Эрих Мария Ремарк

выпил? – деловито поинтересовалась Наташа. – Нисколько. Чашка кофе и  наперсток житейской горечи. Больше ничего. – Тебе так горько живется? – Когда живешь, как я, да, горечь иной раз накатывает. И  тогда места себе не находишь, ворочаешься в самом себе, как бессонной ночью

Помогай, когда можешь, делай, что можешь, а когда ничем уже не помочь, забудь! Отвернись! Соберись с духом! Сострадание – это для спокойных времен. Не для таких, когда жизнь на волоске. Мертвецов похорони, а сам зубами вгрызайся в жизнь! Она тебе еще пригодится. Скорбь скорбью, но факты – упрямая вещь. И скорбь твоя ничуть не убавится оттого, что ты сумеешь посмотреть фактам в лицо. Ибо только так и можно выжить.

время от времени даже мерещилось, будто ее пульс выстукивает одно-единственное слово: бренность

This book is intended neither as an accusation nor as a confession, but simply as an attempt to give an account of1 a generation that was destroyed by the war – even those of it who survived the shelling.

Herr Lohkamp, Mensch ist nur Mensch, erst habeich einen Schluck genommen und dann…«

Aber Sie sagten doch, das sei ein Glück.« »Es gibt verschiedene Arten von Glück. Und man sagt manches.« Clerfayt griff in die Tasche seines Mantels. »Hier ist der Kirsch, den Sie dem Hausknecht versprochen haben. Und hier die Flasche Wodka für Sie. Gute Nacht.«

glaubte ich, im Spiegel, der schräg gegenüber der