкое? Интуиция затеяла свои игры.
Он схватил ключи от машины, телефон оставил на диване. Профессиональное чутьё не позволило взять его с собой. То же чутье подсказало Алеку, что машину лучше оставить на парковке у дома Ники, который по счастливой случайности оказался поблизости. Надев капюшон и спрятав руки в карманы, Алек выскочил на улицу. Начинало светать. Где-то очень низко, у самой земли, окрасились в розовый тонкие полоски облаков.
Алек шёл быстро, заставляя себя не бежать и не думать о Камилле. Мысленно он повторял адрес, чтобы не вылетел из перегруженной головы. От усталости не осталось и следа. Адреналин вымыл её из крови.
Нужный дом. Алек узнал его тоже интуитивно. И только подойдя к подъезду, заметил номер. Тяжёлая железная дверь была приоткрыта и аккуратно придержана камнем, совсем незаметно, если не искать нарочно. Камилла даже в панике поступала правильно.
Алек обернулся. Тёмная улица уходила за самый горизонт. Она тянулась длинной голодной змеёй, разевала пасть с пылающими белыми зубами фонарей. И где-то, где заканчивалась эта змея, зловеще поблескивал низко стоящий ободок солнца. Хвоста не было. Алек заметил бы. Нервы были напряжены до предела. Каждый шорох, резкий запах копчёного из подъезда, лёгкое шевеление волос на голове от порыва свежего ветра – он замечал всё.
Алек юркнул в темноту, прикрыв лицо капюшоном, и аккуратно закрыл за собой дверь. При этом он ещё и успел сделать вид, что прикладывает ключи к домофону. Камеру обманул. Осталось самое сложное.
Алек взбежал по лестнице. Нужная дверь квартиры. Такая же дверь, как и все. Металлическая, резная, немного обшарпанная, с золочёным номерком над глазком. От мысли о том, что он сейчас увидит за этой дверью, мороз пробежал по коже. Алек стиснул ручку, холодную, даже сквозь перчатку. Мысленный отсчёт всегда помогал в таких ситуациях.
Три. Алек выдохнул. Лишние мысли выбило из головы. Он слышал приглушённые звуки изнутри квартиры. Это, наверное, Камилла ходила по комнате. Некому там больше ходить.
Два. Металлическая ручка впилась в кожу ладони. Алек разглядел скрещивающиеся царапины на двери, прям под глазком, немного сдвинутым вправо.
Один. И Алек аккуратно надавил на ручку. Дверь поддалась с протяжным полускрипом, полушелестом. Алеку он показался до безумия громким. А на самом деле тишина, та тишина, которая всегда сопровождает смерть, была громче в разы. Она шепталась сама с собой, шумела, шуршала, звенела. И чуткий слух Алека не мог разбить эту тишину на отдельные звуки. Она была единым целым.
Камилла подскочила к Алеку едва он прикрыл дверь и защёлкнул замок изнутри. Молча она указала на вход в первую комнату. Алек не стал задавать вопросов. А спрашивать было о чём. Камилла выглядела как призрак. Не отличить от тени. Когда она, едва переставляя ноги, шла к двери, освещённая со спины слабым светом, бледная аура окружала её и контуры силуэта размывались. Сравнение, навеянное страхом и предчувствием. Но Алек воспринял его всерьёз.
Той комнатой оказалась спальня, простая, минималистичная, похожая на любую другую спальню в любом другом доме. На самом деле все дома чем-то похожи.
В спальне было холодно и неприятно. И не только из-за смертельной тишины. Алек чувствовал, что здесь холодно и неприятно всегда. Камилла поёжилась. Алек шагнул за порог. Гигантский шкаф, возвышавшийся до самого потолка, мешал обзору. Поэтому сначала Алек увидел диван, смятый плед, разбросанные подушки. И только потом – тело.
Молодой человек, не старше самой Камиллы, лежал, нелепо раскинув руки, на исчерченном багровыми и чёрными полосами ковре. Тёмные пятна слились с этими полосами и до нелепого гармонировали с ними. Только на белой рубашке алым разводам не было места. Веки его были опущены, уголки губ приподняты, словно в попытке улыбнуться. Болезненная судорога сковала некогда красивое лицо. Руки его по локоть были в алых пятнах. Кровь застыла на бледных, почти прозрачных ладонях. И на контрасте она казалась ещё ярче, ещё опаснее.
Едва остановившееся движение. Мгновенный кадр. Словно только-только, какую-то секунду назад этот парень был жив, и боролся за жизнь, и узнал своего убийцу.
Алек опустился на корточки перед телом, осторожно, чтобы не оставить следов. Он коснулся запястья парня. Глупо. Пульса не было. Алек далёк от медицины, но и он понимал, что с момента смерти прошло не больше часа. Вблизи парень выглядел особенно живым. Живым несмотря на смерть. Алеку даже показалось, что он знает этого человека.
Взгляд ловил мельчайшие детали. Алек уже составил картинку происходящего. Два ножевых – в живот и в бок, ранения недостаточно серьёзные для мгновенной смерти. Удары наносил человек ниже по росту, стоя впереди. Судя по одежде, гостей хозяин квартиры не ждал.
Алек не заметил, как начал рассуждать, забыв о Камилле, брошенной на парковке машине и всех тех условиях, при которых он здесь находился. Он заметил окровавленный нож – орудие убийства, без сомнения, и записку. Отряхнув руки, Алек поднял клочок бумаги. Неровным и невероятно знакомым почерком на нём было написано: «Запомни наше лето».
Алек вскочил. Нога едва не попала в полосу крови. Алек удержал равновесие и прыжком оказался в центре комнаты, в полушаге от Камиллы. Тишина больше не жужжала на ухо. Алек скинул капюшон, который забыл снять ещё с подъезда.
– И что это значит?
Камилла опустила глаза. Алек не знал, чему верить. За ним следили закрытые глаза мертвеца. И в голове не укладывалось, что Камилла… могла убить человека. Даже самого плохого, самого грязного и подлого.
Алек ждал не ответа. Он ждал отрицания, объяснений. Он уверен был, что всё это – ужасная ошибка. И чем дольше молчала Камилла, тем сложнее было надеяться.
– Кто он? – приглушённо спросил Алек.
– Дорохов.
Голос Камиллы опасно дрожал, судорожно сжимались и разжимались ладони. Она тряслась, как в лихорадке. И Алек не выдержал, сделал эти полшага и заключил её в объятья. Странно, но он совсем не боялся. И если бы Камилла призналась сейчас, что убила этого человека, Алек помог бы ей очистить квартиру от следов, а найдут – помог бы бежать. И к чёрту правосудие.
Камилла молчала. Алек верил ей. Гораздо больше говорили её тихие слёзы и дрожащие плечи. Такой беззащитной, хрупкой казалась Камилла в его руках… как когда-то Майя, Лина, Маша, Ника. Все они. Неужели Алек на самом деле научился доверять?
– Расскажи. Пожалуйста, времени нет. – Он сжимал плечи Камиллы. Тихий сдавленный всхлип вырвался из её груди.
– Я хотела предупредить его. – Камилла взяла себя в руки слишком быстро для человека в её ситуации. Правильно говорил Андрей: сотрудники уголовного розыска не совсем люди. – У меня были ключи. Я вошла, и… это. Он был мёртв не больше десяти минут!
Алек прижал палец к губам. Камилла осеклась и тут же возбуждённым шёпотом продолжила:
– Ты видел записку? Это моя записка. Там мой почерк. Но я не помню, чтобы писала её.
– Почерк можно подделать, – возразил Алек. Медленно он начинал понимать, в чём дело.
– Нельзя. – Камилла мотнула головой. Её волосы ударили Алека по лицу. – Наше лето. Никто не мог знать про наше лето.
Алек окончательно запутался. Значит, Камилла знала этого парня, знала так хорошо, что ночью помчалась предупредить его, но в дневные списки не внесла. Что-то произошло между ними, что-то такое, из-за чего Камилла могла его убить. Мотив. Алек почти прощупал его. И Камилла всё прояснила:
– Лето год назад. Мы ездили к морю, мы вообще много куда ездили. А потом он исчез, уехал и ничего не сказал.
Алек подбежал к телу. Мысли крутились быстрее, чем он успевал осознавать. Алек осторожно перевернул Дорохова на бок. На спине между лопаток виднелось багровое пятно. Третье ножевое. Удар в спину.
И нож. Символ. Предательства.
Алек чувствовал на себе взгляд Камиллы. А за окном занимался рассвет. Всё быстрее солнце бежало вверх, к полосам розовых облаков и крышам первых на его пути серых пятиэтажек. Алек не смотрел на часы. Он только поспешно вскочил и заставил себя забыть о расследовании. Сейчас он, Алек Руденко, капитан полиции, играет против закона.
– Это я. Но я… я не помню, не помню. – Камилла твердила это, как мантру, словно одна фраза и удерживала её в реальности.
Алек больше не стал доводить её вопросами. Стараясь не думать о том, что творит, он заметал следы. И где Алек всё это видел? Наверное, полицейские и правда становятся лучшими преступниками, может быть, даже благодаря интуиции. Именно она спасала Алека теперь.
Первым делом он забрал записку, тщательно протёр рукоять ножа и оставил его на месте. Если пропадёт символ, возникнут подозрения. Потом Алек затёр следы на подоконнике и на полу, достал телефон из кармана убитого, нашёл даже ноутбук. И пожалел, что с ним сейчас нет Сени. Вскрыть пароли с помощью Журавлёва было бы куда проще. В конце концов бросив ноутбук, Алек присоединился к Камилле, которая судорожно что-то искала. Камеры.
– Проклятье! – Алек подскочил к дивану. Плед уже сполз на пол. Только теперь он понял, что и камерами дело не ограничится.
Алек переводил взгляд с Камиллы на диван несколько долгих секунд. И как он сразу не догадался? Где угодно может оказаться прямая улика. Любая мелочь, хоть волос, хоть отпечаток…
– Мы будем здесь первыми завтра утром, – отвечая на взгляд Алека, заявила Камилла. Она часто моргала и теребила пуговицу. Но голос её звучал так уверенно, словно утро уже наступило.
– Кто вызовет? – обрывистые вопросы, такие же ответы. Их хватало, чтобы понять друг друга.
– Я.
– Никто не заметит раньше? – на всякий случай уточнил Алек. Но если Камилла сказала, значит, сделает.
– Никто не будет искать его раньше вечера. – Она показала переписку. Алек согласно кивнул. Значит, завтра утром место убийства будет в их распоряжении, по крайней мере полчаса.
Солнце уже вовсю освещало крыши. Его алые и розовые пальцы тянулись к небу и разбрызгивали всюду утренние краски. Солнце больше не было зловещим. Наоборот, оно несло в себе что-то чистое, светлое, смутно напоминающее надежду. Алек, как во сне, смотрел на Камиллу, на следы крови на ковре. И казалось, вот сейчас этот луч, в котором уже пляшет пыль, доберётся до дальнего угла комнаты. И солнце высушит кровь. И иллюзия исчезнет. Как сон.
Но и тут вклинился голос разума: «Разве последние сны не были пророческими?»
– Это не ты, верно? Это как с Андреем. – Алек прошёл по комнате. Из угла в угол. От окна к телу. От тела к окну. Солнечный свет резал глаза после ночной полутьмы. Алек ходил, заложив руки за спину. Лишь бы не стоять на месте. Когда всё кругом движется, оно кажется менее жутким.
– Не знаю. – Алек прочитал по губам. – Я… Я не понимаю. Не помню!
Алек подскочил к Камилле, схватил её за руку. Слишком резко и слишком крепко. Она подняла глаза с испугом и удивлением. Вскрик превратился в тихий всхлип на её приоткрытых губах.
– Это не ты. – Алек больше не спрашивал.
– Что это? – Один вопрос сорвался с её пересохших губ и повис в густом воздухе. Вопрос, на который не было ответа.
Они стояли совсем рядом под лучами восходящего солнца. При утреннем свете поблёскивала, но уже не так пугала кровь. И мертвец больше не казался живым воплощением смерти. Они стояли в каком-то метре от багровых разводов на ковре, дышали воздухом, пропитанным ночными кошмарами, и держались друг за друга. Алек смотрел, как солнце золотит растрёпанные волосы Камиллы, как лицо её блестит от невысохших слёз. Конечно, всё это – одна огромная ошибка. И к чему бы она ни привела, сам Алек больше не ошибётся.
– Камера, – пролепетала Камилла. Алек встрепенулся и снова подбежал к комоду. Вместе с восходом возобновится запас сил. Алек ловко влез на комод и пошарил ладонью по плинтусу.
Камилла повторила его действия с другого угла. Она вскарабкалась на спинку дивана и, поднявшись на носочки, дотянулась до плинтуса. Камеру нашли на удивление быстро. Алек спрятал её в карман, и маленький чёрный механизм, словно жук, скрылся в складках широкой толстовки. Когда-нибудь Алек решится посмотреть, что этот жук успел увидеть.
А пока он ещё раз обошёл комнату, заглянул в гостиную и, не спрашивая у Камиллы разрешения, снял с рюкзака брелок. Больше напоминаний о том лете нигде не было. И выходя из квартиры, Алек аккуратно расправил за собой складки ковра.
Он стоял на пороге. Камилла ждала в подъезде. Квартира спала, а солнце щекотало её. И стены тихо смеялись. От их смеха прыгали по полу солнечные зайчики. Отсюда, от двери, не было видно жуткой картины, которую скрывали в себе эти весёлые стены. Квартира казалась нетронутой, девственно чистой. Алек тихо закрыл дверь. И снова, как пару часов назад, он коснулся её резной поверхности, проследил за вертушками до самого глазка. И аккуратно сдвинул его.
Только где-то на задворках сознания щёлкнула и погасла вспышка. Ведь глазок сдвинут. Значит, она зашла через дверь. Дорохов видел её через глазок и сам впустил.
Её? Алек отмахнулся от догадок, как от надоедливых мух. Но всё равно тихо шептал внутренний голос, который и называют интуицией: «Её, ты сказал её. Камиллу? Или тень?»
Алек накинул на голову капюшон, спрятал руки в карманы. Пальцы нащупали камеру. И Алек сжал её, чтобы не выронить, если придётся бежать. От телефона Дорохова он решил избавиться, как и от записки. Алек потянулся уже к ручке подъезда, когда Камилла дёрнула его за рукав и потянула назад, в тёмный угол под лестницей, в окружение велосипедов.
– Камеры у подъезда, – прошептала она, до хруста стиснув руку Алека.
И как он не подумал об этом? Камилле даже нечем было закрыть лицо. Стирать записи с камер – не вариант. У Алека с собой и оружия не было. Тем более, что окончательно становиться на скользкую дорожку он не планировал. И всё-таки предпринять все возможные меры предосторожности и спалиться на камерах у подъезда они не могли.
– Возьму завтра на себя камеры и записи с тобой. Проверять не будут.
Алек метнулся к двери. Его рука выскользнула из ладоней Камиллы. Но у входа Алек не смог не обернуться. Камилла стояла в самом тёмном углу подъезда. Её лицо было словно испачкано сажей. Печать ночи ещё лежала здесь. И Алек тихо сказал, а Камилла, он был уверен, услышала:
– Возвращайся домой через задние дворы. Звони мне. Когда будет нужно.
За спиной со стуком закрылась дверь. Алек опустил голову. Где бы ни была проклятая камера, его лицо оставалось невидимым. Той же сложной дорогой, постоянно петляя, Алек добрался до машины, и только упав на сидение, свободно выдохнул. Телефон, разбитый безвозвратно, валялся где-то на дне канавы. Смятая записка с завёрнутым в неё камнем полетела следом. На руках Алека остались камера и брелок. И если последний, вынесенный из квартиры, перестал быть доказательством, то от первого стоило бы избавиться. Но Алек не мог. Ему нужна была правда.
