Kitabı oku: «Дом с золотой дверью», sayfa 2

Глава 2

Говорят: они рабы. Нет, люди.

Они рабы. Нет, они живут с нами под одной крышей.

Сенека. Нравственные письма к Луцилию

Марта проверяет воду: едва теплая. Амара уже разделась и, лежа в ванной, внимательно разглядывает свои ноги, чтобы избавиться от каждого случайного волоска, ведь кожа должна быть безупречно гладкой. Домашняя ванна не сравнится с горячими Венериными термами, но Амаре больше ничего не остается, чтобы освежиться к приходу любовника.

Намывшись вдоволь, Амара сбрызгивает ладони жасминовой эссенцией и натирает ей все тело. По комнате разливается неимоверно сладкий аромат, но Амара знает, что он станет слабее к вечеру, когда явится Руфус, который так любит тонкий запах жасмина.

– Ты точно купила его любимый сыр? – спрашивает Амара, щедро смазывая эссенцией плечи.

– Да, – отвечает Марта, не поднимая глаз.

– А что с рагу? Бобы не передержала?

– Нет.

– В тот раз он был недоволен.

Марта молчит. Ей приходится делить кухонные обязанности с привратником Ювентусом, но ни один из них в готовке не силен. Обычно Амара посылает Марту или Ювентуса в харчевню на углу и просит разогреть купленные блюда дома. Амара протягивает руку за полупрозрачной шелковой туникой, которую всегда надевает, чтобы усладить Руфуса, когда тот приходит один. Марта подает тунику госпоже и помогает ей задрапировать ткань так, как нужно. Наряд вышел очень откровенным. Как бы Амаре хотелось, чтобы вместо Марты рядом оказалась Виктория или Бероника. Амара спросила бы у них, как она выглядит, и получила бы честный ответ.

Амара одета, и Марта поправляет ей прическу. Последний штрих сурьмы вокруг глаз, и Амара наконец проходит в столовую, где станет дожидаться патрона. Она никогда не ест в столовой без Руфуса: эта зала слишком уж просторна. Марта зажгла масляные лампы, прикрепленные к верхушкам длинных бронзовых колонн, и теперь в их свете видны фрески. По стенам распластаны несчастные смертные любовницы Юпитера – на некоторых почти нет одежды. Неподалеку от дверного проема Ио превращается в корову, а Леда обнимает лебедя над ложем, на котором возлежит Амара. Ей здесь всегда не по себе. Эти сюжеты пробуждают слишком яркие воспоминания о лупанарии, хоть роспись и выполнена с большим вкусом.

В доме тихо. Здесь нет никого, кроме Амары и двух рабов, что принадлежат ее любовнику. Ювентус, должно быть, сидит в каморке у дверей, а Марта разогревает на кухне бобовое рагу. В февральском воздухе становится все прохладнее, и, чтобы не озябнуть, Амара набросила на плечи шаль. От тревожного ожидания у девушки бешено бьется сердце. Она мечтает впиться зубами в кусок хлеба, чтобы наполнить желудок и приняться за вино. Руфус может прийти еще не скоро. Амара сверлит взглядом атриум, темнеющий в дверном проеме, и мысленно поторапливает любовника – так она голодна.

У Амары урчит живот. Решено. Уж лучше толстая любовница, чем омерзительная. Взяв с блюда кусок хлеба, она набивает им рот. Не считая сладкой лепешки в гостях у Друзиллы, она ест впервые за день. Во время их прошлой встречи Руфус пытался обхватить талию Амары ладонями, но его пальцы не сомкнулись на спине любовницы. Он всегда брал Амару за талию, восхищаясь ее стройностью, и Амара никогда не придавала этому значения, не думала, что Руфус проверяет, не растолстела ли она.

– По крайней мере, никто не сможет упрекнуть меня в том, что я морю тебя голодом, пташка, – усмехнулся Руфус, опустив руки.

Сперва Амара сгорала от стыда. Затем негодовала. Чего он ждал? Что Амара останется такой же тощей, как во времена борделя, когда могла позволить себе поесть лишь раз в день? Но Амара проглотила обиду. «Руфус не желает мне зла», – убеждала она себя. Ей повезло иметь такого преданного патрона. И быть может, в его словах не было укора. Быть может, он сказал это между прочим. Или даже по-доброму пошутил. Но все-таки ради предосторожности Амара решила есть поменьше.

До Амары долетает шум открывающейся двери и приглушенные мужские голоса. Она тут же отбрасывает хлеб, скидывает шаль и подтягивает ноги, чтобы принять как можно более соблазнительную позу. В темноте возникает чей-то силуэт. Разглядеть из освещенной столовой, кто идет по сумрачному атриуму, непросто, но Амара знает, что это не Руфус – слишком худой, слишком легко ступает. Амара выпрямляется, и у нее внутри все обрывается от разочарования, когда в комнату входит Филос.

– Господин просит передать свои извинения: он не сможет прийти сегодня.

Филос стоит в дверях на почтительном расстоянии от Амары. В отличие от Ювентуса, который никогда не откажет себе в удовольствии рассмотреть любовницу господина, когда та в прозрачной тунике, Филос смотрит Амаре прямо в глаза.

– Ему нужно поужинать с Гельвием.

– О-о, – откликается Амара, потянувшись за шалью, чтобы прикрыться. – И это истинная причина?

В прошлой жизни, когда Амара еще принадлежала Феликсу, Филос сам рассказывал ей, что у Руфуса есть вторая любовница. Тогда Филос уверял Амару, что интрижка с рабыней ничего не значит для его господина, и оказался прав.

– Клянусь, – отвечает Филос. – Он очень огорчился, что не сможет увидеться с тобой.

Амара облегченно выдыхает. Филос отступает назад, собираясь уйти.

– Не хочешь чего-нибудь съесть? – выпаливает Амара, не желая оставаться одной.

– Здесь? – изумленно спрашивает Филос.

Они пристально смотрят друг на друга; у Амары от смущения начинают гореть щеки. Филос вновь заговаривает приглушенным голосом:

– Ты знаешь, что я не могу. Какой раб станет есть еду своего господина в его же столовой?

«С его же любовницей», – мог бы добавить он, но не стал.

– Ты прав, – отвечает Амара. – Прости.

В воздухе повисает неловкое молчание; Амара не двигается с места, Филос замер в дверях. Амаре кажется, что Филос так же одинок, как и она, несмотря на все его призывы к соблюдению пристойности.

– Если желаешь выпить в саду, – медленно выговаривает Филос, будто бы прощупывая почву, – я мог бы ненадолго задержаться и рассказать тебе, как у господина прошел день. Думаю, эконом может себе это позволить.

Амаре неясно, в шутку или всерьез Филос произнес последнюю фразу. Раньше они общались очень непринужденно. Амара до сих пор помнит, что он сказал ей, когда однажды вечером забрал из борделя и повел к господину. «А ведь рабом быть непросто, да? Когда ты молод, тебя имеют, когда ты стар, тебя имеют с двойной силой».

Воспоминание о том, как бранился Филос, заставляет Амару улыбнуться.

– Прекрасно, – произносит она, взяв два винных бокала и знаком попросив Филоса захватить кувшин.

Амара проходит через сад, Филос следует за ней. Портрет Дидоны скрывает тень. Они садятся на каменную скамью. Их разделяют бокалы и кувшин, а еще довольно большой промежуток, оставленный Филосом, который старается занимать как можно меньше места. Филос, как Амара и предполагала, отказывается от вина.

– Так что же Руфус с Гельвием обсуждают сегодня? – спрашивает она.

– Празднества, – отвечает Филос. – Руфус предложил устроить после кампании представление в театре. Гельвий не прочь сэкономить, но ему совсем не хочется, чтобы его имя забылось.

В этом году Гельвий участвует в выборах на должность эдила Помпеев и почти не сомневается в своей победе. Должность эта не только управляющая, но и символическая, и избранным эдилам полагается тратить собственные деньги на бесплатные развлечения для народа. Руфус подумывает заявиться на выборы в следующем году и хочет заранее найти единомышленников.

– Разве они оба не могут присвоить себе лавры? – удивляется Амара.

– Я уверен, что все к этому и идет, – отвечает Филос. Протянув руку к кустарнику, растущему у скамьи, он срывает и растирает пальцами его ароматный стебелек. Тимьян. Вдохнув этот запах, Амара тут же переносится в детство и видит отца, который из трав, горячей воды и меда готовит лекарство от кашля. «Хорошо для пищеварения. И от меланхолии помогает». Филос рвет стебелек на мелкие кусочки, бросая их на землю.

– Как успехи с арфой? – спрашивает он.

– Друзилла считает, что мне нужно попросить арфу у Руфуса, и тогда я смогу заниматься дома, – отвечает Амара. – Но мне не верится, что однажды я научусь хорошо играть. – Она отпивает из бокала, чувствуя, как вино наполняет ее теплом. – А после урока я видела Примуса. Он учил буквы в саду.

– О! – восклицает Филос. – Помнится, я в детстве тоже этим занимался. В родительском доме.

Вечереет, но еще достаточно светло, и Амара видит, что эти воспоминания вызывают у Филоса улыбку. Он наконец оставил стебель тимьяна в покое.

– Ты когда-то был свободным? – спрашивает Амара. Удивление ее так велико, что она задала личный вопрос. Она была совершенно уверена, что Филос родился рабом.

– Нет, я всегда был рабом, – отвечает он. – Но образованным.

Амара всматривается в Филоса: ей хочется узнать больше, не проявляя излишнего любопытства. Филос вновь расплывается в улыбке. Амара понимает, что ему приятна ее заинтересованность; его серые глаза светятся озорством. Теперь он больше походит на Филоса из воспоминаний Амары о времени, когда они были настоящими друзьями.

– Муза, скажи мне о том многоопытном муже, – Филос переходит на греческий, – который долго скитался с тех пор, как разрушил священную Трою, многих людей города посетил и обычаи видел, много духом страдал на морях.

– Ты учил Гомера наизусть? – изумляется Амара.

– Кое-что из Гомера, – поправляет ее Филос. – Честно признаться, это чуть ли не единственный отрывок, который я помню. Я едва заучил пару сотен стихов «Одиссеи», но тут дети господина запретили мне их читать.

– За что они с тобой так? – спрашивает Амара.

– У меня больно хорошо получалось, – отвечает Филос. Амара ждет, что он скажет что-нибудь еще, но ему явно не по себе, словно он понимает, что и так сообщил слишком много.

– Прости, мне не… – Филос умолкает на полуслове. – Пойду попрошу Марту приберечь ужин. Руфус сказал, что зайдет к тебе, как только сможет. Может быть, завтра. Доброй ночи.

Филос встает и спешно уходит из сада, растворяясь в темноте атриума. Амара с тяжелым чувством смотрит ему вслед. Она не может понять, от чего ей так больно: от голода или от одиночества. Разумнее было бы попросить Марту вынести в сад немного рагу, ведь Амаре ни к чему оставаться без ужина только потому, что Руфус не пришел, но ей не хочется окликать Филоса. Несколько месяцев назад ее положение было ниже, чем у любого из домашних рабов. Теперь им всем приходится прислуживать ей. Нетрудно вообразить, что другие рабы болтают за спиной Амары о госпоже – публичной девке.

Амаре больно думать, что Филос относится к ней с тем же презрением. Она знает, что скоро он уйдет в свою комнату – вернее, клетушку – крохотное, не больше кладовки, темное помещение под лестницей. Места там даже меньше, чем в каморке Амары в лупанарии. Но зато Филосу не приходится никого ублажать. Амара наливает себе еще вина. Она знает, что здесь Филос чувствует себя куда более одиноким, чем в доме Руфуса, где у него наверняка полно друзей – такая вторая «семья» в господском доме появляется у каждого раба. Вероятно, Филос возмущен, что ему пришлось променять все это на полупустой дом Амары. Еще труднее представить, что творится в головах у двух других рабов. Привратник Ювентус всю ночь, сгорбившись, просидит в своей конуре, из которой не может выйти даже для того, чтобы поспать. Марта ляжет в тесной комнатке наверху. В воображении Амары возникает чулан в доме Феликса: Руфус начал снимать эту комнатку за несколько месяцев до выкупа, чтобы спасти Амару от еженощных страданий в лупанарии.

«Парис, наверное, до сих пор там спит», – думает Амара, вспомнив съежившегося на полу соседа. Она почти не обращала на него внимания. Юный раб, принадлежащий Феликсу, и полусвободная проститутка вряд ли могли подружиться. Вообще-то большую часть времени в чулане Парис и Амара перебранивались, но теперь Амара вспоминает о парнишке с чувством, напоминающим симпатию.

– Проклятая идиотка, – бормочет Амара, не стесняясь ругаться в одиночестве. Она отпивает из стакана. Вино обжигает. Амара скучает не по Парису. Образы подруг из «Волчьего логова» так ярки в ее памяти, что кажутся более реальными, чем сад, в котором она сидит. Амара знает, что в этот час они готовятся к наплыву посетителей, перебрасываясь шутками, чтобы рассеять мрак. Интересно, осталась ли у Бероники баночка золотой краски для глаз, удалось ли ей сегодня улучить хоть минутку наедине со своим любовником Галлом, подтрунивает ли над ней по-прежнему Виктория? Амара крепче сжимает ножку бокала. Виктория. Их с Амарой связывает не только любовь, но и кровавый долг – священные узы по меркам богов и людей. Если бы не Виктория, Амара бы погибла. Рискнув всем ради Амары, Виктория убила человека и спасла подруге жизнь. Но Амара так и не отблагодарила Викторию. Напротив, став любовницей богача, она оставила подругу чахнуть в лупанарии.

По телу Амары разливается чувство вины, жгучее, словно напиток в бокале. Она переводит взгляд на портрет Дидоны: теперь на стене угадываются лишь его темные очертания. Но и они становятся неясными, когда глаза Амары наполняют слезы.

– Доброй ночи, подруга, – обращается она к стене. Осушив бокал, Амара встает и уходит. Наутро Марта уберет все, что осталось на скамье.

Вокруг красные стены. Феликс сидит спиной к Амаре, но рано или поздно обернется. Амара открывает рот, чтобы закричать, но не может издать ни звука. Хочет убежать, но ее ноги наливаются свинцом. Амара просто не может переставлять их достаточно быстро. Вот он стоит рядом с Амарой; в руках у него нож, которым он орудовал на Сатурналиях, в ту ночь, когда умерла Дидона. Амара знает, что он возьмет ее силой и что она не сможет этому помешать. Феликс нацеливает клинок на глаз Амары.

– Я скучал.

Проснувшись, Амара судорожно ловит воздух. Лицо ее залито слезами. Она не сразу вспоминает, где находится. Затем она забирается с головой под одеяло, борясь с желанием разрыдаться, впиваясь ногтями в ладони, стискивая кулаки. Охваченная ужасом, Амара все же понимает, что уродливые опухшие глаза ей ни к чему.

– Это пройдет, – шепчет она, задыхаясь в темноте и сдерживая слезы. – Пройдет.

Теперь, когда Амаре ничто не угрожает, ночные кошмары мучают ее чаще, чем когда ей приходилось выносить ужасные страдания наяву.

Под одеялом душно. Откинув его, Амара через силу вылезает из кровати. Становится на холодную плитку. Потягивается, чтобы прогнать страх, как будто его можно стряхнуть с кончиков пальцев. Спальня у Амары небольшая: в ней помещается лишь кровать и бельевой сундук, но здесь ей спокойно. Через окно, выходящее в таблинум³, проникает только естественный свет. В нем мягко поблескивают ветви цветущей яблони, которыми расписаны стены. В альковах расставлены масляные лампы. Руфус говорит, что по ночам эти светильники напоминают звезды, виднеющиеся сквозь верхушки деревьев.

Воспоминание о любовнике утешает Амару. Она подносит руку к сердцу. Руфус защитит ее от Феликса – как и всегда.

Амара одевается: звать на помощь Марту ей совсем не хочется. Она достает из сундука свой любимый наряд – белую тунику, подарок Плиния. Ткань кое-где потерлась, но у Амары нет платья красивее. Адмирал римского флота Плиний был бы патроном Амары, не перепиши он все права на Руфуса. Плиний даровал Амаре свободу и свое имя – Гая Плиния Амара, вольноотпущенная. Кажется, ей никогда не надоест повторять эти четыре слова, особенно последнее. Застегивая белую тунику на плече, Амара шепчет свой новый титул, как заклинание. Она надеется, что однажды снова встретится с адмиралом, чтобы поблагодарить его за все, что он сделал.

Отперев дверь, Амара выходит в соседнюю комнату. Там, сидя на табурете, ее уже ждет Марта. Она выглядит усталой. При виде госпожи она тут же вскакивает.

– Тебе ни к чему вставать так рано, – смущенно говорит Амара. – Прошу тебя, отдыхай, пока я не позову.

– Господин сказал, что я должна служить тебе, – отвечает Марта, подходя к туалетному столику и жестом приглашая Амару сесть, чтобы заняться прической.

В полной тишине Марта приводит волосы Амары в порядок, расправляя гребешком помявшиеся за ночь локоны.

– А дома, в Масаде, ты тоже была служанкой? – вдруг спрашивает Амара.

Марта так резко останавливает руку с гребнем в волосах госпожи, что Амара морщится от боли.

– Кто тебе сказал?

– Наверное, ты сама, – отвечает Амара, не желая признаваться, что узнала это от Филоса.

– Нет, я не была служанкой. Я была замужем, – глухо произносит Марта и вновь принимается за дело.

Амару поражает мысль, что у Марты, быть может, есть дети и что она, вероятно, разбередила еще одну глубокую рану в душе служанки, чьих малышей похитили или убили.

– Прости, – говорит Амара. – Трудно быть вдали от дома. И от семьи.

– На все воля Божья, – отвечает Марта. – Не мне об этом судить.

«И не тебе тоже», – заканчивает она про себя.

Амара решает отступить. Пускай Марта хранит свои тайны. Ведь у нее в конечном счете больше ничего нет. Амара закрывает глаза, воображая, будто волосы ей укладывает Виктория, будто пальцы, что касаются ее головы, принадлежат тому, кто ее любит. В лупанарии Виктория всегда будила подруг утренней песней, какой бы темной ни была ночь накануне. Одно лишь воспоминание о нежном голосе Виктории заставляет Амару улыбнуться. Марта молча доводит прическу Амары до идеала и протягивает госпоже зеркало, чтобы та накрасила глаза. Когда с этим покончено, госпожа и служанка отправляются в разные стороны и обе, как кажется Амаре, выдыхают с облегчением.

Амара выходит в сад. На скамье пусто, кувшин и бокалы убраны. Над головой раскинулось бледно-голубое небо нового дня с едва взошедшим солнцем. Амара чувствует запах свежести, который еще витает в воздухе. В фонтане с мраморной Венерой, облокотившейся на край бассейна, чуть слышно журчит вода. Амару захлестывает волна счастья. Быть свободной – значит наслаждаться тем, что тебя окружает.

Амара наклоняется, чтобы осмотреть кустик тимьяна, который вчера оборвал Филос, и выяснить, не растут ли здесь другие целебные травы. Она живет здесь уже несколько месяцев, но не обращала на них внимания.

– К чему это преклонение перед цветами? Посмотри, ты вогнала их в краску!

Услышав знакомый голос, Амара от неожиданности вскакивает на ноги.

– Руфус!

Патрон рассматривает Амару, стоя у входа в сад. Она бросается ему в объятия.

– Прости, что огорчил тебя вчера, дорогая, – произносит Руфус, с силой прижимая Амару к груди. – Пришел, как только смог.

Амара неотрывно смотрит на Руфуса обожающими глазами. Она так боится потерять расположение покровителя, что ей кажется, будто она и вправду его любит.

– Я очень рада, что ты здесь, – говорит она, подставляя губы для поцелуя. – Вот только не знаю, смогу ли простить Гельвия за то, что он тебя задержал.

Руфус с тяжелым вздохом опускается на скамью.

– Надо же быть таким спесивцем! – говорит он, положив руку на колено Амары, усевшейся рядом. – Ты никогда не угадаешь, что он задумал. В конце мая он хочет устроить Таврийские игры⁴, чтобы умилостивить подземных богов.

– Но зачем? – тревожно спрашивает Амара.

– Помнишь, как нас потряхивало в январе? Гельвий уверен, что грядет очередное сильное землетрясение.

– Но в тот раз мы почти ничего не почувствовали! – возражает Амара, припоминая колыхания земли и рокот, подобный далекому грому. Все закончилось еще до того, как Амара поняла, что происходит, но в полу атриума появилась на удивление большая трещина, а мостовую завалило черепицей с крыши.

– Ты не знаешь, что здесь случилось в год консульства Мария и Афиния, – произносит Руфус, и в его собственном голосе тоже слышатся спесивые нотки. – Мы до сих пор приводим город в порядок. – Руфус рассекает воздух ладонью, словно отмахивается от невидимого Гельвия. – Как бы то ни было, я ничего против Таврийских игр не имею. Но теперь Гельвий возомнил, будто на фоне театральных представлений в честь Флоралий игры будут смотреться дешево. Чушь! Даже Цицерон устраивал постановку. А ведь Гельвия еще не избрали! Только представь, как он возгордится после выборов!

– Ты его переубедишь, я знаю. А когда сам станешь эдилом в следующем году, сделаешь все по-своему. – Амара пальцами обвивает пальцы Руфуса, пытаясь скрыть волнение и заодно понять, уместно ли прямо сейчас еще туже переплести их с патроном жизни. – Я подумала, – начинает она, – может, ты как-нибудь пригласишь Гельвия сюда? Я бы устроила вам музыкальный вечер. Гельвий увидит, как много для тебя значат представления. Я бы наняла музыкантов. А ты бы заплатил им, как своим собственным.

– Ты хочешь нанять музыкантов? – удивленно спрашивает Руфус. В прошлой жизни сутенер сдавал Амару с Дидоной в аренду, и девушки пели на пирах. Так Амара и познакомилась с Плинием. Дело редко ограничивалось одним лишь пением.

– Не подумай, я не собираюсь выступать за пределами этого дома, – быстро произносит Амара. – Но мне так нравилось перекладывать стихи на музыку в компании Дидоны! И так хотелось бы потешить этим тебя! Друзилла готова разделить затраты, если сможет время от времени звать наших музыкантов к себе. Мы обсуждали, кого нанять. Может, флейтистов?

– Так вы, значит, уже все решили? – смеется Руфус. – Что ж, дай-ка подумать. Пожалуй, я найму тебе музыкантов, когда ты сыграешь мне на арфе.

Филос выносит сладкого вина, хлеба и рассыпчатого сыра, который Марта вчера купила специально к приходу Руфуса. Филос опускает поднос на столик перед Амарой. Она пытается поймать его взгляд, чтобы поблагодарить, но он отводит глаза. И уходит так же бесшумно, как и появился.

– Что Друзилла сказала тебе на вчерашнем уроке? – продолжает Руфус, не удостоив раба вниманием. Портрет Дидоны на стене он тоже не заметил. – Как твои успехи?

– Друзилла считает, что будет лучше, если у меня дома появится свой инструмент для занятий, – отвечает Амара, протягивая Руфусу бокал вина.

– Я уже много раз это повторял! – восклицает Руфус, закатив глаза, и отпивает из бокала.

– Боюсь, пока моя игра тебе не понравится, – говорит Амара. – Не хочу тебя разочаровывать.

– Моя беспокойная пташка. – Руфус наклоняется, чтобы снова поцеловать Амару. – Ну разве я могу перестать тобой восхищаться?

Амара улыбается Руфусу, внутренне содрогнувшись при звуках своего ласкового прозвища. Руфус начал называть ее так после освобождения: Плиний в одном из писем к Руфусу сравнил Амару с птицей, что не поет в неволе. Отставив бокал, Руфус притягивает Амару к себе.

– Сегодня утром у меня мало времени, любимая, – шепчет он, зарывшись лицом Амаре в волосы и скользя рукой по складкам платья.

– Дай мне минутку, – просит Амара, вспомнив, что не натерлась жасмином, а главное, не приняла средство от беременности – этого Амара предпочитает не делать на глазах у Руфуса.

– Только поскорее, – отвечает он, отпуская Амару. По пути из атриума она, обернувшись, бросает на Руфуса взгляд, которому ее научила Виктория. Амара знает, что теперь Руфус точно не устоит. Их глаза встречаются, и Амара тут же убеждается в своей неуязвимости. Сложно представить, что однажды этот мужчина перестанет ее желать.

Руфус ушел, и Амара в одиночестве сидит за туалетным столиком. Трясущимися руками она берет пузырек с сурьмой. И ставит его на место. Слишком самонадеянно было использовать тот самый прием, чтобы впечатлить Руфуса. Тот самый прием, которого от Амары всегда требовал Феликс и который теперь тревожит в ней темные воспоминания. Амаре повезло, что любовник был на пике наслаждения и не заметил ее замешательства. Хотя бы в этом ее затея увенчалась успехом.

Амара снова берется за сурьму, и теперь ее движения тверды. Поставив зеркало под наклоном, чтобы не звать Марту, она подводит глаза черным. Отражение в зеркале, кажется, исполнено большей решимости, чем сама Амара.

В атриуме Амара застает смеющихся Ювентуса и Филоса. Прислонившись к стене, они болтают на местном наречии, которого Амара не знает, и обмениваются им одним понятными шутками. Ювентус с густой бородой сложен куда крепче гладко выбритого Филоса, но в такие минуты они похожи как братья. Амара знает, что привратник получил свое место благодаря Филосу. В руках у Ювентуса она замечает ломоть хлеба. Наверное, Филос принес из кухни. Завидев Амару, оба умолкают.

– Ко мне никто не приходил? – спрашивает Амара.

– На скамейке у дверей ждет женщина, – отвечает Филос. – Мы ее видим впервые. Метелла из Венериных терм.

Амара кивает Ювентусу.

– Впусти ее.

– Мне подготовить договор? – спрашивает Филос.

– Сперва я поговорю с ней наедине, – отвечает Амара. – Принесешь нам поднос из сада?

– Конечно.

Входит Метелла. Настоящая матрона, которая раньше на улице и не взглянула бы на Амару. Теперь, тревожась и готовясь защищаться, она входит в дом бывшей шлюхи.

– Я очень рада, что ты пришла! – восклицает Амара, обнимая Метеллу. – Прости, что заставила ждать.

Метелла улыбается в ответ, но не теряет бдительности. Увлекая Метеллу в таблинум, комнату для приема гостей, Амара продолжает рассыпаться в любезностях, а затем заводит разговор о Юлии Феликс, их общей подруге и владелице терм, где они и познакомились. Когда Метелла с Амарой уселись друг напротив друга и Филос выставил на стол угощение, гостья, кажется, почувствовала себя свободнее.

Таблинум – одна из лучших комнат в доме. Из окна, что позади Амары, проникает ароматный садовый воздух. Стены выкрашены в желтый, и на них тут и там виднеются птицы: летают в разные стороны или сидят на цветущих ветвях. На стене напротив окна нарисован павлин, его изумительный распущенный хвост выглядывает из-за спины у Метеллы, а на дверной притолоке примостились голуби. Амара не спешит переходить к делу. Она разливает вино, расспрашивает Метеллу об ее семье, расхваливает достижения ее детей и сочувственно кивает, когда доходит до рассказов о свекре-деспоте. Амара очень внимательно слушает Метеллу. Бывший господин научил ее как можно больше узнавать о жизни клиента. Феликс был непревзойденным ростовщиком. Его тень незримо присутствует и на этой встрече, но не все связанные с ним воспоминания гнетут Амару. Она набрасывает на себя непринужденное обаяние Феликса, словно накидку, под которой скрывается их общая страсть к деньгам.

– А твой патрон знает о твоем… деле? – спрашивает Метелла, наконец подобравшись к сути. Она окидывает взглядом расписанные стены – за спиной у хозяйки летает стайка изящных ласточек, – прикидывая в уме, сколько Руфус тратит на свою любовницу. Он происходит из знатной помпейской семьи, которая приобрела еще больший вес теперь, когда Руфус пошел по стопам своего отца Гортензия и занялся политикой.

– Ну что ты! – произносит Амара, махнув рукой. – Какое же это дело? Вовсе нет. Я лишь время от времени помогаю друзьям. Чем могу.

– Мне нужно совсем немного, – отвечает Метелла. – Пятнадцать денариев. Я с легкостью их верну. Но мне бы хотелось, чтобы это осталось в тайне. Мужу это может не понравиться.

Из этого Амара делает вывод, что муж Метеллы пребывает в неведении.

– Это всё женские пустячки, – соглашается Амара. – Нет нужды посвящать в это кого-то еще.

Метелла снимает с запястья браслет и медленно кладет его на стол.

– Эта вещь мне очень дорога, – произносит она.

– Обещаю, что сохраню ее, – отвечает Амара, аккуратно берет браслет и, выказывая почтительность нужной степени, принимается рассматривать гравировку на бронзовой поверхности. Затем она со всеми предосторожностями прячет украшение в коробочку, чтобы не мучить Метеллу.

– А у меня совсем не высокий тариф. Пять процентов в месяц. И еще пять процентов сверху, если сумма не выплачена за три месяца.

Метелла кивает, но по ее лицу заметно, что от слов Амары ей отнюдь не радостно.

– Идет, – отвечает она.

Амара подходит к двери и открывает ее в знак того, что Филос может войти. Он влетает еще до того, как Амара садится на место. Когда Филос наклоняется, чтобы положить на стол восковую табличку, она шепотом сообщает ему сумму. Амара очень удивилась, когда Филос отказался брать процент за составляемые им договоры. Она бы никогда не отказалась от денег, кто бы их ни предложил.

Пока Амара с Метеллой беседуют, Филос составляет договор. Затем подает документ на подпись. Метелла не сразу решается поставить отметку на воске. Пять процентов не сравнятся с баснословными тарифами, которые раньше заламывал Феликс, но ведь и у Амары нет таких суровых покровителей, которые станут вышибать из клиентов платежи. Амара даже не может вообразить, что когда-нибудь ей потребуется такая помощь. Все ее клиенты – женщины, а с ними, как известно, куда надежнее иметь дело.

Договор подписан, и Метелле явно не терпится уйти. Амара знает, что в этом нет ничего необычного. Она ведет Метеллу через атриум и, не упуская возможности поразить ее садом, затевает разговор о нарциссах, лишь бы гостье все происходящее казалось простым дружеским визитом.

– Какая изумительная фреска! – отмечает Метелла, с сомнением разглядывая жестокую сцену охоты.

– Дом был отделан еще до того, как я здесь поселилась, – с улыбкой отвечает Амара.

Обменявшись парой неловких реплик о фонтане, Амара с Метеллой расстаются. Провожая гостью до дверей, Амара делает вид, что не замечает старуху в лохмотьях, сидящую у лестницы в атриуме. Сгорбленную фигуру легко принять за пожилую рабыню, не стоящую внимания.

Распрощавшись с Метеллой и убедившись, что она скрылась за углом, Амара поворачивается к старухе. Та распрямляется и отбрасывает капюшон с лица. Это Фабия, служанка из борделя, бывшая проститутка и старейшая рабыня Феликса.

– Спасибо, что пришла. – Амара берет Фабию за протянутые руки. – Я по тебе скучала.