Kitabı oku: «Княгиня Ольга. Ведьмины камни», sayfa 9

– Ну, с женитьбой, стало быть, не выйдет. Сперва надо Эйрика усмирить, а когда опять станет дань давать, тогда можно и племянницу у него взять… за Логи. Но нужны-то они сейчас. Если бы их как-то… так увезти.

– Только если ты их уговоришь с тобой поехать.

Ингвар еще помолчал. Уговаривать кого угодно на что угодно умел не он, а именно тот, кого тут нет. И его очень недоставало.

– Ну, девушку-то уговорить можно… – с деланым безразличием обронил Эскиль.

– Кто? – Ингвар прямо взглянул ему в лицо. – Ты, с твоей обгорелой рожей? Она вон какая… звенящая.

Именно такой ему показалась Хельга, белорукая дочь хёвдинга – тонкой и звенящей, как серо-голубой стеклянный кубок из Греческого царства.

Был бы здесь Мистина… Но, едва эта мысль мелькнула, Ингвар поспешил ее отогнать. Пять лет назад он отправил своего побратима за девушкой, которая нужна была ему самому. Девушку Мистина привез. Уговорил. Этой зимой Мистина остался улаживать дела в Киеве, что требовало и твердости, и изворотливости. Но на днях мать очень доходчиво объяснила Ингвару, в какой он опасности: если Эльга решит сменять его на Мистину, то киевским князем ему больше не бывать.

– Я уже говорил с ней раз-другой, – продолжал Эскиль. – Только я тогда не знал, кто она такая. Девушка молода, красива, хорошо воспитана, красиво одевается – никто не сочтет странным, что она нравится мужчине.

– А ее брат? – напомнил Тородд. – У него людей всего ничего, но сам похож на человека решительного.

– Надо уговорить девушку, – повторил Эскиль. – Если она согласится с нами уехать, это не будет похищением. А если ее брат станет преследовать…

– А он станет! Ты бы не стал?

– То можно будет прихватить и его с собой.

– Это будет похищением!

– Я ему предложу поединок. Выиграю – он идет с нами в поход. И хотя бы до тех пор, пока мы не решим дела с Романом, к Эйрику он не вернется.

– А девушка?

– А девушку… если я ее завоюю, ты же не будешь против, конунг, чтобы она осталась у меня? – Эскиль улыбнулся левой половиной рта – правая щека не двигалась после ожога, – как будто предлагал выход, приятный для всех. – Твой брат еще молод для женитьбы, а как время придет, он легко найдет себе невесту не хуже.

Ингвар не ответил, стараясь сообразить, не усложнит ли такой ход его и без того непростое положение. Приобрести двух заложников от мятежного Эйрика мерянского было бы отлично. Совсем не зная брата матери, Ингвар на его миролюбие не полагался и был бы рад уверенности, что пока он сам будет в южных степях, Эйрик не приведет рать к Хольмгарду или хотя бы не попробует взять под свою руку восточную часть его владений.

– Ты не забудь про нашего любезного брата Несвета… – начал Тородд.

– Да возьмут его тролли!

– Он хочет эту деву получить. Если мы ее увезем… – Тородд выразительно взглянул на Эскиля, – он будет сильно оскорблен.

– И что? – спросил Ингвар.

– Окажется на стороне Эйрика.

Эскиль хмыкнул: эта угроза не казалась ему существенной.

– Да ничего у него не выйдет, – раздался вдруг голос от стены, и все трое вздрогнули от неожиданности.

– Жма!

– Ётунова шишка!

– Что это еще за тролль?

– Кх-м! – Один из лежащих на помосте у них за спиной откашлялся и медленно сел, сбрасывая плащ, которым укрывался.

– Хамаль! Ну ты восстал, как турс из скалы!

– Я, может, и турс! – Хамаль Берег, второй вождь наемников, потер лысину, протянувшуюся в его полуседых-полутемных волосах до самой маковки; на загорелом черепе были видны, будто реки, вздувшиеся вены. – Да и ты, Тень, – не Бальдр прекрасный! Куда тебе обольщать высокородных дев? Ты ж умеешь только с полонянками…

Хамаль Берег всем троим собеседникам годится в отцы – ему было за пятьдесят, и тридцать лет назад он участвовал в большом походе на Хазарское море. Немного было в дружине людей, переживших два таких знаменитых похода, и в глазах молодых хирдманов Хамаль и правда был кем-то вроде тех турсов, которые создавали мир. Или хотя бы видели, как он создавался.

– Я ее отца помню, Арнора сына Дага, – продолжал Хамаль, когда те трое раздвинулись в стороны, чтобы он мог сесть на край помоста. – Он с нами был у хазар. Их род – самый старый в Меренданде. Они там… от медведя, что ли. Что-то такое они рассказывали, когда мы возвращались через Силверволл.

– Меня тоже не курица высидела! – заносчиво вставил Эскиль.

 
Породе своей
Всяк сообразен:
Отпрыски славны
От славных отцов.
 

Так говорил мой дед по матери. А мой дед по отцу был…

– Да слыхал я твои байки, что к твоей бабке залезал под подол Хроальд сын Рагнара – или она так врала в старости.

– Ну а почему это не может быть правдой? Вся округа знает, что Хроальд бывал там.

– Да брось. Даже если это так, ты должен завоевать себе власть конунга, чтобы эта сага о Хроальде и бабке стала походить на правду. А пока ты – удачливый дренг, младший сын Торкеля Козопаса из Моховой Горки, до распутства твоей бабки никому дела нет.

Эскиль промолчал.

– Не надо, конунг, строить замыслы важных дел на женских причудах, вот что я тебе посоветую! – продолжал Хамаль. – Я бы лучше попробовал уговорить того парня, ее брата. Если он захочет уйти с нами, это не будет похищением – мы все здесь такие, кому было скучно дома с бабами. Ни Эйрик, ни этот твой побочный брат не посмеют ни в чем тебя упрекать. А строить расчеты на бабах…

Он махнул рукой, дескать, последнее дело! Эскиль молчал, слегка играя дорогими перстнями, висящими у него на груди. Только когда Хамаль встал, кашляя, и побрел к лохани у двери умываться, Эскиль негромко сказал:

– Не спеши, конунг, дай мне хотя бы несколько дней.

– Ну, разве несколько… – Ингвар, сам не умея обращаться с женщинами, был в душе согласен с Хамалем и многого от этого замысла не ожидал.

– Я уверен, – Эскиль убедительно взглянул ему в глаза, – Свенельдич стал бы бить как раз сюда.

Ингвар в ответ окинул его оценивающим взглядом. «Может, и так, но сумеешь ли ты выполнить то, что он мог бы задумать?» – говорил этот взгляд.

Эскиль опустил глаза, пряча от Ингвара жажду борьбы – причем не с девушкой. Ястреба не волнует борьба с маленькой птичкой – он ведет игру с другими ястребами.

* * *

Мысль о том, чтобы скорее уехать домой, не оставляла Хельгу, но Хедин и назавтра ее не одобрил.

– Пока Ингвар здесь, нам с места трогаться не стоит.

– Но я и хочу…

– Послушай! – Хедин накрыл ее руку своей, надеясь, что у сестры хватит ума вникнуть в его доводы, рожденные ночными беспокойными размышлениями. – Мы с тобой – люди Эйрика, даже родичи. А он с Ингваром воевать… ну, не хочет, но будет, если придется. Пока мы здесь, в доме у Сванхейд, нас никто не тронет. Но уйди мы из ее дома… У Ингвара вон сколько людей. И не заметим, как в Кёнугарде окажемся в заложниках. Он-то знает, что это такое – сам в заложниках вырос. Пусть уж он сперва уедет, да подальше.

– А Несвет? – Хельге очень хотелось избавиться хоть от кого-нибудь, кто ее тревожил. – Он-то домой не собирается?

– Пока не слышно такого. Да и куда он без нас поедет? У него пятеро на двух санях – если что, и от волков не отбиться, не то что от людей. Нас дождется.

Необходимость полпути до дому ехать в обществе Несвета и его сына совсем не нравилась Хельге, но делать было нечего: могли пройти годы, пока от Хольмгарда в сторону Мерямаа тронется какая-нибудь иная дружина. Не ратная, хотелось надеяться…

Но нельзя же было сидеть в избе, как в заточении, пока из Хольмгарда уберется Ингвар, а он ничего не говорил об отъезде. К вечеру Хельга собралась с духом показаться в гриднице – надела светло-красное платье, ореховый хангерок, золоченые застежки и стеклянные бусы. Волосы заплела в косу и подвесила к ней литой из бронзы косник со звенящими подвесками-лапками, работы искусных мерянских литейщиц. Такая же подвеска украшала ее пояс. Пусть никто не думает, будто она чего-то стыдится или опасается.

С гордо поднятой головой Хельга вошла, и конечно, все уставились на нее, будто на королеву. По сторонам она не глядела и постепенно успокоилась. Несвет за обедом смотрел в свою чашу, будто с ней одной и желал общаться. Логи чуть виновато улыбнулся Хельге – хотя он-то вел себя достойней всех. Эскиль обнаружился, как обычно, возле Ингвара, у верхнего края дружинного стола, рядом с немолодым, среднего роста кареглазым мужчиной с темной полуседой бородой. На Хельгу Эскиль взглянул с укоризной, непонятной ей, но слегка поклонился, не вставая. Протянул ей свою чашу, она налила ему пива, и он снова поклонился, но вид у него был такой, будто она его обидела, а он прилагает все усилия, чтобы принять обиду с достоинством. А чего он хотел – чтобы она запрыгала от радости, узнав, что к ней сватается безродный дренг? Не посмеялся ли он над ней, якобы вступив в эту борьбу? Куда ему вести жену – в дружинный дом? Туда годятся такие жены, каких на торгу за марку серебра покупают!

Хотя на Хельгу и таращились, ничего страшного не происходило, и вскоре она вновь освоилась. Пока госпожа Сванхейд к ней добра, пусть стыдятся другие. Будет что рассказать своим – и в Силверволле, и в Озерном Доме, когда она опять туда попадет. Алов, конечно, будет возмущена – это она, как старшая дочь конунга, достойна того, чтобы за нее кипели сражения. А тут какая-то Хельга, которую Алов и Виглинд дразнят, что она, как маленькая, собирает камешки…

– Ты все наврала мне, – в разгар этих раздумий прозвучал у нее над головой знакомый голос.

В это время Хельга наливала пиво из бочки в кувшин; от звука этого голоса, негромкого и осуждающе-печального, ее будто огнем пробрало, деревянный ковш замер в руке.

Другая рука, куда более крупная, забрала у нее ковш и повесила на край бочки. Хельга медленно обернулась и с гордым, немного вызывающим видом оперлась о край стола позади себя.

Эскиль стоял к ней почти вплотную – обернувшись, она ощутила его тепло и даже запах. С каменным лицом Хельга смерила его выразительным взглядом, и он покорно отодвинулся.

– Ты мне наврала, – повторил он. – Ты вовсе не троллиха.

– Я не говорила, что я троллиха!

– Ты говорила, что можешь меня съесть. Я испугался. Всю ночь не спал. Вдруг, думал, ты меня заманишь куда-нибудь в темный угол и… голову мне откусишь. Ты, оказывается, просто девушка из Силверволла. А я-то к тебе с чистой душой!

– С чистой? – Этот упрек изумил Хельгу.

Какова же наглость! Она не забыла, как он заставил ее упасть посреди гридницы!

Невольно она взглянула на его грудь – на уровне ее глаз – и Эскиль притронулся к краю кафтана, будто собирался показать чистоту своей души.

– А то как же? Каждую неделю стираю!

Он говорит о душе, будто о рубахе! Возмущенная Хельга все же фыркнула от невольного смеха. Потом взяла свой кувшин, хоть и налитый только наполовину, и отошла. Понимая, что за этой краткой беседой из-за столов наблюдали десятки глаз, она изо всех сил старалась держать невозмутимое лицо, но ей пришлось кусать губы изнутри, чтобы подавить беспокойный смех. Заманит она его в темный угол! Голову откусит! Где же видано такое бесстыдство! И все же больше всего ей хотелось бросить кувшин и захохотать во всю мочь.

Среди спутников Ингвара был один человек, на которого таращились больше, чем на Хельгу. Звали его Боян, он был болгарином, близким родичей Ингваровой смуглянки жены, и приходился младшим сыном болгарскому цесарю. До того Хельга думала, что в мире существует только два цесаря: греческий и хазарский; хазарский цесарь называется каган, но по сути это одно и то же, означает конунга над конунгами. Но оказалось, что с недавних пор и в Болгарии завелся свой цесарь: тамошний князь женился на девушке из рода Романа цесаря, и тот признал его равным себе.

Для Хельги и Хедина уже то было открытием, что кроме Булгара на Итиле есть еще какая-то другая Болгария, и она далеко на юго-западе, на Греческом море и совсем рядом с Миклагардом. Однажды Хельга даже расспросила об этом Огняну-Марию; та сама привела Хрольва, одного из телохранителей Ингвара, который знал и славянский, и русский язык, чтобы им переводить. Оказалось, что западные булгары – дунайские – и правда составляли когда-то один народ с итильскими, но более двухсот лет назад переселились ближе к Греческому морю. Язык их оставался схож с языком булгар итильских, но в той стране, где они осели, жили славяне, поэтому дунайская знать, потомки кочевников, знала славянский. Сходство лиц, одежд и обычаев между двумя племенами сохранялось до сих пор, и Огняна-Мария охотно слушала все, что Хельга могла рассказать об итильских булгарах. Особенно ей понравилось то, что дядя Хельги, Вигнир, женат на булгарке и ее дети растут вместе с детьми от его первой жены-мерянки.

Своим родичем, бату Бояном, Огняна-Мария гордилась и говорила о нем, уважительно расширив глаза. Внешность Бояна вполне отвечала происхождению, отличавшему его от прочих людей. Боковые части головы у него были выбриты, а длинные темные волосы с маковки и затылка заплетены в косу. Бороду он тоже брил, зато носил черные усы. Еще не старый человек – может быть, лет около тридцати, – высокого роста, он имел большие, открытого разреза дымчато-серые глаза, а грубоватые черты смуглого лица хоть и не были красивы, неуловимо притягивали. Повадки он имел мягкие и учтивые, но главное его очарование заключалось в голосе. Низкий и мягкий, он напоминал Хельге о драгоценных булгарских соболях, черных и блестящих, теплых и ласкающих прикосновением. Боян привез гусли и порой пел по вечерам. Он знал только славянский язык и пел тоже по-славянски, поэтому Хельга не понимала слов, но слушала, очарованная, вместе со всеми.

Вечером Хельга уже ушла в избу, собираясь спать, и даже отстегнула одну застежку, как постучала служанка из дома Сванхейд, Бирна.

– Меня прислала госпожа! – крикнула она в щель приоткрытой двери. – Там князь Боян поет! Если хотите послушать, она сказала, приходите.

Хельга пристегнула застежку обратно, накинула чепчик и шубу, и они с Бериславой опять перешли в гридницу. Осторожно пробрались между людьми поближе к очагу и встали возле толстого резного столба. Столы после ужина сняли с козел и вынесли, оставили один у двери, где стояли бочонки с пивом и лежали на широких блюдах остатки хлеба, сала, вяленой рыбы, оставленные как закуска. Вокруг очага были поставлены длинные скамьи для самых знатных, остальные сидели на помостах, а кое-кто и на полу. Боян, в кафтане узорного зеленого шелка, устроился возле очага, на самом видном месте, с гуслями на коленях. Ярко блестели золоченые бляшки его пояса – будто он опоясан солнечным лучом.

– Про что он поет? – шепнула Хельга Бериславе.

Гости из славянских городков на Ильмене и Волхове, из Пскова, здешние русы – все разбирали смысл болгарской песни. Ничего не понимали только Хельга с братом и варяги-наемники.

Берислава прислушалась, стараясь вникнуть.

– Какой-то юнак… то есть дренг, на состязании бросил камень и попал в сад одной… э, вилы… это что-то вроде… ну, девы альвов. Она села на серого оленя и поехала с ним драться… Он ее поймал и притащил к себе домой… У нее были лебединые крылья… Он запер их в ларь…

Тут все понятно: деву на лебединых крыльях встречал даже Вёлунд, князь альвов. Видно, у всех отважных юношей, в одиночестве бродящих по лесу, одна и та же судьба. Но и так слушать было очень приятно: мягкий перезвон струн – было видно, как в свете огня они искрят настоящим золотом, – служил будто сияющей подкладкой низкому мягкому голосу, льющемуся, словно горячий мед. Хельга не понимала слов, но даже радовалась этому: сам этот голос был настолько выразителен и глубок, что, казалось, он несет людям небесные и подземные тайны, разгадки всех миров, и если ты их поймешь, то никогда уже не будешь прежним…

Скользнув случайно глазами по рядам слушателей, Хельга заметила Эскиля – на той же скамье, ближе к ней. Встретив ее взгляд, он сделал такое движение, будто предлагал ей сесть к нему на колени, но Хельга приняла высокомерный вид и отвернулась. Вот еще!

Однако сосредоточиться на пении уже было трудно, Эскиль как будто приманивал ее взгляд, хотя она вовсе не хотела туда смотреть! Тут Берислава слегка потянула ее за локоть: оказалось, что их заметила Огняна-Мария и тихонько согнала с мест кого-то из близко сидящих гридей, а теперь махала им рукой, приглашая сесть. Вслед за Бериславой Хельга пробралась к болгарке между сидящими на скамье и очагом; когда шла Берислава, Эскиль отодвинул с дороги свои колени, но Хельга, проходя, опять на них наткнулась.

Пока Хельга усаживалась и оправляла платье, Боян закончил одну песню, начал другую. Хельга слушала с удивительным чувством, что само ее сердце раскрывает лепестки, один за другим, как цветок, и грудь наполняется свежим ветром. Это просторная, богатая гридница старинного королевского рода, плотно набитая людьми, яркий огонь в большом очаге, блестящие глаза людей, не так давно смотревших в глаза смерти, а также ее удивительное, вдруг возникшее единение с этими людьми, вместе с нею слушавших Бояна, что-то двигало и переворачивало в душе, так что хотелось заплакать непонятно от чего – от волнующего, немного болезненного, но сладкого чувства. Удивительно – ведь это не ее дом, не ее род, она ни с кем здесь не связана кровными узами, кроме Хедина, но чувствует себя неотделимой частью дома Сванхейд и дружины Ингвара, как ни мало эти люди со следами ожогов и ран схожи с нею, Хельгой из Силверволла. И это было такое прекрасное чувство – хотелось, чтобы оно не кончалось.

Но вот Боян закончил петь и слегка кашлянул. Огняна-Мария сказала что-то, встала и направилась к столу, где стоял бочонок с пивом. Хельга пошла за ней: ей все казалось, что эта смуглая женщина из дальней стороны заблудится в обычном доме. Та улыбнулась, увидев Хельгу, и что-то сказала. Хельга улыбнулась в ответ, ничего не поняв. Они налили из бочонка пива в три чаши, вернулись и роздали их Бояну, Ингвару и Тородду; Огняна-Мария снова что-то сказала, обращаясь к Тородду.

– Она говорит: правда, брат ее и собой хорош, и отлично поет, и в любом деле искусен? – перевел Хельге Тородд.

– О! Поет он как сам Браги¹⁵. – В этом Хельга не сомневалась, но насчет Бояновой красоты не могла покривить душой.

– Человек он ловкий, и робости не замечали мы за ним, – подтвердил Ингвар. – А играет как искусно – хоть самого Царя Морского из глубин вызовет! Вот, когда мы там на Дунае Чернигу хоронили…

– Когда человек в чем-то искусен, ему и красоты не надо, – вставила Вояна. – У нас на Шелони есть один молодец – собой страшен, как нечистик с болота, а поет хорошо, и пляшет, и на гуслях играет – все девки заслушаются, выбирай любую.

– Знаете вы, что об этом Хникар говорил Сигурду сыну Сигмунда? – спросил Эскиль.

– Что это еще за Хникар? – спросил Ингвар.

– Мой дед по матери мне рассказывал о нем. Однажды Сигурд, который потом убил дракона, в сильную бурю плыл на кораблях по морю, – начал Эскиль, и люди вокруг притихли в ожидании новой саги. – Он увидел высокую скалу, а на ней стоял какой-то человек. Он назвался Хникаром и попросился к ним в ладью. Они взяли его, и буря сразу утихла. Сигурд стал задавать ему разные вопросы, а тот отвечал, так как был он самым мудрым человеком на свете¹⁶. Сигурд сказал:

 
Хникар, скажи мне,
Ты многое знаешь¹⁷:
Как можно мужу
К любви сердце девы
Желанной склонить?
 

Хникар сказал:

 
Различные тропы
Любовь пролагает,
Но путь самый верный –
Блеск ратной славы.
 
 
Милости Фрейи
Легко достаются,
Коль собою хорош ты
И ликом румян.
 
 
Учтивою речью,
Нарядом богатым
И лестью искусной
Невесту пленишь.
 
 
Пусть муж неказист,
Но духом отважен,
Деву он смелостью
Склонит к любви.
 
 
Девичье сердце
Не менее ранит
Отрок отважный,
Чем тот, кто красив.
 
 
Любят красивых,
К искусствам способных,
Но средство вернейшее –
Блеск ратной славы.
 

Хельга слушала с изумлением: она не ожидала от варяга-наемника таких знаний и красноречия. В большой палате было тихо, слышался только уверенный голос Эскиля и потрескивание огня в очаге. Все взоры были сосредоточены на нем, и Хельга, слушая, невольно относила к нему самому все сказанное: его всеми признанная воинская слава, уж конечно, делали его достойным женского внимания. След ожога на щеке – свидетельство этой же славы – скорее следовало счесть достоинством внешности, чем недостатоком; помимо этого Эскиль весьма хорош собой, статен, а богатством кафтана и украшениями может равняться с любым из знатных людей. Обнаружив еще и такие познания, он вдруг показался Хельге безупречным, как сам Сигурд Убийца Дракона, и все «милости Фрейи», казалось, были созданы именно для него.

Когда он закончил, еще какое-то время стояла тишина, весьма лестная для сказителя. Потом по скамьям пробежал одобрительный говорок, кто-то засмеялся.

– Глядя на тебя и не подумаешь, что ты так премудр! – раздался недоверчивый голос Несвета.

Хельга только сейчас его заметила в полутьме: он стоял, прислонившись плечом к другому столбу.

– Не всегда стоит судить о человеке по наружности, – спокойно ответил Эскиль; он видел, что произвел впечатление, и тайком упивался этим, пряча удовольствие за невозмутимостью.

– Смелостью хвалятся те, кому больше похвалиться нечем, – поддержал отца Видимир. – Когда у человека нет ни рода, ни имущества, ни чести, ему только и остается, что размахивать топором направо-налево, а если он при этом потеряет свою никчемную жизнь, то никто о нем и не пожалеет!

– И остается ему только выдумывать сказки про сына конунга, который-де ночевал у его бабки!

Несвет не простил Эскилю вмешательства в спор женихов, хотя тот не был виноват в том, что желанного ответа Несвет не добился.

Эскиля, кажется, эти нападки не очень задели – он видел, что они вызваны завистью, да и другие тоже это видели: женщины переглядывались, усмехаясь. Он хотел что-то ответить, но ему помешала Хельга – к ее собственному удивлению.

– Почему же придумывают? – вырвалось у нее. Она сама испугалась своего вмешательства, но десятки лиц уже повернулись к ней, и было поздно отступать. – Бывает и так, что даже гости из Альвхейма приходят к людям – и мужчины, и женщины. Предком нашей матери был Асбранд Снежный, а он родился от Скульд, дочери конунга альвов. И это правда, это сразу видно… если заглянуть ей в глаза.

– Даже если и так, едва ли Арнор Камень будет очень рад породниться с внуком женщины, которая… – начал Несвет.

Эскиль чуть заметно подался вперед; его лицо переменилось.

– Умела оленихой оборачиваться, – ловко вставил толстяк Ветрлиди. Он сидел у огня на своей любимой скамеечке, которую особый раб везде носил за ним, если дяде нынешнего конунга случалось куда-то перейти своими ногами. – Ты же это хотел сказать, Несветушка?

– Ну а что же еще? – Несвет засмеялся, пытаясь придать своим словам вид добродушной шутки. – Ты, Ве́трушка, на ногу нынче не слишком проворен, а острым словом меня-то опередил.

Эскиль медленно встал с места. Он не пытался выглядеть угрожающе, но само его лицо, внешне невозмутимое, выражало полную готовность постоять за свою честь, не считаясь со средствами; настороженные лица хирдманов вокруг него ясно говорили, каковы могут быть эти средства. Быстро на них глянув, Хельга поняла: они готовы вмешаться, если возникнет драка. На чьей стороне – было ясно.

– Каким бы ни было мое наследство, – неторопливо начал Эскиль, прямо глядя на Несвета, – я скорее умру, чем откажусь от него. Чем бы мне это ни грозило.

Теперь Несвет переменился в лице и стиснул зубы. Ноздри его дрогнули, словно «молот Тора» готов сорваться в полет и обрушиться на врага. Хельга вспомнила: Несвет не стал конунгом, потому что его мать отказалась за него от престола, убоявшись, что отрока сгубят недруги в далеком Кёнугарде.

А Сванхейд не убоялась, хотя ее дитя было всего четырехлетним. И вот теперь Ингвар сидит здесь как конунг, а у Несвета нет надежды на власть, даже если Ингвар погибнет – у того уже растет собственный сын.

– Не хватит ли на сегодня сказок? – подала голос Сванхейд со своего кресла на возвышении; она говорила без тревоги, лишь немного устало.

– Нам пора! – Берислава встала и взяла Хельгу за руку. – Засиделись мы.

Та без возражений последовала за ней, смущенная своим участием в этой беседе. За ними отправился и Тородд.

– Я думала, сейчас Несвет скажет, мол, твоя бабка мужиков в лесу подбирала и к себе в постель укладывала, лишь бы согреться! – делилась Берислава с мужем, когда они оказались у себя в избе. – Ну а этот же не стерпит, морда настырная. Я так и думала: сейчас в драку полезет!

– Да мы б не дали ему Несвету лицо разбить, – успокаивал ее Тородд. – Столько людей вокруг – за руки бы схватили, растащили. Но шум вышел бы знатный, да. Все-таки Несвет – сын конунга, а Эскиль… Его после похода в дружине уважают очень, он и того… забывается немного.

– Что же Ингвар его не осадит? Я видела: будто с равным с ним говорит!

– Что нравится дружине, то нравится и ему. Будет ведь и новый поход, такие люди нужны.

Хельга завернулась в одеяло, укладываясь на помосте возле Естанай. Но, закрыв глаза, невольно рисовала себе: вот молодая женщина с корзиной идет по лесу, вот ей навстречу выскакивает белая олениха, потом она видит коня с золотой уздой… А потом светловолосого мужчину на траве… Вот он открывает глаза… Как у Эскиля – серые и уверенные, хотя и затуманенные немного, и она видит свое отражение в этих изумленных глазах. Наверное, та Эскилева бабка, Уна, была хороша собой, если ее приняли за деву альвов.

Вдруг Хельга сообразила: Эскиль чем-то напоминает ей дядю Эйрика, оттого и кажется, что она когда-то его знала, хотя этого никак не может быть. Дело не в том, что он тоже рослый и крепкий – Эйрик ростом выше и вдвое старше. Их роднит эта уверенная повадка, невозмутимая вера в свою силу. Но есть между ними значительная разница: если Эйрик твердо знает, что кровь асов в его жилах заставит все на свете идти по его воле, здесь даже волноваться не о чем, то Эскиль помнит: само ничего ему в руки не упадет, за исполнение своих желаний надо сражаться. И для победы он твердо рассчитывает на свою собственную силу. Это было странно для Хельги, привыкшей, что даже в разговорах с «ведьмиными камнями» ее поддерживает сила предков, вплоть до Бьярнхедина Старого, что был родным сыном медведя. На кургане Бьярнхедина близ Силверволла стоит святилище, там отец приносит жертвы за весь Бьюрланд, как делали до него его отец и дед. Оттого Хельга привыкла ощущать, что ее сила уходит корнями в землю, питается из глубин старинного рода, как родник, что выносит на поверхность чистую воду – кровь матери-земли. Тревожно, наверное, отправляться за море, где этой силы уже не чувствуешь…

С этими мыслями Хельга заснула, не успев дойти до вопроса: что эта настойчивость Эскиля обещает ей самой?