Kitabı oku: «Шизофрения без страха. Книга для людей с диагнозом и всех, кто рядом», sayfa 3

Мама 16-летней девушки, болеющей шизофренией, анонимно:

Моя беременность дочерью была долгожданной и запланированной, но с первых же недель появилась угроза выкидыша. Я всю беременность лежала на сохранении, пила «Дюфастон» пачками. Кололи «Но-шпу», магнезию… Живот болел дико. В итоге доходила до 41-й недели, измотав себе нервы больницей и страхом за жизнь ребенка. Роды длились 16 часов без стимуляции, в итоге появилась моя дочь, очень слабая, и не закричала. Не было никаких осложнений, но дочь все время спала и очень плохо ела. Я не знаю, как объяснить, но я чувствовала: с ней что-то не так. Она срыгивала очень часто и мало ела – по 50 граммов. У меня была дикая депрессия. Начались походы по врачам. Все говорили, что с ней всё хорошо. Развивалась по графику. Села, встала, первые зубки – всё по возрасту.

Она боялась шума. Резко дверь открыть – плачет. Музыкальные игрушки – в истерику. Не шла на контакт с другими детьми. После трех лет она стала очень активной. Не могла усидеть на месте совсем. Не могла концентрировать внимание. Во время игры выстраивала предметы в один ряд. Все игры начинались с погрома. Ей надо было всё разобрать перевернуть, побросать, вокруг побегать; она не понимала границ. Всё давалось нам с трудом. Очень долго всему приходилось учить: кушать, одеваться – я объясняла по сто раз, показывала, как нужно. На прогулке было сложнее всего: дочь несло куда глаза глядят, не интересно было играть в тематические игры – у нее существовали свои правила и свой мир. Я подстраивалась. Иногда мы договаривались, так было легче: сначала бегали и делали, что она хочет, а потом она неохотно, но шла на контакт и реагировала на мои просьбы.

Заговорила в четыре-пять лет – мало и простыми фразами. До 11 лет ходила на цыпочках. Два раза в год делали массаж ног. Невролог ставил гипертонус икроножных мышц. Когда пошли в садик, начались проблемы с поведением. Она не могла привыкнуть к режиму, не понимала других детей и правила поведения. Часто возникали конфликты с одногруппниками и воспитателями. Мы начали посещать психолога. Дочь стала агрессивной. Если с ней отказывались играть, сразу дралась. Потом начались вещи похуже. Она стала портить вещи других девочек в садике. Мазать какашками кровати. Как она сама объясняла, она мстила всем, кто ее обижал. Я понимала, что дочка очень часто сама создавала конфликтные ситуации, таким образом привлекая к себе внимание. Поэтому в сад мы ходили только до обеда на занятия. Родители очень жаловались, что таким, как она, не место в обычном саду. Я решилась и пошла к детскому психиатру. Опять не повезло. Попалась очень старенькая бабушка и сказала, что все пройдет.

Потом мы пошли в школу. Там ситуация ухудшилась. Дочь не понимала, почему на уроках надо сидеть и быть внимательной. Она посреди урока вставала и лезла под парту. Начинала мяукать и смеяться, срывая уроки. Тогда я пошла к другому врачу. Нас положили в психиатрическую больницу, там поставили диагноз и рекомендовали инвалидность.

Для меня это не было шоком. Я и так понимала, что ребенок не здоров: все время замечала странности поведения, случались нелепые ситуации. Она обнюхивала меня прилюдно – это и до сих пор бывает, но меньше. Смеялась очень громко, вызывающе, потом плакала так же, демонстративно. Чтобы обратили внимание и пожалели ее.

Я стараюсь общаться с ней, как будто она обычная. Когда ей плохо, я поддерживаю ее. Выслушиваю ее даже самые бредовые идеи. Даю возможность побыть одной и учу ее принимать свою болезнь, насколько это возможно при ее особенностях. Мы с ней вместе танцуем. Я даже спрашиваю у нее совета, чтобы она чувствовала себя «важной», «уверенной». Даю возможность самостоятельно готовить, убираться. Она сама придумывает, чем мы будем заниматься и куда поедем гулять. Я доверяю ей (когда она в ремиссии) смотреть за детьми, младшими братьями… исключительно на час. Чтобы она знала, что я ей доверяю. Учится, вернее учимся с ней, хорошо. Я стараюсь, чтобы она самостоятельно ходила в школу. Помогаю с уроками. Сама не навязываюсь. Когда она сама может, я говорю ей об этом. Она обижается, но делает. И, кстати, справляется. А когда я вижу, что она не понимает, объясняю и подсказываю.

Мы изучаем ее болезнь. Она перестала париться так сильно, когда узнала, что таким заболеванием болеют знаменитости. Но все равно часто загоняется. Однажды мы шли в поликлинику. И она увидела дворника. И началось. «Мама, он знает, что у меня шизофрения». – «С чего?» – «Я чувствую. Он звонит своему другу или кому-то и рассказывает. Теперь все об мне говорят». И начинается истерика. Я ее обнимаю. Спрашиваю: «Хочешь, я подойду и разберусь?» Она говорит, что нет, все нормально. Она очень красиво рисует. Ходит на плавание. Я уже научилась жить с ее особенностью. Моя задача – научить ее жить самостоятельно, насколько это возможно. И самой замечать приступы.

Очень долго шли к пониманию, зачем нужны таблетки. Она обижалась на меня. Бывало такое, что орала, что ненавидит меня. Потом ее отпускает и опять она меня любит. Когда лето и зима, она ведет себя как обычный подросток. Самое тяжелое время для нас – это осень. Ее несет: она рыдает без причины. Потом смеется до полного истощения. Случаются вспышки агрессии. Она дерется. А потом, когда ее отпускает, она говорит, что не понимает, почему обижала меня и братьев. Я не обижаюсь и понимаю, что это болезнь, а не она.

Основные формы шизофрении

Хотя многие говорили со мной о моих симптомах, никто не спрашивал меня, каково мне на самом деле. Никто не подошел ко мне и не сказал: «Эй, я знаю, что ты живешь как в аду. Тебе кажется, что ты потерялась в каком-то дурном сне, и думаешь, что выхода нет. Но я тоже когда-то прошел через это – так же, как ты. На меня тоже навесили ярлык шизофрении, но выход есть, ты не обречена на то, чтобы провести жизнь в психиатрических больницах. Если ты захочешь поговорить – я буду рядом».

Но никто не подошел ко мне и не сказал эти слова.

ПАТРИСИЯ ДИГАН

Что вы знаете о шизофрении?

Так как я врач по образованию, то не буду останавливаться на понятиях и терминах.

Однажды на практике по психиатрии в медицинском университете в кабинет вошел молодой человек.

В глаза бросились неопрятность, грязные волосы, но одежда была чистая. Он пришел с бабушкой.

Профессор стал задавать вопросы, парень начал рассказывать.

Он поведал, что чувствует себя тигром, отрастил ногти и намерен спасать амурскую популяцию.

Потом он сказал, что глазок в двери – это глаз какого-то существа, которое отдает ему приказы плющить на улице алюминиевые банки из-под колы, или «Спрайта», или пива. Он не хочет этого делать, но ему приходится, глаз его заставляет.

Юноша принимает препараты, и на момент беседы он был адекватен, но странен все равно. Весь его внешний вид кричал о том, что с его ментальным здоровьем что-то не то.

Бабушка сказала, что иногда он отказывается принимать таблетки и его поведение меняется.

Я тогда была совсем молодой студенткой, которая не встречала таких людей. И у меня, конечно, был шок. Шок от того, какая это большая трагедия для самого парня и его близких.

Дебют заболевания у него случился после защиты диссертации по физике.

Врач-невролог

Психиатры выделяют несколько форм шизофрении. Ее классифицируют по основным симптомам. Опираясь на точный диагноз, врач подбирает лечение.

Шизотипическое расстройство (вялотекущая шизофрения) – характерна неявно выраженная неврозоподобная (это может быть апатия, ослабление эмоциональной сферы, притупление чувств и другие проявления) либо психопатоподобная (например, эпизодические проявления бреда и галлюцинаций, дурашливость, высокомерное отношение к окружающим) симптоматика. К особенностям мышления при этой форме шизофрении относятся резонерство, вычурность, метафоричность, символичность. Эта форма получила свое название, потому что болезнь в подобных случаях прогрессирует очень и очень медленно. Бред и галлюцинации если и возникают, то в очень «урезанном» виде, так что самые тяжелые психотические эпизоды в жизни людей с шизотипическим расстройством выглядят гораздо мягче, чем при других формах шизофрении. Расстройства поведения у них никогда не бывают настолько грубыми. В большинстве случаев вялотекущей шизофрении ярко выраженных психозов не бывает вообще. На протяжении всей болезни ее проявления ограничиваются возникновением неглубоких расстройств психики и настроения, которые относят к пограничным состояниям, то есть состояниям на грани болезни и здоровья. Людям с этой формой шизофрении свойственны аутистические черты, они малообщительны, малодоступны, интровертированны, плохо уживаются в коллективе. В области эмоций – колебания между аффективностью, холодностью и чрезмерной чувствительностью, ранимостью, далее между эмоциональной вялостью, безразличием и вспышками аффекта (часто не адекватными раздражителю по степени выраженности). Поведение большей частью нелепое, странное, имеется наклонность к автоматизму, стереотипиям, импульсивным поступкам. Шизотипическое расстройство бывает непросто диагностировать из-за мягких и смазанных симптомов. Задачу врача не упрощают даже специфические особенности личности пациента – довольно трудно доказать, что они возникли вследствие болезненного процесса, а не являются просто чертами характера. Решающим для диагноза оказывается прогрессирование болезни: симптомы становятся более сложными, появляются новые, особенности характера нарастают. Вопрос о том, переходит ли вялотекущая шизофрения в более выраженные формы, до сих пор остается открытым, единого мнения среди врачей по этому поводу до сих пор нет.

Простая шизофрения проявляется слабо выраженной продуктивной симптоматикой, которая на начальном этапе заболевания выглядит как отдельные кратковременные, разрозненные галлюцинации и бредовые идеи. Позже на первый план выходит постепенно нарастающий эмоционально-волевой дефицит: эмоции теряют яркость и тонкость, нарастает безразличие, заболевающий все глубже погружается в себя, становится все равнодушнее к своему внешнему виду, отношению окружающих, собственному будущему.

При простой шизофрении клиническая картина, как правило, представлена только основной симптоматикой (поэтому форма и называется простой): эмоциональное снижение, погружение во «внутренний мир» и отказ от коммуникации, появление бредовой, галлюцинаторной или кататонической симптоматики («голосов», «видений», идей отношения, резкой смены настроения, импульсивности, заторможенности или двигательного возбуждения). При этой форме шизофрении признаки не сливаются в острые синдромы с выраженной галлюцинаторно-бредовой или кататонической симптоматикой. Заболевание, как правило, начинается очень медленно, и даже самые близкие люди могут достаточно долго ничего не замечать. Сначала сильно падает интерес к учебе или работе, снижается их продуктивность, затем сужается круг общения, коммуникация со знакомыми и друзьями перестает привлекать, теряются прежние интересы, человек становится пассивным, постепенно начинает уделять все меньше внимания своему внешнему виду и соблюдению личной гигиены. Он может бессмысленно проводить свободное время дома (например, лежать на диване часами, глядя в одну точку), долго бесцельно бродить по улицам, иногда из-за снижения общей активности не может вернуться с прогулки самостоятельно. Постепенно пропадают чувство стыда, способность к эмпатии, адекватные реакции на проблемы и радости близких. По мере развития заболевания человек теряет способность обслуживать себя и способность к самозащите. Иногда заболевающий может совершать странные поступки, причем он не в состоянии объяснить, что им двигало. При простой шизофрении человек может либо достаточно хорошо приспособиться к жизни дома и выполнять несложную работу под тщательным руководством, либо до такой степени деградировать, что его приходится помещать в специальное учреждение, потому что жизнь в семье или в одиночестве из-за полностью дезорганизованного поведения может оказаться невозможной.

Параноидная шизофрения – на первый план выходит параноидная симптоматика, то есть различные проявления бреда преследования. Перечисленные далее синдромы будут сменять друг друга с течением времени.

Паранойяльный синдром – первичный, систематизированный бред – если человек считает, что за ним следят, то может указать на конкретных людей из конкретных спецслужб, показать, где конкретно расположены устройства, при помощи которых осуществляется слежка, если подозревает супруга в измене, то приводит конкретные даты и места «свиданий». Со стороны все выглядит вполне логичным.

Параноидный синдром – система в бредовых идеях начинает распадаться, утрачивает логику и последовательность, охватывает еще пару областей. Возникают галлюцинации: слуховые, обонятельные, осязательные, содержание которых перекликается с основным направлением бредовых идей. Если больной подозревает, что за ним следят, то «голоса» могут в деталях уточнять, с какой целью и насколько долго.

Синдром Кандинского – Клерамбо (синдром психического автоматизма) – бредовые идеи преследования и воздействия, которые сопровождаются ощущениями внешнего управления со стороны – автоматизмом. Автоматизм при шизофрении может быть: идеаторным – наплыв множества идей, их резкие обрывы (шперрунги), «эхо» мыслей (больной уверен, что окружающие повторяют все, что он думает, слово в слово), чувство, что люди в метро и на улицах читают все мысли больного и «проникают в голову» посредством телепатии, особых лучей или при помощи специальных устройств (открытость мысли); сенсорным – когда человек ощущает влияние на внутренние органы и физиологические отправления: спецслужбы или инопланетяне влияют даже на опорожнение кишечника и мочеиспускание; двигательным – когда человеку кажется, что его тело больше не принадлежит ему, управление конечностями и даже языком теперь тоже осуществляется со стороны.

Синдром парафрении – бредовые идеи принимают откровенно фантастический и нелепый характер, с идеями величия себя, которые могут затрагивать планеты и галактики.

Параноидная шизофрения – самая распространенная форма расстройства. При ней преобладают бредовые идеи преследования, отношения и значения, ревности, высокого происхождения, особой жизненной миссии, изменений, носящие чрезвычайно стойкий характер. Несколько реже можно столкнуться с идеями воздействия, отравления, греховности, особого предназначения, «чужих родителей», одержимости, неизлечимого заболевания и др.

При параноидной шизофрении могут встречаться самые разнообразные галлюцинации: слуховые (чаще всего в виде приказывающих или угрожающих голосов), вкусовые, обонятельные, тактильные. У людей с этой формой шизофрении нередко встречаются зрительные и слуховые псевдогаллюцинации, в подлинности которых больные до конца не уверены. При попытках объяснить самому себе или другому человеку эти странные ощущения могут усиливаться бредовые идеи (например, воздействия посторонних сил).

Обычно параноидная шизофрения развивается медленно. Как правило, симптомы начинаются с подозрений, направленных в адрес кого-то из ближайшего окружения. Заболевающий ощущает постоянно усиливающееся эмоциональное напряжение. Ему может казаться, что вокруг него шепчутся, недоброжелатели нагнетают враждебную атмосферу, пища отравлена, она имеет странный, неприятный вкус. Человек слышит невнятные намеки и угрозы по радио и телевизору, непонятные звуки. Бредовые идеи постепенно усложняются, в этот круг включается все больше людей и событий, постепенно бред принимает вид системы, которая постоянно изменяется: то усложняется, то распадается. В одних случаях бредовые идеи могут быть откровенно нелепыми (мой отец – смородиновое желе), в других – необычность логичных конструкций сначала может быть почти не заметна со стороны (уверенность в наличии тяжелого заболевания, в измене супруга). Однако, как правило, со временем бред окончательно утрачивает остатки логичности, мышление нарушается все сильнее, обедняется, нарастает эмоционально-волевой дефект. Эмоциональная жизнь людей с этой формой шизофрении, как правило, характеризуется колебаниями настроения, чаще всего в сторону негатива (раздражительность, гнев, страхи и подозрительность), неадекватностью, несоответствием силе раздражителя. При параноидальной шизофрении негативные симптомы (нарастающий эмоционально-волевой дефицит) не являются ведущими в клинической картине. Параноидная шизофрения чаще всего протекает по варианту хронического либо эпизодического типа – с частичной или полной ремиссией.

Кататоническая форма – основная симптоматика при этой форме – кататоническая (двигательная). Проявляется психомоторными расстройствами в широком спектре: от ярко выраженного двигательного и эмоционального возбуждения до заторможенности, от автоматического подчинения до выраженного протестного поведения и негативизма. Возбуждение может принимать самые различные формы: напоминать приступ эпилепсии либо выражаться в однообразных повторяющихся простых действиях (подпрыгивания, размахивания руками, как крыльями, непрекращающиеся крики). Поведение человека в состоянии возбуждения становится нелепым, непредсказуемым, импульсивным. В таком состоянии человек может представлять опасность для окружающих и себя самого из-за внезапных приступов агрессии и попыток суицида. При этой форме шизофрении возбуждение резко сменяется ступором, который также может принимать разные формы: человек иногда просто застывает в одной позе на какое-то время, а иногда становится неподвижным, отказывается от еды, теряет способность к самообслуживанию в течение недель и месяцев. При кататоническом ступоре люди с шизофренией могут находиться в одном и том же положении тела (иногда очень неудобном) часами и днями, не реагируя на внешний мир. Общаться с человеком в ступоре почти всегда невозможно. Кататоническая симптоматика нередко сопровождается онейроидным состоянием – грезоподобным расстройством сознания, при котором псевдогаллюцинации в голове больного настолько плотно переплетаются с реальностью, что практически полностью ее замещают.

Этот вид шизофрении часто сопровождается негативизмом – беспричинным сопротивлением любым внешним воздействиям, словам или действиям другого человека. При пассивном негативизме больной не реагирует на обращения к нему, но при попытке сменить одежду, постельное белье или накормить сопротивляется. При активном негативизме человек на просьбу реагирует выполнением других действий. При парадоксальном негативизме больной поступает прямо противоположно просьбе.

Также встречаются мутизм – отсутствие речи при полной физической сохранности речевого аппарата и «симптом Павлова» – больной отвечает, только когда к нему обращаются шепотом, а речь в полный голос полностью игнорирует.

Кататоническое состояние обычно начинается остро, развивается волнами, ухудшения и улучшения чередуются. Итогом этой формы шизофрении может стать выраженная эмоционально-волевая опустошенность и нарастающее интеллектуальное снижение.

Гебефренная шизофрения, или гебефрения, – при ней ведущим является гебефренный синдром, который характеризуется неадекватными эмоциями, дурашливым поведением и разорванным мышлением. Характерно также сочетание разнообразных симптомов: состояния возбуждения, фрагментарного, несистематизированного, рудиментарного бреда и нестойких, эпизодически возникающих простых галлюцинаций. Гебефренная форма шизофрении рано дебютирует, обычно в возрасте после 10 лет. Бредовые идеи могут иметь сексуальное, религиозное, ипохондрическое и параноидное содержание. Бредовые высказывания носят характер чего-то вымышленного, сочиненного больным для забавы и дурачества («конфабуляция»). Гебефренная форма чаще начинается остро и проявляется синдромом дурашливого возбуждения в сочетании с эйфорией и своеобразной детскостью, пустой веселостью и манерностью. Поведение носит утрированный характер, человек подмигивает, гримасничает, заигрывает и кокетничает со всеми подряд не к месту, иногда непрерывно «танцует и занимается гимнастическими упражнениями». Люди с гебефренной шизофренией часто совершают нелепые, неуместные, неожиданные поступки. Логическая последовательность речи нарушается, в ней возникает множество неологизмов, бессмысленных словосочетаний; мышление также становится «разорванным». Со временем формируются отдельные бредовые идеи, отрывочные галлюцинации, одиночные кататонические симптомы в форме речевого или двигательного возбуждения, однообразных повторяющихся действий.

В большинстве случаев для гебефрении характерен выраженный регресс психического развития: примитивное и расторможенное поведение; детская и архаичная речь (инвективы) с бессмысленными рифмами и повторением слов (вербигерацией).

Быстро меняющееся поведение – один из самых характерных симптомов гебефрении. Люди с шизофренией постоянно меняют направление своей деятельности, место пребывания. Поведение становится причудливым, гротескным, манерным, задиристым, прилипчивым и со стороны кажется глупым и инфантильным («вычурная клоунада»). Могут наблюдаться передразнивание окружающих, стремление следовать непонятным ритуалам. При гебефрении человек активен, но эта активность нецеленаправленна, неконструктивна. Настойчивыми приказаниями человека можно отвлечь от бессмысленного поведения, но обычно это удается только на короткое время. Обычно человек с гебефренией сексуально активен – здесь могут быть и случайные связи, и самые неожиданные половые извращения. Для женщин достаточно характерно использование уменьшительно-ласкательных слов, сюсюканье, нелепое кокетство, заигрывание, проявления эксгибиционизма. Люди с гебефренией плохо следят за собой, неряшливы, часто пренебрегают личной гигиеной, склонны к бесцельным перемещениям, смене места жительства, часто легко обижаются. Общение во многом носит избирательный характер. Аппетит нередко усилен до прожорливости, встречается стремление к поеданию малосъедобных продуктов.

Эмоциональные реакции неадекватны, колеблются в своей интенсивности. Настроение обычно повышено («дурашливое веселье») со склонностью к странному и непонятному юмору, плоским шуткам. Беспричинный смех может без достаточных на то оснований внезапно смениться плачем.

При гебефрении обычно нарушены мышление и речь. Речь может включать в себя придуманные самим человеком неологизмы, быть бессвязной, высказывания часто противоречат эмоциям и действиям. Для гебефрении характерны и другие формальные расстройства речи: неправильная и небрежная связь предложений, нарушение логических конструкций. Больные неспособны привести в стройный порядок мысли, которые тянутся одна за другой, есть наклонность к употреблению одних и тех же фраз и оборотов (стереотипия), просторечий, жаргона, малоупотребительных или иностранных слов. В разговорной и письменной речи люди с гебефренией охотно прибегают к набору напыщенных и бессмысленных слов или к смеси циничных выражений с сентиментальными и поэтическими излияниями. Такие люди говорят с особой патетичностью, театральными позами, часто употребляют уменьшительные имена, коверкают произношение в виде детского лепета, картавости, искусственного шепелявенья.

Начинается обычно эта форма шизофрении остро, протекает быстро и, как правило, приводит к глубокой деградации, при которой выраженное интеллектуальное снижение сочетается с дурашливостью.

Идеально отчетливо не проявляется ни одна форма шизофрении. У каждого человека с шизофренией есть признаки всех видов, но с большим преобладанием одного из них. Раньше отдельно выделялись неврозоподобная, фебрильная (гипертоксическая), пфропфшизофрения (на фоне умственной отсталости). Если у врача диагноз «шизофрения» не вызывает сомнений, но не получается пока выделить ведущий симптом, то ставится диагноз «шизофрения под вопросом неуточненная». Некоторые варианты развития шизофрении не вписываются ни в одну из перечисленных выше форм. Тогда употребляют термин «недифференцированная форма шизофрении». Кроме того, отдельно выделяют резидуальную шизофрению – хроническую стадию шизофрении, которая характеризуется длительно сохраняющимися негативными симптомами.

Шизофрения в любой форме может протекать по-разному, врачи выделяют три типа течения заболевания.

Приступообразно-прогредиентный (шубообразный) тип течения – позитивные симптомы проявляются ярко выраженными эпизодами обострения заболевания, и после каждого приступа нарастает и углубляется негативная симптоматика (эмоционально-волевое снижение, переходящее в эмоционально-волевой дефект). Между острыми эпизодами заболевание проявляется только тем же самым эмоционально-волевым снижением: чем больше приступов, тем оно будет глубже и необратимее.

Непрерывно-прогредиентный тип течения – постоянно присутствует постепенно нарастающая продуктивная симптоматика. Углубляется негативная симптоматика в виде эмоционально-волевого снижения, которое постепенно переходит в стойкий эмоционально-волевой дефект.

Рекуррентный тип течения – при обострениях присутствует продуктивная симптоматика, но эмоционально-волевое снижение нарастает совсем незначительно и медленно или не нарастает вовсе.

Прогноз при шизофрении во многом определяется вариантом течения болезни. Если есть возможность снимать психотические состояния быстро, увеличиваются шансы на то, что эмоционально-волевое снижение не будет нарастать. Если удается подобрать поддерживающую медикаментозную схему и наладить режим жизни так, чтобы обострений не было год, два и больше, – появляется надежда на долгую и качественную ремиссию.

Женщина, 35 лет, анонимно:

Сколько я себя помню (то есть примерно с подросткового возраста), я ощущала себя какой-то «не такой». В 17–18 лет резала себе руки, в 18–19 попала в секту, в 22 после защиты диплома ушла в продолжительную депрессию, в которой, как мне кажется, я живу до сих пор, просто адаптировавшись и привыкнув.

Мое психическое состояние ухудшилось во время беременности: я ничего не хотела делать, даже просто поднять себя с кровати требовало огромных усилий. Помню, в начале беременности, когда ездила на работу, слушала Rammstein и читала Кафку. А самое главное – восхищалась жизненностью его произведений, тогда как при первом прочтении в институте восприняла их как слишком тяжелые и мрачные.

Никаких осложнений в беременность не было, но далась она мне крайне тяжело, роды – еще тяжелее. Я думала, что так у всех, и не понимала, как люди это терпят и рожают второго, третьего, четвертого ребенка. В первый месяц после родов я выходила на улицу, только когда надо было идти на осмотр к врачу. Я практически перестала общаться с людьми, ездила только в гости к маме, да и то редко, потому что мне не нравилось водить машину, я дико стрессовала перед каждой поездкой. Постепенно я отвыкла от общественного транспорта, в итоге любые поездки стали вызывать приступы тревоги. Чуть позже присоединилась паранойя, но я думала, что это панические атаки, и не придавала этому особого значения. В ноябре 2016 года я вышла на работу на два дня в неделю (это была декретная ставка учителя французского языка в частной школе).

После родов я ждала того момента, когда снова можно будет курить, и тут представилась такая возможность. После уроков я уходила подальше от школы и позволяла себе выкурить сигарету, но у меня появлялась сильное неконтролируемое чувство тревоги: мне казалось, что меня застукает мама (я скрывала от мамы, что курю). Я пыталась подключить логику и убедить себя, что вряд ли моя мама именно в это время приедет со станции «Люблино» на «Баррикадную» и увидит меня, но логика не помогала. Я постоянно оглядывалась, высматривая маму, иногда даже не могла докурить из-за сильной тревоги. Затем панические атаки стали происходить в метро: могло показаться, что кто-то косо на меня посмотрел, и сразу включалась мысль, что этот человек хочет меня ограбить и/или убить. Помню, как-то ехала вечером в метро (это было начало моей учебы в магистратуре, то есть осень 2017-го), мне показалось, что стоящий рядом мужик смотрит на меня. У меня на пальце было дорогое кольцо (честно говоря, сейчас я понимаю, что кольцо не выглядит сильно дорого, просто я знала, сколько оно стоит), в руке – айфон. Появилась мысль, что мужик хочет меня ограбить, началась паника. От метро к автобусу я бежала бегом, в автобусе пыталась слиться с толпой, но мне казалось, что тот мужчина тоже едет в этом автобусе. От остановки до дома я тоже бежала, параллельно набрав мужа, чтобы мой преследователь видел, что я разговариваю по телефону и на меня не стоит нападать.

Я не раз так убегала от людей, потому что была в полной уверенности, что на меня нападут. После, уже во время лечения, когда я принимала лекарства, паранойя видоизменилась: просто иногда казалось, что меня убьют. Например, как-то я была у себя дома вместе с маленьким ребенком, и у меня появилось ощущение, что в коридоре меня поджидает маньяк. Причем дочь выходила из комнаты, и я не боялась за нее: у меня было ощущение, что маньяку нужна именно я. Вот именно тогда и выяснилось, что все мои «панические атаки» – это паранойя. В последний раз ощущение, что меня хотят убить, накрыло меня в январе 2020 года. Тогда я находилась на лечении в дневном стационаре, пришлось рассказать врачу. Она спросила меня: «Ты что, связалась с мафией?» Эту фразу я вспоминаю до сих пор, она вернула меня в реальность, пришло осознание того, что меня не за что хотеть убить.

Помимо паранойи после родов меня все чаще стало преследовать ощущение, что я – это не я, я как будто смотрю на себя со стороны и не понимаю, кто я такая и вообще существую ли я. Эти ощущения ужасно пугали, потому что я не могла найти объективных критериев реальности, за которые можно зацепиться. Бывало, я приходила к выводу, что все люди – марионетки в руках кукловода, что все вокруг нереально, что это лишь декорации к спектаклю, который разыгрывает непонятно кто. Я была в полной уверенности, что подобные ощущения испытывают все, пока не познакомилась с человеком, больным шизофренией. Я расспрашивала его о его болезни, и мне многое было знакомо. Наверное, тогда впервые и зародилась мысль о том, что со мной может быть что-то не так, потому что он сказал: «Странно, не должно быть знакомо». Сейчас я знаю, что это ощущение называется деперсонализацией, и умею из него выходить, но тогда я этого не знала.

Я пишу о своей болезни и пытаюсь вспомнить, когда появились голоса. Они уже точно были в мае 2018-го, когда мой мужчина (от мужа я ушла в январе) предложил поговорить с его психиатром, но, видимо, голоса еще не особо сильно мне мешали. У моего мужчины в 19 лет диагностировали шизофрению, было шесть госпитализаций, последние лет семь-восемь он живет без лекарств, раз в год видится с психиатром и живет нормальной жизнью. Как раз он и стал подозревать у меня шизотипическое расстройство, но врач поставил расстройство адаптации. В то время я постоянно испытывала тревогу, стала бояться ездить в метро, потому что кто-то в моей голове подстрекал меня прыгнуть под поезд. Думаю, поначалу я воспринимала это как навязчивые мысли, позднее уже «отделила» от себя и «передала» голосам.

Я не знаю, сколько бы я еще жила в состоянии тревоги с «паническими атаками», деперсонализацией и навязчивыми мыслями о суициде, если бы не тренинг, который проводил мой однокурсник и хороший знакомый в августе 2018-го. Первый день и большая часть второго прошли очень хорошо, а потом нам дали упражнение, в котором надо было найти блок в теле, представить, на что он похож, усилить ощущения, подвигать, позвучать и так далее. На моменте усиления ощущений мне стало очень плохо, я не смогла продолжить упражнение. Вроде потом отошла, чувствовала себя нормально, накрыло меня по дороге домой. Я очень радуюсь, что ехала не одна, а со своим мужчиной, иначе неизвестно, что бы со мной было. Когда мы выходили из метро, мне стало очень страшно. Мы ехали в автобусе, страх усиливался, я закрыла глаза, потому что не могла смотреть по сторонам. Шум вокруг стал нереально громким, я плакала от страха и боли, хотелось выскочить из автобуса и спрятаться там, где нет громких звуков и не будет так страшно. Когда мы шли домой, я не могла смотреть по сторонам, мне казалось, что мы находимся под стеклянным куполом. Каждый раз, как я поднимала глаза, я видела, как он раскалывается на кусочки, рассыпается, а за ним ничего нет, черная пустота. Я пыталась смотреть под ноги, но дорога тоже раскалывалась. Дома тоже оказалось небезопасно: люстра тянула ко мне щупальца, кот увеличивался в размерах, лицо мужчины, когда я смотрела на него, растекалось. Кажется, я забралась с головой под одеяло и плакала от страха. Я не помню, что именно я делала, помню, что было ужасно страшно.

Мой мужчина пытался связаться со своим психиатром, но тот был в отпуске. Он сказал, что у меня психоз и что он вызовет скорую, если мне не полегчает. Через несколько часов мне полегчало. Страх уменьшился, но все вокруг как будто потускнело, потеряло краски и объем. Когда мне рассказывали про дереализацию, я не могла себе представить, как предметы могут потерять объем. Оказалось, что могут. На следующий день был понедельник, и утром я поехала на работу. Я по-прежнему не могла смотреть вдаль, мне по-прежнему казалось, что я под куполом, который треснул. Я видела куски разбитого мира вокруг себя, и это меня пугало. Я стала по-другому слышать: то звуки казались слишком громкими и непереносимыми, то, наоборот, мне казалось, что я слышу все как будто через слой ваты в ушах. Мне было очень тяжело, даже не знаю, как удавалось работать (мне кажется, не удавалось, просто работы особо не было, вот ко мне и не придирались), уставала я безумно, с трудом приезжала домой, валилась без сил и плакала. Как назло, моему мужчине приходилось задерживаться на работе несколько дней подряд, и я была совсем одна, плакала от страха и боли, пока он не приезжал домой в двенадцатом часу ночи, после чего удавалось заснуть. Тогда и стали более отчетливо проявляться голоса. Они убеждали меня покончить с собой: броситься под поезд в метро или спрыгнуть с балкона. Я боялась ходить одна курить, боялась, что не выдержу и шагну вниз. Не помню, на какой день я не выдержала и написала знакомой врачу-психиатру. Еще до встречи с ней дереализация прошла сама. Я не знаю как, но в какой-то момент я вышла покурить на балкон и поняла, что дом напротив объемный. Я проверила кучу предметов и очень радовалась, что объем и краски вернулись.

Зато остались голоса, и начались поиски диагноза и лечения. Сначала мне поставили шизоаффективное расстройство, назначили антидепрессант (пароксетин), нормотимик (ламотриджин), нейролептик (оланзапин). Первые два месяца все было хорошо, на третий началась сильная сонливость, с которой я пыталась бороться едой, набрала больше 10 килограммов, выяснилось, что повышен пролактин, поэтому врач заменила атипичный оланзапин типичным этаперазином. Я пила его четыре дня, и мне было очень плохо, чувствовала ужасную скованность в теле и постоянно спала даже на работе. Этаперазин заменили зелдоксом, и тоже первые пару месяцев я чувствовала себя нормально, но потом меня стала преследовать тревожность на пару с паранойей. Я заметила, что тревога и паранойя усиливаются после двух часов дня, а значит, связаны с концентрацией лекарств в крови. Поделилась с врачом, она добавила зелдокс утром (до этого я пила только на ночь), но я с него очень сильно хотела спать. В итоге я обиделась на врача, решила, что она поставила мне неверный диагноз. Через знакомых нашла другого доктора. Он диагностировал мне шизофрению и убрал все лекарства, кроме нейролептика. Постепенно мое состояние ухудшалось. Поскольку в июне я сдавала госэкзамены и защищала дипломы сразу в двух институтах, я решила, что просто устала. Но экзамены закончились, а лучше мне не стало. Я постоянно хотела спать и спала при каждом удобном и неудобном случае, большинство действий вызывали тревогу, потом присоединилась сильная деперсонализация, я с трудом возвращала сознание в тело. Окружающие стали замечать, что со мной что-то не так. Я пыталась поговорить с врачом, описала свои симптомы, но он сказал, что нужна консультация, а в тот момент у меня не было на нее денег. В итоге я самостоятельно убрала утренний зелдокс, потому что стала подозревать, что дело именно в нем. У меня вновь началась паранойя, я боялась ездить в общественном транспорте, но хотя бы перестала спать весь день.

Я вернулась к своему первому врачу. В конце лета 2019-го у меня начались вспышки агрессии. Когда я поймала себя на мысли, что хочу разбить ребенку голову о стену, потому что она достала меня мамканьем, я очень испугалась и переключилась на себя. Вновь вернулись суицидальные мысли, я стала резать руки, чтобы облегчить душевную боль через физическую. В то время я под давлением мамы ушла от своего мужчины (до того, как я поняла, что мое состояние – это реакция на зелдокс, я думала, что все дело в наших отношениях, мы расстанемся и все наладится) и переехала к родителям. С сентября по декабрь я проваливалась все глубже и глубже в депрессию. В какой-то момент я осознала, что единственное, что меня радует в жизни, – это сигареты. В итоге я решила, что покончу с собой. Я продумывала план, но никак не могла подобрать наиболее подходящий способ. Однажды я проснулась и поняла, что пора, все слишком плохо и лучше уже не будет. Я гуляла с ребенком и плакала, потому что мысленно прощалась с ней. Такую боль, как тогда, я не испытывала никогда и не хочу когда-либо снова испытать. В этот день я должна была встретиться с врачом, но в последний момент она отменила встречу (как потом выяснилось, у нее пропал пациент). Вечером я поехала на терапевтическую группу, шла по набережной Яузы и поняла, что знаю, как покончить с собой: после группы я прыгну в реку. Я плохо плаваю, плюс холодно, поэтому вряд ли выплыву. Но я была так зла на врача из-за того, что она отменила встречу, что написала ей о своих намерениях. Потом поняла, что сделала глупость, и пожаловалась своему мужчине. Он сказал, что приедет за мной и отвезет в больницу. В итоге он приехал, я поговорила с врачом, и меня отправили официально оформляться в ПНД. В течение месяца я ежедневно посещала дневной стационар, мне поменяли пароксетин на венлафаксин, а зелдокс – на кветиапин. Поставили диагноз «шизотипическое расстройство». Через неделю после чудовищного скандала я сбежала от родителей. Постепенно жизнь стала налаживаться. В последний раз сильное желание покончить с собой было в марте 2020 года. Меня тогда поддержали девочки из чата, в который меня добавила моя знакомая, мы там все были с различными ментальными расстройствами. Мне удалось дотянуть несколько часов до встречи с психологом и ничего с собой не сделать. Осенью того же года я снова погрузилась в депрессивное состояние, но тогда четко поняла, что переделать себя не смогу, поэтому надо учиться жить с тем, что есть.

На данный момент я принимаю кветиапин, потихоньку отказываюсь от ламотриджина. Я уговорила врача отменить венлафаксин еще в 2020-м. С симптомами болезни я научилась взаимодействовать. Не помню, как именно, но я пришла к выводу, что моя паранойя – это не что иное, как проекция. Мужики в метро не желают мне зла, они даже не смотрят на меня, это моя собственная агрессия, которую я проецирую на них, потому что не могу принять. Поделилась мыслью со своим мужчиной, а он мне подсказал еще одну, что эти проекции основаны на интроектах¹. В моей семье не принято выражать свои чувства. Вернее, мама это делать могла, а мне как будто не разрешалось. Я привыкла делиться только хорошим, позитивным, только достижениями, на которые не получу негатива от мамы. Впервые я открыто выразила злость летом 2020-го, когда мне было 33 года. До этого я глушила ее в себе, запрещала себе ее выражать, а в итоге неосознанно проецировала на окружающих и бегала от «маньяков». Тогда же пришло еще одно осознание: голоса в голове – это тоже я, и это я сама хочу себя убить. Это было очень болезненное осознание, но после него голоса не возвращались, потому что их правда не существует, они – это та часть меня, которую я не хотела принимать и таким образом отчуждала.

С деперсонализацией меня научил работать мой психолог. Изначально я не говорила ему о своем диагнозе, озвучила запрос в самом общем виде (типа тревожность, низкая самооценка, эмоционально холодная мать и т. п.). Я боялась, что он не согласится со мной работать и – что еще хуже – выдаст в гештальт-сообществе, где я обучаюсь, и меня не допустят к сертификации. Но по итогу психолог не испугался, не выдал и во многом поддерживает меня. При деперсонализации нарушается связь сознания с телом, поэтому очень важно вернуть себя в тело через различные ощущения. Можно похлопать себя, потопать, ущипнуть, погладить, обнять, если есть возможность, принять душ, то есть любыми способами вернуть телу чувствительность. Я занимаюсь нейрокоррекцией с детьми и заметила, что двигательные упражнения тоже очень хорошо возвращают в тело и помогают справиться с деперсонализацией.

Подводя итог, хочу сказать, что больше всего мне помогает моя осознанность и постоянная работа над собой. Я понимаю природу тех патологических симптомов, которые у меня были, и это помогло с ними справиться. Да, в чем-то я всегда буду отличаться: у меня сильно развиты аутистические черты (несколько человек мне даже пытались поставить синдром Аспергера, но это, конечно, не он, моя аутистичность связана с шизотипическим расстройством), я мыслю немного не так, как большинство людей. Когда мне впервые поставили диагноз, врач сказала: «До шизофрении ты не дотянула». Я тогда расстроилась: как это так, даже заболеть нормально не смогла. Но по факту я испытывала те же симптомы, что бывают при шизофрении: паранойю, псевдогаллюцинации (голоса), деперсонализацию, бредовые идеи, – просто они были менее выраженны и, думаю, поэтому их легче было купировать. Пишу это и понимаю, в чем мне еще повезло: у меня в основном была позитивная симптоматика, а с ней легче работать и прогноз более благоприятный. Что касается депрессии, то я не знаю, связана она с шизорасстройством или нет. Сначала я думала, что с нее все и началось, но, описав свою историю, поняла, что толчком к развитию болезни скорее всего стали гормональные изменения во время беременности и после родов. Мое мышление всегда отличалось от мышления большинства. Сейчас я знаю, что по-научному это называется опорой на латентные признаки и соскальзыванием, но в молодости я об этом не знала и думала, что просто умею нестандартно мыслить.

Я бы очень хотела поделиться своей историей, но боюсь лишиться практики. Когда я работала психологом в школе, меня чуть не уволили за упоминание моих аутистических черт. Мой мужчина постоянно говорит, что не надо рассказывать о своем диагнозе (идея, что меня не допустят до сертификации, тоже принадлежит ему), да я и сама вижу стигматизацию психических расстройств. В июне 2021 года приемы психиатра в ПНД стали отображаться в электронной медкарте (у москвичей). Я сама их не вижу, но видят другие врачи. В итоге уже столкнулась с тем, что один врач пытался убедить меня, что я начиталась статей в интернете и вызвала у себя скачки сахара в крови, другая считает, что мои жалобы – это побочное действие лекарств, которые я принимаю (в частности, боли в суставах, которые появились после ковида). Сначала я злилась, потом стало грустно, как будто я никак не могу повлиять на отношение ко мне, как будто для врачей больше нет меня, а есть только мой психиатрический диагноз. Хотелось бы, чтобы больше людей узнало о том, что представляют собой диагнозы шизофренического спектра, чтобы перестали их бояться и стигматизировать нас. Ну и главное – чтобы в нас видели в первую очередь людей, а не диагноз.