Kitabı oku: «Оправдания Евы»

* * *

Охраняется законодательством РФ о защите интеллектуальных прав.

Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя.

Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

© Наумова Э. Р., 2021

© «Центрполиграф», 2021

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2021

Часть первая
Преступление Евы

1

В этом году мне повезло отправиться в командировку не в Пермь, а в Прагу. Как же трогателен наш гендиректор и владелец фирмы в одном не слишком юном и красивом, но приятном лице, когда сообщает:

– Настала пора, господа, посетить филиалы.

«Господа» звучит иронично, если не слегка глумливо. Зато слово «филиалы» он произносит торжественно и вдохновенно. При этом глаза излучают нежность, а губы тщетно пытаются не улыбаться сладострастно. Понять, конечно, можно – детище создавалось в нулевые из не слишком оригинальной идеи на деньги от продажи бабушкиной квартиры в Чертаново его потом и кровью. Буквально, между прочим: дешевую мебель в первый офис он таскал на собственном горбу в мокрой от пота футболке, и давление в ходе первой мирной беседы с налоговиками у него подскочило так, что из носа хлынула кровь. Но неужели, сотвори я фирму с отделениями в стране и Восточной Европе, гримасничала бы так же? Или еще отвратительнее? Да, да, его заслуженная гордость собственными бизнес-талантами вызывает у нас, вечно недооцененных менеджеров среднего звена, отвращение. Скромнее надо быть, не всем повезло с лишней завещанной бабушкой квартирой. Идей-то, у нас море, и получше, чем его единственная. Нам стартового капитала не хватает, вот и горбатимся, и терпим издевательское обращение «господа», и мотаемся, куда велит. А ездить из Москвы в провинцию не хочется. Нет, там москвичу нормально и дешево, только скучно очень.

Но гендиректор наш прилежно учился управлять и стал ловким руководителем. В смысле, не забывает простимулировать нас доступными средствами. Девять раз сгоняет по матушке России, а на десятый посылает в Чехию, Польшу, Болгарию, Черногорию. Кстати, в скором времени обещает Германию. Разве плохо? За свой счет не накатаешься. На этот свет мы и летим во тьме «внутренних командировок». Безмозглые мотыльки. Хотя при чем тут насекомые? Просто за границей выныриваешь из депрессии: там чистенько, и люди друг на друга смотрят приветливо.

В общем, поехала я на три дня в Прагу. А в прошлый раз в Екатеринбурге пахала две недели. Но мы же все понимаем про расходы частного бизнеса в евро. Ворчим по привычке быть недовольными своим местом под солнцем. Хорошая привычка, кстати, стимулирующая. Остановилась по заведенному начальством порядку в маленькой гостинице в пяти минутах ходьбы от офиса. Надо ли говорить, что сия недвижимость располагалась вдали от открыточной чешской столицы? Но тут все честно – и в командировках по родной стране мы живем в ближайшем к месту работы отеле, чтобы не заблудились, даже если очень хочется. Как обычно, гостиницу заполняли разноязыкие постояльцы. Туристы честно экономили там на ночлеге, чтобы с утра лихо выдвинуться в центр. «И почему мы носимся со своей исключительностью? Все как всегда, как везде, как у всех. Радоваться надо тому, что похожи на нормальных людей, у которых нет лишних денег, а не стыдиться этого», – думала я, и уныние, растворившись в крови, медленно текло по организму. Настроение было паршивым – дел оказалось много, времени мало. Вчера я даже поужинать не смогла от усталости. Вернулась в номер, разулась и заснула. Душ принимала голодная в два часа ночи. Это и в Москве раздражало бы, а в Праге просто бесило. Здешние специалисты рисовали красивые отчеты, но трудились так себе. Их проблемы, как говорится. Беда в том, что, раз уж я заметила дыры, отвечать за их латание надлежало мне.

– Хочу в Екатеринбург, там было классно, – с горечью призналась я себе, забившись с бокалом белого вина в дальний угол медленно пустеющего к ночи бара напротив гостиницы. Настолько дальний, что можно было бормотать вслух по-русски все, что взбредет в голову.

– Ушам своим не верю! Ты ли это вообще? Кто твердил, что бродить по улицам, наполненным чужой речью, – лучшая твоя медитация? И когда ты слышишь чью-то болтовню вполголоса и не понимаешь ни слова, твой интеллект замирает? А я отвечал, что ты слишком много и красиво треплешься. Достаточно было одного слова – «релакс».

Я испугалась, что допсиховалась до слуховых галлюцинаций. Нет, это не красного словца ради. Я действительно больше всего боюсь заболеть по-настоящему, то есть впасть в беспамятство и перестать себя контролировать или выпасть из общей реальности и очутиться в собственной. Кажется, второй вариант – прости-прощай, нестойкий мой рассудок, – и осуществлялся. Трусливо поклявшись себе немедленно уйти из бара и лечь в кровать, я решилась поднять глаза. И поняла, что обречена – зрительные галлюцинации тоже присутствовали: за мой укромный столик непринужденно садился бывший муж с кружкой пива в левой руке. Почему-то эта левая рука меня особенно потрясла, хотя человек имеет право держать емкость с напитком в любой.

– Не выдержала? Сломалась? От отчаяния пыталась покончить с собой в этой дурацкой командировке? Лежу в реанимации и брежу? – спросила я, мельком удивившись живому любопытству в собственном голосе. – Ты ведь не можешь здесь случиться никогда и ни при каких обстоятельствах. Кто угодно, только не ты.

– Привет! Логика в минусе, категоричность зашкаливает. Тебе легче признать свое бредовое состояние, чем допустить, что обстоятельства изменчивы…

– Слушай, такое занудство ты можешь выдавать только во плоти. Как тебя занесло в эту дыру? Впал в лютую нищету? Ты же никогда не кладешь все яйца в одну корзину, – недоверчиво поинтересовалась я.

– Не кладу. Поэтому и не дождешься, – подтвердил он довольно ворчливым тоном.

– Точно, ты! Кто еще станет читать нотации в баре отдыхающей от трудов праведных женщине. Да еще в таких сложных выражениях.

– Я тебя передразнивал, между прочим. С чувством юмора давно беда?

– Увидела твою физиономию, оно и засбоило. Не придумывай глупостей, я никогда не выражаюсь витиевато, а лаконично режу правду-матку. Так, зачем ты тут? С кем? Не томи!

– Да обычная любознательность. Молодняк из офиса просился на неформальную конференцию. Толково обосновал важность мероприятия для профессионального развития. У этих гениев своя Прага. Эконом-класса. Я решил на нее взглянуть. Мне не нравится.

– Ничего себе! Ты, работодатель, нагло пасешь людей, которым оплатил вояж по минимуму? Даже наш алчный босс до такого не опускается! Жутко представить, что с ним было бы, уличи мы его в такой слежке, – рассвирепела я. Мне уже казалось, будто это бывший муж загнал меня на окраину европейского столичного города, по его милости я погребена под завалами чужих косяков и не успеваю гулять по историческим, чтоб им провалиться, местам.

– Нет, нет. Я просто захотел вспомнить свою нищую айтишную юность. Тусовки были интересные… Знаешь, теперешние начинающие гораздо более скрытные. Мы делились идеями напропалую.

– Потому что пили как сволочи.

– Не исключено. Хотя эти пива и винишка тоже не чураются. – Он не оправдывался, наоборот, вразумлял меня свысока. Наконец утомился собственной важностью и рассмеялся: – А ты все бунтуешь словами? И продолжаешь горбатиться на типа, который уже раза три мог тебя повысить, но брал на хорошие должности мужиков со стороны? Времени не жалко? Ты давно бьешься головой в потолок в его фирме. Если череп не слишком крепкий, ищи другое место, где потолки выше.

– Ищи и найди – разные вещи, – буркнула я. И опять раздухарилась: – Не учи ученую, сама разберусь со своими карьерными перспективами. Никогда не допускал, что мне банально нравится моя работа?

– В ней нет ничего уникального. При твоих нездоровых амбициях – средней паршивости занятие, – отрезал он.

Я опешила, хотя должна была разозлиться. Значит, он крепко и неожиданно ударил. С какой стати? Мог бы не заметить меня в этой дыре, мог равнодушно кивнуть издали. А он подошел, уселся напротив и грубит. В его интерпретации я занимаюсь низкопробной ерундой в коконе, из которого не суждено выбраться. Куколка, не ставшая бабочкой. Дались мне эти насекомые! То мотыльки, то бабочки… Все гораздо хуже – пробивная сила черепа маловата, буду до старости таскаться по командировкам и жить в дешевых гостиницах. А он в такие больше ни ногой. Разок поиграл в воспоминания, и отныне только пятизвездочные отели, только номера люкс. Жестоким самовлюбленным мерзавцем был, им и остался.

С другой стороны, пусть думает что хочет. И говорит. Даже интересно взглянуть на себя со стороны, оценить с точки зрения человека, который выбился в люди. Компания у него маленькая, да удаленькая. До меня дошли слухи, что он собирается переводить главный офис в Европу – там основные заказчики. Он позволяет себе эксцентричные выходки. Надо же додуматься рвануть со своими программистами на, как он выразился, неформальную конференцию? Да еще изучать Прагу для нищих и убогих, вроде меня. Нет, теперь господин выражается тоньше – Прагу экономкласса. Все равно жестокий мерзавец.

В чем-то он, конечно, прав. Мы расстались пять лет назад. Года два после развода судьба компенсировала мне плохое глупое замужество хорошей умной работой, а потом перестала. Дескать, выпутывайся как знаешь, ухожу к другим страдалицам. Без удачи я застряла в ситуации трехлетней давности. Все еще обманывала себя, будто это – мое настоящее, из которого можно в любой момент совершить рывок, а можно плавно перетечь в свое восхитительное карьерное будущее. Но на самом деле я в прошлом, и ничего не меняется ни во мне, ни вокруг. Наверное, после такой командировки пришлось бы думать об этом, и наша с ним встреча только распахнула дверь грустным мыслям. Слишком неожиданно и широко распахнула. Лучшая иллюстрация к поговорке: «Чему быть, того не миновать». А днем раньше, днем позже, какая разница.

– Знаешь, – мирно сказала я, – сейчас очень чувствуется, что ты бывший.

– Очень?

Ага, задело: чуть побледнел, взгляд стал колким. Ничего, вот если бы он иголку мне в кожу вонзил, я отреагировала бы. А на выражение его глаз мне плевать. То есть я всегда внимательно слежу за этим самым выражением у каждого собеседника. Но уже не тревожусь, не обижаюсь и не начинаю автоматически льстить, чтобы улучшить впечатление о себе. Наоборот, гну свою линию. И тут не сдалась:

– Да. Я ведь изменилась, как и ты наверняка. Неуемные амбиции улеглись, с реальностью еще не подружилась, но мы с ней перешли на «ты». С утра до вечера манипулировать людьми, чтобы обращать каждую новую ситуацию себе и бизнесу на пользу, тяжко и утомительно. Мне бы теперь подняться всего на одну ступеньку в фирме, чтобы не мотаться по командировкам, и ладно, жизнь удалась. Этот последний подъем я из шефа выгрызу, как бы он ни сопротивлялся. То есть искать другое место и отчаянно воспарять к тамошним перекрытиям смысла нет. Всех денег не заработаешь, сам понимаешь. Конечно, чем меньше над тобой начальников, тем лучше. Но в этом смысле у меня их и останется всего ничего. А дальше все вместе будем развиваться и укрупняться. Цена уже занятых должностей вырастет сама собой. Представляешь, как круто: интриговать больше не надо, выпендриваться не надо. Трудись себе и трудись.

– Поумнела и вспомнила, что ты женщина? – недоверчиво воскликнул он. – Или просто жизнь по рукам надавала?

– Скорее по мозгам.

Мы оба рассмеялись. Я от удовлетворения неплохо сыгранным этюдом «Начало мудрости», он от своей правоты в том, что одиночество и время научат меня скромности. И настала оттепель. Только что на морозе взаимных разочарований повизгивал снег бессмысленных жестких фраз. И вдруг вспомнилось, что нам больше не нужно друг друга менять. И повеяло теплом. Смешной показалась его неизжитая привычка учить меня уму-разуму. Стоило увидеть, и понеслось с той ноты, на которой он замолчал пять лет назад. Ну и я не лучше. Если незатейливо сравнила перемену настроения с изменением погоды, значит, сама еще не отвыкла впадать в лютую бабскую сентиментальность, когда мы с ним начинали мириться после ссор. Надо же, тепло почуяла, доверчивая идиотка… Что такое оттепель, а? Дождь, слякоть, мокрые ноги, озноб, насморк! Но еще и запах. Все замороженное пахнет одинаково, все оттаявшее по-разному. И черт с ней, с простудой. Только бы жизнь бодрила ноздри. Впрочем, это уже из разряда «другим не понять, а мне не выразить». У меня по нему слишком много проходит. Я привыкла.

– Слушай, мы встретились и начали говорить таким тоном, будто утром не доругались и вот вечером продолжаем, – кратко изложила я свои размышления, потому что пауза немного затянулась.

– Рефлекс, – кивнул он. – Я сам несколько обескуражен. Все-таки он условный, должен был уже сойти на нет. Любопытно, рефлекс пить вместе, не пьянея, тоже до сих пор сохранился? Проверим?

– Давай, только без фанатизма. А то мне завтра вставать в половине восьмого.

– Ну, еще пара бокалов.

– Один! И на этом все. Сам здесь развлекаешься, а я работаю.

– Нет, кое-что изменилось, – удивился он. – Ты с реальностью перешла на «ты», а с алкоголем на «вы»?

– Я с тобой, случайным собутыльником, на «вы» перешла. – Благостный диалог все-таки не был моей стихией.

– Ясно. Теперь тебя можно приглашать в дорогие рестораны. А то накладно выходило, – не подкачал и он.

– Жмот!

– Мотовка!

Это была уже пародия на нашу семейную грызню. Над ней тоже дружно посмеялись. Обоим стало еще легче. Можно было изощренно язвить друг другу в лицо, на самооценку это не влияло, потому что было нормой для разведенных супругов. Если они, встретившись на нейтральной территории, рассыпаются во взаимных комплиментах, их надо лечить у психиатра.

Но, как ни странно, подкалывать и мне его, и ему меня быстро расхотелось. Мы просто бражничали вместе, как до свадьбы. Тогда мы умели развеселить друг друга, потому и поженились. И почти сразу выяснилось, что его остроумие и способность увлеченно трепаться обо всем на свете – это роскошный павлиний хвост во время спаривания. Когда-то я видела самца в зоопарке. Приготовилась к феерии, но он развернул ободранный, редкий серый веер. «А где же пышные цветные перья? Шедевр природы где?» – во все горло вопросила я почтенную публику. «Так не сезон», – ответил какой-то мужчина в возрасте седины в бороду и беса в ребро, тоже явно разочарованный убогим зрелищем.

Несезон моего мужа длился все пять лет совместной жизни – дома он предпочитал безмолвствовать за компьютером. На вечеринках непринужденно становился обаяшкой, изрекал собственные афоризмы, к месту сыпал анекдотами. Но стоило перешагнуть порог квартиры, замолкал.

Моя же общительность была натурой, а не антуражем привлечения внимания. Мне даже писать никогда не нравилось. Я должна слышать голоса и видеть мимику человеческих лиц, иначе не улавливаю смысла явно неглупых рассуждений. Поскольку звонить друзьям-подругам, не спросив эсэмэской, можно ли и когда, в нашем кругу уже тогда было неприлично, я рассчитывала на вечернее обсуждение с мужем всех тем подряд. Нет, темы надо раздобывать, поэтому помолчать за своим ноутбуком, нарыть там что-то интересное для обмена мнениями – это святое. Но не с «приятного аппетита» за столом до «спокойной ночи» в постели же!

Я бунтовала, не закрывая рта, выкладывала мужу все, что меня хоть капельку волновало. Требовала ответов.

– Как ты можешь жить в постоянном переливании из пустого в порожнее? – однажды заговорил он. – Сначала переживаешь какую-то новость или ситуацию. Затем расписываешь ощущения и чувства подругам по телефону. Потом дома мне. Снова повторяешь всем, с кем пересекаешься в кафешках. И увязаешь в каких-то малозначительных деталях. Теперь прикинь, сколько у тебя этого хлама в голове одновременно. И ты пытаешься вязать актуальное со старьем, в итоге запутываешься сама и утомляешь других. Ну, обдумывай как-то построже все, что тебя раздирает. Выводами делись, а не ходом рассуждений. Нет у людей времени слушать только тебя.

– Да я и не претендую!

– Претендуешь!

Я пустилась в объяснения, мол, не такая, совсем другая, он не пытается меня понять, а мне и его мнение важно, важнее собственного, между прочим… Кончилось все тем, что муж научился меня затыкать. Сначала неуклюже, потом виртуозно. Просто критиковал каждое слово, доказывая, что я напрасно воображаю себя самой умной и талантливой. Остальные тоже не лыком шиты. Но они не растрачиваются на внешнюю чушь, не перемывают чужие кости, а обдумывают насущное и делают то, что задумали. Я догадалась, что разговорить его можно тем же способом, каким меня остановить. И начала допытываться, почему его беззвучная аналитика все не приводит к богатству и славе. Судя по затрачиваемому на нее времени, уже пора маячить в списке «Форбс», а не пристраиваться к друзьям, которые генерируют бриллиантовые идеи. Так мы докатились до скандалов с взаимными оскорблениями вроде «дурра», «бездарность», «идиот», «ничтожество»…

В общем-то, его подход себя оправдал. Ничего своего не изобрел, зато не упустил случайный шанс, не дал обанкротиться фирме приятеля. Тот сначала браво спивался, потом начал колоться. Мой тогда еще муж честно вытаскивал его из запоев, укладывал в клиники, пока несчастный после очередной выписки не передозировался до смерти. Да, к тому времени фирма уже была оформлена на бывшего. Он не подхватил знамя, выпавшее из рук гения, не размахивал им, ведя в атаку маленький коллектив. Но заранее поднял брошенный алкоголиком и наркоманом флаг, аккуратно свернул, убрал в чехол и, когда приятель умер, тихо сказал: «Продолжаем работать, как работали».

Мне тоже работалось неплохо. Я фонтанировала идеями и была знакома с половиной города, а шеф умел безошибочно выбирать из этой адской смеси нужное для дела. В отличие от мужа его вполне устраивало мое любимое занятие – создавать и поддерживать контакты со всяким, кто не против хоть изредка потрепаться. Но когда я развелась, услышала:

– Ох, как не вовремя! Я думал, родишь быстренько, наймешь толковую няню и двинем к светлым горизонтам без остановок. А теперь тебе надо искать мужика, женить, подлаживаться под него и только потом рожать…

– Ты всерьез считаешь, что поиски затянутся? – легкомысленно поинтересовалась я. – С бывшим мы быстро поладили.

– Тогда тебе только-только стукнуло двадцать пять, – усмехнулся он, – и опыта неудач еще не было.

– Это мой горе-муж тебя накрутил? Он что-то ехидно плел про женский тридцатник. Какое тебе дело до моей личной жизни? Что ты понимаешь в мужьях и детях? Развод снизил мою трудоспособность? Нет. Он никак не сказался на…

– Я твоего мужа видел два раза в жизни на корпоративах, в промежутках мы не общались. А развод… Вот, сказывается – хамишь начальству.

– Пока задаю вопросы. Хамить стану, когда вынуждена буду сама на них отвечать.

Я совершила ту самую роковую ошибку, которая прервала не одну карьеру. Дело было не в том, что я сказала. Хотя надо было клясться в любви к его детищу и выражать готовность рысить с шефом вперед в одной упряжке, лягая на ходу всех кобелей, заинтересовавшихся моими ногами. Но я повысила на него голос, проще говоря, наорала. А он еще довольно робко осознавал себя не просто начальником, но хозяином, мягко пресекал фамильярность тех, с кем начинал, выселял нас из своей души и подыскивал каждому место в хозяйстве. И срыва моего не простил. С виду ничего не изменилось – то, что сейчас является нашим отделом, тогда и было всей фирмой. Мы казались себе основой основ, мощным, но гибким стволом. Даже не заметили, как оказались крепкой нижней веткой, над которой прорастали все новые и новые, формируя неведомую нам крону. Кажется, я одна и страдала по этому поводу. Остальные считали свое положение завидным – пусть эти тонкие побеги еще укрепятся, не сорвутся ветром, не обломятся под тяжестью снега. А нашей толстой деревяшке уже ничего не грозит. Как мрачно шутили ребята, только на ней владелец сможет качественно повеситься в случае банкротства.

Если забыть про стоившую мне приличной должности истерику, развод нам с бывшим обоим пошел на пользу. Сидели, пили, взаимной ненависти не испытывали. Столик был миниатюрный, предназначенный для угрюмого одиночки, склонного забиваться в дальний угол людного зала, но почему-то не желающего накачиваться пивом дома. А мы с бывшим ребята длинноногие. Он расслабился, начал устраиваться поудобнее и задевать мои колени своими. Но даже не пытался извиняться. Пробурчал что-то вроде «теснотища» в первый раз, а во второй и третий звуковых сигналов не подавал. Можно было, конечно, перебраться за больший стол, но меня его возня не раздражала. Наоборот, то, что мужчина терпел явное неудобство, говорило о серьезности планов. Мне казалось, что он хочет воспользоваться случаем пообщаться и отпустить друг другу все грехи.

Сама я с каждым глотком добрела и была не против: в самом деле, сколько можно помнить обиды на человека, который уже давно не близкий, а как все? Если убрать эмоциональные выкрики, то есть оскорбления, мы добивались друг от друга понимания и соучастия. Не получилось – разошлись. Сколько и у меня, и у него таких было, правда, без штампа в паспортах? Неужели причина злопамятства – эти самые печати в документах, удостоверяющих наши личности? Мы бесимся из-за того, что обманули надежды государства? Пообещали ему жить долго и счастливо и умереть в один день, но не выполнили обещание, чем разочаровали? Идиотизм какой-то.

Бывший принялся оправдывать ожидания, но как-то странновато: пристроил наконец свои колени так, что мои, чинно сжатые, оказались между ними. И теперь при любом шевелении ногами получалось, будто я с ним заигрываю. Только я собралась махнуть остатки вина залпом и прервать этот акробатический этюд, как он все-таки спросил:

– Любуюсь я тобой – красивая, умная. За пять лет стала еще и холеной. «Ах, какая женщина, мне б такую»… Не подскажешь, почему мы расстались?

– Потому что ты молчал сутками, – выпалила я. И ощутила гордость собой, умной, красивой и холеной. Как легко и точно то ли почувствовала, то ли просчитала его желание расставить точки над і.

– Это повод? Мой отец уже тридцать лет так молчит. Нормальный полковник. И до отставки попусту не болтал, и после не начал.

– Но ты-то не военный.

– А это не от рода деятельности зависит. Характер. Мама другая, общительная, сама знаешь. Родила меня, по неопытности поручила дрессировку мальчика мужу. Сын, разумеется, вышел в отца и уже в три года был суров и нелюдим. Она захотела девочку, но родился брат. Его мама воспитала по-своему и отлично треплется с ним до сих пор.

– Да, твой братец – маменькин сынок… Но почему ты всегда норовил грубо меня заткнуть? Между прочим, самооценку это гробило.

– Не смеши. Понизить чью-то самооценку может лишь тот, кого жертва уважает. А для тебя авторитетов не существует. Как ни унижай, реакция одна – сам дурак, не способный оценить такое чудо природы, как я.

– Стоп, это не повод обижать жену. Я всего лишь невинная болтушка…

– Э, нет, дорогая, ошибаешься. Или издеваешься, как обычно, – нахмурился он. Странно, только что утверждал, будто я его смешу. Проблемы с чувством юмора за эти годы возникли, кажется, не только у меня. А бывший продолжил довольно сварливо: – Ты предпочитала не замечать, что разговариваешь командирским тоном. Могла прикрикнуть, если я делал не так, как ты велела. В общем, отдавала приказы, которые не обсуждались.

– Не было этого! Погоди, ты хочешь сказать, что твое молчание было чем-то вроде сопротивления моему звуковому напору? Хватит валить с больной головы на здоровую.

– Ну, чья голова больная, еще вопрос. Только отец всегда осаживал маму, когда она вела себя с ним и с нами, мальчишками, как с подчиненными. Напоминал, что дома – это не на работе. Ее тоже частенько тянуло распекать нас громко и в непарламентских выражениях.

Я всегда полагала, что семейка у него экзотическая. Но не до такой же степени. От изумления не заметила, что официант принес третий бокал вина мне и кофе бывшему. А надо было бы следить за происходящим. Но тогда уж очень хотелось высказаться:

– О чем ты? Твоя мама всего лишь заведовала отделением в поликлинике. Моя чем только ни руководила, пока не стала замминистра, и то таких проблем никогда не возникало.

– Ну, положим, не замминистра, а руководитель направления. Отличная должность: министры приходят и уходят, а специалист работает себе и работает.

– Уровень тот же. И должность инфарктная. Только с таких и не изгоняют, как козла отпущения, если соответствуешь, конечно, – с готовностью разъяснила я.

– Не уводи разговор в сторону. Ты считала, что женщина должна и может быть только несгибаемой и властной, матерящей начальствующих мужиков, если у них что-то не получается, и хотела быть похожей на свою карьеристку мать. А то, что и твой отец, и твой отчим под напором ее характера благополучно спились и были выдворены из дома, – не проблема? – спросил он с какой-то дурашливой ухмылкой. Помолчал. И вдруг очень зло и нарочито четко произнес: – Ты не замечала и не замечаешь за собой вот этого пренебрежительного: «Всего лишь заведовала». Для тебя все, кто не дошел по трупам конкурентов до замминистра, – «всего лишь».

– Нет, милый, это не пренебрежение. Я отлично знаю, что для врача, который хочет лечить, заведывание отделением – пик карьеры. Начиная с главврача и выше уже «организаторы здравоохранения». Мне кто-то говорил, что все они – паршивые диагносты, наипаршивейшие, точнее. У них выход только наверх. Если останутся внизу, доошибаются до того, что придется выметаться из медицины. Мое «всего лишь» относится и к завотделением, и к министру, если они заняли свои должности по блату. Я думала, ты это усвоил еще в бытность моим мужем. Вот твой дядя, брат твоего папы, резво поднимался по партийной лестнице. Думаю, тоже шел по трупам конкурентов из парткома завода все дальше и дальше…

Ох, лучше бы я не видела, как разгладились мимические морщины на лице бывшего, как потеплел взгляд. Упоминание великого дяди привело его едва ли не в экстаз. Ну, и для кого из нас достижения родственников значили больше? Он сообразил, что не владел лицом, и попытался отвлечь меня:

– «Милый»? Ты обратилась ко мне «милый»?

– Разве? Извини.

Моя мама году этак в восемьдесят втором после института распределилась на скромную фабрику мастером. Такой активной и толковой оказалась девочка, что через три года заняла место ушедшего на пенсию главного инженера. А потом директор задумал фабрику приватизировать. Она его русским языком предостерегала: «Над тобой управление и министерство, вокруг бандиты. И все в позиции низкого старта – вертят от нетерпения задами и ждут идиота, который сорвется с места. Тогда можно будет кинуться за ним и на него, в неразберихе расправы подубасить друг друга и с самыми вменяемыми договориться. Ты каждый день это видишь. Остановись, придумай менее рискованный вариант участия в драке. Тогда можешь на меня рассчитывать». Нет, он попер напролом. Начальник управления отреагировал сразу и уволил его к черту. Директор попытался организовать бунт работяг. Мама пробормотала: «Я всегда против дураков» – и вернула народ к станкам. Да, тем самым трехэтажным матом, который так шокировал моего бывшего. Только на этом языке ей удалось объяснить людям, что такое российский вариант капитализма и как скоро они перестанут получать зарплату даже собственной продукцией. Надо полагать, в исполнении тридцатипятилетней женщины это звучало эффектно.

Начальник управления оценил темперамент главного инженера и назначил директором. Потом ему понадобились трезвые единомышленники в управлении, и маму перевели туда. Девяностые лихо перевалили за середину. Фабрику и множество ей подобных делили братки. Управление ликвидировали. Его теперь уже бывший начальник решил в частную собственность не играть, а пошел себе в министерство, собранное на живую нитку из нескольких прежних. Платили там непристойно мало, сотрудники разбегались кто куда. Он, почти не надеясь на взаимность, позвал с собой маму. Она, умная, вздохнула: «Устаканивать страну неизбежно придется. И боюсь, этот процесс будет покруче взбалтывания. А министерство – всегда господствующая высота над полем боя. Частный бизнес, конечно, заманчив… Нет, не в этой жизни. Ладно, пошли на госслужбу».

«Мам, сознайся, ты ему нравилась, не только как профессионал и человек», – допытывалась я, когда выросла. «И он мне нравился, хоть был на семнадцать лет старше, – пожала плечами она. – Более того, я была свободной разведенной женщиной. Но мы оба знали, что должны выжить в новой банке со скорпионами, а потом поотрывать им головы, и не имеем права ошибаться. А служебный роман – всегда ошибка. Он мешает доверять и уважать. Словом, карьеру я делала мозгом, а не тем, на что ты пытаешься намекать». Ясно, что двое этих умников не пропали. Для начала они точно вписались в золотую середину, откуда не увольняли ни при сокращении штатов, ни при смене министра. И принялись яростно трудиться. Теперь ее друг на пенсии. Живет в Майами. Он неплохо помогал бизнесу сына, так что заслужил обеспеченную безмятежную старость. Маме слегка за шестьдесят. Она полна сил, у нее все еще впереди.

Родители же бывшего двадцать лет мотались по гарнизонам, пока выбившийся в люди по партийной линии старший брат не поспособствовал переводу младшего в Москву. Пробил трехкомнатную квартиру в обжитом районе в новом кирпичном доме. Продал ему недорого свою дачу в отличном месте, а себе построил в престижном. Тогда еще подполковника устроил преподавателем в военное училище, его жену – заведующей отделением в ведомственную поликлинику. Сколько она успела проработать в этом качестве? Лет пять от силы. На излете девяностых ведомство разогнали, в поликлинику прислали нового главного врача, та, разумеется, сменила заведующую отделением, и мама бывшего стала работать обычным терапевтом. Они с мужем были исполнительными трудягами, соответствовали занимаемым должностям, я не спорю. Но на эти самые должности их устроили. И заставить меня поставить на одну доску без пощады к себе делавшую карьеру маму и недолго кем-то руководившую свекровь моему бывшему не удалось бы, даже если бы он меня гипнотизировал. А он пытался, когда мы жили вместе, и оскорбился за свою мать через пять лет после развода. Упорный тип. То есть неисправимый.

Что там с его дядей? Оставшись не у дел, благодетель вскоре умер от инфаркта. А облагодетельствованные проработали до пенсии в тех же качествах. Мальчик, нежно-душевно воспитанный уставшей от сурового мужа женщиной, превратился в тридцатипятилетнего менеджера по продажам электротоваров. Жил с родителями, понимая, что у него есть и ему же останутся квартира и дача. Еще и машину мой бывший подарил, чтобы маму и папу возил. Удивительно, прошло много лет, социализм сменился капитализмом, но у этих людей повторялось все. Старший брат пер, как ледокол. Младший плыл за ним. Да, скорость была ограничена, ширина чистой воды тоже. Зато безопасно и очень спокойно.