Kitabı oku: «Семь рассказов», sayfa 5
Я нажал кнопку отбой на телефоне. На фото в рамке, стоящем на полке в гостиной, мне весело улыбалась Жюли своей дерзкой и властной ирландской улыбкой.
Преступление без наказания.
Я выстроил маршрут в навигаторе. В момент, когда он голосом комментатора Формулы-1 сказал: «Через пятьдесят метров поверните направо!», появилась проводница. Она встала своей широкой спиной в синей форме ко мне, а лицом – к вагонной двери, за которой медленно проплывала спокойная бирюзовая гладь, переливающаяся нежными бликами солнца.
– Это вы мне? – произнесла вдруг проводница, продолжая смотреть на воду.
– Что? – удивленно спросил я у говорящей спины в синей форме.
– Ну, «поверните направо», – мне было видно, как она качнула подбородком в сторону моря.
–А, нет, – я суетливо отключил звук в телефоне. – Это навигатор.
– Хорошо бы сейчас повернуть направо прямо в море, – она обернулась ко мне своим блёклым лицом в веснушках и улыбнулась, посверкивая золотым зубом.
– Да, пожалуй, – ответил я и улыбнулся ей в ответ. Я не уточнил, что именно туда, прямо к морю, сейчас и отправлюсь. Только без неё и её поезда, пропахшего углем, санитарным гелем для мест общественного пользования, залежавшимся бельем и особым затхлым запахом человеческих тел, запертых надолго в замкнутом пространстве.
Поезд дёрнулся, заскрипел и, наконец, остановился. В открытую дверь вагона хлынул свежий воздух. Я спустился на перрон, надел черные очки, пряча за темными стёклами глаза, как Терминатор. С удовольствием распрощался с проводницей, поблагодарив её для приличия за вкусный кофе.
До места назначения добрался быстро. Хотя и останавливался несколько раз, пока шёл с вокзала по широкой аллее из сосен и высоких кустарников. Первый раз, залюбовавшись цветущими большими розовыми цветами магнолиями. И другой, когда за поворотом внезапно показалась выбеленная стена отеля, а сразу за ней узкая полоска моря. Потом неровные ступеньки, бронзовая ручка двери, входной коврик из полипропилена. Несколько шагов и я внутри холла, а ещё через пару мгновений в пространстве уютного номера. Скинул кроссовки и прошёлся босиком по нагретому солнцем полу. Распахнул балконную дверь, впустив в комнату солнце, пение птиц и шум, играющей под окном ребятни. Бросил сумку на пол, достал из неё шорты и сланцы, решив не засиживаться в номере и сейчас же идти на море. «На пару минут только заскочу в душ и сразу на пляж», – мгновенно и без проблем договорился я сам с собой.
Шагнув в ванную комнату, я едва не наступил на черного таракана размером с бразильский орех. Распознав меня своими длинными усами–радарами, он притаился в углу, немного вскарабкавшись на стену. Одно неловкое движение и таракан лежит на спине, отчаянно суча лапками. Господь, за что ты так пошутил над этим несчастным живым существом?
Я не готов был делить номер с черным тараканом, но и на вопрос:
«Тварь ли я дрожащая или право имею?» ответил себе без колебаний. Я взял листок бумаги, поддел неуклюжее насекомое, барахтающееся изо всех сил, и вынес его на веранду. Там я, перегнувшись через перила, отправил его в траву.
«Путешествие в тысячу миль начинается с нескольких шагов», – сказал я вслед своему новому знакомому. Моя маленькая копилка человеческой мудрости переполнена подобными перлами. И я никогда не упускаю возможности поделиться ими. Обычно я делюсь со своим котом, а сегодня вот с насекомым.
Успеет ли таракан сделать свою тысячу, с его способностью регулярно беспомощно заваливаться на спину? Не знаю.
Под балконом пятнистая кошка охотилась на маленького желтоклювого дрозда, мирно гуляющего по траве, в которую благополучно приземлился таракан. Кошка, наверняка, не думала, как Родя Раскольников о старухе в «Преступлении и наказании», что мир без этой птички станет чище и лучше. Она просто всем телом и духом была вовлечена в процесс охоты. Кошка имела на это, данное ей самой Природой, Право. Кисонька жила в раю, где нет деления на Добро и Зло.
Будьте «как дети», – говорит Господь в Евангелии. Может именно это оно и есть–быть как дети? С палками на перевес дубасить друг друга. Не думать о том, что живому больно. Просто быть увлечённым процессом, как кошка на охоте. Иметь право быть. Я открыл ноутбук и напечатал на экране заголовок: «Будьте как кошки, но не забывайте, что вы люди». Я долго стучал по аккуратным клавишам макбука, пока не прервался, чтобы сделать себе кофе. Вернулся к столику на веранде и допечатал:
«Итак, подытожим, если бы Раскольников был тигром или, на худой конец, кошкой–он имел бы абсолютное право убить более слабое животное. Природа и мораль – две вещи несовместные. Здесь мы возвращаемся в наш привычный человеческий «Скотный двор», в которым «Все животные равны, но некоторые равнее других». С наслаждением сделал несколько глотков свежесваренного кофе и продолжил:
«Природа–творец и значит, преодолевая природу, свои инстинкты, человек становится выше творца. Перестает быть рабом. Становится бунтарём». Я оторвался от экрана, и некоторое время глядел на аккуратные домики, уютно разместившиеся в сочных оазисах зелени. Потом размял пальцы, хрустнув косточками суставов, и завершил свой текст:
«Какая мораль сей басни? Её нет. Ибо здесь, в пространстве этого эссе, автор, как кошка, увлечен самим процессом. ..Секунду. Кажется, это не конец. На перила веранды присел дрозд. В его жёлтом клюве прямо сейчас истекают последние секунды жизни извивающегося в агонии червя. Вот. Теперь конец».
Моральные принципы.
Ольга Аркадьевна Попугайкина была твёрдо уверена в том, что как бы к ней не относились посторонние люди, узнав одну черту её характера, любой недоброжелатель откусил бы себе язык. Этой чертой было бескомпромиссное, непоколебимое, железобетонное следование Принципам. Их было три. Первый-Ольга Аркадьевна Попугайкина никогда, подчёркиваю НИКОГДА, не разговаривала с незнакомцами. Даже если это был симпатичный грузин на рынке, предлагающий ей свежую, напитанную нежной влагой зелень или курьер, принесший заказанную пиццу. Ольга Аркадьевна всегда холодно смотрела сквозь, создавая в душе незнакомца тревожный сквозняк. В самых крайних случаях, при острой необходимости, использовала язык жестов. Второй пункт логично вытекал из первого. Ольга Аркадьевна не знакомилась с мужчинами, считая семейные отношения вульгарным и архаичным пережитком прошлого. Она так и говорила своей неосознанной и отсталой, будто застрявшей в каменном веке дальней родственнице по маминой линии: «Институт брака устарел. Людям больше не нужно выживать. В современном мире каждый индивидуум получил право быть самодостаточным!» – И одиноким, – добавляла тихо отсталая дальняя родственница. Все известные Ольге поколения Попугайкиных активно занимались спортом–ходили на лыжах, плавали, стреляли из лука. Ольга добавила к семейным достижениям древа Попугайкиных–прыжки с парашютом. С чувством не скрываемого превосходства она наблюдала, как смеющиеся перед подъемом в небо, крепкие, уверенные в себе мужчины, покрывались липкой испариной и пятились как раки подальше от открытого люка в Турболёте. Ей нравилось смотреть с высоты на землю, расчерченную ровными цветными ковриками, и как стальное крыло самолета торжественно парило над этим природным арт – обьектом живых ковров из цветных лоскутков. Облака доверчиво обнажали для Ольги свои невидимые с земли макушки с их ярко-белыми вихрами. Даже когда небо затягивала непроглядная молочная пелена, Ольга ныряла в него, как дайвер и наслаждалась полётом. Её крепкие (две тренировки в неделю в тренажёрном зале, румба по субботам, бокс в четверг) мышцы звенели от восторга после каждого прыжка. Она победно шла мимо бледных мужчин, не справившихся с неожиданным приступом страха. Забрасывала свою стильную спортивную сумку в багажник маленького жёлтого Опеля и, повернув ключ зажигания, стартовала резко с места, оставляя за собой клубы придорожной пыли. Посыпалась Ольга неожиданно и бесповоротно сразу на первом и третьем пункте своего «принципиального списка» одновременно. Случилось это вдруг, в один прекрасный весенний день, а дальше понеслось по наклонной, нарастая как снежный ком. Теперь по порядку. Третьим пунктом было всегда, подчёркиваю ВСЕГДА, говорить правду и только правду. В лицо. Кому угодно, что угодно и где угодно. Этот третий принцип был самым важным. У истоков его зарождения жила стыдная история из Олиного детства. Однажды Оля украла пластмассовую лисичку в доме у маминой подруги. Ну как украла. Она просто играла с лисонькой в гостях и хотела ещё поиграть с ней уже у себя дома. Удачно прошедшее похищение лисички было раскрыто по горячим следам бдительной Олиной мамой, не пропустившей в свое время ни одной серии сериала «Следствие ведут ЗнаТоКи». Оле было очень стыдно. Мама назвала тогда Олю беспринципной воровкой и лгуньей, не достойной звания октябрёнка. И добавила, что вряд ли такую аморальную девочку когда-либо примут в пионерки. Проходящий мимо незнакомый мужчина подтвердил, что мол, да и не только в пионерки не возьмут, но и в жёны. –Ты сейчас же… Слышишь?! Сейчас же! – говорила мама, шипя сквозь плотно сжатые зубы, отчего её слова, словно змейки, протискивались из губ и звучали ещё более жутко, – Отнесешь эту лисичку Маргарите Михайловне (так звали мамину подругу) и скажешь ей, что ты аморальная воровка и что тебе очень стыдно!..Если тебе, конечно, вообще бывает стыдно, на самом деле! Мама смотрела немигающим взглядом гастролирующего в их городе гипнотизера, на чьё выступление они вместе ходили накануне Олиного морального падения. Потом мама несколько раз моргнула и добавила, – Таких гадких девочек никто и никогда не будет любить! Оля прошла через этот ад единожды. И с этого дня она решила, что больше никогда не будет делать ничего тайного, и всегда будет говорить только правду. Решение было верным. В этом много раз убеждалась уже взрослая Ольга Аркадьевна. Её кристальная честность быстро избавила Олю не только от близких подруг, но и даже от дальних знакомых. Ничего больше не отвлекало Олю от саморазвития и не мешало её самодостаточности. В день внезапного падения с этажерки своих моральных принципов, Ольга шла с кладбища, где она часто посещала могилу «госпожи Пенициллин» – ученой Зинаиды Ермольевой. Возле выхода с кладбищенской территории на газете сидел неопрятный молодой мужчина, надвинув на глаза капюшон засаленной куртки. В маленькой клетке перед ним сидел белый и пушистый, как кучевое облако в небе, кролик. К металлическим прутьям клетки был прикручен оборванный электрический провод, присыпанные землёй и ветками. Это была плохая имитация мнимой казни. На стоявшей рядом с клеткой табличке было написано: «Поменяйте 50 рублей на час продления жизни кролика». Это был отвратительный низкопробный, жестокий шантаж, возмутивший Ольгу Аркадьевну до самой глубины ее большой грудной мышцы, плавно переходившей в поперечные мышцы торса. Она протянула незнакомцу смятую купюру из кошелька и сказала, нарушив сразу пункт один и пункт три: –Возьмите, пожалуйста. Здесь на десять часов жизни, – неумело изобразив улыбку, добавила, – гениально, конечно, придумано. Прекрасный перфоманс. Незнакомец величаво и молчаливо поклонился и засунул купюру грязными пальцами в карман куртки. Ольга отошла в сторону. Присев на лавочку рядом, она ждала, пока сама не понимая чего. Но вот парень встал и направился в ларёк возле входа на кладбище. В эти краткие мгновения отсутствия автора мерзкого перфоманса, Ольга Аркадьевна сработала профессионально и чётко. Кража кролика прошла как по маслу. *** Доподлинно не известно как быстро Попугайкина Ольга Аркадьевна, уроженка города Балашихи, тридцати девяти лет отроду, ранее несудимая – снова так легко встала на кривую преступную дорожку, с детства ей хорошо знакомую. Парень в капюшоне растерянно оглядывался, пытаясь обнаружить сбежавшего из открытой клетки кролика. Быстро продвигаясь, по шуршащей гравием преступной дорожке и прижимая к груди мягкое теплое тельце зверька, Ольга Аркадьевна говорила про себя: « Какая же я гадкая! Гадкая!» При этом радостно улыбаясь и силясь справиться с переполняющим её чувством восторга. Войдя в квартиру, быстро обустроила симпатичного незнакомца на новом месте, поселив его в большой коробке из-под итальянских сапог. Снабдив кролика пучками брюссельской капусты из холодильника, она набрала мать и, не здороваясь, сразу сказала: – Я не беспринципная, мама! И не гадкая! Меня можно любить! –Олечка? Что ты говоришь, детка? Я не понимаю.. . – Меня можно любить, мама… Оля оттолкнула от себя трубку, из которой всё ещё продолжали нестись встревоженные, скомканные быстрым темпом, удивленные вопросы матери. «Меня можно любить, мама…», – повторила Оля сама себе в полной тишине, нарушаемой только мирным хрустом брюссельской капусты в зубах белого кролика, спасённого из лап аморального шантажиста моральными принципами.
