Kitabı oku: «Фрэнсис Бэкон. Его жизнь, научные труды и общественная деятельность», sayfa 13
Бэконовская этика рассматривает человеческую волю с практической точки зрения. Прежняя этика имела в виду скорее предмет деятельности, чем саму деятельность; она занималась отвлеченными вопросами: что такое добро и в чем заключается высшее благо и счастье. Бэкон же предписывает ей заняться вопросами о том, как направить к добру нашу деятельность и научить нас создать себе счастье. Прежняя этика, по мнению Бэкона, напоминала учителя чистописания, сообщавшего нам правила каллиграфии, но не научившего нас писать.
На вопрос: «Что такое добро?» – Бэкон отвечает: «То, что полезно человеку и человечеству в одно и то же время. Что полезно обществу, то общеполезно. Жизнь, посвященная общему благу, должна быть практической; теоретические стремления необходимо направлять к общей пользе. Общеполезная деятельность есть высочайшая из человеческих обязанностей, которые разделяются на общие и частные. К последним принадлежат обязанности службы, семейства, дружбы и т. д.». Добродетель состоит в исполнении долга; необходимо расположить к этому душу человека; последнее же требует знания людей. Изучать людей следует в жизни и в книгах, обращаясь к поэтам и историкам, преимущественно римским, величайший из которых, разумеется, Тацит. В образовании характеров Бэкон приписывает большое значение привычке.
Идеал нравственного настроения Бэкона – душевное спокойствие, обратившееся в привычку, выработанное равнодушие к впечатлениям. Такая этика в духе Бэкона и вполне соответствует его философии; ее основа – знание людей, которое получается из наблюдений и совершенствуется опытом и индукцией.
Этика в приложении к государственной жизни переходит в политику. Политика, по мнению Бэкона, легче этики, ибо направлять отдельное лицо труднее, чем управлять государством. Катон говорит о римлянах, что они напоминают стадо овец; целое же стадо легче пасти, чем одну овцу. То, что в этике добродетель, в политике является политической мудростью. О последней Бэкон не особенно распространяется, обладая в высшей степени искусством молчать. Философ здесь уступает место государственному человеку, привыкшему к сохранению государственных тайн. В немногих замечаниях обнаруживается влияние римлян, из позднейших писателей – Макиавелли. Вообще Бэкон мало говорит о государственной мудрости и больше распространяется о светском благоразумии, которым сам владел в совершенстве. Нередко он с удовольствием ссылается на изречения Соломона.
Мы бросили взгляд на «Энциклопедию наук», написанную Бэконом. Для того чтобы понять цену такого труда, нужно вспомнить, что он выполнен одним человеком. Само собой разумеется, что Бэконовы подразделения не всегда точны, обобщения иногда слабы и произвольны. Что касается систематики, то она не играет важной роли в энциклопедии. Во французской энциклопедии эта система упразднена и заменена алфавитом. Составители французской энциклопедии Дидро и д'Аламбер в предисловии к своему философскому словарю ссылаются на Бэкона как на основателя реалистической философии вообще и первого энциклопедиста. Д'Аламбер говорит о книге Бэкона: «Это огромный перечень того, что остается сделать».
Французские энциклопедисты находились, разумеется, в более выгодных условиях, чем Бэкон; ему пришлось приготовить почву и сеять, французским же энциклопедистам выпало на долю пожинать плоды новой философии и распространять их в образованном мире. Идеи энциклопедистов проникли и в наше отечество, а вместе с ними – и воззрения Бэкона. В трудах Джона Стюарта Милля также сильно проявляется влияние энциклопедии Бэкона, а Милль, как мы сказали, принадлежит к числу писателей, имевших большое влияние в России. Итак, к энциклопедии приложимо то, что мы говорили о философии Бэкона. В этом легко убедиться: действительно, в этой энциклопедии мы встречаем много мнений, к которым каждый из нас уже прислушался и которые в настоящее время вошли в наш общий умственный обиход.
Глава VII
Параллель между Бэконом-философом и Бэконом-общественным деятелем
Жизнь Бэкона и его научная деятельность для многих остаются загадкой. Как примирить такое умственное величие с таким нравственным ничтожеством? Это противоречие поражало всех биографов Бэкона. Монтэгю старался оправдать безнравственные поступки Бэкона или скрасить их по возможности и представить жизнь философа в виде, более достойном его громкого имени. Но он взялся за очень неблагодарный труд и не достиг своей цели – не разрешил бросающегося в глаза противоречия. Маколей, не пытаясь примирить эти противоречия, напротив, довел их до колоссальных размеров, восторгаясь Бэконом-философом и приходя в ужас от Бэкона-человека. Куно Фишер и Ремюза отнеслись к этому вопросу объективнее, и им удалось отчасти уяснить это противоречие. Оба исходят из предположения, что человек не может таким образом раздвоиться: в науке явиться субъектом с одними свойствами, а в жизни – с противоположными. Наука не похожа на жизнь, поэтому одни и те же свойства характера могут совершенно различно проявиться в науке и в жизни. Научную деятельность и житейское поприще можно рассматривать как плоды и листья одного и того же дерева: они не похожи друг на друга, хотя принадлежат одному и тому же дереву, следовательно, в равной степени обусловливаются его свойствами. Если мы рассмотрим жизнь и научную деятельность Бэкона с этой точки зрения, то не найдем никаких поражающих противоречий. Одни и те же свойства ума и характера могут как нельзя больше годиться для одной сферы деятельности и оказаться совершенно неподходящими для другой: Великие полководцы, неутомимые путешественники в мирной обыденной жизни являются беспокойными и неприятными людьми.
Посмотрим же, в чем заключались нравственные особенности Бэкона. Давид Юм справедливо говорил, что в нем не было той душевной силы, которую можно назвать силой нравственного сопротивления. В характере Бэкона встречается много сходного с характером его отца, за исключением тщеславия, которое у сына доходило до страшных размеров. Но эластичность, уменье приноровиться к обстоятельствам было и у Николаса Бэкона развито в сильной степени. Если бы Бэкон Веруламский так легко и скоро получил должность хранителя великой печати, как его отец, он не сделал бы столько дурного; но ему закрыли прямой путь к деятельности, и он пошел в обход. Жизнь дала ему наглядно понять, что «совершенства его напрасны», а вся суть в том, как бы попасть в милость к любимцу. Можно сказать, Бэкон не имел склонности к дурному; у него были хорошие намерения; мы видели, что он в своей первой речи в палате общин заговорил было о податном сословии и его интересах. Нравственная неустойчивость и любовь к широкой, спокойной жизни заставили его не только отказаться от протеста, но даже каяться… Сделавшись хранителем печати, он дал себе слово не давать монополий, но не исполнил его, потому что не мог противиться воле Бекингэма.
Он всегда уступал внешнему давлению и, точно жидкое тело, принимал форму того сосуда, в который был заключен. Эта эластичность в нравственном отношении является весьма вредным свойством. Нравственное поведение есть непрерывная борьба с лишениями и искушениями всякого рода; оно требует прежде всего упорства, стойкости и уменья не выходить из состояния равновесия. Это своего рода способность или, если хотите, талант; Бэкон был совершенно лишен даже тени такого таланта. Лейбниц принимал за дурное недостаток хорошего, и он не ошибался. Бэкон все воспринимал легко и слабо. Сегодня он в отчаянии, а завтра у него опять розовые надежды. Когда его обвинили в лихоимстве, он просил сжалиться над ним и, говорят, называл себя «сломанной тростью», но это неверно: он, как тростинка, сгибался до земли, но никогда не ломался. После потери своего положения и чести он очень скоро оправился, уединился и предался научным занятиям. Ему все было трын-трава. Он с легким сердцем женился по расчету, равнодушно смотрел, как казнили его покровителя и друга, и ему ничего не стоило валяться в ногах у Бекингэма и просить прощенья. Куно Фишер говорит, что в Бэконе было так же мало ненависти, как и любви, что он никогда в жизни своей никому не мстил, и если бы для силы напряжения человеческих страстей существовал термометр, способный измерять их, то оказалось бы, что у Бэкона градус теплоты сердца был весьма близок к нулю. Он не имел зависти и легко признавал чужие заслуги. Со всем этим нельзя, однако, вполне согласиться. Упорная ненависть к Куку и систематическое преследование его, как там ни говори, показывают, что Бэкон был способен к ненависти. Неверно также и последнее замечание, что Бэкон легко признавал чужие заслуги; он не хотел заметить ни гениальных открытий Галилея, ни таланта Шекспира, о которых не мог не знать. Но, разумеется, вообще говоря, он относился к людям безразлично. И конечно, не душевная испорченность, а только отсутствие силы сопротивления было причиной нравственного падения Бэкона. Бэкон не мог отказаться от поддержки Бекингэма, любимца короля, но также не имел нравственной силы, чтобы оказать на него влияние, а напротив, сам подчинился ему и участвовал в несправедливостях, посредством которых Бекингэм обогатился. Бэкон, имея такое ясное понятие о праве и справедливости, терпел вмешательство королевского любимца в свою судейскую деятельность; Бекингэм часто составлял приговор, а Бэкон только его подписывал. Все это объясняется уступкой внешним обстоятельствам. Если бы такого рода поступки были противны природе Бэкона, он ограничился бы этим, но мы видели, что он шел еще дальше, позволяя подкупать себя и продавая свои судейские решения; таким образом, он, говорят, нажил миллион рублей. Это уже объясняется тем, что Бэкон не мог противостоять своему безумному стремлению к роскоши. Но из этого опять следует, что Бэкона нельзя себе представить человеком без сильных стремлений, – честолюбие его отличалось большой страстностью, жизненностью.
Нравственное настроение Бэкона Куно Фишер сравнивает с его научным характером и не находит загадочного противоречия, а видит между ними естественную аналогию. Он говорит: «Поставьте такой ум с его силой понимания на путь науки, и он обнаружит здесь те же самые черты характера, которые вообще определяют форму его индивидуальности, только без той грязи, которою он перепачкался в нечистых стихиях мирской жизни. Но стихия науки сама по себе чиста. В науке нет ни позорного своекорыстия, ни постыдной подкупности. Для того чтобы перевести какой-нибудь характер с нравственной почвы на научную, нужно упустить то, чего нельзя перевести, что может быть только нравственным явлением жизни. В отношении к Бэкону – это своекорыстная и слабая форма воли. Как может она выразиться научно? Какую пищу может дать ей наука?»
И Маколей утверждал, что Бэкон только в своей библиотеке был правдив, откровенен, бескорыстен. Со схоластиками ему нечего было лукавить и хитрить: Фома Аквинский не мог заплатить никакой подати, Скотт не в состоянии был пожаловать его пэром. Из всего этого только следует, что если Бэкон не проявил своей безнравственности в науке, то лишь потому, что это было невозможно. Но если мы проведем параллель дальше, то увидим, что результаты научной деятельности Бэкона совершенно согласуются с его нравственными особенностями. В жизни он был человек вполне практический, и науку свою он также направлял к практическим целям. В жизни он более всего боялся бедности, точно так же и в науке его ужасало малое количество действительных познаний; он и стремился создать новую, способную к приобретениям науку. В обеих областях – и в политической, и в научной – обнаружился его многосторонний стремительный гений. Характер Бэкона был трезв, гибок, практичен, ясен и отличался большою легкостью; все эти свойства находим мы также и в его философии. Политическое поприще Бэкона шло рука об руку с философским; везде он стремился к могуществу, начиная с обширных планов и далеких целей, но достигал последних различными средствами. В жизни Бэкон отличался большим честолюбием; честолюбие руководило им, когда он сорил деньгами, строил дворцы в античном вкусе; но то же ненасытное честолюбие привело его к великому пересозданию философии. Его сочинения даже по внешней своей форме отвечают его образу жизни, который всегда отличался великолепием, – философии своей он также умел придать грандиозный характер. Легкое, ясное изложение, блестящие сравнения рисуют нам основателя реальной философии таким, каким он на самом деле и был. Бэкону и умереть пришлось как-то торжественно: заболел он от научного опыта, последнее слово, написанное его рукой, было: «опыт удался». Умер он в светлое воскресенье, в ясный солнечный день…
