Kitabı oku: «Стеклодув», sayfa 5

Но я посадила Соню на багажник велосипеда, тряхнула головой, отгоняя разросшийся гул чужих мыслей, надавила на педали, и мы уехали. Не потому, что я не смогла подойти, а потому что я отчаянно боялась, что каждый мой взгляд, каждое прикосновение и слово причинят ещё большую боль. Сейчас я хотела защитить его хотя бы от этого.

______________________________________

Я огляделась. Лес вокруг, кажется, изнывал от зноя не меньше меня. Я быстро разделась, свалила вещи на красный стул и, взяв несколько шагов разбега, прыгнула в воду. По всему телу словно пробежал электрический разряд, кожа покрылась мурашками и как будто мелко завибрировала, сердце сильно заколотилось. Все мысли, замороженные этим внезапным холодом, замерли в недоумении.

Я открыла глаза и посмотрела наверх. Солнце красиво пробивалось через толщу воды, словно желая дотянуться до меня. Выплывать не хотелось: здесь, в объятьях холодной речной воды я в безопасности. Эта минута была почти счастливой – ничто не казалось мне страшным и непоправимым, ни одна мыль о смерти, в том числе о собственной, не тревожила мой мозг. Здесь, где два года назад Алиса закончила свою жизнь, мне сейчас хотелось найти силы продолжать свою. Воздух кончался, а вместе с ним и волшебное вдохновляющее мгновение. Как же хорошо хотеть жить. Не потому, что ты полезен и амбициозен, не потому что тебя уважают и любят, а просто потому что мир внутри тебя отзывается радостью на то, что происходит снаружи.

Я вылезла обратно на пирс, скинула свои вещи на доски и с ногами забралась на красный стул. Телефон молчал, он молчал и последние три дня и двадцать часов – столько времени прошло с момента гибели Атома. Я превратилась в раба этого аппарата – каждое мгновение мне казалось, что он звонит, я засыпала и просыпалась с тягучим ожиданием. Это должно произойти. Я знаю, Яну нужен друг, близкий и преданный. Нужна я. Ему осталось только признать это, набрав номер и сказав несколько слов, любых слов. И в тот же момент, в любое время дня и ночи я к нему приду. Я готова слушать его мысли, говорить, быть сильной или плакать. Я готова на все, что нужно, только позови, позови же меня. Но телефон молчал.

Следующие два дня работы оказались ещё тяжелее, чем предыдущие. В любую погоду я притаскивалась к стройным рядам теплиц, входила в одну их них, садилась на землю рядом с кустом помидоров и прикидывалась одним их них. Тело наливалось свинцом, мозг, словно конвейер, выдавал все новые и новые сценарии, один страшнее другого, попутно отлавливая иногда случайно всплывающие поблизости чьи-нибудь воспоминания о покойном дедушке или хомячке. Все время хотелось спать, хотя едва ли не каждый день я засыпала в десять вечера и просыпалась в девять утра, совершенно не понимая, зачем вообще это нужно. Голова, словно распираемая изнутри накопившимся ужасом, утром и вечером начинала неистово болеть. Голос был со мной, и он все чаще предавался воспоминаниям. В самый неожиданный момент шёпот, долетавший до меня сквозь время, раздавался над самым ухом. Мысли, от которых я так небрежно отмахивалась при жизни Алисы, её чувства, которые я не захотела понять, теперь возвращались ко мне, словно не сумев найти успокоения вместе со своей хозяйкой. И я начала замечать, что в этих мыслях узнаю свои собственные. Точно такая же боль, которую чувствовала она, страх, ощущение бесполезности и ненужности свили прочные гнезда в моем сердце.

А телефон по-прежнему не звонил. Я перестала выходить в город. Стоило мне оказаться в толпе людей, как они тут же слово специально начинали пихать мне в голову свои мысли об этой аварии, обдумывая сплетни, которыми наполнился наш городок. Каждый день по дороге на работу или на пирс – больше я практически нигде не бывала – я проезжала пастбище, принадлежавшее Яну. Разглядывала пасущихся лошадей, которые трясли гривами прямо как Атом перед прогулками, и высматривала их хозяина. Но его не было, ни на пастбище, ни на огородах, ни в городе, ни на пирсе. Нигде. К телефону он не походил и я, сводимая с ума всепоглощающим неведеньем, наконец решилась на то, что казалось разумным и правильным.

____________________________________

Я остановилась прямо перед калиткой, она не была заперта и покачивалась с противным скрипом. После третьего скрипа я шумно выдохнула и пошла вдоль забора. Грот грелся на солнышке, смешно растопырив лапы. Он коротко гавкнул, увидев проходящую меня, и я помахала ему рукой. Из конюшни доносилось ржание, я недолго постояла напротив, воображая запертых внутри лошадей и одно пустое стойло, и пошла назад. Калитка по-прежнему скрипела, остановившись всего на секунду, я распахнула её резким движением и быстрым шагом направилась к дому. Дверь, на удивление, оказалась заперта, звонок здесь давно сломался и мой стук, кажется, отдался глухим эхом где-то внутри черепной коробки. Я помню, как предательски громко колотилось сердце, пока кто-то с той стороны возился с замком. И помню, как оно отчаянно замерло, когда за дверью показалась белобрысая голова Амелии. Она приоткрыла дверь и просто смотрела на меня, ожидая чего-то, не произнося ни слова.

– Я пришла к Яну, – сказала я после тягучей паузы.

Амелия молчала и не двигалась с места.

– Можно я войду?

Я попыталась протиснуться мимо неё, но она сделала шаг вперед и захлопнула за собой дверь. Мы стояли на крыльце вплотную к друг другу, и её сверлящий ревнивый взгляд, кажется, ввинчивался в самое мое нутро. Взгляд женщины, умеющей стоять на своем.

– Ян спит, – сказала Амелия, и ветер неожиданным порывом затрепал ей волосы, закрыв лицо.

– Но он же проснется. Я подожду, – я сделала два шага назад, стараясь говорить как можно тверже, хотя внутри у меня будто работал отбойный молоток.

– Он устал и лежит с температурой.

– Я не собираюсь заставлять его бегать.

Амелия посмотрела на меня и снова шагнула вперед, словно опасаясь, что дом её услышит.

– Послушай, Олеся, пойми меня правильно, – сказала она неожиданно мягко и в тоже время очень строго. – Я знаю, какого ты обо мне мнения. Но Ян недавно пережил страшную для него потерю и сейчас совершенно не важно, нравимся мы друг другу или нет. Ему рядом нужен сильный и верный друг. И будь ты этим другом, я бы, конечно, тебя впустила. Но человек, бросивший его после стольких лет дружбы по велению левой пятки войдет туда, только переступив через мой труп. Если бы ты была нужна, если бы он хотел тебя видеть, он бы отвечал на твои звонки. Но ты здесь, потому что он не отвечает, верно? – её голос звучал спокойно и уверенно, если ей и было трудно говорить все это, то Амелия прекрасно скрыла свои чувства. – Ты пришла, потому что сама нуждаешься в его прощении и оправдании. Но сейчас я не позволю тебе сгрузить на Яна ворох ещё и твоих проблем.

Мои внутренности, кажется, скрутились в узкую трубку где-то в области живота. Он ей всё рассказал. Слезы были уже в горле, но, призывая на помощь всех известных и неизвестных богов, я пыталась не дать им волю. Я ненавидела эту девушку, ненавидела за то, что сейчас она, вместе со своим взбалмошным характером и скверной репутацией, стеной стояла на стороне Яна, самоотверженно защищая его от серьезной моральной опасности – от меня. В эту минуту мне показалось, что жизнь насмехается надо мной, придумывая совершенно абсурдный сценарий. Ведь это я, как и раньше, должна быть с ним рядом, я должна хранить его покой. Я должна быть на её месте, а она на моем.

И вот дверь громко хлопнула перед самым моим носом. И я могла кидаться на неё, стучать и звонить, лезть в окна и вскрывать подвальную дверь – Амелия выцарапает мне глаза своими ухоженными пальчиками, но не позволит мне с ним поговорить, как не позволил бы любой любящий человек на её месте. То, что она сказала – все правда, и, кажется, это понимал каждый, кроме меня.

Я брела обратно пешком, уставившись взглядом куда-то в прошлое и шаркая ногами по дороге, от чего на ней поднимались облачка пыли. Велосипед остался прислоненным к ограде около калитки, я и сама не могла понять, просто я о нём забыла или оставила специально, чтобы известить Яна о своем несостоявшемся визите. Голос внутри меня снова заговорил непрерывно и упрямо. Он бубнил, бубнил, бубнил и мне хотелось выключить свой мозг хоть на минуту. Отдохнуть от него и от этих взрывающихся внутри, словно бомбы, лишающих сил и желания жить чувств.

Я представляла, как возвращаюсь туда, как отталкиваю Амелию и бегу в кабинет, где Ян, как ему и полагается, разложил свои ноги в красных носках на столе и дымит самокруткой. Как я запираю за собой дверь, и, пока эта белобрысая девица не опомнилась, кричу ему, что все сказанное мной было лишь провокацией, попыткой привлечь его внимание, выпросить для себя ещё одну лишнюю капельку любви. Говорю, как мне хочется чувствовать, что он по-прежнему во мне нуждается, как сильно я дорожу каждой минутой дружбы, что связывала нас все эти годы. Что я готова принимать людей, которых он выбирает, даже если они мне не нравятся, и готова добровольно делиться с ними его вниманием. Только, ради Бога, пусть он забудет каждое сказанное мной в тот день слово, и мы продолжим с того места, на котором остановились, прямо из этого кабинета.

– Леся! – в своем оцепенении я не заметила, что мне навстречу ехал знакомый грузовичок. Нет, я заметила, но будто бы не поняла этого. Кук со своей кудрявой солнечной шевелюрой высунулся из окна и вгляделся в мое лицо. – Ты что, ревела?

Я громко шмыгнула носом и оглядела его отца, сидящего за рулем, и сестру на заднем сидении.

– Куда это вы? – спросила я, прекрасно понимая, что эта дорога ведет только к одному дому.

– К Яну, хотим его проведать, и я попрощаюсь. К тебе тоже вечером загляну, послезавтра уже отъезд.

– Ян обещал подарить братцу стеклянную модель нашего дома, ты представляешь? Вот такого размера! – Соня тоже высунулась из окна, почти повиснув на дверце, и развела в стороны ладони, показывая размер теннисного шарика. – Чтобы он увез его с собой и всегда помнил о нас! Этот домик будет сиять ярче, чем все остальные фигурки!

– Так, ну перестань, наверняка он не успел его сделать!

Кук усадил сестру на место. Я смотрела на её голубые горящие глаза и в моей голове эхом звучали слова Амелии, смешиваясь с уже привычным голосом, который настойчиво нашептывал, кажется, самое правильное действие в этот момент. Он приводил и приводил аргументы, призывая меня сделать то, что никогда и ни при каких обстоятельствах я не должна была делать. Мной не двигала ни обида, ни чувство мести, ни злость. Мне всего лишь отчаянно хотелось заставить его снова во мне нуждаться, заставить его любым способом взять в руки телефон и набрать мой номер. И я пошла на это. Я рассказала.

10

Тем вечером Кук не пришел, по телефону пообещав зайти на следующий день после обеда. С трех часов дня я шагала от двери к окну, замирала у него и внимательно вглядываясь в дорогу перед домом, затем шагала обратно. Выходила в коридор, прислушивалась, не раздаются ли звуки у входной двери. Предательски молчавший телефон лежал на кровати, и я бросала на него взгляд всякий раз, проходя мимо. Рядом валялась почти пустая пачка сигарет, которую я просто вытащила из сумки матери прямо у неё перед носом, отказавшись дать любые объяснения и самым громким воплем попросив оставить меня в покое. Её сигареты пахли противнее, чем табак Яна, и моя комната насквозь пропиталась удушливым дымом. Мои руки от локтей до запястий были разодраны в кровь нервными почесываниями, а ногти изгрызены почти под корень. Когда электронные часы на тумбочке показали 18:16 раздался звонок в дверь, и я бросилась по лестнице вниз, перепрыгивая через две ступеньки.

– Я привез твой велик, он во дворе. Ты знаешь, что у тебя тут воняет? – Кук выглядел спокойным и веселым, может быть, чуть более сосредоточенным, чем всегда. Он странно смотрел на меня, а я за все эти часы почему-то не подумала о том, как начать разговор.

– У тебя дома никого нет?

– Нет.

– Так это ты накурила?

– Кук, хватит! Рассказывай уже!

Кук закрыл дверь и, сняв кроссовки, молча пошел в кухню. Я вошла следом, и, взобравшись на высокий стул у стойки, смотрела, как Кук наливает себе свежий местный яблочный сок из стеклянной бутылки, закручивает её и садится на стул. Все его действия казались жутко медленными.

– Ну, когда мы приехали, – наконец начал он, – у Яна была Амелия и, вроде, какая-то её подруга. Она работает официанткой в «Спелой вишне», такая, с рыжими волосами. Мелкая с порога помчалась к Яну, рассказала про нашу с тобой встречу и спросила, правда ли, что он управляет эмоциями с помощью своих фигурок.

– И?

– И он сказал, что это правда. Не уверен, что у него был выбор… мне кажется, я даже сам догадывался до чего-то подобного. Амелия сначала начала смеяться, а когда Ян сказал, что она должна была заметить изменения в себе и своей жизни после того, как он подарил ей какую-то розу, кажется, поняла, о чем он говорит. Потом он рассказал, как это работает, примерно так же, как ты, только подробнее. И даже показал на Амелии, – Кук немного помолчал, допивая свой сок. – Это совершенно удивительно.

– И завтра об этом будет знать весь город, – прошептала я.

– Да, если уже не знает. Чуть ли не каждый второй вспоминает, как Ян проделывал с его психикой какие-то чудеса. В какой интересный момент я собрался вас покинуть. Жаль, конечно, – Кук снова немного помолчал. – Все, кстати, кончилось тем, что Амелия обозвала Яна лжецом и чудовищем и убежала. Я точно не понял, но, кажется, они расстались. Некрасивая получилась сцена.

Слова Кука врезались в мое сознание, словно выпущенные смертоносные стрелы. С каждой секундой я отчетливей понимала необратимость и отвратительность своего поступка. Прямо как в день отъезда отца, я словно слышала, что вокруг меня с грохотом трещали и рушились стены привычного мира. Мира, на этот раз разрушенного моими руками.

– Они будут его бояться и ненавидеть. Ян столько лет учился понимать людей, помогать им… нормально с ними общаться. И я перечеркнула все это одним махом. Все начнут шарахаться, и он возненавидит и себя, и эту способность. Ему придется уехать отсюда, бежать от этого кошмара, хотя именно это место… он сказал, что именно здесь его дом, где он хотел бы прожить жизнь…

– Леся, успокойся! У меня в семье, например, считают, что это здорово и совершенно удивительно. И что Ян молодец, раз столько лет использовал такую способность во благо. Люди ко всему привыкают, переварят и это.

Кук перешел к стойке и взобрался на стул напротив меня.

– Слушай, и все-таки, почему ты нам рассказала?

Я смотрела на свои ладони, которые обессиленно лежали на коленях. Кожа на них была светлой, а линии, кажется, очень глубокими. Я пыталась вспомнить хоть один аргумент, который вчера нашептывал мне голос, но у меня не получилось. В голове было предательски тихо и пусто. Я подняла влажное от слез лицо и посмотрела Куку прямо в глаза.

– Я не знаю, – прошептала я, выпустив наружу вместе со словами целую лавину слез. – Мне казалось, если я скажу, все станет как было. Я снова буду единственным человеком, который принимает и любит его, несмотря ни на что. Я просто хотела быть нужным другом, Кук. Почему я опять… все испортила?

Большую часть моей жизни в минуты самого глубокого отчаянья я всегда могла прийти в дом с незапертой дверью, где меня обязательно обнимали и гладили по голове, вселяя веру в лучшее и защищая от всего на свете. Сейчас это было мне нужно, как воздух, но Кук не умел обращаться с людьми с тем пониманием, которое было у Яна. Он не любил сцен и считал, что лучшая помощь расстроенному или разозленному человеку, а заодно и себе самому – просто уйти, оставив его в покое. Так он поступил и в этот раз. Сказав страшную фразу про «скоро приеду», он велел мне не грустить и вышел на улицу, отправившись навстречу какой-то неизвестной жизни, оставляя меня наедине с моим раскаяньем и жаждой искупления своих грехов.

На следующий день, стоя на раскаленном асфальте и вдыхая вокзальный воздух, я провожала взглядом большой желто-белый автобус. Он удалялся вверх по шоссе, пока не превратился в малюсенькую точку, маячившую где-то вдали между гордо раскинувшимися полями. Там, за горизонтом, которого, кажется, мне никогда не достичь, простиралась неизвестная огромная жизнь, безжалостно пожирающая любимых и нужных мне людей.

__________________________________

Сначала я перестала работать. Когда звонил будильник и я понимала, что нужно встать, чтобы снова отправиться в душные теплицы или покрытые холодной утренней росой поля, мое тело наливалось свинцом. Каждое утро по тридцать минут я стояла под душем, уговаривая себя постараться. Только сегодня, один день, а завтра я никуда не пойду. Затем я приходила туда, садилась около какого-нибудь куста помидоров и тоже становилась овощем. Это была не просто лень, а именно неспособность заставить себя двигаться. Терпение отца Кука, как это ни странно, кончилось раньше, чем мое, и он отправил меня в вынужденный отпуск, пообещав, что я смогу вернуться после отдыха.

Одиночество впилось в меня и, как жирная голодная пиявка, высасывало силы. Кроме Кука уехали и две школьные подруги, поступив в университеты. Я редко с ними виделась, но почему-то мысль о том, что люди пытаются чего-то добиться, пока я просто пытаюсь захотеть жить, убивала. Отец дежурно звонил два раза в неделю, по понедельникам и пятницам, но я брала трубку только один раз, сообщая ему, что с нами все хорошо. Мать по-прежнему приходила ближе к ночи и уходила с утра, в выходные у нас дома появлялись какие-то её пациенты, и я слушала привычные мысли о смерти, звучавшие в их головах. И только теперь я действительно понимала этих людей. Понимала, но ничем не могла помочь. Никому.

Филя ни о чем меня не спрашивал. Иногда он приносил мне шоколад и фрукты, но окончательно прекратились даже те редкие разговоры, что были раньше. Словно между нами выросла толстая невидимая стена, питающаяся слишком разными взглядами на вегетарианство. Несколько раз в неделю к нему приходили друзья, а когда мать брала ночные дежурства, они даже оставались до утра. Чужие люди в доме начали жутко раздражать, мне казалось, даже через запертые двери они могут слышать мои мысли, ощущать мое страдание. И тогда я шла на пирс купаться или часами каталась по шоссе, разгоняясь на своем серебристо-розовом двухколесном коне до предела. Это было чувство свободы и полета, я отпускала руль, вскидывала руки и стрелой мчалась по прямой дороге, окруженной высокими деревьями, обдуваемая еле уловимым дыханьем недавно наступившей осени, с наслаждением вдыхающая запах здешних полей. И все, что мне ненавистно, все, что меня мучит и гнетет, кажется, просто не успевало догнать мою голову, оставаясь где-то позади. Но эти моменты наслаждения и радости оставались только моментами, короткими, словно сны.

В городе едва ли не каждая собака за прошедшие несколько недель обзавелась своим мнением относительно способностей «того необычного парня». Местная газета пыталась с ним побеседовать, но Ян отказался давать интервью, и они написали какую-то сказку про связь его семьи с древними шаманами. Сплетни набирали обороты. Одни люди были уверены, что ему место в научной лаборатории в качестве подопытного, другие – что чуть ли не на костре, как во времена инквизиции, третьи – что где угодно, лишь бы не здесь. Наиболее суеверное старшее поколение так боялось, что Ян посланник из ада и навлечет на нас всех божью немилость, что даже уговорили местного священника освятить его дом. Правда, чем закончились их попытки, никто достоверно не знал. Но про себя я думала, что, если бы они заодно изгнали дьявола из Амелии, ей бы не помешало. По слухам, они помирились.

Впрочем, нашлись и сторонники других позиций, которых оказалось, на мое удивление, не мало. Некоторые даже незнакомые лично с Яном или его отцом люди рьяно защищали их семью, доказывая, что такая способность, используемая во благо – великое дело. Некоторые обладатели его фигурок по сто раз пересказывали свои чудесные истории избавления от страха, обиды, горя и прочих радостей жизни. Кто-то с отчаянным любопытством только собирался отправиться к Яну и во что бы то ни стало уговорить его проделать что-то подобное. Таких людей становилось все больше и больше, кому-то после недолгой беседы он отказывал, кому-то помогал. Я начала замечать, что сбор урожая на его огородах запаздывает, а лошади слоняются по пастбищу явно менее ухоженные, чем раньше.

Всякий раз, стоило мне высунуть в город нос, на меня налетал с расспросами какой-нибудь знакомый. Не только бывшие одноклассники, но и их родители, друзья их родителей, мамины пациенты и люди, имен которых я вспомнить вообще не могла. Их любимые вопросы «знала ли я», «как он это делает» и «что я об этом думаю» звучали, кажется, уже десять, двадцать, сто тысяч раз! А я понятия не имела, что думать – я не могла понять никого из них. Я не боялась его, не боготворила, не желала испробовать чудо на себе. Его способность была настолько же обыденна и привычна в моей жизни, насколько удивительна в их. Я только хотела, чтобы их неверие и страх не погнали его отсюда прочь, чтобы они его не сломили. Чтобы, прямо как я, он не проникся глубокой и отравляющей ненавистью к своей природе.

11

В тот день, как и во все предыдущие, я собиралась снова попробовать поговорить с Яном. Если Амелия и правда ушла от него, или, по крайней мере, не окажется рядом, у меня, возможно, получится. С моего неудавшегося визита прошел уже месяц, и каждый божий день на протяжении этого месяца во мне боролись тоска по нему, раскаянье и бешеный стыд. Я начинала плакать от одной мысли о его осуждающем взгляде, полном усталости и обреченности на вечное непринятие обществом, и просто не могла заставить себя пойти. Трубку Ян по-прежнему не брал. Каждый день я ждала, что он наконец позвонит. Представляла, как он будет злобно шипеть или кричать в трубку, обвиняя и осуждая меня, как его злость будет вдалбливаться мне в мозг самым страшным наказанием из возможных. Но он не звонил.

Со всех сторон раздавалось мычание. Коровы, силясь отогнать слепней, лупили себя хвостами по спине и смотрели как я медленно качусь по узкой дорожке, подпрыгивая на кочках. Сегодня я поехала по длинной дороге – так мне должно хватить времени обо всем подумать. В тысячный раз в моем мозгу возникала эта картинка.

Вот я открываю знакомую калитку и иду по тропинке к мастерской. Дверь открыта, и я прячусь за ней, прислушиваясь к непривычной тишине. Чувствую, как сердце взбесившейся птицей колотится в грудной клетке. Смелости не хватает, и вот уже я, словно какой-то вор, огибаю дом и подхожу к окну. Чтобы заглянуть в него, мне приходится прикатить пень, на котором Ян рубит дрова. Взобравшись на него, я заглядываю в окно темной мастерской, где за небольшим квадратным столом в полумраке сидит человек. Он сидит ко мне вполоборота, почти спиной, и мягкий свет тусклой настенной лампы лежит в черных густых волосах. Как же все мне здесь знакомо – и этот стол, хранящий воспоминания обо мне, и эти фигурки в высоком деревянном шкафу, и инструменты, разбросанные по железной длинной столешнице. И мой милый друг. Он сидит и смотрит куда-то в свои мысли, медленно вращает в пальцах узкую стеклянную трубку. Иногда он поворачивает голову и задумчиво разглядывает стул, на котором обычно сижу я, и в такие моменты мне особенно хорошо видно его уставшее лицо. Нет, этот человек не прогонит меня, если я зайду. Не прогонит?

– Кто это? – вдруг отчетливо сказал голос то ли рядом со мной, то ли внутри меня. Или я просто подумала это сама? Я не знаю.

Между деревьями показался пирс, и на его краю сидел человек. Прямо на красном стуле, спиной ко мне, он сначала показался мне нереальным. Но я подходила все ближе, человек виделся отчетливее, а сердце колотилось яростнее, поднимаясь, кажется, чуть ли не к горлу. Почти никто, кроме меня и Яна, сюда не ходит. А последний месяц никто, кроме меня. Я прислонила велосипед к дереву. Руки вспотели, ноги двигались неохотно и медленно, каждый шаг становился вымученным, отвоёванным у страха. Но я упрямо шла. Он пришел, а значит все, что я пережила за эти недели, было не зря. Он пришел, чтобы меня простить. Чтобы вернуть.

Я вышла из тени леса и зажмурилась от яркого солнечного света. Шаг, второй, третий, мои глаза привыкли, и фигура качнула головой с длинными светлыми волосами, падающими на спину. Я остановилась как вкопанная, впившись в неё глазами и стараясь снова начать дышать. Внутри все упало. Это не он.

Я уже сделала шаг обратно, к деревьям, как вдруг фигура встала, развернулась, и, кажется, ничуть не удивившись, помахала мне рукой. Я помахала в ответ и нехотя двинулась вперед, и только ступив на доски, я наконец узнала Амелию. Она смотрела на меня с легкой снисходительной улыбкой все время, пока я шла по пирсу, словно по подиуму.

– Привет, – сказала она, но я не ответила. – Ян сказал, что с этого пирса хорошо прыгать, и я пришла искупаться. Ты не возражаешь?

Что это? Месть? Он решил выдать ей мое убежище из чувства мести? Или случайно?

– Разве вы не расстались?

– Я передумала и решила вернуться. Такого парня теперь быстро уведут.

Я подняла брови и снова промолчала. Она сняла со спинки стула полотенце, накинула себе на плечи и повесила на плечо пляжную сумку. Кажется, она и правда пришла купаться.

– Ян рассказывал мне про твою подругу, и я догадывалась, что ты можешь прийти. Я не собираюсь мешать. Мне нужно задать тебе всего один вопрос.

От волнения начала болеть голова. Она пришла по собственной воле, или её прислал Ян?

– Какой вопрос? – сказала я вслух.

– Ян нравится тебе как мужчина?

О нет, такой вопрос его бы не волновал. Она пришла сама и, возможно, он об этом даже не знает.

– Нет, – честно ответила я после недолгой внутренней борьбы с желанием солгать, чтобы позлить её. – Мы слишком долго и крепко дружим. Можешь быть спокойна, как мужчину я его никогда не любила.

– А я любила. И собираюсь делать это и дальше, окажись у него ещё хоть тысяча непонятных способностей и болтай ты о них хоть на каждом углу, – она сделала шаг вперед. Амелия явно любила быть ближе к собеседнику, взирая на него с высоты своего огромного роста. – И, если ты вдруг решишь снова появиться в его жизни, тебе следует знать об этом. Ты остаешься его другом, и я понимаю, что мне выгодно делать из тебя своего союзника, а не противника. Но тебе придется смириться с тем, что ты больше не единственный любящий его человек. Хорошего дня.

И Амелия, обогнув меня, неспешно пошла к берегу, покачивая бедрами. Я повернулась и смотрела ей вслед. «Ты остаешься его другом», эхом звучало в моем мозгу. Что она имела в виду? Говорит ли он ей о том, что чувствует? Как ей хватило смелости прийти? И вдруг, в эту самую минуту я обнаружила в своем сердце нечто совершенно неожиданное – глубокое уважение к этой белобрысой девице со скверной репутацией. Полюбив моего друга, она готова была бороться со своими обидами и со всем миром. Готова задушить свою ревность, подружиться со мной и принять все его странности без страха и осуждения. Она собиралась разделить с ним тяжесть человеческого непонимания и все последствия, которые оно принесет. Она, уверенная в своем выборе, обладала силой духа и умом, которые умела держать в секрете до самого необходимого момента. Должно быть, это и разглядел в ней Ян, это и не смог мне объяснить в ту ночь, когда я упала с пирса. Он знал, что сделал достойный выбор, и не обвинил меня в том, что я не смогла этого понять.

– Амелия! – крикнула я, и она обернулась. Я почти бегом догнала её. – Скажи ему, что мне очень жаль. Жаль Атома и стыдно за то, что я сделала. За всё. Скажи ему.

– Яну сейчас и без этого есть, о чем подумать. – Амелия повернулась ко мне лицом и, помолчав, добавила, словно не сдержавшись: – Он до сих пор ни разу не сел в седло и не позволяет убрать стойло Атома.

– А как… как он относится к тому, что говорят в городе?

– Не знаю, наверное, никак. Он приезжает днем с фермы и по десять часов сидит в своей мастерской, выдувая стекло или слушая чьи-то просьбы. Или одновременно. А потом спит четыре часа, чтобы на рассвете снова уехать.

– И они его не боятся? Люди, которые приходят?

Амелия пожала плечами.

– Боятся, наверное. Но любопытство-то сильнее. А эти, – она сделала паузу, бросив взгляд в сторону, где за высокой стеной деревьев раскинулся город, – как ты сказала, люди, ещё и бегут трепать на каждом углу всякую мерзость, если он им отказал. А сами приходят с просьбами в духе «муж бьет, сделай так, чтобы я не хотела от него уйти».

– Принципы Яна никогда не позволяли ему навредить кому-то, даже если человек сам очень этого хотел. И не позволяли помочь, если он этого не хотел.

Амелия пристально взглянула на меня, словно услышав подтверждение собственных мыслей, и, прищурившись, слегка улыбнулась.

– Вот именно. И за свои принципы он сейчас борется, и делает это не только ради себя. Мы ещё увидим, как все эти… люди, вдоволь наболтавшись и насмеявшись, забывая про страх и тупость, научатся просить не то, что хочется, а то, что им действительно нужно. Он их научит. По крайней мере, я в это верю. Пока.

И она, покачивая стройной попой, пошла по пирсу. Я пятилась обратно к краю, пытаясь ответить на такой очевидный вопрос – почему она, появившись в жизни Яна без году неделя, верит в него сильнее, чем я? Почему не боится, что он сломается, раздавленный этой машиной непринятия «необычных» людей? Мы же знаем одного и того же Яна, сильного, умного, с твердым характером, который достоин того, чтобы в него верили. Как же у неё получается? Неужели его страх и злость, которых я так боялась все это время, находились только во мне самой?

– С такой женщиной ты ему больше не понадобишься, – вкрадчиво прошептал голос. – Не понадобишься, не понадобишься, не понадо…

– Замолчи! Замолчи! Тебя нет! – завопила я и вцепилась руками в голову, но он шептал. – Замолчи-и-и! – снова взвыла я и, дернувшись в сторону врезалась в стоящий рядом красный стул. Словно в припадке бешенства я тут же схватила его, и, сделав два шага вперед, размахнулась и бросила в реку. Стул улетел дальше, чем, казалось, должен был. Голос исчез, будто его и не было, через секунду я уже не могла сказать наверняка, слышала ли что-то. Может быть, я и правда сошла с ума? Я стояла на самом краю и смотрела, как красная грязная обивка быстро намокла, сделавшись темно-бордовой, и мой четвероногий деревянный товарищ начал медленно удаляться, подхваченный речным течением. Этот стул был волшебным талисманом, дарящим спокойствие, но теперь я лишила себя и его. Я обернулась. И пирс, и берег были пустыми.