Kitabı oku: «Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917)», sayfa 16

1.8. «Кузница» войны

Никогда уровень дарований и политического творчества не падал в Германии ниже, чем в эту эпоху⁶¹¹.

Решение Большого генштаба о наступательной войне против Франции и России, маскируемой для своих и чужих под «превентивную войну»⁶¹², восходило к 1905 году с его надеждами на ослабление России вследствие русско-японской войны. «Большая программа по усилению русской армии», разрабатывавшаяся российским Военным министерством ввиду наращивания вооружений центральными державами с 1909 г., утвержденная в 1913 г. и узаконенная правительством в июне 1914 г., предусматривала перевооружение армии и флота до 1917 г. Это привело те силы в германском Генштабе, которые хотели нанести удар по беззащитному соседу, к выводу, что необходимо одолеть Россию как можно раньше, пока она не восстановила военную мощь. Никаких поводов в виде, скажем, русских или французских наступательных планов для такого решения не существовало⁶¹³. Хотя во время балканского кризиса Большой генштаб мог убедиться в военной пассивности царя, мысль об угрозе со стороны России в более отдаленной перспективе приобрела в политических кругах Берлина черты идеи-фикс. Она владела и императором, когда тот 8 декабря 1912 г. собрал в берлинском дворце свой «военный совет» для «прояснения ситуации». Руководствуясь своим представлением о положении дел, порожденным внезапным крушением иллюзий насчет безусловного нейтралитета англичан в случае нападения Германии на Францию, император выдвинул следующие требования: Австрия, чтобы сохранить власть над своими славянскими меньшинствами, должна «решительно выступить против иностранных славян (сербов)»; если Россия поддержит Сербию и, например, вторгнется в Галицию, для Германии война также станет «неизбежной». Позиции Австрии могут быть усилены благодаря участию в войне на ее стороне Болгарии, Румынии и Албании, позиции Германии – благодаря участию Турции, и тогда Германия «со всей мощью» поведет «войну против Франции». Войну против одной России в новой обстановке «не следует рассматривать». А военному флоту нужно заняться строительством, создавая предпосылки для подводной войны с Англией. Такие требования впоследствии не могли не привести ко всеевропейскому пожару.

Две оговорки заставили императора на этом «военном совете» уточнить момент нападения. Начальник Генерального штаба хоть и считал, что война «неизбежна, и чем скорее, тем лучше», беспокоился насчет одобрения конфликта с русским соседом со стороны масс населения, которые, чтобы эта война шла успешно, должны воспринимать ее как свою. Он рекомендовал придать «популярность войне против России в духе императорских рассуждений»⁶¹⁴ с помощью целенаправленной работы прессы. Император с ним согласился. Статс-секретарь Имперского военно-морского ведомства гросс-адмирал Альфред фон Тирпиц просил «отодвинуть большую битву на полтора года», ссылаясь на необходимость достроить расширенный Североморско-Балтийский канал и гавань для подлодок на острове Гельголанд. Мольтке возражал против отсрочки «немедленного удара», указывая, что флот и тогда будет «не готов», а положение армии ухудшится, «ибо противники вооружатся сильнее» Германии, которая «очень стеснена в деньгах». Однако император пошел навстречу своему флоту, перенеся «большую битву» на время после планируемого завершения строительства гавани на Гельголанде и открытия расширенного Кильского канала, которому предстояло носить его имя. Открытие было назначено на 24 июня 1914 г.!

Оставшееся время имперское политическое руководство должно было посвятить пропаганде, настраивающей население Германии на войну, дипломатической подготовке союзников к casus belli и casus foederis соответственно и целенаправленному привлечению потенциальных союзников к вступлению в Тройственный союз. Чтобы повысить готовность согласиться с войной на этих трех уровнях, а особенно среди немецкого рабочего класса и социал-демократии, начальник Генштаба и рейхсканцлер велели постоянно говорить, что «от славян исходит агрессия» и «Россия выглядит агрессором». Тем самым следовало создать впечатление, будто Германию втягивают в конфликт между Австрией и Россией из-за Сербии против воли и принуждают к оборонительной войне. Рейхсканцлеру и Министерству иностранных дел надлежало изображать ведущий к войне кризис так, чтобы обвинение во всем России казалось правдоподобным. Это им не вполне удалось.

Пропагандистская обработка населения увенчалась успехом, не в последнюю очередь вследствие косвенной помощи российского военного министра. Сухомлинов, которого многочисленные противники в правительстве и армии давно подозревали в содействии военным планам центральных держав, подлил масла в огонь немецкой газетной войны против России, когда 27 февраля (12 марта) 1914 г., через несколько дней после ставшего известным по слухам тайного заседания российской Госдумы, анонимно выступил в московских «Биржевых ведомостях» с не соответствующим истине и чрезвычайно встревожившим российскую общественность заявлением: «Россия готова к войне!»⁶¹⁵ Его статья появилась в солидной московской биржевой газете не без участия немецкого офицера Генштаба Зигфрида Хая (1875–1963), после многолетней работы в 1-м (русском) отделе Большого генштаба прикомандированного в чине капитана (24 марта 1909 г.) к Телеграфному бюро Вольфа (ТБВ) и официально направленного в Петербург в качестве его представителя⁶¹⁶; неофициально он до начала войны извещал Генштаб о происходящем в российской столице. Хорошо интегрировавшийся в петербургское общество Хай (в 1911 г. он женился на российской подданной) сообщил берлинским ведомствам и о личности автора⁶¹⁷. Небезупречный немец-редактор русских «Биржевых ведомостей» М. М. Гаккебуш (с начала войны – Горелов) принял к печати рукопись, вышедшую из-под пера Сухомлинова, от которой отказались другие газеты (к примеру, «Русское слово»), и тем самым обеспечил себе и своей газете защиту военного министра⁶¹⁸.

Столь желанное для официального Берлина известие, что Россия готова ринуться воевать, невзирая на недостаточное вооружение, подогрело страсти, а затем разожженный им костер получил новую порцию топлива: в вечернем выпуске 31 мая (13 июня) 1914 г. «Биржевые ведомости» повторили то же самое, поместив еще одну анонимную статью военного министра под заголовком «Россия готова, Франция тоже должна быть готова»⁶¹⁹. Творение сановного автора предоставило Большому генштабу очередной подходящий материал для газетной войны против России. Официозная берлинская «Локаль-анцайгер», любимая газета императора, близкая к Военному министерству, уже 14 июня напечатала эту статью в переводе. Обрадованный император заметил, что на нее надо «коротко и ясно ответить делом». «Ну наконец-то русские раскрыли карты! – ликовал он. – Если в Германии кто-то еще не верит, что Руссо-Галлия изо всех сил стремится к скорой войне с нами и мы должны принять соответствующие контрмеры, он заслуживает, чтобы его срочно отправили в сумасшедший дом в Дальдорф!» И повелел: «Новые суровые налоги и монополии, 38 000 неработающих – в армию и на флот!»⁶²⁰ С благодарностью ухватился за статью и рейхсканцлер. 16 июня он обратил на нее внимание германского посла в Лондоне князя Лихновского, адресуя британскому правительству намек, что еще ни одна официально инспирированная статья не «разоблачала воинственные тенденции русской милитаристской партии так беспощадно», как эта⁶²¹.

Если на данном поле разведка во главе с В. Николаи сработала успешно, то старания Министерства иностранных дел приобрести новых союзников потерпели фиаско. Третья держава Тройственного союза, Италия, еще раньше выражала сомнения в той причине войны, которую ей подсовывали, и отказалась повиноваться Вене, когда война началась с неприкрытой агрессии. В 1915 г. она объявила о выходе из оборонительного союза. Борьба Берлина за то, чтобы Вена взяла на себя роль «решительно выступившего» зачинщика конфликта, шла тяжело и отнюдь не радовала результатами, хотя обе стороны в принципе соглашались, что Россия в обозримом будущем агрессивной позиции не займет и воевать с Австрией не захочет. Германский посол в Вене Генрих фон Чиршки, добиваясь поставленной ему цели, находил понимание только у начальника Генерального штаба Конрада фон Хётцендорфа, не имевшего большого влияния ни при дворе, ни в правительстве. Конрад ратовал за аннексию Сербии, видя в ней единственное возможное «решение» южнославянского вопроса. Он, как и его немецкий коллега фон Мольтке, предпочел бы войну сегодня, а не завтра, и открыто отстаивал точку зрения, что «выгоднее разделаться с этим пораньше». Зато у решающих фигур политической Вены Чиршки обнаружил нежелание воевать. Из них самое большое препятствие представлял наследник престола, эрцгерцог Франц Фердинанд⁶²². Он, пожалуй, решился бы на войну, размышлял Чиршки в разговоре с Конрадом 16 марта, только в ситуации, когда не останется иного выбора кроме «удара».

Чтобы склонить главную помеху на пути Австрии к войне, глубоко религиозного, миролюбивого эрцгерцога с южнославянскими корнями, на сторону германских замыслов⁶²³, Вильгельм II трижды (в первый раз в октябре 1913 г.) ездил в Австрию, лично убеждая Франца Фердинанда в неизбежности столкновения с Россией и необходимости более жесткой политики в отношении славян. После второй встречи (март 1914 г.) он уже думал, будто эрцгерцог «у него в кармане»⁶²⁴, но в конце третьего и последнего визита 13 июня 1914 г., т. е. за одиннадцать дней до объявления в Германии мобилизационной готовности, увидел тщетность своих усилий, когда Франц Фердинанд на прощание обронил, что России, по его мнению, «бояться не стоит; ее внутренние трудности слишком велики, чтобы эта страна могла позволить себе агрессивную политику»⁶²⁵.

Спровоцировать войну намеченным способом, с австрийской помощью, так чтобы виноватой выглядела Россия, казалось невозможным. Кризис, перерастающий в войну, следовало вызвать как-то иначе. Может быть, идею подал начальник Генштаба Конрад, заметивший, когда германский посол 16 марта жаловался ему на нежелание эрцгерцога воевать как на главное препятствие их общим усилиям ради «удара», «что на Балканах всегда грозят осложнения, способные создать такую ситуацию»⁶²⁶. С нашей сегодняшней точки зрения, встает вопрос, не стронул ли Конрад этими словами с места лавину, которая через три с половиной месяца, 28 июня 1914 г., погребла под собой эрцгерцога в Сараево.

Убийство наследника престола, давшее Австрии предлог для войны с Сербией⁶²⁷, а Германии желанное средство нажима на Вену, произошло через четыре дня после завершения строительства Канала императора Вильгельма, которое по негласным расчетам и договоренностям германского руководства означало готовность Германии к войне. Благодаря убийству эрцгерцога появился поджидаемый Веной и чаемый Берлином повод «ударить» (Конрад, Мольтке). Хронологическая близость указанных событий, учитывая точный график, расписанный немцами на те недели, говорит не столько о случайности, сколько о своевременном выполнении одного из пунктов плана.

1.8.1. Ленин и убийство в Сараево

Советские редакторы первого тома «Сборника документов по истории СССР»⁶²⁸ подвергли сомнению официальную версию покушения на эрцгерцога Франца Фердинанда, согласно которой убийство спланировал руководитель контрразведки сербского Генштаба капитан Драгутин Димитриевич по кличке Апис⁶²⁹, отрядив на него террористов-младобоснийцев через своих связных в Боснии, по одной простой причине: убийство не отвечало интересам Сербии, которая вышла из Балканских войн с ослабленной армией и не слишком могла рассчитывать на заступничество России в случае возмездия австрийцев. В поисках других объяснений редакторы наткнулись на мало принимавшийся во внимание в советском государстве документ, который дал им основания полагать, что Ленин «немного помог» убрать психологический барьер, мешавший императору Францу Иосифу начать войну с русским царем, – последнее слово подсудимого Карла Радека на процессе по делу т. н. антисоветского троцкистского центра (29 января 1937 г.)⁶³⁰. Радек намекал, что Ленин знал «тайну» мировой войны, «кусок» которой «нашелся в руках» сербского убийцы Гаврило Принципа. Его слова могли быть поняты как указание на причастность Ленина к развязыванию войны и были истолкованы в этом смысле.

В пользу активного участия Ленина в разжигании мирового конфликта, на первый взгляд, говорят его известная одержимость идеей войны⁶³¹ и нетерпение, с каким он ждал войну как «могучий ускоритель»⁶³² революционного процесса (то же «чем скорее, тем лучше», что и у Мольтке). В декабре 1907 г. он призывал Красина готовиться к войне, в конце января 1913 г. сообщал Горькому, что члены ППС в Кракове, «несомненно, за Австрию и станут воевать за нее», и называл войну Австрии с Россией «очень полезной для революции (во всей восточной Европе) штукой», считая, однако, маловероятным, «чтобы Франц Иозеф и Николаша доставили нам сие удовольствие»⁶³³. В переписке с родными Ленин тогда тоже сомневался в скором начале войны⁶³⁴. Сомнения у него явно улетучились не позднее, чем стало известно об австрийском ультиматуме Сербии. 12 (25) июля, т. е. за три дня до того, как Австрия объявила Сербии войну, он радостно поздравлял Инессу Арманд «с приближающейся революцией в России» и торжествовал: «Сегодня вечером в шесть часов будет решен вопрос о войне между Австрией и Сербией»⁶³⁵. С особым удовлетворением он констатировал, что в связи с начинающейся войной («в это время») можно забыть про «идиотскую Брюссельскую конференцию», на которой меньшевики, Плеханов «и другие канальи»⁶³⁶, а прежде всего Роза Люксембург, хотели воссоединить искусно расколотую им социал-демократическую думскую фракцию, намереваясь в августе в Вене перетянуть на свою сторону весь Интернационал. После вступления в силу его соглашения с германским Генштабом он больше не нуждался в поддержке Интернационала. В самый трагический для последнего момент Ленин проявил максимум оппортунистической гибкости человека, которому немецкие военные кредиты гарантировали средства к существованию для его партии на пути к его главной цели – революции на подвергшейся опасности родине. С той же беспринципной гибкостью он воспользовался моментом патриотического сплочения национальных социалистических партий как долгожданным предлогом, чтобы, встав в позу непреклонного социалистического моралиста, выкинуть за борт, как ненужный балласт, критиков и противников из собственных рядов. С первых же его публичных выступлений после начала войны в Швейцарии все русские социалистические «оборонцы, даже из среды большевиков, погибавшие на полях Франции за свободу России, видели в Ленине – врага № 1»: «Интернационалисты… даже левые из них – отшатнулись от него, и даже остававшиеся с Лениным Бухарин, Пятаков и другие… запротестовали против пораженчества, знамя которого выбросил Ленин»⁶³⁷.

Таким образом, Ленин, несомненно, приветствовал войну от всего сердца, но все же какие-либо свидетельства его личного соприкосновения с сербскими националистами до начала войны отсутствуют. В своих подробных трактатах по национальному вопросу он сербского национализма не касался. Поскольку тот был направлен против Габсбургского дома, естественно, в краковский период Ленин его не поминал (во всяком случае в опубликованных работах о нем нет ни слова). С переездом Ленина в Швейцарию ситуация изменилась. Теперь он постоянно обличал «поход» или «грабительский поход» против Сербии, «грабеж Сербии» австрийской буржуазией⁶³⁸, подчеркивая: уже Базельский конгресс Интернационала предвидел, что «предлогом [!] к конфликту послужит Сербия»⁶³⁹. В октябре он даже утверждал, что «немецкая буржуазия» предприняла «грабительский поход против Сербии», желая «задушить национальную революцию южного славянства». Так что, весьма вероятно, «национальная революция» южных славян его интересовала. Поэтому небезынтересно и более позднее заявление брата идейного вождя убийц эрцгерцога, Владимира Гачиновича, будто во время войны и Ленин, и Троцкий встречались с его братом в Швейцарии⁶⁴⁰. Достоверно доказано только сближение Троцкого с Гачиновичем в Париже в 1915 г.⁶⁴¹ Известно также, что последний, проживая с 1912 г., помимо Вены, преимущественно в Швейцарии, поддерживал там связи с меньшевиками и большевиками и нашел духовного наставника в лице уважаемого Лениным великого патриарха партии эсеров М. А. Натансона (партийный псевдоним Бобров). В начале 1917 г. Натансон посоветовал своему молодому сербскому другу покинуть Швейцарию, так как ему грозила выдача в Германию, и, собираясь уезжать в Петроград через германскую территорию в ленинской свите, предложил ему присоединиться к эмигрантскому эшелону. Гачинович будто бы отклонил предложение, ссылаясь на то, что его социализм не позволяет ему «принимать услуги врагов», да и от немцев во время проезда через их страну его, скорее всего, ждут репрессии за соучастие в сараевском заговоре, но доверил Натансону свои личные записки. В августе 1917 г. он умер в Швейцарии – по убеждению его сторонников, был отравлен. Его личные бумаги, возможно, попав с Натансоном в Петроград, там и остались – и, кстати, могли послужить источником ленинских знаний о «тайне» войны.

Намеки Радека⁶⁴², будто Ленин писал об этой тайне, не ведут к убедительному объяснению. Радек ссылался на некое письмо, в котором Ленин изложил директивы российской делегации в Гааге (1922). Известны и опубликованы, однако, только ленинские «Заметки по вопросу о задачах нашей делегации в Гааге»⁶⁴³; правда, о «тайне» начала войны там действительно говорилось. Они требовали от десяти российских делегатов (всего было 630 делегатов от 24 стран), в том числе Радека, торпедировать Гаагский международный мирный конгресс, созванный с целью предотвращения новой войны, и противопоставить «14 пунктам Вильсона» 14 тезисов Ленина, включавших призыв к аннулированию Версальского мирного договора. В своих «Заметках» Ленин дискредитировал организаторов конгресса как оторванных от реальности глупцов и отказывал его участникам в способности эффективно бороться с опасностью войны. Рекомендуемые ими методы – стачку, всеобщую стачку, революцию, – которые эмигрант Ленин когда-то сам использовал в борьбе против «империалистической войны», государственный политик Ленин, присоединивший войну к своему арсеналу методов и не желавший, чтобы ему мешали ретивые пацифисты дома и за рубежом, ныне отвергал как «предрассудки», «пустые слова», «беспардонно глупые решения» и «чудовищно легкомысленные вещи», включая сюда и резолюцию Базельского конгресса Интернационала 1912 г.! В доказательство негодности подобных средств в руках социалистов, коммунистов и революционных рабочих Ленин теперь утверждал, что они не знают и не понимают «реальной обстановки», создающей «тайну» войны. Словом «тайна» он именовал процессы и обстоятельства, в которых «война рождается», т. е. скрытые от общественности движущие силы, заставляющие политический кризис перерасти в войну (Радек в своем последнем слове назвал их «кузницей» войны). С войной, писал Ленин, нужно бороться не сопротивлением, не резолюциями и революциями, единственно возможный способ – «образование нелегальной организации для д л и т е л ь н о й работы против войны всех участвующих в войне революционеров [разрядка и курсив в тексте. – Е. И. Ф.]». «Бойкот войны – глупая фраза, – продолжал он. – Коммунисты должны идти на любую реакционную войну».

Радек в суде привел поручения Ленина делегации 1922 г. в свое оправдание, после того как на допросах и слушаниях⁶⁴⁴ признался в участии в террористических актах т. н. троцкистского центра (оговаривая и обличая еще нескольких подсудимых), но стал оспаривать справедливость обвинения в измене родине, за которую полагалась смертная казнь. Конкретно он сказал, что в 1934 и 1935 гг. получал и передавал другим директивы Троцкого по поводу террора, саботажа и пораженчества при подготовке новой германской наступательной войны, но согласия на раскол и раздел России между Германией и Японией, а также на реставрацию капитализма, которого Троцкий по договоренности с немцами потребовал от своих сторонников в 1936 г., не давал. Такая позиция соответствовала его поведению в рамках сотрудничества Ленина с германским Генштабом: тогда он поддерживал пораженчество и предельное ослабление средств власти России, однако протестовал против ее раскола и частичного раздела между центральными державами по Брестскому договору. В последнем слове он продолжал настаивать на различии между террором и государственной изменой («…никакой причины подозревать, что мы, неся на спине бремя террора, еще для удовольствия присвоили себе государственную измену») и возражал против утверждения, будто на скамье подсудимых сидят «бандиты и шпионы», «уголовники, которые потеряли все человеческое». В свою защиту он «с дрожью» сослался на Ленина и его метафору о «тайне» войны. Радек притязал на то, чтобы довести до сведения суда правду о «тайне» будущей войны, которую якобы ковал Троцкий в союзе с германским Генштабом, со всеми именами и деталями, «исходя из оценки той общей пользы, которую эта правда должна принести». Таким образом, его слова, что он хочет не взять «эту тайну» с собой в гроб, а своевременно предупредить о ней широкие народные массы, относились не к ленинской «тайне» подлинных истоков мировой войны (Первой), а к предполагаемому сговору Троцкого с германским Генштабом с целью развязывания новой войны (Второй мировой). Кивая на ленинское знание «тайны» рождения Первой мировой войны, «кусок» от которой держал в своих руках Г. Принцип, Радек главным образом проводил аналогию с собственным знанием о новой «кузнице» войны Троцкого.

В результате подозрение в активном содействии разжиганию войны вместо Ленина падает на Троцкого, а участие Ленина, если таковое имело место, видимо, ограничивалось пассивным сообщничеством – посвященностью в «тайну» возникновения конфликта. Троцкий в самом деле давал кое-какие веские поводы для подобных подозрений, да и предполагаемый протокол допроса Х. Г. Раковского следователем московского ГПУ Г. Г. Кузьминым от 26 января 1938 г. содержит следующее высказывание: «За спиной людей, покушавшихся на эрцгерцога, стоит Троцкий, а это покушение вызвало европейскую войну. Верите ли вы действительно тому, что покушение и война – это просто только случайности…»⁶⁴⁵

Троцкий не только в декабре 1918 г. написал работу о «великом переломе», с явной симпатией посвятив отдельную главу «мальчикам, которые “вызвали” войну». Не позднее начала 1911 г. он состоял на службе у венского Эвиденцбюро⁶⁴⁶при известном своими антисербскими настроениями начальнике Генштаба Конраде фон Хётцендорфе⁶⁴⁷. Троцкий хорошо знал Балканы: он объехал балканские страны незадолго до аннексионного кризиса, совершил длительное путешествие по ним в 1912–1913 гг. и писал для русских газет корреспонденции о Балканской войне⁶⁴⁸. Он посещал ведущих политиков Сербии, публиковал их мнения, не упоминая, однако, о своей связи с членами строго законспирированного младобоснийского движения из окружения будущих убийц, которую установил в тот же период⁶⁴⁹. Называя в 1915 и 1918 гг. В. Гачиновича своим «молодым другом», Троцкий умалчивал о том, когда эта дружба началась. Примечательно, впрочем, что он попросил Гачиновича написать о последней фазе террористического движения перед покушением. Русофильство младобоснийцев, их восхищение народовольческим и эсеровским террором и преклонение перед большевистскими литераторами (в частности, Андреевым) гарантировало русскому революционеру Троцкому наилучший прием в их кругу.

В 1907–1912 гг. Троцкий вместе с Парвусом издавал в Вене «Правду» и «выступал как человек, вполне солидарный с Парвусом»⁶⁵⁰. Гачинович тогда временно проживал в Вене, Парвус же находился по преимуществу в Константинополе. В 1910–1911 гг. он произвел фурор среди русских социал-демократов своим тезисом, что мировая война может завершиться только мировой революцией, а значит, и революция в России будет следствием большой войны⁶⁵¹. С тех пор у эмигрировавших русских социалистов он слыл главным поборником скорой войны ради революции в России, собирающим вокруг себя в Константинополе эмигрантов-единомышленников, в числе которых оказался и румынский болгарин Христиан (Христо) Раковский, близкий друг Троцкого. Последний встречался с ним во время своих путешествий по Балканам, и от Раковского известно, что Троцкий, так же как Парвус (по крайней мере с начала войны точно), тайно работал на немцев⁶⁵². По всей видимости, Раковский засвидетельствовал вину Троцкого, обязанного своими основными идейными установками того периода Парвусу и вообще считавшегося его учеником, на допросе в ГПУ в 1938 г.

Если слова Радека содержат зерно истины, то предположительно оно заключается в связях Троцкого с боснийскими сербами, а в более широком смысле – в схеме отношений революционеров Троцкого – Парвуса – Раковского как сотрудников секретных служб в географических рамках между Берлином, Веной, Берном/ Женевой/Лозанной и Константинополем. В планировании и подготовке покушения действительно обнаруживаются моменты, когда вмешательство третьего авторитета кажется не только возможным, но и правдоподобным. Собственно планирование покушения будто бы началось на собрании Гачиновича с лидерами младобоснийцев в Тулузе в январе 1914 г.⁶⁵³ Оттуда Гачинович письменно пригласил Г. Принципа в Лозанну, чтобы вместе завершить приготовления. Связующим звеном между Гачиновичем в Вене или Лозанне/Женеве и террористами в Сараево служил Данило Илич⁶⁵⁴, почитатель Леонида Андреева и Максима Горького, успевший даже 15 июня 1914 г. опубликовать в журнале «Звоно» («Колокол») пламенную статью о революционере Андрееве. Будучи на четыре года старше Гаврило Принципа, Илич оказал сильное духовное влияние на будущего убийцу и стал его ближайшим другом. Летом 1913 г. он познакомился в Швейцарии с идеями русских революционеров и встретился с Гачиновичем, а с осени обсуждал предстоящую акцию с Принципом. Если Гачинович действовал из-за рубежа как идейный вдохновитель террористической группы, которому приписывалась основная роль в устройстве заговора⁶⁵⁵, то живший в Сараево Илич выступал в качестве главного организатора и технического руководителя покушения на месте. Позже прокурор признал его душой сараевской группы заговорщиков. Говорят, летом 1913 г. он вернулся от Гачиновича в Сараево с указаниями, что «некоторые ведущие сановники империи должны погибнуть», причем «неясно, имел ли в виду Гачинович Потиорека или других, включая Франца Фердинанда»⁶⁵⁶.

Фельдцейхмейстер Оскар Потиорек, наместник Боснии и Герцеговины, являлся рупором австро-венгерской партии войны, толкавшим начальника Генерального штаба Конрада к боевым действиям против Сербии; эрцгерцог Франц Фердинанд – генеральным инспектором австро-венгерских вооруженных сил. Когда австрийская пресса с середины марта 1914 г. начала подробно писать о планируемой поездке эрцгерцога в Сараево, указывая отдельные пункты его маршрута, террористы приняли окончательное решение. Принцип, находившийся в это время в Белграде, принялся искать оружие, деньги на дорогу до Сараево (320 км) и сообщников. Те призвали на помощь майора Войю Танкосича, которого знали по боям с турецкими войсками в Балканскую войну и почтительно именовали «Воеводой». Ныне Танкосич входил в центральный комитет тайного общества «Единство или смерть» и был на короткой ноге с Аписом (Димитриевичем), который (после неоднократного длительного пребывания в Берлине, в том числе нескольких месяцев отдыха в санатории в начале 1913 г.) возглавил с 1913 г. политический (т. е. разведывательный) отдел сербского Генерального штаба. Танкосич, видя, что молодые люди настроены серьезно, снабдил их оружием и переправил в Боснию с помощью «каналов» и подпольных агентов своей организации. Судя по более позднему секретному протоколу, переданному Аписом суду на первом этапе закрытого сербского процесса в Салониках (1917)⁶⁵⁷, надзор за этим предприятием осуществлял его подчиненный Раде Малобабич, создавший по его поручению сербскую агентурную сеть в Австро-Венгрии⁶⁵⁸. 28 мая 1914 г. первая группа заговорщиков (тройка из Принципа, Чабриновича и Грабежа) покинула Белград и 4 июня прибыла в Сараево; вторая тройка под предводительством Илича сформировалась на месте в Боснии. В Сараево тройки по отдельности стали готовиться к покушению.

До этих пор между действующими лицами и их историками царит согласие: «тайны» существуют только в вопросах о роли и побудительных мотивах замешанных в заговоре сербских военных, с одной стороны, и о значении возможных стимулов к подготовке покушения, исходивших от различных русских революционеров в Вене, Лозанне/Женеве и, вероятно, Париже (Гачинович искал также помощи у В. Л. Бурцева, но тщетно), – с другой. Однако события, последовавшие начиная с середины июня 1914 г., полны «тайн». Апис из Белграда приказал свернуть операцию и через курьеров от имени Танкосича потребовал от террористов отменить покушение. В качестве причин в письменных свидетельствах и показаниях на суде приводились: заседание ЦК тайной организации (15 июня 1914 г.), на котором комитет, ознакомившись с планами покушения, большинством проголосовал против его осуществления; сомнения начальника секретной службы Аписа в своевременности и пользе операции, а также в позиции русских; начало сербским правительством Николы Пашича следствия по подозрению в подготовке покушения; «какие-то новые обстоятельства», вызвавшие внутренние разногласия в террористической группе⁶⁵⁹. Означали ли «новые обстоятельства» требование Белграда прекратить операцию, так же неясно, как и ответ на вопрос, что подвигло к внезапному отказу от нее начальника спецслужбы Аписа, который должен был заранее иметь ясное представление о ситуации. В любом случае примерно с 18 июня заговорщики разошлись во взглядах насчет необходимости покушения (в запланированный момент). Принцип пошел на него своей волей, а Илич, выступавший за отмену акции, после долгих споров уступил его натиску. На месте преступления 28 июня находились Раде Малобабич⁶⁶⁰ и некоторое число других потенциальных убийц. Впоследствии сербское правительство заподозрило, что Малобабич – австрийский агент⁶⁶¹ и действовал по тайному заданию австрийцев. Около года его держали в тюрьме и пытали, пока Апис после нескольких неудачных попыток не сумел его вызволить.