Kitabı oku: «Темпориум. Антология темпоральной фантастики», sayfa 4

Александр Щёголев
Чего-то не хватает
^{Драма мечты}

Киностудия имени Горького, съёмочный павильон.

Обстановка творческая. Беспорядочно лежат кабели, штативы, стройматериалы, у стены куча мусора, издалека доносятся ругань и смех. В центре павильона – декорация: две стоящие под прямым углом панели, оклеенные обоями в горошек, в пространстве которых установлен платяной шкаф, сервант, тумбочка и кровать. Над кроватью – бра. В одну из панелей, изображающих стену, врезана дверь.

В тележке с кинокамерой, громко храпя, спит оператор.

Обычный рабочий день.

Уютное, красивое, цветное прошлое.

– …Уж и не знаю, каким ветром его к товарищу Суслову, к Михал Андреичу нашему, занесло, но со страху ему так живот припёрло, что прямо из кабинета он поскакал к унитазу. Взгромоздился, а в руках ничего кроме своего же сценария нету. Первый экземпляр с резолюциями…

Это в павильон вошли режиссёр-постановщик и помощник режиссёра.

– Угадай, какую страницу наш драматург рискнул попользовать? Ни за что не поверишь. Ни-ка-ку-ю!

Гулко хохочут.

Режиссёр – высокий осанистый мужчина с роскошной шевелюрой и печатью большого таланта на лице. Породу не спрячешь – перед нами настоящий творец. Возраста неопределённого: с одинаковым успехом дашь и тридцатник, и сороковник. Он по-хозяйски озирает павильон. Замечает спящего оператора и прекращает веселье.

– Эт-то что такое?!

– Митя вчера в «Метрополе» был, – спешит с объяснениями помощник. – Перебрал там вместе со всеми. Шофёр его на студию привёз, чтоб утром с гарантией был на работе.

– Так. А что у нас в «Метрополе»?

– Барчук «Героя соцтруда» отмечал.

– Барчук – дурак и бездарность! Я бы такому и случку свиней не доверил снимать, а ЦК ему, вишь ли, цацки вешает…

Входят сценарист и директор киностудии.

– В чём там ЦК провинился? – уточняет сценарист как бы невинно, однако достаточно громко, чтобы в коридоре было слышно.

Режиссёр мгновенно подбирается:

– На провокационные вопросы не отвечаю.

Помреж между тем разбудил оператора. Тот мало напоминает человека. Из тележки выползает на четвереньках. Со стоном встаёт на ноги и сообщает бледным голосом:

– Пойду, умоюсь…

– Какими ветрами, коллеги? – спрашивает режиссёр.

– Вот, зашли проведать нашего мученика, – разводит руками директор киностудии.

Сценарист светски улыбается:

– Сегодня мой лучший эпизод. Очень интересно, как вы его сделаете.

– Почему-то когда я мучился с заседанием профгруппы, – говорит режиссёр жёлчно, – ни у кого не возникло потребности меня проведать. Зато на обнажёнку слетелись, как… – дипломатично замолкает, оставив метафору при себе.

– Мне не до шуток, – темнеет директор. – Наверху сильно нервничают по поводу сроков сдачи картины. Зная твою требовательность к себе, я опасаюсь, как бы нам всем не влипнуть.

– Ай-ай-ай! – Режиссёр притворно ужасается. – Как же я мог забыть, что ты – куратор фильма? Не боись, ЭТУ порнуху я сдам вовремя.

– Я полагал, нам с вами доверили не «порнуху», а важнейший заказ партии и правительства, – роняет сценарист.

– Тихо, Эдик, не заводись, – говорит директор.

– Да что – не заводись, когда всякие тут…

Сценарист – маленький, лысоватый, с брюшком. Однако под непритязательной внешностью не скроешь горячее сердце.

Режиссёр панибратски обнимает обоих за плечи:

– Мужики, что вы растрещались?! «Сроки сдачи», «важнейший заказ»… Пришли поглазеть на горяченькое, так не порите чушь. (Смеётся.) Только поднимитесь на балкончик, чтоб щёчки из-за вас не краснели и не бледнели.

Сценарист гадливо высвобождается из объятий.

– Вы о ком?

– Щёчки – это ягодицы, – торопливо объясняет ему директор студии. – Киношный сленг. Это он про актёров, Эдик. Пошли, пошли, пошли…

– Нет, не к осветителю, – показывает режиссёр. – Поднимайтесь повыше.

Директор студии утаскивает сценариста наверх. Тот с отвращением ворчит: «Щёчки у него… ещё сказал бы – губки… и носик…» Режиссёр, мгновенно забыв о гостях, поворачивается к помрежу:

– Как там наши звёзды экрана?

– По конурам, готовятся.

– Кордебалет?

– Перекуривает на лестнице.

– Ладно… – Осматривает декорацию. – Ну и халтура. Гнать бы художника, так ведь спит с женой секретаря парткома. А может, секретарь парткома спит с его женой…

Возвращается оператор. Лицо мокрое и мрачное. Молча машет рукой, идёт к камерам.

– Не пей с Барчуком, Митя. Нечестно. Пьёшь с ним, а плёнку портишь мне.

– Тележку кто возит? – сипло спрашивает Митя.

– Будешь работать с рук. Руки-то не дрожат?

Входит актёр, играющий главного героя. Русоволосый, голубоглазый, ростом с режиссёра. На нём брезентовые штаны, свитер с оттянутым воротником, из-под которого торчит клетчатая рубашка. Плюс сапоги. А также – непременная трёхдневная щетина. Какой же герой без трёхдневной щетины?

– Привет всем! Где наша девочка?

– Пах бреет, – бормочет сквозь зубы оператор Митя.

– Серж, ты готов?

– Я – как пионер. Трезв, сыт и хочу бабу. (Зевает.) Как вам мой маскарад?

– Похож на ханыгу у винного, – констатирует оператор.

– Заткнись, кинолюбитель! – срывается помреж. – Давно в окуляры не получал?

– Ребятки, не ссорьтесь. Что говорит консультант?

– Консультант говорит, что настоящие геологи выглядят так, – ставит точку помреж.

– Ну и нормальненько…

Входит актриса, играющая главную героиню. Одета по-домашнему: прозрачный пеньюар, под которым видна атласная ночная рубашка. Чарующие ножки упрятаны в чулки. На голове – грандиозные кудряшки, залитые для прочности лаком «Прелесть».

С первого взгляда ясно – перед нами современная советская женщина.

Актриса делает танцевальное па, всплеснув пеньюаром:

– Годится?

Режиссёр подбегает к ней, целует в щёку.

– Ларочка, солнышко, ты обольстительна! Зрители испачкают сиденья!

Она победно улыбается. Режиссёр обнимает её за талию, ведёт к декорации. Шепчет:

– Спиралька на месте? Умница. Ты у меня профи, не зря ГИТИС кончала… (Хлопает в ладоши.) Внимание! Репетируем встречу после разлуки! Прошу всех выбросить из головы чушь, собраться и помочь мне в нашем общем деле!

Актриса подходит к актёру:

– Привет вашему маленькому другу. Он нас сегодня не подведёт?

– Маленький?! Да уж побольше, чем у твоего хряка, – кивает тот на режиссёра.

– Ешьте петрушку, Серж. Помогает, у кого по мужской части проблемы.

– Проблемы – это когда гонококк погулять вышел. Кстати, давно проверялась?

– Не ваше дело. Ваше дело простое – отпыхтел, получил деньги…

– Эй, голубки, текст выучили? – окликает их режиссёр.

Хищные оскалы разом превращаются в улыбки.

– Какой там текст? Сопли.

– Серж, не обижайте нашего гения, – притворно сердится актриса. – Говорят, страдает над каждым словом, онанирует над портретом Чехова…

– Медвежьей болезнью он страдает. Штаны до сих пор постирать боится, интеллигент.

¹

Смена декораций. На балкончике

Сценарист и директор киностудии еле слышно разговаривают, поочерёдно отхлёбывая из плоской бутылки с этикеткой «Двин» и бросая долгие взгляды на съёмочную площадку.

СЦЕНАРИСТ: Наверху правда нервничают?

ДИРЕКТОР: Не то слово. При всём моём глубочайшем уважении к нашему руководству, кое-кто, мне показалось… (Заканчивает уже шёпотом.)… на грани паники.

СЦЕНАРИСТ: Поступили новости?

ДИРЕКТОР: Да уж поступили, Эдик, поступили.

СЦЕНАРИСТ: То-то, я чувствую, напряжение сгустилось… Чёрт. Я тебя, конечно, не спрашиваю…

ДИРЕКТОР: А нет тут особого секрета. Не сегодня-завтра и тебя введут в курс дела. Ты знаешь, что эксперименты в Дубне повторили в Киеве у Глушкова и в Арзамасе-16?

СЦЕНАРИСТ: (осторожно). Слышал. Без подробностей.

ДИРЕКТОР: Я тебе скажу. Из Киева доложили, что смогли посмотреть ещё дальше, чем дубновские. Украину принимают в НАТО, а Российской Федерации в приёме отказано.

СЦЕНАРИСТ: И какова наша реакция?

ДИРЕКТОР: (с горечью). А что – реакция? Варшавский договор, по всей видимости, распался. Американцы ставят базы по всем нашим границам, «оборонка» погибла. В стране – сплошная растащиловка. Наши учёные работают на американский военпром…

СЦЕНАРИСТ: Да уж, читал я про это. Не могу поверить…

ДИРЕКТОР: А вторая новость – вот. В Арзамасе-16 вытащили совершенно безумный экстраполят. В Ленинграде установлен памятник Сахарову, и не где-нибудь, а на площади имени Сахарова. Но это цветочки. В Москве перед зданием КГБ сковырнули памятник Дзержинскому и на этом месте увековечили… Ты думаешь, кого? Солженицына!

СЦЕНАРИСТ: (выдыхает). Врёшь!

ДИРЕКТОР: Гадом буду!

СЦЕНАРИСТ: (потерянно). Беда, беда…

Долго молчат. Трагическая пауза ничем не нарушается.

ДИРЕКТОР: (сам себе). Да и Ленинграда никакого, говорят, там у нас больше нет…

СЦЕНАРИСТ: Что, шведы обратно оттяпали?

Снизу доносится голос режиссёра: «Поехали!»

Съёмочная площадка

Актёр закидывает за плечи рюкзак, из которого торчит геологический молоток, вместе с актрисой они становятся с тыльной стороны декорации – перед фальшивой дверью. Кряхтя, он поднимает партнёршу на руки, переступает порог, роняет ношу на постель. Лица обоих светятся нежностью. Она шепчет: «Милый! Милый!» Он опускается перед ней на колени.

На тумбочке лежат книги, придавая эпизоду вес. Малый читательский набор: «Как закалялась сталь», «Целина» и томик Тургенева.

ОНА: (включает бра). Любовь моя, о, наконец мы одни!

ОН: Каждую минуту, каждую секунду своей суровой жизни в тайге я думал о нашей встрече и ждал её!

ОНА: Когда ты сегодня позвонил мне на фабрику, я чуть с ума не сошла от радости. Даже до конца профгруппы не высидела! Ой, что будет, выговор влепят…

ОН: А знаешь, какая в тайге красотища? Воздух чист, как слеза, вода прозрачна, как воздух. Кедры шишками тебя одаривают, птицы и звери с тобой здороваются…

ОНА: Я хочу в тайгу, увези меня с собой.

ОН: Жизнь моя, теперь мы всегда будем вместе.

Целуются, умело изображая страсть.

– Стоп! – командует режиссёр. – Спасибо, нормальненько. Не космический полёт, конечно, не взрыв сверхновой… Разве что – подработать реплики…

– Зачем – реплики? – живо удивляется актёр. – Например, у Герасимца метод – импровизация, полное доверие исполнителям.

Режиссёр мгновенно воспламеняется:

– Твой Герасимец – дряхлый пень, самодур и бездарность! Снял полтора идейно правильных фильма – и классик, видите ли!.. (Несколько секунд тяжело дышит.) Ты мне лучше вот что скажи, умник. Куда ты всё время смотрел? Куда угодно, только не на свою возлюбленную.

Актёр мнётся, криво улыбаясь. Медлит с ответом.

– Давай, давай, не тушуйся.

– На «Зосю» смотрел.

– На кого? – Режиссёр в недоумении оглядывает помещение.

– Да вон, «стеночка», – показывает герой на декорацию, вернее, на шкаф и на сервант возле кровати. – Польская «Зося». Скоро себе такую же покупаю. Очередь подошла, деньги нужны. Прости, из головы не выходит.

– Бред. С кем работаю…

– Бред? – злится актёр. – Ты при студии отовариваешься – без очереди, без записи и без наценок, а нам Союз выделяет – шиш без масла! Кому бред, кому – геморрой!

– Тоже мне, оправдание нашёл.

– Никита, а нельзя, чтобы он побрился? – встревает актриса.

– Кто?

– Да этот твой «заслуженный и без пяти минут народный», – мажет она пятернёй по щеке партнёра. – Тёрка, а не герой-любовник! Кожу с меня живьём сдирает.

Актёр хочет что-то гневно возразить, но режиссёр закрывает ему рот рукой.

– Экие вы оба тонкие. Ларочка, ты ж и не такое терпела. Зимняя прорубь, полуденный песок в Гоби… подумаешь, лёгкая щетинка. Представь симпатичного ёжика из мультика… (Внезапно суровеет.) Кстати, к тебе тоже вопрос. Что ты там всё время рукой делала? Под ночнушкой зачем-то шарила… Признаться, это странно выглядит.

Она агрессивно подбоченивается.

– К твоему сведению, капроновые чулки надо периодически подтягивать. Чтобы гармошек на коленках не было. Или чтобы винтом не пошли.

– Почему по размеру не подобрала? Чем вы там с костюмером занимались?

– НЕ ПО РАЗМЕРУ?! – Яростным рывком она задирает подол. – Полюбуйся, как это устроено, если раньше не видел!

Устроено самым обычным образом: чулки крепятся к поясу на резинках. Все детали пригнаны друг к другу, как в хорошо отлаженном механизме.

– Как ни старайся, мой милый, чулок не ляжет по ноге, это тебе не кожа! А если кому-то представляется по-другому, он либо мальчишка, либо дурак!

– Развоевалась… Перед объективами только не поправляй больше ничего, хорошо? Зрителю совсем не коленки твои интересны… (Хлопает в ладоши.) Внимание, нулевая готовность!

Звукооператор спускает к кровати микрофон на длинной палке со шнуром. Оператор нехотя вылезает из тележки, на плече у него громоздится неопрятного вида агрегат.

– А стационарные?

– Вот, вот и вот. – Оператор показывает на камеры. – Точки я со вчерашнего не менял – в отсутствие постановочных распоряжений.

– Где кордебалет?! – внезапно вспоминает режиссёр и начинает безумно озираться. – Убить меня хотите?!

Помреж высовывает голову из павильона.

– Девчата, ау!

Вплывают три русалки в блёстках, покачивая хвостами из перьев. Кроме блёсток и хвостов иной одежды на них нет. Пожилая постановщица танцев сопровождает это трио. Объяснять им задачу не нужно: всю неделю плотно репетировали.

– Свет!

Вспыхивают юпитеры, раскалёнными лучами впившись в декорацию.

Режиссёр заметно волнуется:

– Ларочка, Серёженька, ребятки! Я хочу увидеть настоящее чувство. Покажите, что возвышенная страсть присуща нашему человеку не только за станком или кульманом.

СЦЕНАРИСТ: (презрительно фыркнув). Идеалист хренов!

ДИРЕКТОР: Эдичка, оставь и мне сколько-нибудь.

Сценарист возвращает товарищу бутылку, затем достаёт из бокового кармана пиджака театральный бинокль. Величавым жестом прикладывает оптику к глазам – и застывает. Директор потрясённо смотрит на сценариста с его биноклем и бормочет: «Чёрт, не догадался…»

– Мотор!

Мотор!

В точности повторяется отрепетированная сцена. Оператор следит объективом за перемещениями актёров. Камеры громко стрекочут. Сценарист свободной рукой вытаскивает из кармана большое яблоко и сочно откусывает, не отрываясь от действа. Директор киностудии с завистью смотрит на яблоко. Режиссёр ободряюще приговаривает: «Так… Так… Митя, книги крупно!»

Книги, лежащие на тумбочке, даются крупно.

Разделавшись с текстом, актёры начинают бурно целоваться. Противиться здоровому инстинкту больше нет причин, поэтому житель тайги наконец срывает с себя свитер и клетчатую рубашку, обнажая волосатое, смуглое от кварцевых ванн тело. Героиня вскакивает и освобождается от пеньюара. Нетерпеливые мужские руки стаскивают с неё ночную рубашку.

РЕЖИССЁР: Медленнее! Куда спешим?

Героиня остаётся в нижнем белье. Лифчик, трусы, пояс с чулками, – всё лимонного цвета. Бельё обильно украшено оборочками, фистончиками, атласными ленточками. Издалека – очень красиво. Вблизи… Из бюстгальтера вылез предательский ус, впивается актрисе в тело. Она мужественно терпит.

Герой выпрыгивает из брюк, придерживая большие семейные трусы. Сатиновые, ясное дело, однако не синие, как у всех, а в желтую полоску. Это очень современно, даже вызывающе.

Возлюбленные снова на кровати. Женщина лежит неподвижно – глаза томно прикрыты, руки раскинуты. Герой эффектно освобождает её от лифчика (она издаёт стон, исполненный искреннего облегчения) и метает снаряд в сторону кинокамеры. Оседлав героиню верхом, начинает жадно целовать её грудь. Часто дыша от наслаждения, она выгибается поцелуям навстречу.

Грудь у выпускницы Театрального большая, крепкая, киногеничная.

РЕЖИССЁР: Портки́!

В оператора последовательно летят лишние детали туалета: трусы мужские, трусы дамские. Оператор мягко двигается вокруг кровати, с разных ракурсов фиксируя эту сцену. Тела актёров молоды и красивы, они блестят в свете юпитеров, они полны присущей нашему человеку возвышенной страсти.

РЕЖИССЁР: (недовольно). Стоп, стоп, стоп! Серж, в чём дело?

Актёры прекращают играть, садятся на кровати. Помреж бросает им халаты…

Съёмочная площадка

– Да я, Никита… – виновато произносит актёр. – Не знаю, что и сказать…

– Убрать свет! – распоряжается режиссёр. – Ты что, не в форме?

– Вчера жена из отпуска вернулась. Я ведь не машина.

Режиссёр быстро накаляется:

– Ты артист! Причём, как тут уже вспоминали, носящий почётное звание заслуженного!

Серж бросает взгляд на партнёршу.

– Ведьма чёртова, сбила меня с настроя… со своей петрушкой…

²

– Какая такая «петрушка»?! – кипит режиссёр. – И почему опять глазами стрелял?! Про «Зосю» свою не можешь забыть?!

– Про «Зосю» тоже! – внезапно кричит актёр. – И про квартиру кооперативную! Вечером перекличка, из театра надо отпрашиваться. Тебе бы мои заботы, Никита!

– А тебе бы – мои. Квартира, Сергуня, это далеко и долго, зато обделаемся мы все здесь и сейчас… (Поворачивается к оператору.) Митя, как у тебя?

– Бездарно, поэтому отлично.

– Не фиглярствуй! Что было в кадре?

– В основном она, его я брал со спины.

– Ну, с Ларочкой пока нет проблем, от неё у зрителей, что положено, встанет по стойке «смирно»… – Режиссёр успокаивается. – Лара, я же тебя просил. Опять занимаешься чулками?

Теперь взвивается уже актриса:

– А я предупреждала! Если б костюмы привезли, например, из Италии, а не заказывали в ателье при мюзик-холле…

– Боже, о чём вы все думаете во время съёмок?! – всплескивает руками режиссёр.

– Да! Да! Женщина, выходя на подиум, думает не о том, как она будет изображать с мужчиной любовную сцену, а о том, всё ли у неё в порядке с туалетом! Открою тебе тайну – это нормально!

– Ладно, ладно, нормально. Потом подредактируем… Я хотел с тобой о другом. – Режиссёр отводит актрису подальше от чужих ушей. – Солнышко, сделай этому импотенту массажик. Какой-то он сегодня…

– Хорошо, Никитушка. Сделаю от души, как тебе.

– Нет уж, постарайся! «Как мне»…

Он озабоченно смотрит на часы.

На балкончике

ДИРЕКТОР: Что там у тебя за история с Сусловым?

СЦЕНАРИСТ: Ох, Филя, задолбали уже… Не с Сусловым, а с Юрием Владимировичем. Шеф пригласил меня давеча в Кремль – чаю попить, поболтать о том о сём.

ДИРЕКТОР: По делу или…

СЦЕНАРИСТ: Никаких «или». В качестве двоюродного племянника я у Андропова не бываю. Только как секретарь Союза писателей. Назрели оргвопросы, нужно было обсудить.

ДИРЕКТОР: Юрий Владимирович – очень строгий, очень правильный человек, настоящий коммунист. Мало таких людей.

СЦЕНАРИСТ: Передам твоё мнение при случае. Так вот, приносят с курьером пакет от Александрова – лично в руки Ю-Вэ. Расшифровали новую порцию дубновского экстраполята, согласно которой в кресло Председателя КГБ будут сажать… угадай, каким образом?

ДИРЕКТОР: (севшим голосом). Через всенародные выборы?

СЦЕНАРИСТ: Не совсем. Хотя разница небольшая. Кандидатуру главного чекиста согласуют с директором ЦРУ, и только если американцы дали «добро»… вот такая перспектива. Даже привычного ко всему Юрия Владимировича проняло. Не захотел пользоваться «вертушкой». Уж не знаю и не хочу знать, почему. И адъютанта своего подключать не стал. Под рукой был я, меня он и послал с этим пакетом к Суслову, да попросил бегом… «Пулю» про туалет уже потом пустили. Чтоб никакая сволочь не посмела удивиться, какого рожна секретарь Союза писателей скачет галопом по кремлёвским коридорам.

ДИРЕКТОР: Да, дела… (Вдруг пугается.) Зачем ты мне это рассказал?

СЦЕНАРИСТ: Во-первых, ты никому не растреплешь, во-вторых, тебе никто не поверит. Я и сам-то поверил только потому, что в кабинете Андропова случайно оказался.

ДИРЕКТОР: Теперь понятно, почему Михаил Андреевич в такой спешке решил подключить к проекту режиссёров из стран народной демократии.

СЦЕНАРИСТ: И кого?

ДИРЕКТОР: Лучших. Вайда, Гофман, Кислевский… да всех. Между прочим, товарищи из братских стран восприняли задание партии с большим энтузиазмом.

СЦЕНАРИСТ: Это обнадёживает. Но пасаран!

Символически вскидывает сжатую в кулак руку. В кулаке – огрызок от яблока.

Мотор!

Актриса возвращается к кровати, садится рядом с актёром. Долго и странно смотрит ему в глаза.

ОНА: Сергей Сергеич, зачем меня обижать? Разве я ведьма?

Её рука забирается партнёру под халат, производит там некие манипуляции. Тот молчит и слегка подрагивает, заворожённый.

ОНА: Любовь моя к вам порочна и безнадежна… душа моя мечется и рвётся из сетей… оттого и больно – вам, мне, всем… возьмите же взбалмошную дикарку, она давно ваша…

Мужчина и женщина сплетаются взглядами, словно беседуя мысленно о чём-то тайном, одним им ведомом.

ОН: (вдруг кряхтит, разрушая идиллию). Я готов!

РЕЖИССЁР: (мгновенно). Звук, свет – быстро!!!

Вспыхивают юпитеры. Герои фильма сбрасывают халаты.

РЕЖИССЁР: Ну, ребятки… Мотор!

Слетает на пол покрывало, обнажается постель – розовая-розовая, вся в пене кружев и бантов. Сорвано одеяло. Загорелые тела отлично гармонируют с цветом простыни, но особенно впечатляют незагорелые участки человеческой плоти; в этом контрасте – настоящее эстетическое пиршество… Любовные игры доводят градус эпизода до максимально возможных значений. Это плазма. После долгой разлуки влюблённые буквально сгорают в нетерпении.

Павильон взрывается музыкой: пошла подтанцовка.

Девушки в перьях располагаются, как задумано балетмейстером – одна в изголовье кровати, другая в ногах. Третья (солистка) свободно перемещается в пространстве декорации. Их движения синхронны, выверены, экспрессивны.

Героиня поворачивается набок – к партнёру спиной, – сгибает ногу в колене, открываясь объективу во всех анатомических подробностях. (Заодно прячет от кинокамеры дырочку на пятке и ползущую от неё «стрелку».) Впрочем, прелестная картинка недолго радует зрителя: герой, хозяйски просунув ладонь, прикрывает её. Ладонь, как котёнок, – ластится, живёт собственной жизнью. «О, милый…» – беззвучно шевелятся губы героини. Тогда герой убирает руку, прекратив пытку, чтобы тут же ввести в композицию новый элемент. Секундное усилие – и скептикам продемонстрировано, насколько убедительна у него эрекция! Героиня охает, с наслаждением принимая удар. Она шепчет, шепчет что-то неразборчиво нежное… Оператор деловито перемещается вокруг, агрегат на его плече мерно стрекочет.

РЕЖИССЁР: Митя, крупно!

Розовая, распахнутая настежь композиция пульсирует, дышит, ждёт. В цвете, на плёнке шосткинского химкомбината «Свема» это будет смотреться просто гениально. Герой начинает размеренно двигать тазом, подстраиваясь под музыку; его руки неистово мнут выпяченные напоказ груди. Чмок, чмок, чмок – вот настоящая музыка любви, а вовсе не та, что сотрясает динамики.

Ритм эпизода задан.

Танцовщицы по-своему повторяют и размножают всё, что происходит в постели. Шаманские пляски…

Героиня покоряется общему танцу: всем туловищем ловит движения партнёра, впитывает их неудержимую мощь. Глаза её закрыты, на лице блаженство, – в точном соответствии с художественным замыслом.

РЕЖИССЁР: Больше чувства! Дайте мне чувство!

Актёр даёт чувство, стремительными толчками пронзая пространство кадра.

СЦЕНАРИСТ: (вцепившись в поручни пальцами свободной руки). Моя лучшая сцена… Вершина… Разговор с вечностью…

ДИРЕКТОР СТУДИИ: (умоляющим шёпотом). Эдичка, дай бинокль! Хоть на минуту! Козёл очкастый, что ж ты за жмот?..

Героиня, издав хриплый вопль, бьётся в объятиях главного героя. Глаза закатились, пальцы царапают простыню, ноги беспорядочно сгибаются и разгибаются.

Плясуньи возле кровати выдают сумасшедшие батманы. Солистка в гуттаперчевом экстазе извивается на полу, показывая высший класс акробатики.

РЕЖИССЁР: Давай финал, Сергуня!

Актёр взвинчивает темп. Но его отточенная техника быстро превращается в хаос. Выплеснув завершающую порцию стонов, он вянет, замирает, виснет на актрисе. Композиция распадается. Оба лежат, устало лаская друг друга.

ОНА: В тайгу… В тайгу…

РЕЖИССЁР: Стоп, снято.