Kitabı oku: «Ключевые проблемы психоанализа. Избранные труды», sayfa 5

Литература

Cohen J. & Kinston W. (1984). Repression theory: a new look at the cornerstone. Int. J. Psycho-Anal., 65: 411–422.

Eissler K. (1972). Death drive, ambivalence and narcissism. Psychoanal. Study Child, 26: 25–78.

Fisher C., Kahn E., Davis D. M. (1973). A psychophysiological study of nightmares and night terrors. J. Nerv. and Mental Disease., 157: 75–98.

Freud S. (1914). On narcissism: an introduction. S. E. 14.

Freud S. (1920). Beyond the pleasure principle. S. E. 18.

Freud S. (1923). The Ego and the Id. S. E. 19.

Freud S. (1925). Negation. S. E. 19.

Friedman J. A. (1992a). Freud’s Todestrieb: an introduction. Part 1. Int. Rev. Psycho-Anal., 19: 189–196.

Friedman J. A. (1992b). Freud’s Todestrieb. Part II. Int. Rev. Psycho-Anal., 19: 309–322.

Gill M. (1963). Topography and systems in psychoanalytical theory. Psychological Issues, vol. Ill, no. 2, New York: Int. Univ. Press.

Grunberger B. (1971). Narcissism. New York: Int. Univ. Press, 1971.

Hartmann H., Kris E. & Loewenstein R. M. (1949). Notes on the theory of aggression. Psychoanal. Study Child., 3–4: 9–36.

Ikonen P. & Rechardt E. (1978). The vicissitudes of Thanatos. On the place of aggression and destructiveness in the psychoanalytic interpretation. Scand. Psychoanal. Rev., 1: 94–114.

Ikonen P. & Rechardt E. (1980a). Binding, narcissistic psychopathology and the psychoanalytic process. Scand. Psychoanal. Rev., 3: 4–28.

Ikonen P. & Rechardt E. (1980b). Aggression, destruction et pulsion de mort dans les ecrits Freud. Les pulsions, ed.: J. Chassegue-Smirgel, pp. 157–166. Paris: Tchou.

Ikonen P. & Rechardt E. (1980c). Les vicissitudes de Thanatos. Les pulsions, ed.: J. Chassegue-Smirgel, pp. 167–186. Paris: Tchou.

Ikonen P. & Rechardt E. (1993). The origin of shame and its vicissitudes. Scand. Psychoanal. Rev., 16: 100–124.

Jacobson E. (1954). The self and the object world. Vicissitudes of their infantile cathexes and their influence on ideational and affective development. Psychoanal. Study Child., 9: 75–127.

Klein M. (1948). A contribution to the theory of anxiety and guilt. Int. J. Psycho-Anal., 29: 114–123.

Laplanche J. (1976). Life and Death in Psychoanalysis. Baltimore: John Hopkins Univ. Press.

Laplanche J. (1981). A metapsychology put to the test of anxiety. Int. J. Psycho-Anal., 62: 81–89.

Lewin K. (1987). Aristotelisesta Galilealaiseen ajattelutapaan biologiassa ja psykologiassa. Psykologia, liite. 3: 2–14 (From Aristotelian to Galilean thinking in biology and psychology. Published in J. Gener. Psychol., 5: 141–177, 1931).

Lind L. (1991). Thanatos: the drive without a name. The development of the concept of the death drive in Freud’s writings. Scand. Psychoanal. Rev., 14: 60–80.

Rechardt E. & Ikonen P. (1986a). Apropos de I’interpretation de la pulsion de mort. La pulsion de mort. pp. 61–74, Paris: Presses Universitaires de France.

Rechardt E. & Ikonen P. (1986b). Die Interpretation des Todestriebs. Psychoanalyse Heute, pp. 45–61. Wien: Orac.

Rechardt E. (1986). Les destins de la pulsion de mort. La pulsion de mort. pp. 39–48. Paris: Presses Universitaires de France.

Schur M. (1955). Comments on the metapsychology of somatization. Psychoanal. Study Child., 10: 119–164.

Segal H. (1993). On the usefulness of the concept of death instinct. Int. J. Psycho-Anal., 74: 55–61.

О психологии деструктивности

Пентти Иконен и Эро Рехардт

О различиях между агрессивностью человека и агрессивностью животных

Проблемы, с которыми сталкиваешься при изучении человеческой агрессии, начинаются с трудностей дефиниции. Как определять агрессивность? Что следует включать в это понятие? Агрессию животных мы обычно способны определить на основе их поведения. Когда животное стремится напасть на объект и либо прогнать, либо уничтожить его, мы называем это агрессивным поведением. Когда лиса приближается к медведю, который ловит рыбу, с намерением получить долю добычи, медведь ведет себя агрессивно: он яростно прогоняет лису прочь за пределы своего поля зрения. Но что если медведь блуждает по лесам, окружающим место, где он обычно ловит рыбу, пытаясь разыскать хитрую лесу, которая жаждет его доли пойманной рыбы? Медведь тогда имеет дурные намерения относительно лисы. У него есть агрессивные чувства, направленные на лису, но теперь нам труднее сделать вывод об этом из прямого наблюдения за блуждающим медведем. Только вот медведь себя таким образом не ведет. Когда лисы не видно, она медведя не интересует. Картина мира медведя не содержит никаких невоспринимаемых, отсутствующих лис, а фиксирует только воспринимаемых, присутствующих лис. В этом отношении человек отличается и от медведя, и от всех прочих животных.

Но представим себе, что у нас в нашем примере вместо медведя человек. Какой вывод мы могли бы теперь сделать о поведении этого человека? Пока он сидит дома и планирует, как победить лису, он занят реализацией своих агрессивных и деструктивных намерений относительно лисы, которая не присутствует ни во времени, ни в пространстве? Простой бихевиоральный подход здесь оказывается недостаточным, и мы вынуждены попытаться ознакомиться с целями и намерениями, которые держит в уме интересующее нас лицо и которые можно провести в жизнь при помощи весьма разнообразных вариантов форм поведения. Дефиниция агрессивного поведения человека затрудняется также широким разнообразием иных обстоятельств. Как можем мы знать, например, что активность, которая не дала никаких результатов, тем не менее, по намерению была деструктивной и агрессивной? По незнанию и по неведению человек может вызвать значительные разрушения совершенно ненамеренно. Завод может взорваться или два поезда могут столкнуться просто в результате невежества. Мы можем ошибочно рассматривать как деструктивную такую активность, за которой стояло совершенно иное намерение. Целью агрессии может быть поиск любви, как часто бывает у детей или у регрессивных взрослых. Таким образом, мы не можем исследовать агрессивность и деструктивность человека, не исследуя его намерений и наличия намеренности в его поведении.

Символическая функция неизбежно придает свою окраску человеческой психологии. То, принимается она в расчет или не принимается, проводит разделительную черту между психологией животного и психологией человека и вообще между естественными и гуманитарными науками. Присутствие в сознании человека символической функции означает, что он способен при помощи знаков, которые он выбрал произвольно, создавать репрезентации и для себя, и для других таких явлений и ситуаций, которые необязательно ощутимы и присутствуют в данный конкретный момент. Эта способность делает возможным для человека вызывать перед мысленным взором явления, которые отдалены в пространстве и неощутимы на данный момент, которые, как ожидается, произойдут в будущем или которые связаны с прошлым. В отличие от животных, чье поведение почти исключительно связано с тем, что ощутимо и присутствует, человеческое поведение связано также с будущим, прошлым и с тем, что отдалено в пространстве. В терминах Лоренца проблема человеческой деструктивности сводится к неспособности выработать в человеке такие биологические защитные механизмы против внутривидовой агрессии, которые препятствовали бы уничтожению индивидуумов одного с ними вида, находящихся на расстоянии. Однако нам кажется более существенным фактором то, что мышление человека не знает ни пространственных, ни временных пределов. Способность человека представлять то, что отсутствует, в то же самое время придает его агрессивности и деструктивности характеристики длительности, беспощадности и фанатизма, никогда не встречающиеся в царстве зверей.

Другое важное следствие символической функции – это креативность человеческой культуры. Использование описательных символов и языковых способностей, основанных на них, позволяют человеку сообщать о своих переживаниях и изобретениях другим человеческим существам. Тем самым он создает новые средства и методы, включая такие новые методы, которые служат его агрессивности и деструктивности, как это показывает ход развития, приведший от каменного топора к атомной бомбе. Благодаря этому может вырабатываться широкое разнообразие культур агрессии и деструкции, которые, похоже, нередко затмевают биологические механизмы агрессии по своей значимости. Стоит только подумать о чудовищных видах оружия, созданных современной западной технологией, которые ушли далеко за пределы естественного агрессивного склада человека. Поэтому в случае человека мощными факторами, наряду с биологическими формами деструктивности, являются ее различные культуральные формы, причем эти формы могут быть изменены и могут способствовать изменению.

Ввиду наличия символической функции центральное место в психологии человека занимают его намерения. Средств реализации того или иного намерения может быть множество, и это множество практически бесконечно. Биологически данное оснащение и механизмы могут, следовательно, быть поставлены на службу самых разнообразных целей. Человек может использовать агрессивность в стремлении добиться любви, а может, напротив, быть дружелюбен и угодлив, когда цели его являются обманными и враждебными. На протяжении веков, когда люди разрушали надежды своих собратьев и препятствовали их устремлениям, это нередко сопровождалось добротой и сочувствием. Поскольку деструктивность может появляться в таком большом количестве различных форм, мы вполне можем задаться вопросом, является ли деструктивность сама по себе базовым стремлением, которое требует реализации в той или иной форме, или же она является всего лишь одной из альтернативных форм еще более первичной тенденции. Или, говоря короче, является ли деструктивность базовым инстинктивным влечением?

Агрессивность – базовое инстинктивное влечение?

Предположение, что существует первичный деструктивный инстинкт, тесно связано с теорией Фрейда и с психоанализом. Считается, что Зигмунд Фрейд первым высказал эту точку зрения, и она обычно рассматривается как психоаналитическое понятие агрессии. Фрейд и в самом деле писал в нескольких контекстах о роковых деструктивных наклонностях человека, это верно, но в определенном, чрезвычайно важном отношении его текст, относящийся к инстинкту смерти, интерпретируется односторонне. Надо сказать, однако, что такую одностороннюю интерпретацию отчасти подкрепляют поздние работы Фрейда. Наше намерение – показать здесь, что, если исходить из идей, выдвинутых Фрейдом в работе «По ту строну принципа удовольствия», это приведет нас к выводу, что деструктивность не является базовым, не имеющим альтернативы инстинктуальным влечением, что это только одна из форм более общей тенденции, а именно тенденции избавляться от стимулов, как внутренних, так и внешних, которые воспринимаются в качестве нарушающих покой. Эта точка зрения лучше и более естественно стыкуется с психической реальностью и клинической работой, чем теория первичного деструктивного влечения (Ikonen, Rechardt, 1975).

В качестве введения в теорию Фрейда об инстинктивных влечениях полезно проследить его размышления о натурфилософии. Вначале они выглядят очень далекими от психических событий, поскольку посвящены происхождению жизни и отношениям между жизнью и смертью. Самые ранние формы органической жизни появились в результате того, полагает Фрейд, что в равновесии неорганической природы возник физико-химический процесс, который вместо того, чтобы повести, как обычно, к энтропии, униформальному распределению энергии и статическому состоянию, повел к повышению энергетического напряжения и состоянию все более сложному. Срок жизни этих процессов, нарушающих покой неорганической природы, поначалу был краток. Тенденция к энтропии вскоре возвращала их обратно в их начальное статическое состояние. Когда эти нарушающие равновесие процессы стали повторяться, они начали заходить все дальше. Требовалось все более долгое время, чтобы восстановить исходное состояние, и необходимо было производить все более сложные обходные маневры, чтобы восстановить равновесие. Таким образом, первые формы жизни развивались в направлении все большей сложности и полиморфизма. Однако каждая форма жизни представляла собой некую предрешенную дорогу обратно к равновесию, т. е. к смерти. Это восстановление исходного состояния осложняется противоположной тенденцией процесса жизни. Таким образом, в органической жизни с самого начала действуют две базовые тенденции, отличные одна от другой и противоположные друг другу. Одна – это тенденция нарушать состояние равновесия, повышать напряжение, создавать более крупные целые и повышенную сложность, находящую выражение в тенденции к воспроизводству через объединение. Эта тенденция органической жизни встречает противодействие со стороны тенденции к энтропии, потребности снизить напряжение, разобрать целое на части и вернуться в конечном итоге к статическому неодушевленному состоянию. Фрейд называл первые тенденции инстинктами жизни, или Эросом, а последние тенденции инстинктами смерти, или Танатосом.

Эти рассуждения, однако, принадлежащие к сфере, скорее, натурфилософии, нежели биологии, были всего лишь вводными. Это были биологические метафоры и сравнения, которые Фрейд использовал в попытке найти модель, применимую к психической сфере. Его теория Эроса и Танатоса, или инстинктов жизни и инстинктов смерти, считал Фрейд, были именно такой моделью. Они являются двумя базовыми тенденциями в человеческой психике, действующими одновременно и сотрудничающими друг с другом многими разнообразными способами. Временами они могут работать в одном направлении, а временами в направлениях, противоположных одна другой, но они никогда не утрачивают своего независимого существования, как бы тесно ни переплетались их судьбы. Эрос означает любовь в наиболее общем из возможных смыслов этого слова: это любовь к жизни; он склонен к сращению, продолжению рода и созданию все более крупного целого, несмотря на те нарушения, которые он создает. А Танатос – это безжалостное и упорное стремление в человеке, склоняющее к переживанию покоя и облегчения тем или иным способом и в той или иной форме. И деструктивность есть только одна из форм этой тенденции. Разрушение другого индивидуума или собственная смерть могут быть одним из многих способов достижения состояния покоя. Поэтому название Танатос, или инстинкт смерти, следует понимать в фигуральном, а не в буквальном смысле. Очевидно, что то, что Фрейд писал о Танатосе, прочитывалось в основном таким образом, что учитывали только его биологический смысл, тогда как его психологический смысл, как правило, оставался непонятым. Наша психологическая интерпретация Танатоса будет следующей.

Танатос стремится снизить напряжение до как можно более низкого уровня. Его переживаемое в опыте проявление в чистом виде – это уход прочь от всего, что нарушает покой, в направлении к покою и облегчению, без учета удовольствия и даже если удовольствие утрачивается. Переживаемое в опыте проявление Эроса, в свою очередь, в его чистой форме есть тенденция к удовольствию, невзирая на нарушение покоя, сложность и неудовольствие, которые могут из этого следовать – тенденция, можно сказать, получать удовольствие любой ценой. Хотя тенденция к покою и тенденция к удовлетворению – это две отчетливо различные психические тенденции, они не обязательно должны – несмотря на то, что было только что сказано выше – противоречить одна другой. Иногда они работают в одном и том же направлении и сотрудничают друг с другом. В такие счастливые моменты, пусть кратковременно, одновременно царят и покой, и удовлетворение. Однако часто нам приходится довольствоваться либо удовлетворением ценой утраты покоя, либо покоем ценой утраты удовлетворения.

Агрессивное поведение – неизбежное зло?

В том представлении о человеке, которое преобладает у нас в настоящее время, деструктивность часто, похоже, занимает центральное положение. Она рассматривается как базовое устремление человеческой природы, не знающее никаких альтернатив, с которым мы вынуждены жить и которым мы вынуждены пытаться так или иначе управлять, чтобы оно причиняло как можно меньше вреда.

Теперь наше понятие деструктивности можно рассматривать в новом свете. Деструктивность является, собственно говоря, только одной из форм, принимаемых тенденцией избавляться от нарушения покоя или достигать умиротворения. Когда некоторые известные теоретики психоанализа после Фрейда стали говорить просто о первичном деструктивном инстинкте (Hartmann, Kris, Lцwenstein, 1949), это явилось – сказали бы мы – роковым шагом назад. Таким образом легко не заметить другие формы стремления избавиться от нарушения покоя и достичь умиротворения. Если учитывать и рассматривать одну только деструктивность, картина окажется искаженной. Самые важные вопросы: «Что в объекте деструктивности вызывает нарушение покоя, какие могли бы быть другие возможные способы ликвидировать это нарушение покоя?» – в этом случае выпадают из сферы внимания. В работе в области психического здоровья это часто может отражаться в том, что возможность «спустить пары» при помощи деструктивности и агрессии рекомендуется как единственная форма Танатоса в ущерб другим моделям. Это фактически пропаганда некой идеологии агрессии и извращения Танатоса. Так что же мы можем сказать о различных формах Танатоса? Здесь мы вынуждены ограничиться лишь несколькими примерами.

Если принять точку зрения, что деструктивность есть одна из неизбежных базовых потребностей человека, было бы необходимо удовлетворять потребность в деструкции и агрессии, находя им выход тем или иным способом. Вопрос предстает, однако, совершенно в ином свете, когда мы осознаем, что то, о чем идет речь, есть стремление освободиться от нарушения покоя. Если на то пошло, простое нападение и уничтожение наугад не принесет облегчения никому и не восстановит ничьего душевного покоя. Напротив, за этим нередко последуют лишь новые нарушения покоя и возникнет еще более трудная ситуация. Ведь важен именно результат, а не количество проявленной агрессивности или деструктивности. Танатос, или желание освободиться от нарушения покоя, будет удовлетворен, и потребность в деструктивности исчезнет в результате либо чисто психического действия (например, думания), либо иного действия, сопутствующего ему, которое уберет то, что нарушало покой, и восстановит мирное состояние. Более того, активность переживается как нечто тем более эффективное и более удовлетворительное, чем меньшее количество энергии требуется, чтобы устранить нарушение покоя и восстановить мирное состояние.

Однако положение дел часто таково, что мы даже и сами не знаем источника нарушения покоя. Вопрос «Что со мной?» может привести к нападениям и исследующим действиям, направленным на различные предметы, обстоятельства и людей, но в результате никаких приносящих облегчение средств найдено не будет. Нетрудно найти тому примеры, имеющие отношение либо к нам самим, либо к нашему окружению. Вот и здесь тоже мы ясно видим, что простое нападение не удовлетворяет нас, нас удовлетворит только, если нарушение покоя будет успешно устранено. С другой стороны, когда источник нарушения покоя определен наилучшими средствами, например, достаточным продумыванием, и когда найдены подходящие способы его устранить, мы достигнем своего душевного покоя и нападение станет ненужным. Сходная ситуация возникнет, когда душевный покой был нарушен столь интенсивно, что психика не выдерживает больше нисколько. Тогда индивидуум будет остро реагировать даже на небольшие нарушения покоя. Он может производить ложное впечатление, будто особенно сильно нуждается в «выражении своей агрессивности» – как, мы часто слышим, люди это называют. Речь идет, однако, о человеке, который хочет конкретного облегчения от своего мучительного душевного состояния. А в каких-то случаях мы увидим отчаянные попытки устранить нарушение покоя, «все или ничего» или «любой ценой». Кажется, будто человеком овладело слепое деструктивное влечение. На самом деле, однако, речь идет об отчаянных усилиях, производимых без каких-либо средств, позволяющих рассчитывать на успех, устранить переживаемые нарушения и достичь состояния покоя.

Часто говорят о хобби и увлечениях, смысл которых для психического здоровья предположительно основан на предоставляемой ими людям возможности выразить свою агрессивность. Здесь также выражение является неточным. Тот аспект этих хобби и увлечений – скажем, различных видов физкультуры и спорта, – который приносит наибольшее удовлетворение, – это чувство умения, мастерства и легкости, которых можно добиться тренировкой. Человек, увлекающийся ими, как бы играет трудностями и нарушающими покой факторами, которые он таким способом успешно преодолеет. Эта способность преодоления дает большее удовлетворение, чем возможность разрядки и ярости. Если нам удается, например, вбить гвоздь несколькими точными ударами молотка, это приносит нам больше удовлетворения, чем то, которое мы получим, колотя по гвоздю длительное время, хотя можно думать, что в последнем случае будет больше возможности «выразить агрессию», чем в первом.