Kitabı oku: «В лабиринтах памяти. Студент – это состояние души!», sayfa 2

Глава 3. Про огурцы и метеорит

Девятый класс советской школы. Отличительной особенностью его от соседних восьмого и десятого, которые в те времена считались выпускными, являлось закономерное отсутствие экзаменов по окончании учебного года. Впереди ждало безалаберное лето, слегка омраченное непродолжительной «обязаловкой» типа практики (работой ради работы). Как правило, нас ждала уборка и без того чистого школьного двора, либо перетаскивание с места на место школьной мебели.

Летние практики имели место быть во всех учебных заведениях, в том числе и ВУЗах, постепенно трансформируясь в учебные, производственные и пр. Основной целью данного этапа обучения считалось приучить будущего специалиста к простой мысли: будь ты хоть семь пядей во лбу – работать руками все равно придется.

По окончании принудительных работ во благо общества, невольно возник вопрос – чем заняться дальше? Бесцельно болтаться уже не представляло интереса, привычные с детства развлечения надоели, поэтому предложение Вовки Заворотнева пойти поработать не только решало проблему досуга, но и вселяло надежду обзавестись личными деньгами. Мать одного из нашей школьной компании, по-моему, это был Юра Сидоренко (ныне гражданин Украины, ходит судовым механиком, по всему миру), работала на овощной базе, она то и устроила нас на полтора месяца грузчиками.

В обязанности «вольнонаемных» входило мотаться по полям Прохладненского района, загружать собранный урожай фруктов и овощей на машину и развозить их по овощным магазинам, либо свозить все на базу. Как правило, за день удавалось сделать один-два рейса.

«Экипаж» грузовика состоял из водителя, однорукого экспедитора и нас с Вовой. Экспедитор – боевой, не старый еще, шустрый мужичок, без одной руки, компенсировал свой физический недостаток изощренностью ума, что позволяло ему зарабатывать неплохие деньги, даже в сравнении с теми, у кого конечности присутствовали в полном комплекте. Продавцы овощных магазинов, в основном толстые, пожилые женщины, как правило, уже обремененные семьями, охотно покупались на этот его недостаток и, как следствие, легко шли на преступный, с точки зрения ОБХСС, сговор.

Одним из источников дополнительного заработка в торговле, наряду с обсчетом и обвесом, испокон веков считалось наличие «левого» (неучтенного) товара. «Левак» кормил все звенья логистической цепочки, начиная от производителя товара и заканчивая розничным продавцом, тем самым превращая дополнительный заработок каждого из них в основной.

Для того чтобы мы с водителем и экспедитором могли заработать сами и дать заработать этим толстым теткам из овощных лавок, нам следовало подсуетиться, чтобы в кузове каждой машины чудесным образом появлялись лишние сто пятьдесят-двести килограмм овощей, а вот они то, как раз и появлялись благодаря нашему с Вовочкой участию. Схема удивляла своей простотой. Наш с Вовой вес в сумме составлял как раз полтораста килограммов. При въезде на поле машину требовалось взвешивать, поэтому весовую мы с Вовой проезжали в кузове, лежа у борта, обратно мимо весов, проходили пешком, а вместо нас в кузове лежали полтора центнера наших, скажем, огурцов, это выглядело так же просто, как закон Архимеда.

Далее в ход шла простая арифметика: огурцы в магазине стоили копеек двенадцать за килограмм, продавец у нас их принимала по восемь. Заработок нашего экипажа составлял двенадцать рублей, которые делились между всеми участниками. И хотя при разделе учитывалось все, в том числе и наш с Вовой возраст, что, безусловно, приводило к различным оценкам «коэффициента участия» каждого, тем не менее, мы с напарником в среднем по два-три рубля «на нос» ежедневно имели, а это составляло зарплату, например, учителя.

Иногда нас «вычисляли» и грузчикам приходилось ходить мимо весовой в обоих направлениях, поэтому перед посещением колхозов с такими весовщиками, «экипажу» приходилось заезжать на городскую свалку и грузить в кузов требуемое количество строительного мусора, а потом после весовой вываливать его на поле. Победители олимпиад, физику мы знали на отлично и «закон сохранения» сомнений не вызывал: чтобы с поля, что-нибудь увезти, надо на поле что-нибудь привезти.

С некоторыми весовщиками действовала простая договоренность, и они за два-три рубля просто приписывали необходимое количество веса к таре, это значительно упрощало процедуру появления левого товара. А что оставалось делать – при социалистической системе хозяйствования все считалось народным, а значит ничьим, поэтому каждый советский человек старался обрести хотя бы и малую, но причастность к тому, что «плохо лежит».

На поле мы стремились попасть в обеденное время, как правило, это гарантировало, что на полевом стане дородные и гостеприимные поварихи мальчишек обязательно покормят нахаляву, в результате чувство нашего удовлетворения достигало немыслимых глубин.

Однажды, появившись на поле слишком рано, мы с Вовой убивали время в ожидании, когда селяне соберут необходимую нам часть урожая. В оросительной системе – паутине небольших каналов на поле, в которых еще ночью плескалась вода для полива, Вова обнаружил рыбу. Нас ждали усачи и голавли, полусонно стоявшие в небольших лужицах и ожидавшие смерти от стремительно поднимавшегося к зениту июльского солнца. Через полчаса мы стояли с ведром из под раствора медного купороса, полным свежей живой речной рыбы. Неожиданный улов мы продали продавщице овощной палатки за пять рублей.

Полтора месяца здорового физического труда на свежем воздухе привели наши взрослеющие организмы к внешнему возмужанию, добавили самооценки и уверенности в себе. Кроме того, заработанная мною приличная сумма денег позволила собраться и поехать на две недели в Ленинград.

Я оказался в одном купе с пожилым азербайджанцем из Баку, везшим свою дочь поступать в институт. Его удивляло, как я, совсем молодой, еду один без родителей так далеко. Он сетовал, что у них не принято отпускать детей одних, тем более на такие расстояния от дома. Мне же не виделось ничего странного в том, что я в свои шестнадцать с половиной еду один без родителей в Ленинград. Тем более что минувшей осенью, в неполные шестнадцать, я также самостоятельно провел неделю в Баку. Видимо у меня уже тогда рождались задатки путешественника, так и не развившиеся в страсть.

Чужие города у меня никогда не вызывали страха, а так как в десятилетнем возрасте я уже посещал с мамой Ленинград, то незнакомым он мне вовсе не казался. Видимо тогда и родилась любовь к этому городу, городу в котором я, впоследствии, бывал не один десяток раз, городу, который, несмотря на то, что сменил свое название, продолжает меня манить и сейчас, правда визит в него с годами становится все более несбыточной мечтой.

В программу моей поездки входил стандартный набор ленинградских (питерских) развлечений, музеи города и пригородов: Петергоф, Исакий, Эрмитаж, Петропавловка и пр. Однако запомнившимся на всю жизнь оказался поход с мужем подруги мамы, у которых я останавливался, в один из пригородных лесов за грибами. Примечательным он оказался, нет, не грибами, а тем, что я нашел метеорит.

Ржавый, железный, оплавленный камень почти правильной круглой формы, килограмма два с половиной веса, лежал в лесу на покрытой дерном земле. Первоначально я предположил, что это могло быть ядро времен петровских войн, но тут же «отмел» данную версию. Два с половиной столетия вряд ли позволили ему пролежать на поверхности, тем более что под ним росла трава, хотя и желтая, обедненная хлорофиллом, но, тем не менее, трава. Все это свидетельствовало о том, что находится он здесь сравнительно недавно.

Половину дня я проносил его в корзине и перед тем как уйти из леса я метеорит… выкинул. Невольно вспоминается сказка «про курочку-Рябу».

Моя тогдашняя самостоятельная поездка в Ленинград, резко подняла, как сейчас говорят, рейтинг в глазах одноклассников.

Глава 4. Лоскуты

Именно такими запомнились самодельные коврики, которые шили мои бабушки в те далекие годы моего детства, примерно полвека тому назад. Бесхитростные украшения имели практическое применение в качестве прикроватных ковриков или утеплительных подстилок на стулья, скамейки, в простонародье называемые «сидушками». Представляли они собой коврик из куска однородной ткани, на который нашивался узор из разноцветных лоскутов: обрезков шитья, кусков разных тряпок, остатков старой одежды, в общем, всего того, что давно следует выкинуть, но жалко.

Нечто подобное представляют собой воспоминания детства и юности, которые состоят из обрывков памяти, иногда ярких, иногда курьезных. Возможно, для многих они, как и те кусочки ткани ничего ценного не представляют – информационный хлам, рванье, который давно следует выбросить, но для меня они определенная ценность, словно те тряпки, нашитые на кусок полотна моей бабушкой.

Попробую собрать эти «лоскуты» и сшить такой «коврик». Это глава состоит из обрывков моей памяти, никак не связанных между собой логически, воспоминаний детства, а так как оно все-таки состоялось – мое детство, то и они имеют право на существование.

Самоволка

Дети существа необычайно любопытные. Не отягощенные багажом условностей и ограничений, зачастую именуемых жизненным опытом, в своих исследовательских стремлениях они заходят слишком далеко, порою пренебрегая осторожностью. Особенно если выпадают из под строгого родительского контроля.

Однажды, в возрасте четырех-пяти лет, в конце дня мама забрала меня из садика, и мы отправились по направлению к дому. Хотя я и был довольно самостоятельным, но по ее искреннему убеждению постоянно нуждался в опеке. По дороге мама разговорилась со встретившейся ей знакомой, как сейчас принято говорить – сцепились языками. Я же, не сильно заинтересованный их беседой, с безучастным взглядом плелся вслед за ними.

Не перестали они разговаривать, подойдя к нашему дому и я, изнывая от скуки, выписывал круги, ожидая, когда же собеседницы расстанутся. Беседа все не кончалась, когда мне надоело слоняться между ними, я стал потихоньку увеличивать радиус своих блужданий.

Так, не заметно для себя добрался до старого русла реки, которое протекало метров в двухстах от дома и представляло собой небольшой перекат глубиной сантиметров десять. Дело происходило летом, я забрел в реку и, как сейчас помню, от постоянного смотрения на воду у меня кружилась голова. Не удержав равновесия, я упал и намочил в воде штанишки. Понимая всю степень опасности сложившейся ситуации и неотвратимость наказания за мокрые штаны, я их снял и стал выжимать. Кроме того, изрядно замерз. В таком виде меня мама и застала на середине реки. Я обрадовался, но быстро осознал, что напрасно.

Увидев меня, она испытала смешанные чувства: страх исчезновения ребенка сменился радостью, радость быстро переросла в строгость, а та незамедлительно трансформировалась в гнев и, будучи педагогом, она быстро сориентировалась, выломав в ближайших кустах хворостину. Так в непрерывном контакте с импровизированными «розгами» я и добежал до самого дома. Как потом спустя много лет мама мне призналась, она сильно перепугалась, что я простыну. Думаю, что сечение хворостиной всю дорогу спасло меня от переохлаждения.

Вот так иногда женщины бывают увлечены разговором.

Маки для мамы

Мама – самый дорогой человек в жизни каждого из нас. Подарившая жизнь, бескорыстно жертвуя всем, что имеет, она готова отдать своим детям всю себя без остатка. Как больно и обидно, что понимать это мы начинаем только после того когда мама уходит. Невольно начинаешь вспоминать о не отданных долгах, недостаточно щедром внимании при ее жизни и сожалеть, сожалеть, сожалеть….

Цветы я своей маме дарил редко. Лесные первоцветы, подснежники, фиалки, ландыши. Скоротечная южная весна не позволяла это делать часто, а сирень росла под окнами нашего дома, и дарить ее казалось как то не с руки.

Окончив школу, я навсегда покинул родительский дом, но когда наведывался, по возможности старался подарить букетик роз, тюльпанов, гладиолусов или пионов, хотя удавалось это не всегда, в провинциальном городке нет цветочных салонов. Однако самый первый букет – подарок маме, я запомнил на всю жизнь.

К тому времени мне исполнилось лет пять или шесть. Скорее всего, мы с отцом возвращались с рыбалки или просто катались на велосипеде. Солнечный, слегка ветреный день радовал красками конца весны – начала лета. В сочно-зеленой, еще не успевшей сгореть под знойным летним солнцем траве, алыми каплями крови красовались маки.

У меня возникло непреодолимое желание нарвать этих прекрасных цветов маме, и я попросил отца остановиться. Сломив недолгое сопротивление его возражений, я опустился на землю и, не замечая отцовской улыбки, нарвал большой, на мой взгляд, букет. От безоблачного настроения я, казалось, светился счастьем. Сидя в самодельном сиденье, закрепленном на передней части рамы, я одной рукой крепко вцепился в руль, а другой гордо держал букет цветов.

Я вез своей маме маки!

Тревога появилась через несколько минут, с первым оторвавшимся лепестком. Дальше они начали сыпаться один за другим, унося с собой остатки солнечного настроения. На глазах появились слезы.

Дорога к дому оказалась не долгой, и уже через полчаса с мокрыми от слез глазами и виновато потупив взор, я протягивал маме пучок зеленых стеблей с маленькими головками на концах. Мне казалось невероятно горьким и обидным, что я не смог сохранить красоту, поделиться ею с самым дорогим человеком. Она взяла мой подарок и поблагодарила.

Мама улыбалась!

Красиво

Телевизор у нас появился одним из первых на улице. Он оказался моим ровесником и поэтому насколько я помню себя, настолько и телевизор. Один из первых «Рекордов», разумеется, черно-белый в большом фанерном ящике, правда, уже без линзы мне пришлось досматривать даже в институте. И хотя в те времена мы не могли и предполагать, что со временем появятся цветное телевидение, техническая мысль советской радиопромышленности не стояла на месте, а семимильными шагами следовала к прогрессу. Видимо поэтому, как промежуточный этап, свету явилось телевидение разноцветное.

Однажды отец принес домой небольшой рулончик целлулоидной пленки, которую, как он сказал, ему привезли на заказ. Трехцветная пленка, сверху вниз – синяя, желтая и зеленая размерами как раз подходила к экрану телевизора. Возможно, прогрессивная мысль конструктора полагала, что в случае, если по телевизору вдруг покажут пейзаж, где в указанном направлении будут расположены безоблачное небо, солнечный день и зеленая трава, этот сюжет автоматически будет транслироваться в цветном изображении. Мама сразу подвергла жесткой критике эту «телеприставку», на что отец возразил, что она ничего не понимает, а с пленкой будет красиво.

Однако когда он установил «приспособление» на телевизор, мы увидели странного цвета дикторов – желтолицых, с синими волосами, одетых во все зеленое. Посмотрев несколько дней на разноцветный экран, и так и не дождавшись желанного сюжета, где и небо, и солнечный день и трава совпадут по цвету с комбинацией на пленке, отец снял ее и выкинул, безжалостно расставшись с красотой.

Как я тонул

Гидрофобия. Эта разновидность страха присуща многим людям, особенно в детстве. Большинству с годами удается побороть этот недуг, но некоторые хранят свой страх перед водой всю жизнь. Как сейчас помню: я на озере с родителями. Стою по горло в теплой воде, а легкое ее движение, которое и волнением не назовешь, так и тянет хиленькое тельце на глубину. Резким движением рук отталкиваюсь от манящей опасности и, преодолевая сопротивление воды, в ужасе несусь к берегу.

Тонуть мне в своей жизни доводилось дважды. Первый случай вообще «мутный», так как я с полной уверенностью не могу сказать случилось ли это со мной на самом деле, сколько я ни спрашивал свою маму, так как дело было в детстве, она ничего по этому поводу не знала. Тем не менее, воспоминание очень яркое, хотя не думаю, что это результат синтеза подсознанием, типа дежавю. А выглядело это так.

Я, лет трех-четырех от роду, иду в составе детсадовской группы по берегу реки и неожиданно падаю в воду. Она смыкается у меня над головой, и я начинаю захлебываться. Чья-то рука, скорее воспитательницы, быстро вытаскивает меня за одежду или за волосы на поверхность. Вот и все коротко, но очень ярко, а главное не знаю – случилось ли это на самом деле. Что об этом случае моим родителям воспитатели могли и не доложить, в принципе тоже имеет свое объяснение.

Второй случай произошел несколько позже, когда мне исполнилось лет семь. К тому времени я уже владел, какими-то навыками плавания, уверенно держался на спокойной воде, но зачастую, оказавшись перед выбором плыть или не плыть, придерживался второго решения.

В горах прошли ливни и Малка, река на которой я вырос, значительную часть года не представлявшая никакой опасности, вспучилась и наполнилась мутной темно-коричневой водой. В один из дней пацаны принесли известие, что снесло мост, и мы, стараясь не пропустить столь знаменательное для маленького городка событие, дружно помчались смотреть на то, что от него осталось.

Выше по течению бурные потоки подмыли берега и упавшее в воду огромное дерево, увлекаемое стремительным течением, протаранило мост. Хилые опоры не выдержали и он, цепляясь за наш берег, развернулся на сорок пять градусов.

Сгрудившись на том, что осталось от переправы, мы смотрели, как грязное течение несло всяческий мусор. Под мостом и в обычное время глубоко, а сейчас, когда уровень воды в реке поднялся в несколько раз, это место представляло собой один сплошной омут. Взрослые пацаны, опираясь на накаченные автомобильные камеры – наиболее распространенное в годы нашего детства плавсредство, никак не решались лезть в такую пучину.

Как ни странно нарушить всеобщее оцепенение, помимо желания, довелось мне. Какой-то смельчак, набрался храбрости и… столкнул меня в воду. Я исчез в омуте. Интуитивно барахтаясь изо всех сил, я, все-таки, всплыл на поверхность и вздохнул воздуха, дальше, не переставая бороться за жизнь, стал делать попытки выбраться из водоворотов под мостом, непрерывно пытавшихся утащить меня под воду.

Оценивая мое положение, мальчишки постарше, бросили тяжелый резиновый мяч, которому по единодушному мнению предстояло добавить мне не плавучести. Точный бросок, безусловно, пришелся бы мне на пользу, но этот оказался прицельным и попал мне прямо в голову, «забив» под воду, как гвоздь ударом молотка.

Интуитивно цепляясь за жизнь, мне все же удалось выбраться из омута на течение, а уже оно, подхватив как щепку, быстро вынесло на перекат ниже моста, где русло реки расширялось, и глубина становилась меньше.

После того случая я уже никогда не боялся рек.

Международный скандал

Детство – закономерный этап практически ежедневных исследований и открытий в жизни каждого человека. Следует отметить, что недалеко от моего дома, в радиусе примерно километра находились лес и река, как магнитом притягивал большой, неизведанный пустырь. Разумеется, значительная часть этих достопримечательностей уже подверглась моему тщательному исследованию, однако оставалось еще множество потаенных уголков.

Мои родители в ту пору дружили с семьей корейцев, глава которой работал завучем в школе, к счастью не в той, где учился я, а его жена врачом в поликлинике. Иногда они встречались за общим столом по праздникам, что для меня абсолютно не представляло интереса. Мне тогда исполнилось лет восемь-девять, а по сему, статус обязывал присутствовать на подобных торжествах. Восторга по поводу очередного похода в гости я не испытывал, поскольку «похватав» чего-нибудь с праздничного стола, на правах старшего мне приходилось опекать и развлекать их дочь, пяти-шести лет отроду.

В тот день стояла теплая и сухая погода, скорее праздновали майские праздники или августовский день железнодорожника. Мне изрядно надоело ковыряться в игрушках подопечной и, предварительно испросив разрешения старших, мы подались на улицу. Их дом находился в радиусе того же километра и я естественно повел ее туда, где было интереснее мне, а именно на недостаточно изведанный участок пустыря.

Внимание мальчишки привлекало заболоченное искусственным путем место, которое образовывалось путем сброса сточных вод из находившейся невдалеке старой скотобойни. Я уже не помню, из каких источников пришла ко мне эта информация, возможно от отца, но не трудно догадаться, куда нас понесло.

Путь юных путешественников преграждала канава, через которую лежала доска, являющаяся логическим продолжением тропинки по маршруту нашей «экспедиции». Заполненная до краев, траншея сверху была покрыта толстой, засохшей на жаре серо-коричневой коркой грязи, потрескавшейся под жарким солнцем и напоминавшей киношный штамп, высохших пустынных водоемов, олицетворяющих жажду.

Интуитивно я остановился и попробовал носком ноги надежность доски. Та заколыхалась, давая понять, что опор не имеет, а просто плавает в заскорузлой на солнце грязи. Я это понял, а моя малолетняя попутчица нет. Предупредить ее я не успел, да она и не спрашивала, ловким маневром обогнула меня и шагнула на доску.

В одно мгновение девочка исчезла с головой, оставив на месте переправы и пустынного пейзажа поверхности канавы «полынью» черной зловонной жижи. Через доли секунды она вынырнула, и я принялся ее спасать, тем более что края канавы позволяли, просто протянув руку вытащить беднягу на берег.

От испуга и удивления она даже не плакала, только белки карих глаз, изредка моргая, резко выделялись на черном лице. Отплевываясь, она послушно быстро шла за мной. Брезгливо размышляя о том, что чертовски вымазался, когда вытаскивал ее из грязи, я старался меньше на нее смотреть, напряженно соображая на ходу, что бы такое придумать, чтобы меньше ругали. Сама же моя попутчица представляла собой нечто маленькое, черное, зловонное, пугающее встречных прохожих, которые в борьбе отвращения с любопытством, иногда пытались о чем-то с нами заговорить.

Заплакала девчонка только тогда, когда ее мать открыла нам дверь…, застолье оказалось испорченным. Виновным в происшедшем все единодушно признали меня, хотя я понимал, что подобный вердикт, по меньшей мере, несправедлив, ведь кто, как не я спас несчастную.

После этого случая, мои родители перестали общаться со своими друзьями.