Kitabı oku: «Властитель Бембибре. Последний тамплиер Испании», sayfa 2

Глава III

Когда дон Альваро покинул усадьбу де Арганса, в водовороте чувств, бурлящих в его душе, было одно, совпадающее с его досадой и горечью и потому пересиливающее все остальные. Это было желание вызвать на смертельный поединок графа де Лемуса, устранив тем самым самое сильное препятствие, стоящее между ним и доньей Беатрис. В тот день он остановился в Какабелосе с намерением провести там ночь, таким образом обозначив свои замыслы. Однако его верный оруженосец, увидев что-то вспыхнувшее в глазах хозяина, по его быстрым, резким движениям и порывистой речи догадался, каковы могли быть его намерения после давешней беседы, смысл которой не укрылся от его проницательности. Довольно громко Миллан сказал:

– Сеньор, графа нет в Какабелосе, потому что вечером, перед моим отъездом, приехал гонец от короля и де Лемусу передали депешу, которая заставила его спешно уехать.

Дон Альваро в возбуждении, в котором он находился, не мог сдержать досаду от того, что верный Миллан проник в его тайные мысли и, повернувшись к нему, сказал:

– Кто позволил тебе, грубиян, вмешиваться в замыслы своего сеньора?

Миллан молча стерпел раздражение дона Альваро, а тот, как бы разговаривая сам с собой, продолжил:

– Да, да, гонец от короля… и выехал потом с поспешностью в Галисию…. Несомненно, зреет дьявольский заговор. Миллан, поезжай рядом, – тут же сказал он совершенно другим тоном:

– Мне уже нечего делать в Какабелосе, и эту ночь мы проведем в замке Понферрада, – сказал он, разворачивая лошадь, – а пока мы едем, я хочу, чтобы ты рассказал, что за слухи ходили на ярмарке по поводу рыцарей-тамплиеров.

– Странные, сеньор, клянусь жизнью! – ответил оруженосец, – говорят, что они творят ужасные вещи и совершают языческие обряды, что во Франции папа уже предал их анафеме, их арестовывают и собираются покарать. И если все, что люди говорят – правда, это было бы правильно, поскольку все это больше похоже на то, что творят евреи и язычники, чем на поступки христианских рыцарей.

– Однако о каких поступках идет речь?

– Говорят, они поклоняются какому-то коту и молятся ему как Богу, богохульствуют, совершают множество непристойных поступков, они делают золото благодаря сделке с дьяволом и потому так разбогатели. Но все это люди говорят шепотом и с оглядкой, поскольку все боятся ордена больше чем злого духа.

Вслед за этим оруженосец начал перечислять все те площадные небылицы, которые в те простодушные и невежественные времена изобретали, чтобы подорвать авторитет и могущество Ордена, и они уже начали приносить такие чудовищные и жестокие результаты во Франции. Дон Альваро, собираясь узнать что-то новое в таком запутанном деле, сначала слушал с живым вниманием, но спустя некоторое время вернулся к своим мыслям и бросил болтать с Милланом, который, несмотря на свой здравый ум и проницательность, не был лишен обычного невежества и предрассудков. Только достигнув моста над рекой Силь, который из-за многочисленных железных опор, как отмечено в старинных летописях, возможно, и дал название городку Понферрада, он строго предупредил Миллана, чтобы впредь тот относился с большей учтивостью как на словах, так и в мыслях к ордену, с которым у него самого столько дружественных связей, и уж тем более не распространял сплетни злобного и невежественного простонародья. Оруженосец поторопился заверить дона Альваро, что он пересказал всего лишь то, что слышал, но сам ничему этому не верит, поскольку все наветы не подкреплены никакими достоверными доказательствами. Так они подъехали к бойницам крепости.

Дон Альваро протрубил в свой рог, и после обычных формальностей, ибо охрана крепости несла службу со строжайшей дисциплиной, ворота открылись, подъемный мост опустился, и хозяин с оруженосцем въехали на Оружейную площадь.

Даже сейчас эта крепость хранит свое великолепие, несмотря на то что в наши дни мы видим лишь остатки былого величия. Ее конструкция не совсем обычна, поскольку к древнему форту, массивному и основательному, тамплиеры пристроили более современные фортификационные сооружения, в которых надежность и изящество идут рука об руку. Вследствие этого, она, конечно же, лишилась своей гармонии, но ее ансамбль до сих пор выглядит привлекательно и колоритно. Она располагается на живописном холме, с которого обозреваются весь Бьерсо в его бесконечном разнообразии и река Силь, сбегающая к подножию холма, чтобы чуть ниже, словно отдавая дань уважения, соединиться с Боэсой.

Крепость тамплиеров в г. Понферрада, Эль-Бьерсо, провинция Леон, XII век. Фото 2019 г.

Макет крепости Понферрада. Фото 2019 г.

Сейчас уж не осталось следов того могущества тамплиеров, что священными письменами высечено в камне, символов их ритуалов, церемоний и знаменитого креста, грозы неверных; рассеяно все здесь и там в тех мощных стенах. Но в те времена, о которых идет речь, крепость представляла собой прекрасный образец власти и могущества своих владельцев. Дон Альваро оставил своего коня в руках рабов-африканцев и, сопровождаемый двумя кандидатами в рыцари, поднялся в главный зал. Это была великолепная комната, выстланная восточными коврами, с потолком и стенами, украшенными в шахматном порядке алым и золотым, и с узорчатыми окнами. Как диковинная шкатулка, она была украшена со всей роскошью, приличествующей светскому и духовному главе столь богатого и известного ордена. Кандидаты оставили кабальеро у двери, и, после привычного благословления, стражник, который нес охрану в прихожей, ввел его в комнату дяди. Это был почтенный старик, высокий и сухопарый, с седыми волосами и бородой. Его аскетичное и сосредоточенное выражение лица смягчалось невероятным добродушием. Он уже начинал сутулиться под грузом прожитых лет, но было заметно, что бодрость еще не покинула его тело, привычное к военным тяготам и закаленное постами и ночными бдениями. Одет он был в белое монашеское одеяние храмовника и внешне практически не отличался от простого рыцаря. Удар, который угрожал ордену, и те неприятности, которые возникли у любимого племянника и удручали последнего отпрыска его рода, легли тенью грусти на его чело и придали его выражению лица еще больший налет серьезности. Магистр, выйдя навстречу дону Альваро, обнял его чуть более растроганно, чем обычно, и провел его в некое подобие кельи, в которой обычно находился. Ее обстановка и убранство являли собой образец аскетизма и бедности, как было при Гуго де Пейне и его сподвижниках во времена создания ордена, красноречивой эмблемой которого не зря были два рыцаря на одном коне. Дон Родриго как в силу своей должности, так и в силу исключительной бережливости своего характера мог быть прекрасным примером скромности и смирения. Они присели на деревянные стулья, стоявшие у грубо сколоченного орехового стола, на котором горела массивная бронзовая лампа. Дон Альваро подробно рассказал старику обо всем случившемся, что тот и выслушал с большим вниманием.

Крепость тамплиеров в г. Понферрада, Эль-Бьерсо, провинция Леон, XII век. Фото 2019 г.

– Во всем этом, – наконец ответил он, – я вижу руку, которая обезглавила сына Гусмана под стенами Тарифы на глазах у его отца. Граф де Лемус связан с ним и другими сеньорами, которые мечтают о разгроме ордена, чтобы поживиться на его останках. Они опасаются, что твой брачный союз с сеньорой, столь богатой землями и вассалами, укрепит наши силы в королевстве, и так уже внушающие им страх. Польстив честолюбию дона Алонсо, они использовали все низменные средства, чтобы разделить нас. Бедная донья Беатрис! – добавил он печально. – Кто бы сказал ее благочестивой матери, когда она растила с таким усердием и заботой свою дочь, что та должна будет стать наградой в таком подлом заговоре.

– Но, сеньор, – продолжил дон Альваро, – вы думаете, что сеньор де Арганса останется глух к голосу совести и чести?

– Сын мой, – ответил храмовник. – Тщеславие и амбиции иссушают родники души, и отдаляется человек от Господа, дающего истинное благородство и добродетель.

– И между вами не было никакого официального соглашения?

– Никакого. Видно, такова уж твоя нелегкая судьба, дон Альваро, иначе не случилось бы того, что донья Бланка, которая ценила тебя так высоко, сейчас стала причиной твоих страданий. Сначала она сопротивлялась вашему союзу, поскольку хотела, чтобы ее дочь познакомилась с тобой поближе до того, как отдать свою руку и сердце. И дон Алонсо, впервые смирив свой заносчивый характер, уступил просьбам своей жены. Поэтому, несмотря на то что совесть и обязывает его, мы, со своей стороны, ничего не сможем сделать, чтобы заставить его сдержать обещание.

– Другими словами! – воскликнул Дон Альваро. – Мне не остается иного пути, чем тот, который указывает мое отчаяние.

– Тебе остается вера в Бога и в свое собственное доброе имя, этого у тебя никто не отнимет, – ответил магистр сурово, хотя в голосе его проскользнули нотки нежности. К тому же, – добавил он спокойно, – остались еще человеческие средства, которые в состоянии свернуть дона Алонсо с того гибельного пути, по которому он хочет направить свою дочь. Я бы, возможно, не сказал об этом последнем средстве, потому что, несмотря на мою осмотрительность, это может еще больше обострить ненависть к нашему благородному ордену. Завтра ты поедешь в Карраседо и передашь от моего имени письмо аббату. Его духовное звание может как-то повлиять на высокомерность сеньора де Арганса, и, надеюсь, если я попрошу, он не откажет в помощи своему брату. И мой, и его орден зародились в лоне учения святого Бернарда, получив свои первые заветы от святости его сердца. Сколько лет мы сражаемся под знаменем Христа в поисках царства, которого не было в этом мире.

Дон Альваро немного смутился, увидев, что в эгоизме своего горя он забыл о тревогах и невзгодах, которые, словно терновый венец, окружали эту седую, почтенную голову. Тогда он начал рассказывать о ходивших слухах, старик, опираясь на его плечо, спустился по лестнице, они дошли до Оружейной площади и, двигаясь вдоль стены, вышли к реке.

Ночь была тихой, и луна светила посреди синего безоблачного неба. Оружие караульных вспыхивало в ее лучах, отбрасывая живые отблески при движении. Река с приглушенным гулом серебряной лентой сбегала к подножию холма. Лес и горы проступали смутными очертаниями, как обычно бывает при лунном свете. Все располагало к меланхолии, зерна которой есть в глубине каждой благородной души. Магистр сел на одно из каменных сидений, расположенных у зубцов башни, а его племянник занял место напротив.

– Ты, наверное, думаешь, сын мой, – сказал он, – что могущество тамплиеров, у которых больше двадцати четырех командорств в Кастилии, не говоря уж о других менее важных крепостях, а в Арагоне – целые города, да и по всей Европе более чем девять тысяч домов и крепостей, чрезмерно велико. И что именно это породило ту гордыню и высокомерие, обвинение в которых им теперь и бросают в лицо.

– Да, так я и думаю, – ответил племянник.

– Так думают большинство из наших, – ответил магистр, – чувство превосходства обуяло нас. Чувство превосходства, которое погубило первого человека и которое еще погубит стольких его сыновей. В Палестине мы поплатились за свое презрение и тщеславие завистью остальных и в результате потеряли ее – нашу отчизну, нашу единственную истинную родину. О, Иерусалим, Иерусалим! Священный город! Утешение для всех на земле! – воскликнул он высокопарно. – В тебе остались все силы наших защитников, а оставив Сен-Жан д´Акр, мы испустили последний вздох. С тех пор мы скитаемся по Европе, окруженные могущественными врагами, что зарятся на наши владения, утратив наши изначальные принципы смирения и скромности. Весь мир ополчился против нас, и даже папская тиара, которая всегда служила нам щитом, кажется, склонилась на сторону наших врагов. Наши братья уже стонут в застенках Филиппа, и Бог знает, какой конец их ждет, спаси их, Господи! – воскликнул он громовым голосом. – Там они застали нас врасплох, но и здесь, и в других частях мира они увидят нас готовыми к бою. Папа может распустить наше братство, рассеять нас по всему свету, как народ Израилев, но, чтобы осудить нас, они должны будут нас выслушать, и храмовники не пойдут на казнь под палкой, беззащитные как стадо баранов.

Глаза магистра, казалось, метали молнии, а лицо оживилось пылкостью и энергией, которую никто и не предполагал увидеть в его преклонные годы.

Орден был притягательным магнитом для любого пылкого воображения своей таинственной организацией и сильным, сплоченным духом, который укреплял тело и ободрял его рыцарей. За этим могущественным и единым братством было сложно разглядеть нечто большее, чем нерушимую силу и мужество, особенно для неопытной юности, поскольку в этом возрасте все верят только в свою отвагу и силу воли, вот почему дон Альваро и не мог отреагировать иначе как:

– Дядя, вы думаете, что есть награда, уготованная Всевышним в этой двухвековой битве, что ведется в честь его имени? Так далеко от вашего дома, как только можно представить?

– Мы – те, – ответил старик, – кто не отвернется от Него, и потому мы превратились в яблоко раздора и осуждения. А я, – продолжил он с горечью, – умру вдали от своих, не заслонив их щитом моей власти, и венцом моих последних дней будут одиночество и изгнание. На все воля Божия, но все, кому уготована участь тамплиера, погибнут так же, как и жили, верные отваге и далекие от недостойной их слабости.

В это время колокол в крепости возвестил время общего сбора. Его мрачное и меланхоличное звучание, разливаясь в тишине и дробясь о скалы, затихло вдалеке, смешав свой рокот с протяжным гулом реки.

– Час последней молитвы и покоя, – сказал магистр. – Иди, собирайся и подготовься к завтрашнему путешествию. Наверное, я позволил тебе увидеть чрезмерную слабость, что таится в этом старческом сердце, но Иисус тоже скорбел перед своей кончиной и сказал: «Отец мой, если это возможно, да минует меня чаша сия!». Впрочем, не зря я магистр и духовный отец всех рыцарей храма в Кастилии. В час испытаний ничто не ослабит мой дух.

Дон Альваро проводил своего дядю в его апартаменты. И, поцеловав его руку, направился к себе, где после стольких тревог его наконец сморил сон, наполненный странными сценами и впечатлениями этого дня.

Глава IV

Рыцарство Храма Соломона было рождено в пламени крестовых походов, а самопожертвование и скромность, которые им предписывал устав, продиктованный энтузиазмом и горячим рвением Святого Бернарда, заслужили уважение и одобрение всего мира. Воистину тамплиеры были вечным живым символом той благородной идеи, что обратила к Гробу Господню взоры и сердца всего христианского мира. В своей войне с неверными они не давали передышки ни себе, ни им и никогда не обращались в бегство даже перед заведомо превосходящими силами врага, словно были они несметным рыцарским воинством, что погибает на поле битвы. Высадившись в Азии, паломники и воины-новобранцы обнаруживали там знамя Храма, под защитой которого доходили они до Иерусалима, избегая опасностей столь рискованного пути. Для храмовников были одинаково недоступны как покой монаха, так и мирская слава и воинские почести, и вся их жизнь была соткана из усталости и самопожертвования. Европа, оценив по достоинству заслуги ордена, в котором изначально было столько же героев, сколько и воинов, стала осыпать их почестями, привилегиями и богатствами, что сделало их влияние могущественным и устрашающим, поскольку размер их владений, как упоминал дон Родриго, достиг девяти тысяч подворий с соответствующим количеством рыцарей и других вооруженных людей.

Как бы то ни было, все неизбежно разрушает время. Богатство, что сделало высокомерными скромных, хрупкость человеческой природы, что, в конце концов, устала от нечеловеческих усилий, ожесточение, вызванное неудачами в Святой земле, взаимные раздоры с госпитальерами ордена Святого Иоанна со временем запятнали страницы истории тамплиеров, столь чистые и сияющие вначале. Падение с той высоты, на которую подвиги и достоинства вознесли их, было сильным и болезненным. С потерей Сен-Жан д´Акр угасло пламя крестовых походов, чей огонь привел тамплиеров к росту и процветанию, и звезда рыцарей Храма начала меркнуть. Воспоминания о своих ошибках, зависть, которую вызывало их богатство, да опасения, которые внушало их могущество, вот и все, что привезли они из Палестины, родины, их усыновившей и породившей их славу. Возвращение в старую Европу для душ, привыкших к грохоту войны и бесконечной суете военного лагеря, стало ссылкой в глушь и пустыню.

Справедливости ради надо сказать, что опасения монархов были небезосновательны, и ярким тому примером были тевтонские рыцари, которые, вернувшись в Пруссию с гораздо меньшими силами и не столь многочисленным войском, как у тамплиеров, тут же образовали государство, чья слава и мощь продолжает расти и в наши дни. Несомненно, они уступали в количестве, но их гордый и решительный дух, сильная и сплоченная организация, военный опыт и рыцарская конница с лихвой компенсировали численное преимущество медленных и неповоротливых войск, что могла им противопоставить феодальная Европа.

Филипп Красивый, король Франции, представляя себе все эти риски, в качестве политической меры их предотвращения стремился получить контроль над орденом, который до сих пор носил заморское имя. Полученный им отпор², наряду с алчностью, которую пробудил в нем вид богатств тамплиеров в те дни, когда они оказывали ему поддержку против народных волнений³, подтолкнули мстительную душу короля на те чудовищные преследования, которые навсегда останутся несмываемым пятном на его репутации. Папа римский, который являлся единственным органом правосудия для церковной организации и должен был противостоять незаконному вмешательству светской власти, не осмелился выступить против короля Франции, напуганный заточением своего предшественника Бонифация, отречения которого столь яростно добивался Филипп, в своей собственной резиденции на церковном соборе⁴.

Вот почему многие, особенно среди церковников, видевших, как слабо глава церкви защищает дело тамплиеров, склонялись к худшему. Как обычно бывает, гнусные и чудовищные наветы Филиппа с каждым днем приобретали все больше популярности и обрастали новыми подробностями среди суеверной и кровожадной черни.

Несмотря на то, что продолжающаяся война с сарацинами еще как-то поддерживала в испанских храмовниках строгость и безупречность нравов, своим существованием обеспечивая их делом доблестным и благородным, которого были лишены тамплиеры во Франции, недостатки, последовавшие за изменением устава ордена⁵, не остались незамеченными и на нашей родине. Кроме того, храмовники были орденом иностранным, чья штаб-квартира находилась в дальних краях, в то время как возрастали слава и репутация таких орденов, как Калатрава, Алкантара, Сантьяго, стихийные побеги которых проросли на местной почве испанского рыцарства и могли восполнить пустоту, оставленную их братьями в отрядах христиан. Таким образом, орден Храма проигрывал в сравнении с остальными, а зная тесные связи в братстве, трудно было остаться в стороне от обвинений французского двора. Конечно, тамплиеры в Испании были чуть более уважаемы и чуть менее ненавидимы, чем в других странах. Но при этом они не переставали быть объектом зависти и алчности для сильных мира сего и неприязни со стороны простонародья, теряя могущество и влияние на фоне той нравственной заразы, которая разъедала орден изнутри.

Эти рассуждения, которыми мы рискуем утомить наших читателей, объясняя стремительный взлет и внезапное падение ордена тамплиеров, также неоднократно приходили на ум рассудительному магистру Кастилии. Они-то и были причиной меланхолии и тяжких раздумий, о которых мы упоминали, хотя большинство его подчиненных объясняли его состояние той глубокой набожностью, которая всегда отличала магистра. Дон Альваро, более горячий и легкомысленный, как мы уже демонстрировали, не смог понять причин уныния такого умного и отважного человека, как его дядя, поэтому, немного приободрившись в своих тревогах и не задумываясь о рисках, что угрожали его доблестным союзникам, на следующий день он уже был на пути в Карраседо. От предстоящей беседы с настоятелем зависели самые светлые надежды его жизни, поскольку аббат, как духовник семьи Арганса, имел большое влияние на главу семьи. С другой стороны, его светская власть давала немало преимуществ и также заслуживала уважения. Кроме командорства Понферрада, никто не мог ни сравниться богатством, ни распоряжаться большим количеством вассалов, чем этот знаменитый монастырь.

Монастырь Санта Мария де Карраседо, Эль-Бьерсо, провинция Леон, X в. Фото 2019 г.

Сосредоточенный и молчаливый дон Альваро ехал, не обращая внимания на приятный для глаз пейзаж, что разворачивался вокруг в первых лучах майского солнца, то ли из-за привычности самого пейзажа, то ли из-за множества противоречивых чувств, бушевавших у него внутри. За его спиной осталась крепость Понферрада, справа простирался Фуэнтес Нуэвас, его живописные холмы, засаженные виноградниками, вставали позади дубов. Слева бежала река, ее берега пестрели рощами, деревнями и лугами, украшавшими подножье горного хребта Агианы. Впереди среди каштанов и ореховых деревьев, почти скрытая их кронами в вечном цветении зелени, выступала величественная громада монастыря, основанного на окраине Куа доном Бернардо Подагриком, впоследствии перестроенного и расширенного по милости короля дона Алонсо и его сестры доньи Санчи. Птицы весело щебетали, и свежий утренний воздух был наполнен ароматами полевых цветов, распускавшихся под утренними лучами солнца.

Монастырь Санта Мария де Карраседо, Эль-Бьерсо, провинция Леон, X в. Фото 2019 г.

Восхитительное зрелище, в котором душа, не обремененная тревогами, не преминула бы найти истинное наслаждение!

Благодаря резвости Альманзора, которого Дон Альваро получил в качестве трофея, победив в андалузской кампании его хозяина-мавра, он вскоре оказался у ворот монастыря. Двое привратников, охранявших ворота, больше для приличия, чем для защиты, оказали сеньору де Бембибре почтение, соответствующее его положению, и один из них, потянув за веревку колокола, предупредил о прибытии столь знатного гостя. Дон Альваро спешился во внутреннем дворе и в сопровождении двух монахов, спустившихся навстречу ему после того, как старший из них благословил его, произнеся строки Святого Писания, направился в комнату, где настоятель монастыря обычно принимал приезжих гостей. Эта была та самая комната, в которой инфанта донья Санча, сестра короля дона Алонсо, вершила правосудие над жителями Бьерсо, щедро одаривая обездоленных милосердием своего сострадательного сердца. Это была изящная зала с легкими колоннами и стрельчатыми арками, искусно инкрустированным потолком, к которому поднималась каменная лестница c легкими перилами. Низкая, но элегантная галерея пропускала свет высокого купола и круглых резных окон, и все это вкупе со строгой, но дорогой мебелью придавало ей вид величественный и серьезный.

Церковники оставили дона Альваро, и через несколько минут вошел аббат. Это был монах лет пятидесяти, c лысой головой, резкими чертами лица, в которых было больше жесткости и суровости, чем евангельской кротости, исхудавший в постах и покаяниях, но еще достаточно энергичный в своих движениях. На первый взгляд казалось, что суровый, мрачный и прямолинейный по натуре, он скорее склонен извергать религиозные громы и молнии, чем покрывать крыльями милосердия человеческие страдания. Несмотря на это, он благодушно приветствовал дона Альваро, если не сказать с чрезмерной эмоциональностью, принимая во внимание его характер, поскольку высоко ценил его. Они обменялись непременными фразами учтивости, и аббат принялся читать письмо магистра. Во время чтения хмурые тучи набегали на его морщинистое лицо, что явно было грустным знамением для дона Альваро, наконец он закончил и сказал энергичным, звонким голосом:

– Я всегда уважал вашу семью, ваш отец был одним из немногих друзей, которыми Господь наградил меня в юности, ваш дядя – праведник, несмотря на его воинское одеяние. Но как вы можете просить моего вмешательства в мирские дела, уж столько лет чуждые мне, более того, чтобы я расстроил планы сеньора де Арганса, которые должны принести столько чести для его рода?

– Но, отец мой, – ответил дон Альваро, – покой вашей духовной дочери, ваша любовь к ней, деликатность моего поведения и даже, может быть, спокойствие этой провинции – все это дела, заслуживающие вашего высочайшего вмешательства и той печати святости, которую получает все то, к чему вы прикасаетесь. Как вы думаете, много ли счастья найдет донья Беатрис в объятиях графа?

– Бедная, безгрешная голубка, – ответил настоятель голосом, почти растроганным, – ее душа чиста, словно зеркало озера Каруседо ночью, когда все звезды неба отражаются в его глубине, а поток злословия взбаламутит и наполнит горечью эти чистые спокойные воды.

Оба помолчали немного, и аббат, как человек, который принял окончательное решение, сказал:

– Способны ли вы совершить поступок, чтобы завоевать донью Беатрис?

– Вы сомневаетесь, падре? – ответил кабальеро, – я способен на все, чтобы выглядеть достойно в ее глазах.

– Тогда, – продолжил аббат, – я готов уговорить дона Алонсо поступиться своими амбициозными планами, но при одном условии: вы должны отказаться от союза с тамплиерами.

Как только дон Альваро услышал подобное предложение, лицо его вспыхнуло от возмущения, но краска тут же схлынула с его лица, сделав его мертвенно бледным. Тем не менее он смог сдержаться, давая ответ, хотя голос его дрожал и прерывался:

– Ваше сердце слепо, поэтому не видит, что донья Беатрис будет первой из тех, кто станет презирать человека, заплатившего столь подлую цену ради нее. Достоинство всегда превыше блаженства. Вы требуете, чтобы я бросил в беде моего дядю и его братьев в этот трудный час? Я полагал, они заслуживают от вас другого отношения к себе.

– Нет ничего достойного в том, – с горячностью ответил аббат, – чтобы способствовать делам тьмы или действовать заодно со злодеями.

– И вы, сын святого Бернарда, так говорите о своих братьях по вере, – сказал кабальеро расстроенно. – Ведь этими словами вы бросаете тень на святой крест, сиявший в лучах славы в Палестине и заставивший пойти на убыль сарацинскую луну в Испании. И вы, такой мудрый, опускаетесь до этих сплетен злобного простонародья?

– О! – с той же горячностью ответил монах, хотя и с оттенком страдания. – Хвала небу, что пока только в устах простого народа ходит имя храмовников! Ведь папа римский видит бесчинства французского короля, но при этом не мечет в него молнии своей власти. Полагаете, он бы оставил без своей благодати сынов церкви, если бы они были невинны? Глава церкви, сын мой, не может ошибаться, и если до сих пор он еще не покарал их, то только из-за мягкости своего отеческого сердца. Какая боль! – добавил он, поднимая руки и глаза к небу. – О, тщеславие рода человеческого! Ну почему они пошли по гибельному пути порока, свернув с надежной и скромной тропы, которую им указал Отец наш? Из-за их необузданности мы только что потеряли Святую Землю, и нам придется плугом сравнять с землей тот храм, под защитой которого так счастливо отдыхало все христианство и который теперь превратилась в храм мерзости.

Дон Альваро не смог удержаться от пренебрежительной усмешки и произнес:

– Ваши боевые машины справятся с этим лучше любого плуга.

Аббат посмотрел на него сурово и, не сказав ни слова, взял за руку и подвел к окну. Из окна виднелся живописный холм, его подножие, затененное сбегавшими к реке виноградниками, внушительный склон и вершина терялись в глубине синего неба. Его украшали античные руины, с одной стороны виднелись колонны, у большинства которых недоставало капителей, с другой стороны просматривались остатки фасадов каких-то зданий, заросших травой. Все это пространство было окружено стеной, по которой вились виноградная лоза и дикая ежевика. Когда-то это «сиротливое поле, затопленное грустью»⁶ было римским городом Бердигум.

Дон Альваро все это хорошо знал, но красноречивый жест аббата, когда тот встал перед этим примером суеты и тщеславия рода человеческого, заставил его смутиться и замолчать.

– Вглядитесь, – сказал монах, – посмотрите на одно из многочисленных грандиозных надгробий, где покоится прах этого великого народа. Они тоже в своей гордыне и несправедливости отвернулись от Бога, как ваши тамплиеры. Идите туда! Идите, как шел туда я в ночной тишине, и спросите эти руины о величии их господ, идите, но только ветра свист и волчий вой будут вам ответом.

Сеньор де Бембибре, до этого момента пребывавший в смятении, оказался сокрушен окончательно и не мог вымолвить ни слова.

– Сын мой, – добавил прелат, – подумайте об этом хорошенько и отрекитесь, пока еще не поздно. Бегите от этих несчастных не оглядываясь, как праведник Лот бежал из Гоморры.

– Как только я увижу то, о чем вы говорите, – ответил дон Альваро со спокойной решимостью, – тогда и последую вашему совету. Тамплиеры, возможно, иногда высокомерны и несдержанны, но это лишь потому, что несправедливость испортила их благородный характер. Они дадут ответ перед папой римским, и их безгрешность останется чиста как солнечный свет. Но в итоге, отец мой, увидев благородство моих намерений, сделаете ли вы что-либо для блага моей души и для доньи Беатрис, которую так любите?

– Ничего, – ответил монах, – я не буду способствовать укреплению храма гордыни и зла.

Тогда кабальеро поднялся и сказал:

– Вы свидетель того, что мне отрезаны все мирные пути. И дай бог, чтобы вам однажды не бросили это в лицо!

– Храни вас небо, добрый рыцарь, – ответил аббат, – и да прозреет ваша душа.

Затем он проводил дона Альваро во двор монастыря и, попрощавшись, вернулся в свою келью, где предался грустным размышлениям.