Kitabı oku: «Оливер Кромвель. Его жизнь и политическая деятельность», sayfa 9

Глава III. Борьба с парламентом

Развитие радикальных элементов революции. – Уравнители прав и уравнители состояний. – Люди пятой монархии. – Походы Кромвеля в Шотландию и Ирландию. – Борьба армии с парламентом. – Победа армии над парламентом

“Военный деспотизм и военная организация стремятся в конце концов сосредоточиться в руках одного”. Это одинаково справедливо как для первобытных общин дикарей, так и для Европы, как в XVII, так и в XIX веке. Диктатура Кромвеля, цезаризм Наполеона – лучшие иллюстрации высказанного положения. Но его можно не только иллюстрировать, можно доказать его безусловную логичность, что я постараюсь сделать на нижеследующих страницах.

Мы должны теперь проследить, как власть постепенно и неуклонно переходила в руки Кромвеля. Процесс этот, однако, совершался не без упорной борьбы и занял ни более ни менее как четыре года (1649 – 1653 годы). Что же так тормозило его?

7 февраля 1648 года по старому стилю, или 17 февраля 1648 года по новому, нижняя палата, собравшись в числе 73 членов, приняла следующее постановление:

“Опытом доказано и вследствие того палатою объявляется, что королевское звание в этой земле бесполезно, тягостно и опасно для свободы, безопасности и блага народного, поэтому отныне оно уничтожается”. Еще накануне была уничтожена палата лордов. Вся власть сосредоточилась таким образом в руках нижней палаты, и основание республики было ознаменовано торжественной надписью, вырезанной на новой государственной печати. Эта надпись гласила: “Первый год свободы, восстановленной благословением Божиим, 1648”.

От свободы до мира было, однако, очень далеко.

“Со всех сторон, – говорит нам м-с Гетчинсон в своих замечательных мемуарах, – непосредственно после казни короля стали предъявляться проекты реформы. Всякий мечтал о собственной конституции и печатал план ее. Немало людей обнаруживали решительные признаки неудовольствия, видя, что их предложения не сразу принимаются в расчет. В числе этих людей, в частности, надо назвать Джона Лильборна, отличавшегося умом беспокойным и мятежным, неспособного жить в мире и печатавшего один памфлет за другим. Левеллеры также сделали попытку нарушить спокойствие государства, но Кромвель быстро подавил вызванное ими восстание, за что и получил сердечную благодарность от парламента”.

Как видит читатель, это было время усиленной агитации, усиленного “брожения умов”. В государстве, расшатанном до последних своих оснований, каждый – большой и маленький – считал себя призванным к решению важнейших вопросов общественной жизни. Мало того, он искренне обижался, когда его не слушали. И благодаря такому возбуждению перед нами сотни памфлетов, сотни проектов новых конституций. Очевидно, что на республику возлагались грандиозные, в большинстве случаев иллюзорные надежды. Полагали даже, что она осуществит идеал царства Божия здесь, на земле. Увы – как далеко еще было оно и тогда… и теперь…

Но познакомимся с партиями.

Прежде всего пред нами левеллеры. Опираясь на исследование М. Ковалевского, мы можем перевести этот термин словами “политические радикалы”. Они представляли из себя наибольшую (сравнительно) силу в рядах оппозиции. Их вдохновителем, их, если можно так выразиться, “теоретическим вождем” был “беспокойный Джон”, “свободнорожденный” и наконец “всеми гонимый” Джон Лильборн. Левеллеры несомненно выделялись из среды индепендентов и рядов кромвелевской армии. Знамя их было наиболее свободолюбивым и наиболее радикальным в политическом отношении. М. Ковалевский считает их предшественниками радикалов современной нам Англии. Чего же хотели они? Сущность их требований можно свести к следующим немногочисленным пунктам:

1. У каждого человека существуют права, которые не могут быть уничтожены никем и ничем здесь в мире. Эти права дарованы ему Богом и его достоинством человека. К ним надо причислить свободу совести, равенство всех перед судом и исключительную подсудность каждого лицам одного с ним состояния (присяжным).

2. Власть сосредоточивается в общинах Англии и у их единственных представителей – депутатов палат. Палата законодательствует. Администрация подчинена ей. Парламентская комиссия следит за исполнением законов во время перерыва сессий.

3. Судебная власть безусловно отделяется от законодательной и исполнительной. Она свободна, “чтобы быть справедливой” (Монтескье был опережен ровно на сто лет).

4. Все общественные должности – выборные. Правом представительства пользуется всякий англичанин, достигший известного возраста, не живущий за счет общественной благотворительности, не обесчещенный судебным приговором и не состоящий в услужении у частного лица.

Это первая ступень утопии. Религиозная свобода и народовластие – вот ее основания. Фанатическим ее проповедником явился Джон Лильборн. Во имя ее капитан Томсон поднял бунт, в котором и погиб сам вместе с тремя главными сторонниками, расстрелянными, на поле роковой для них битвы.

Но на первой ступени революционный дух остановиться не мог. Как видит читатель, программа левеллеров – политическая по преимуществу: хотя они и высказываются против крепостного права и за уничтожение последних остатков издыхавшего уже в то время феодализма, однако “священного права собственности” они затрагивать не хотят и даже клянутся не затрагивать его. Классовые привилегии исчезают для них в представлении о “гражданских”. Еще замечательно, что эти политические радикалы, в противовес духу времени, не ищут религиозной санкции для своих требований. Они ни разу не ссылаются на Писание. Они исходят из разума. Разум устанавливает для них естественные права личности. В остальном они опираются на Великую хартию вольностей. Не то на второй и последующих ступенях утопии. У Вайтлока мы читаем следующий, не лишенный большого исторического интереса, рассказ, в заголовке которого стоит дата 20 апреля 1649 года:

“В это время государственный совет (Cuncil of State) получил известие о появлении неких левеллеров¹¹ на холмах св. Маргариты и св. Георгия. Сообщалось, что эти люди копали землю и засевали ее кореньями и семенами. Некто Эверард, бывший капрал армии, является их начальником и называет себя пророком. Всего левеллеров тридцать человек, но они уверяют, что вскоре их будет четыре тысячи. Они приглашают всех прийти и помогать им, обещая каждому пищу, питье и одежду. Они говорят, что уничтожат загороди¹² и сделают поля открытыми для труда всякого желающего. Два эскадрона драгунов помешали, однако, левеллерам заниматься их невинным делом и доставили их, “громко протестующих”, к генералам – Ферфаксу и Кромвелю. Тут они объяснили следующее, отказавшись предварительно снять шляпы:

“Мы не имели в виду отнять землю у частных владельцев или обнаружить деятельное сопротивление всеми признаваемым властям. Мы хотели лишь вступить во владение искони признаваемыми за английскими общинниками народными землями (folkland), несколько столетий тому назад отнятыми норманнскими завоевателями. Все следы завоеваний должны быть, по крайнему нашему разумению, ныне стерты ввиду победы народа над королем – прямым потомком завоевателя. Только по недоразумению солдаты сочли нужным вмешаться в наше дело, сожгли наши жилища и арестовали нас. Мы – спокойные и честные люди. Посылайте против нас войска, мы не окажем им никакого сопротивления. Мы не будем бороться с вами ни мечом, ни копьем, но лопатой и плугом, с помощью которых мы сделаем плодоносными пустоши и лежащую без обработки землю общин. Теперь мы говорим с вами, но не для того, чтобы снискать вашу милость. Мы не вправе иметь покровителем никого, кроме Бога. Мы объявляем вам поэтому на добром английском языке, что избрали Бога своим покровителем и заступником”. В письме их к Ферфаксу встречаются еще следующие строки: “Когда вам угодно было посетить нас, то мы сказали вам, что не противимся тем, которые хотят иметь законы и правительство, но что сами мы не нуждаемся ни в том, ни в другом. Подобно тому, как земля у нас должна быть общей, так точно общими должны быть скот для ее обработки и все плоды полей. Ничто подобное не может быть предметом купли или продажи, так как всего этого мы можем иметь достаточно для удовлетворения нужд наших. А если так, то какая нам нужда в присвоениях и обманах, в законах, предписывающих сечение, заточение в тюрьму и повешение? Сохраняйте ваших правителей и призывайте нас даже к ответственности перед ними, в случае присвоения нами вашего скота и хлеба и разрушения нами ваших загородей, но предоставьте нам свободу от подчинения властям в пределах наших собственных владений. Предупреждаем вас, что мы не сочтем нужным скрывать под затворами ни хлеба, ни скота; все, что мы имеем, будет предоставлено в полное распоряжение всем”. Дальше левеллеры спрашивают: “Хорошо ли, что трудящийся люд должен довольствоваться одной заработной платой, не имея доступа к земле?” – Очень нехорошо, конечно, но это не мешает быть левеллерам людьми, превосходящими других своей наивностью. Непротивление злу – основной догмат их нравственности. Они не хотят выступать против зла жизни с оружием в руках, а лишь служат примером для других. утопия, очевидно, развивается.

Вот, однако, ее третья ступень. Прошу выслушать следующие соображения: “Так как мир просуществовал до потопа 1656 лет, то поэтому в 1657 году по Рождестве Христа должен наступить день Его вторичного пришествия на землю. Так как 2x666=1332, а никейский собор был в 325 году, а 1332+325=1657, то поэтому в 1657 году придет Христос и с ним царство Его. Из этого следует, что все правительства равно незаконны, а главное, безбожны, так как народом могут управлять только Бог и его наместник Христос”.

Так рассуждали люди пятой монархии с Гаррисоном во главе. Но, хотя в дикой и безобразной форме, они воплощали затаеннейшие стремления своего сердца к правде и справедливости. Надо заметить, что в низших слоях европейского общества было весьма распространено убеждение, что второе пришествие Мессии должно воспоследовать со дня на день. И они ждали, затаив дыхание, ждали, когда на землю Мессия придет:

 
Тот самый, Чья слава в молитвах поется.
Тот самый, Которого ждет не дождется
Так долго наш бедный народ.
 

Под видом своей религиозной утопии люди пятой монархии проповедовали анархизм чистой воды.

* * *

Что было делать Кромвелю среди всех этих идеологов, иллюзионеров, утопистов? Постепенно пришлось ему рассориться со всеми ими. Как и почему, увидим ниже, а пока посмотрим, что делает он как “способнейший гражданин республики”?

Подавив революцию в войске, он отправился в Ирландию (1649 год). Здесь роялисты заключили союз с туземным католическим населением против парламентских войск, сосредоточенных в Дублине. В продолжение нескольких месяцев Ирландия была завоевана, сожжена, разорена дотла и три ее провинции из четырех были конфискованы в пользу завоевателя. Здесь единственный раз в жизни Кромвель проявил непонятную в нем и возмутительную жестокость. В Дрогоде, например, двести человек были казнены с оружием в руках. В этой резне проявилась слепая национальная ненависть англичан против ирландцев, протестантов – против католиков. Оправдание, в котором сам Кромвель чувствовал необходимость в данном случае, не удовлетворяет нас: “Я убежден, – писал он, – что это совершенно справедливый суд Божий над зловредными негодяями, руки которых покрыты кровью многих невинных жертв. Я убежден, что это предупредит кровопролитие в будущем. Только эти соображения и могут оправдать подобный образ действия, который в противном случае повлек бы за собой сожаление и угрызения совести”. Нет, такого образа действий никакие соображения оправдать не могут. Кровопролитие действительно было предотвращено на будущее время, но вместо него началась систематическая вековая эксплуатация ирландского народа англичанами, которой суждено закончиться лишь в наши дни.

Без таких жестокостей, но так же быстро (1650 год) была завоевана Шотландия, возмущенная казнью короля и избравшая на его место его сына, Карла II Стюарта.

Оставалось теперь одно большое затруднение – это сам английский парламент, которому до сих пор верой и правдой служил Кромвель. Но теперь обстоятельства переменились.

“Кромвель, – читаем мы у Гардинера, – старшие офицеры армии и более благородные умы, еще оставшиеся в парламенте, стремились единодушно к осуществлению одного общего желания: к свободному управлению, согласному с решениями избранных представителей. Они желали гарантии свободе мысли и слова, без чего парламентское управление являлось тиранией, только под другим названием. Но они не имели средств, чтобы достигнуть своей цели. Все революционные силы истощились еще до казни Карла, а теперь, когда его преемником явился юноша, о котором не было известно ничего дурного, напор роялистов стал увеличиваться с каждым днем”.

Все роялистские движения были только что укрощены в Ирландии и Шотландии. С минуты на минуту их можно было ожидать в самой Англии: стон, вырвавшийся у шеститысячной толпы, присутствовавшей при казни короля, еще не был забыт. Нация наконец совсем не хотела республики, она не искала даже свободы совести. Подчиниться ей или ее представителям значило для вождей индепендентов потерять не только свою власть, но, вероятно, и жизнь.

Они прекрасно сознавали это. Политика парламента в то же время совсем не внушала доверия. К этому времени в нем осталось всего пятьдесят или шестьдесят человек. Они привыкли к господству. Десятилетнее управление делами государства приучило их к деспотизму. Расставаться со своими местами они совсем не хотели. Но неловко было в то же время оставаться в таком малом числе. Члены палаты в этих обстоятельствах надумали прибегнуть к совершенно необыкновенному средству. Они решили избрать новых депутатов, оставив за собой свои курульные кресла. Мало того, они изобрели для себя выгодное право не принимать в свою среду никого из тех, кто показался бы им негодным или неудобным для службы в парламенте.

“Весь этот план, – продолжает Гардинер, – был не что иное, как плутовство, которого Кромвель не терпел. Ведь он и его солдаты сражались и проливали кровь свою главным образом за свободу совести, а новый, хотя и на старый лад, парламент не представлял бы никакой гарантии для нее. Ничто не могло помешать ему уничтожить по своему благоусмотрению все прежние эдикты”.

Вопрос о самосохранении все решительнее выступал, таким образом, для индепендентов. Возвращаться было некуда; казнив Карла, они сожгли свои корабли. Они погибли бы на другой день после роспуска их армий, а этот роспуск, очевидно, и во сне и наяву грезился парламенту. Он поднимал этот вопрос в феврале, мае, августе 1652 года, и только главнокомандующий войсками, то есть Кромвель, служил ему постоянной, неодолимой помехой.

20 апреля 1653 года была решена наконец участь Долгого парламента. Выведав раньше мнения главных представителей армии, Кромвель убедился, что сильного протеста он не встретит ни с чьей стороны. Простые солдаты боготворили его; офицеры тоже без исключения держали его сторону, причем многие искренне; зять его Флитвуд управлял Ирландией; преданный Монк – Шотландией. Бояться было нечего, разве течения времени, которое могло неожиданно придать парламенту новую силу. Кромвель понял, что медлить особенно нельзя. Итак, 20 апреля вместе с Гаррисоном он явился в палату, разместив предварительно солдат возле Вестминстера, и спокойно сел на свое место. Вен в это время говорил, с жаром доказывая необходимость билля о новом составе парламента. Наконец Вен кончил речь, и председатель готовился отдать вопрос на голоса. Тогда Кромвель встал и обратился к парламенту, сначала в очень почтительном тоне; он воздал должную справедливость его трудам и усердию; но мало-помалу тон его изменился, его голос и жесты стали гневны; он упрекал членов палаты в медлительности, корыстолюбии, пристрастии к личным выгодам, невнимании к правосудию. “У вас, – закончил он, – нет желания сделать что-либо для общественного блага; вы хотите только навсегда удержать за собою власть. Час ваш настал: Господь отступился от вас; он избрал для исполнения своей воли орудия более достойные. Господь руководит мною и повелевает мне делать то, что я делаю”. Вен, Уэнтворт и Мартин быстро встали, чтобы отвечать ему. “Вы, может быть, находите, – продолжал Кромвель, – что моя речь не парламентская? – согласен, но не ждите от меня другой речи”. Уэнтворту удалось наконец произнести несколько слов: “Никогда еще парламент не слыхал подобных слов; они тем более ужасны, что сказаны его служителем, которого парламент, по своей беспримерной доброте, так высоко поставил и сделал тем, что он есть”. Кромвель бросился на середину залы и, надев шляпу, закричал: “Вон! Вон! Я положу конец вашей болтовне!” Он подал знак Гаррисону: дверь отворилась; вошли человек двадцать или тридцать солдат под начальством полковника Уорслея. “Вы не составляете больше парламента! Выходите вон! Очистите место для более честных людей!” Кромвель ходил взад и вперед, топая ногой и отдавая приказания: “Заставьте его сойти!” – сказал он Гаррисону, указывая на председателя, сидевшего в своем кресле. Гаррисон попросил председателя сойти; Ленталь отказался. “Сведите его сами!” – проговорил Кромвель. Гаррисон робко и почтительно взялся за мантию председателя, и тот покорился.