Kitabı oku: «Песнь призрачного леса», sayfa 5

Глава 7

Все внутренности словно проваливаются разом в Ледовитый океан.

– Как это… больше нет?

– Тело нашли на стройке. В новом пригороде. – Тетя Ина бледна как полотно. – И… они думают, Шейди, что он не сам… что кто-то убил его.

– Твоего отчима? – За спиной незримо вырастает Сара.

Я киваю, а разум уже услужливо воздвигает со всех сторон спасительные стены-блоки. Это невозможно. Джим не мог погибнуть. Ибо если он погиб….

– Где мама? – спрашиваю.

– В полиции, отвечает на вопросы. Просит тебя поскорей заехать за Хани.

– Но что случилось? Как? Кто это сделал? Кто…

– Она ничего не сказала. Думаю, это пока неизвестно, но в любом случае мама была слишком расстроена, чтобы долго говорить.

– А Джесс? – спрашиваю торопливо.

Когда я покидала трейлер, он был у себя в комнате, значит, не может иметь к этому отношения… Так?

Тетя Ина выдерживает долгую паузу.

– Не знаю. Твоя мама обмолвилась, что они с Джимом утром уехали на работу вместе, но где он теперь, не сообщила. Она вообще говорила очень кратко. В основном о том, что в отделении придется задержаться надолго и Хани надо забрать. Поспеши.

Меня затошнило. Кружится голова. Собраться не представляется реальным.

– Я свою машину оставила у Сары, – вспоминаю вслух, уставившись в одну точку – на оборванный лоскут обоев в углу, как раз рядом с телефонным аппаратом. Это Джесс их отколупал – вечно цеплял их за край, занимаясь на скрипке, пока наконец не набрался храбрости заявить папе открыто, что больше играть не намерен.

– Да ладно, не важно, – вмешивается Сара. – Я отвезу тебя в участок, а потом уже заедем домой за машиной.

Тетя подходит и заключает меня в объятия. Гладит по спине, прижимает к сердцу.

– Дорогая. Бедная моя. Какое горе. Мне так жаль.

– Спасибо, тетя Ина. – Отстраняюсь. – Потом позвоню тебе.

– Ладно. И не гоните. Даже сейчас. Все устроится, Шейди.

Так они все говорили и тогда, когда погиб папа. Я оправлюсь, все наладится, все будет хорошо. Оказалось – неправда. Ничего не стало хорошо, а я не оправилась. Пока он не умер, я жила в гармоничном мире, где светят солнце и луна. Потом он ушел, и солнце вместе с ним погасло. Не с кем мне теперь встретить утро, не с кем войти в новый день.

Джим – конечно, не папа. Джим – это Джим. Моя планета вокруг него не вращается. Да и вообще звезда из него никакая. Так отчего же такое чувство, будто меня внезапно сорвало с берега течением и уносит, уносит?

Я рывком отворяю проржавевшую дверь (переднюю пассажирскую) Сариного допотопного зеленого грузовичка и забираюсь внутрь. Трогаем, едем прочь от дома, гравий хрустит под шинами. Этот грузовик такой старый, что окна открываются вручную. Я даже не знаю, как этот механизм «по-научному» называется. Рукоятки? Короче, кручу тот, что с моей стороны, стекло ползет вниз, впуская ветерок, теплый, но живительный. Тут, во Флориде, воздух пусть и горячий – но уже хорошо. Но вместе с ним в открытое окно вплывает что-то еще. Со стороны рощи доносится скрипичная мелодия на высоких тонах, какая-то дикая и столь пронзительная, что мурашки опаляют кожу. Кошусь на Сару. Она, похоже, ничего не слышит.

Километров пять едем в молчании. Наконец роща и призраки остаются далеко позади, и мы сворачиваем с основного шоссе. Только теперь, на полпути к центру Брайар-Спрингс, Сара говорит:

– Давай так: подхватим твою сестру и поедем ко мне. Если хотите, побудьте у нас с папой, пока ваша мама заканчивает дела в участке.

Она бросает на меня тревожный взгляд и замолкает. Губы еще пунцовые от поцелуя. А теперь и щеки наливаются той же краской.

– Спасибо, – говорю, рассеянно провожая глазами проплывающие за окном шиномонтажные мастерские и дорожные забегаловки. – Посмотрим. Посоветуюсь с мамой.

Сама думать сейчас не могу. Мысли не складываются в связные суждения. Какого черта смерть Джима так выбила меня из колеи?

Впрочем, наверное, любая смерть выбила бы.

Наконец выруливаем на стоянку полицейского отделения. Сара вырубает мотор и, прикусив нижнюю губу, смотрит на меня.

– Мне пойти с тобой или тут подождать?

Она ужасно нервничает, и мне стыдно, что я невольно впутала ее во все это.

– Подождешь, ладно? Я постараюсь побыстрее.

Сара кивает, так что я выбираюсь из грузовичка и в гордом одиночестве направляюсь ко входу, отчаянно пытаясь не давать волю эмоциям.

Участок в нашем городке маленький, найти маму в зоне ожидания посетителей – секундное дело. Глаза у нее покраснели, и каждый мускул тела кажется напряженным, словно она в любую минуту готова схватить в охапку мою сестренку и уносить ноги. Хани сидит у матери на коленях и в счастливом неведении относительно происходящего теребит ее тяжелое ожерелье на груди.

Хани. Теперь и у нее, моей дорогой малышки, умер папа. Я как никто способна разделить боль такой потери. То есть она-то еще слишком мала, чтоб ощутить ее, но ей жить с этим всю жизнь. Как Саре. Как мне. Джим не был святым, но это лучше, чем никакого отца.

В мгновение ока оказываюсь рядом с ними, мама, усаживая Хани на свое место, вскакивает мне навстречу. Заключаю ее в объятия. Психику этой женщины никто и в мыслях не назвал бы хрупкой, но сейчас мама кажется такой… уязвимой – того и гляди треснет, как старая чашка, если сжать покрепче. С минуту она стоит не шелохнувшись, потом мягко отстраняется.

– Мне нельзя больше плакать. Сейчас совсем не время, – поясняет она с таким видом, словно полметра пространства, окружающие ее, только и удерживают ее от нового приступа рыданий.

Но я все понимаю. Помню, как было в тот раз. Только перестану плакать о папе, как кто-нибудь возьмет, притронется к руке или заговорит со мной вкрадчивым голосом – и готово: колодец горя вновь наполняется до краев. Тактильный контакт – как лоза, только для поиска не воды, а слез.

– Шейдик! Шейдик! – пищит Хани, молотя ножками по краю стула. Крошечка моя беззащитная…

В общем, раз маме мои прикосновения в данный момент противопоказаны, я изливаю их поток на сестренку – вот уж кто принимает их с охотой, тянет обе ладошки, просится на ручки. Сейчас не время напоминать ей, как обычно: ты, мол, слишком выросла, чтоб так с тобой нянчиться. Просто прижимаю ее потеснее к груди – пусть возится с моими волосами сколько пожелает, пусть запутывает их – плевать.

– Что с ним случилось? Ты имеешь хоть какое-то представление? Кто… – Обрушиваю на маму поток вопросов, но та лишь качает головой.

– Потом поговорим. Когда я домой вернусь. – Она делает глубоченный вдох, словно воздвигает внутри себя какую-то стену, надежную крепость из плевры и кислорода.

– А где Джесс? Он был… при этом? С ним все хорошо?

Мама разводит руками.

– Ничего не знаю. Он пока не появлялся. Уверена только, что не пострадал. Не волнуйся.

Все не решаюсь оставить ее, хотя вижу – ей хочется, чтобы я поскорее ушла.

– Ты уверена, что выдержишь? Может, мне прислать к тебе кого-нибудь?

– Нет, детка, просто поезжай домой. Сообрази что-нибудь Хани на обед. – Она выглядит очень уставшей. И я вдруг понимаю, что она все это уже проходила. Она знает каждое движение этого танца.

– Поцелуй маму, – говорю я сестренке.

Маленькие ручки тянутся вперед, одна ложится прямо на усталое взрослое лицо. По щеке бежит слеза, Хани смахивает ее, а потом прижамает губки к левому маминому веку.

Потом несу сестренку к Саре в машину и внезапно ощущаю ломоту во всем теле. Рывком раскрываю ржавую дверцу и, как куклу, усаживаю Хани на сиденье.

В это мгновение рядом с нами тормозит гигантский синий грузовик, двигатель ревет ужасно противно. Из кабины выбирается долговязая громоздкая фигура. Это Фрэнк. Глаза его, полные слез, устремлены на нас с малышкой. Дышит он так прерывисто и часто, что ноздри раздуваются. Ему лишь с огромным трудом удается подавлять какое-то рвущееся наружу чувство. Дядя наклоняется к окну Сариного автомобиля и прижимает огромную натруженную лапу к щеке крошечной племянницы. Я засыпаю его вопросами о том, что и как случилось, но Фрэнк красноречиво сжимает губы и размашистым шагом направляется ко входу в участок. Подошвы рабочих ботинок отбивают ритм по тротуару.

– Сара, посиди с ней буквально секунду, ладно? – Моя любимая оглядывается на ребенка неуверенно, но не протестует, так что я спешу за отчимовым братом обратно в отделение. Зачем – сама толком не понимаю, но меня властно влечет какое-то ноющее внутри беспокойство, неприятное предчувствие.

Фрэнк разговаривает с дежурным офицером у стойки приема посетителей, причем, похоже, с самого начала на повышенных тонах:

– Нет, я не собираюсь садиться и ждать. Я хочу прямо сейчас знать, что за хрень произошла. Мне позвонил один из работников. Сказал, что нашел тело моего брата на одном из наших строительных объектов. Мертвого. В луже крови. Вот я и приехал во всем разобраться. Немедленно! – Голос его срывается, последние слоги неожиданно тонут в рыданиях. – Он мой брат!

Из его гортани со словами прорывается какая-то первобытная скорбь.

Я замираю возле кулера для воды. Жду развития событий.

– Фрэнк! – Мама поспешно пересекает помещение. В глазах ее – настороженность.

– Ширли, – хрипло откликается тот. – Я последний раз спрашиваю: какого дьявола произошло?

– Его больше нет. Стукнули молотком по голове. Мгновенная смерть.

Фрэнк широко распахивает глаза.

– Нет. Не верю. Бессмыслица какая-то. Это невозможно. Он даже не должен был быть сегодня там! Я отправлял туда только Джереми с Брэндоном. Что Джим там делал?

Мама скрещивает руки на груди.

– Он потащил туда Джесса, чтобы тот наверстал… за вчерашний прогул.

– В смысле, за то, что явился на работу упоротый, как зомби? – грохочет Фрэнк, и на секунду горе прорезает вспышка гнева.

Прежде чем мама успевает ответить, из кабинета сбоку выходит мужчина с темно-бронзовым оттенком кожи, коротко и аккуратно постриженными волосами, в добротном костюме. Видимо, следователь.

– Фрэнк Купер? – Он протягивает руку, Фрэнк пожимает ее машинально. – Я сержант Мартинес. В настоящее время мы прилагаем все усилия, чтобы установить, как и что произошло с вашим братом. Если у вас найдется минута, я бы хотел задать вам несколько вопросов о ваших служащих. – Офицер жестом приглашает гостя в кабинет. – Прошу следовать за мной.

Фрэнк не отвечает и не двигается с места. Мартинес настаивает, растолковывает:

– Мне необходимо лишь узнать, кто именно – поименно – имел доступ на стройплощадку: подрядчики, поставщики материалов? Я бы хотел услышать обо всех, кто только вам вспомнится.

Лицо отчимова брата к этому времени искажает гримаса бешенства, кажется, он едва сдерживается:

– Отвечать на ваши вопросы – только время зря терять. Я точно знаю, кто это сделал.

Мама подается к нему всем телом, простирает руки, но они застывают на полпути: на вид получается так, будто она собиралась залепить Фрэнку пощечину или зажать рот, но в последний момент передумала.

Однако тот все успел заметить. Он оборачивается.

– Что, Ширли, яблочко от яблоньки недалеко падает, да? А ведь я говорил Джиму не связываться с вашей проклятой семейкой!

Мамино лицо искривляет какая-то ехидная, полная злобы ухмылка.

– Еще бы! Ты не смог этого пережить, да? Ревностью изошел? Так и не научился принимать удары судьбы по-мужски, верно?

Следователь становится между ними.

– Сэр, мадам, нельзя ли…

Лицо Фрэнка заливается тускло-сумрачным румянцем, напоминающим цвет увядающего мака.

– Ублюдок чуть не грохнул меня. А теперь его малец добрался до Джима.

Я пытаюсь сообразить, кого он имеет в виду, а мама в этот момент отводит взгляд и, разразившись горьким хохотом, наконец замечает меня.

– Шейди! – осекается она на полузвуке. – Ты почему до сих пор тут? Я сказала тебе везти домой сестру!

Я преодолеваю последние метры, отделяющие меня от их странной «компании».

– О чем это он, мама? – Перевожу взгляд с нее на массивную фигуру Фрэнка и обратно. Тот уже опять беспомощно всхлипывает, закрыв лицо ладонями. Могучие плечи поршнями ходят вверх-вниз, вверх-вниз.

– Ни о чем таком. Просто твой отец однажды устроил ему хорошую взбучку, от которой он, сама видишь, так и не отошел. Плюнь на этого пустозвона и выкинь из головы.

– Мама… – только и могу прошептать я.

Никогда бы не подумала, что она способна так… о Фрэнке – после всего того, что он сделал для Джима. И к тому же в минуту глубокой скорби. Однако если он и правда своим поганым языком только что оскорбил память папы, если он возлагает вину на Джесса в убийстве отчима… Я зажимаю рот рукой. Боже, как кружится голова, как кружится. А глубоко внутри рождается страх, твердый-твердый, не разгрызешь. Как косточка от персика!

– У меня брат погиб. – Фрэнк задыхается.

Мама поворачивается к офицеру, у которого уже такой вид, словно он готов кого-то арестовать, просто пока не решил – кого.

– Прошу прощения, сэр. Позвольте, я уведу отсюда дочь и сразу вернусь.

Она решительно хватает меня за локоть и тащит к двери.

– Пошли.

Я в последний момент оборачиваюсь, чтобы вглядеться в лицо Фрэнка.

– Кого он назвал убийцей? Кого имел в виду? Джесса?

Сгусток ужаса в животе прорастает какими-то отвратительными щупальцами, и они опутывают все мои внутренности.

– Не обращай внимания. Просто отправляйся наконец домой. Я приеду, как только смогу. – Мама выталкивает меня из участка, а сама торопится обратно, расправив плечи, навстречу разразившейся буре.

Я же, споткнувшись о порожек, выхожу снова под яркие лучи издевательски смеющегося над нами солнца и физически ощущаю, как привычный мир вокруг рушится. Всю дорогу до трейлера не отпускаю ручку Хани, и только тепло ее крошечных пальчиков удерживает меня от падения в пропасть, что так неожиданно разверзлась под ногами и все ширится… Саре я говорю просто: мол, полиция пока не разобралась, что именно произошло, и та не задает лишних вопросов. Наоборот, с каждым поворотом дороги она как будто сильнее отдаляется от меня, притихает, и в той крохотной части моего мозга, что не занята гибелью Джима, а также возможной причастностью к ней Джесса, рождается опасение: уж не распадается ли наша хрупкая связь, еще толком не установившись?

* * *

Выбравшись у дома уже из маминой машины, я снова слышу звуки скрипки. Неужели папа знал, что́ нам предстоит? Потому и играл для меня все это время?

Стою и прислушиваюсь, так долго, что Хани с заднего сиденья уже нетерпеливо зовет меня. Мне стоит огромных усилий развернуться к душераздирающей мелодии спиной и, взяв сестренку на руки, унести ее в трейлер.

Сварив себе и сестренке на двоих тарелку лапши с маслом, вместе с ней заваливаюсь на кушетку смотреть ПБС³⁰ – не важно даже, что показывают, нужен просто шум. Пусть спокойные, доброжелательные голоса заглушают тягостную тишину и страх. Хани засыпает, не вынимая большого пальца изо рта. Я лежу рядом. В голове назойливо крутятся десятки вопросов без ответов. Или я просто боюсь этих ответов?

Внезапно входная дверь с грохотом распахивается, и я, вскинувшись, впиваюсь взглядом в сумеречный свет. Сердце бешено колотится.

Покачиваясь, входит Джесс. Я тихонько отстраняюсь от Хани – так, чтобы та не проснулась, наклоняюсь вперед и протягиваю к нему руку.

– Где ты был?

Он прошмыгивает мимо, не переставая шататься, добирается до глубокого кресла и падает в него с легким стоном.

– Гулял.

– Опять под кайфом, что ли? – Включаю свет, Джесс, болезненно наморщившись, отворачивается. – Ну так и есть, – шиплю я, стараясь не слишком повышать голос. Хани сегодня достаточно уже… насмотрелась и наслушалась.

– Ну и чё? – Брат откидывается в кресле.

– Про Джима знаешь? – Только бы не перейти на крик. Только бы не сорваться.

Джесс ничего не отвечает.

– Ты знаешь, что Джим мертв? – приступаю к нему опять, с опаской косясь на сестренку: не проснулась ли?

Он не открывает глаз.

– Да. Знаю.

– Вы утром были вместе?

– Были. Но потом я отчалил.

Давление в груди у меня ослабевает.

– С ним кто-то оставался, когда ты уходил?

Джесс едва заметно качает головой. Жду, не скажет ли он еще что-нибудь, но, естественно, напрасно.

– А тебе приходило в голову, что неплохо бы явиться домой и поддержать нас всех, вместо того чтобы шляться невесть где и дурманить себе башку веществами?

Наконец братец разлепляет веки и складывает руки на груди.

– По-моему, с тобой лично и так все в порядке, без поддержки.

– А с мамой ты виделся?

– Не-а.

– У полиции к тебе есть вопросы. И серьезные. Пропадать не следовало. Совсем.

Джесс уже в полудреме и сквозь нее лишь неопределенно хмыкает.

За окном вспыхивает свет фар, и внутри меня все сразу обрывается.

– Вставай быстро и дуй к себе в комнату. Маме вовсе не обязательно лицезреть тебя в таком виде.

Джесс не реагирует и не двигается, так что мне остается только пнуть как следует ногой по полозу качалки. Кресло взмывает вверх так лихо, что парень едва не вылетает из него.

– Бл-л-л-и-ин! – взвывает он, вцепившись крепко в подлокотники.

– Выметайся из гостиной. Срочно! – Я хватаю его за руку и тяну изо всех сил на себя.

Джесс, чертыхаясь и ворча, поднимается на ноги и нетвердой походкой плетется к своему отсеку.

– Ладно. – Дверь за ним захлопывается. Слышно, как его тяжелое тело валится на матрас.

Входит мама: ссутулилась, плечи опущены, глаза красные, на правой щеке – размашистые разводы туши. Кладет на кухонную стойку кошелек и пододвигает себе стул.

– Привет, мам.

– Привет, зайка. – Она упирается подбородком в ладонь, перенеся весь вес на локоть левой руки.

Удивительно, как под грузом общей скорби не ломается обеденный стол.

– Хочешь поесть, попить чего-нибудь? – спрашиваю.

Мама мотает головой. Однако я все же подхожу к раковине и наполняю холодной водой один стакан, ставлю перед ней, и она лениво отпивает несколько глотков.

– Спасибо.

– Я приготовила нам с Хани обед и тебе тарелку отложила. В холодильнике.

Молча достаю эту тарелку и засовываю в микроволновку, поскольку мама опять не отвечает. Уставилась в одну точку и смотрит, словно забыла о моем присутствии.

Увидев перед собой разогретую еду, она автоматически принимается за нее, но видно, что вкуса не чувствует.

– А где Хани? – рассеянно спрашивает мама.

– На кушетке, спит. Сейчас перенесу ее в кроватку.

Мама без выражения кивает; я очень боюсь: еще минута – и опять замкнется, с концами уйдет в себя, поэтому тороплюсь привлечь ее внимание вопросом, хоть и слышала уже сегодня в полиции достаточно, чтобы самой дать на него ответ:

– Как все-таки это случилось? С Джимом?

Она глядит не на меня, а по-прежнему – в одну точку и, похоже, ничего толком не видит – по крайней мере, ничего не видит здесь, в трейлере.

– Мама!

– Кто-то саданул его сзади молотком. – Ее лицо бледнеет.

От повтора этой новости у меня начинается легкое головокружение.

– Кто же мог это сделать?

Она мелко трясет головой, затем поднимает затравленный взор на меня.

– Почему все, в кого я влюбляюсь, погибают, а? Я что, проклята?

– Конечно, нет. – Присаживаюсь рядом и накрываю ее руку своей. – Какие проклятия, мама, о чем ты? Просто тебе не повезло.

– А это не одно и то же? – Слезы заструились по ее щекам, и у меня самой уже глаза на мокром месте. Она устремляет взгляд за окно, на верхушки сосен.

– Это они. Я чувствую. Это деревья. Лес. Я недостаточно далеко от него убежала. Теперь он пришел и за Джимом тоже.

– Ну что ты такое говоришь? То, что они оба погибли, – совпадение, ужасное совпадение, только и всего. – Я прекрасно ощущаю, что убеждаю не только ее, но и саму себя. Затем отматываю от рулона бумажных полотенец на столе несколько кусков и протягиваю маме. – На вот.

Самой мне бывает ужасно противно прикасаться к распухшему носу или глазам их грубой поверхностью, но сейчас под рукой больше ничего нет.

– Ты Джесса не видела? – спрашивает она, высморкавшись.

– Он у себя в комнате.

Мама просто кивает. Вид у нее ужасно потерянный, такой, как будто… человек безнадежно заблудился и более никогда не найдет дороги домой. И я не могу пойти с ней, не могу привести ее назад. А если бы и могла, у меня нет карты, чтобы добраться до ее печали. Так случается, когда человек теряет близкую душу. Это никому более не знакомый пейзаж, ни для кого он не повторяется. В утрате мы всегда одиноки, оказываемся без карты, без спутника. Это самое одинокое место на свете.

– А что, папа и вправду когда-то избил Фрэнка? Потому у него и нос теперь такой? – Остается только сменить тему разговора.

Мама кивает.

– Фрэнк подбивал клинья к Ине, когда та еще только в колледж поступила. Он ее совершенно не интересовал, но все увивался, увивался, прилип как банный лист. И папа… ну, в общем, не стерпел такого отношения к своей сестрице. Особенно после того, как их собственный отец… – Она осекается и зажмуривает глаза.

– Что – «их отец»?

– Не хочется копаться в этих руинах истории, детка.

Тут внимание наше привлекает низкое монотонное жужжание у окна. В стекло бьется оса. Мама вздрагивает. Внутри меня зарождается холодок воспоминания, но я резко отметаю его.

– У меня все из головы не идет, как Джесс вчера мутузил Кеннета, – говорю. – Знаешь, он на него прямо верхом залез и все впечатывал, впечатывал в него кулак, пока все лицо кровью не залило. – Тогда, в самой гуще происходившего, я даже не успела поразмыслить над тем, сколько в этом агрессии и жестокости – даже ужас берет. Слишком была поглощена оттаскиванием родного брата от сводного. Но вот теперь как припомню – тошно становится.

Мама все молчит, и я наконец решаюсь произнести вопрос, не дающий мне покоя весь день:

– Полиция убеждена, что Джима убил Джесс, да?

Она опускает веки, будто от внезапного приступа боли, но потом поднимает на меня глаза. Под каждым – по огромному темному мешку.

– Не важно. Он твой брат, и ты всегда должна быть за него. На его стороне. Что бы ни случилось. Понятно?

– Хочешь сказать, что…

– Шейди Гроув, послушай. Всю жизнь Джесс только и делал, что добросовестно присматривал за тобой. Следил, чтобы тебя не обидели. Возможно, теперь пришло время позаботиться о нем. Повторяю – вне зависимости от обстоятельств. Для этого человеку и даны братья и сестры. – Взгляд у нее уже совсем не потерянный. Она пристально смотрит мне прямо в зрачки и хватает пальцами меня за подбородок. – Ты меня слышишь?

Слезы текут по моим щекам, застревают в горле.

– Да. Слышу.

Папа вечно твердил Джессу, что печься обо мне – его главная задача, обязанность и ответственность в жизни.

Мама права: виновен он, невиновен, а мое дело – его защищать.