Kitabı oku: «Свадьба вампира», sayfa 2
– Смотрю на вас, артистов, и удивляюсь! – Драма запланировал торжественную паузу, чтобы вызвать повышенное внимание, но икнул. – Пардон… Смотрю на вас, и удивляюсь. На сцене вы можете все! Трагически любить и величественно ревновать, стреляться на дуэлях и душить возлюбленных. Вы умны и бесстрашны, вы красивы даже в уродстве. И мы, публика, восхищаемся вами, готовы носить на руках, потому что вы человечны! Но эффект имеет место, пока вы на сцене, когда вместе со светом рампы на вас падает отблеск гения, его сияние. Но стоит столкнуться лицом к лицу? И полное разочарование. Ваши истинные чувства мелки, и напоминают картонную бутафорию. Кто сказал, что слава – синоним счастья? Кто сказал, что деньги гарант верности и любви? Не сомневайтесь, вы рогаты давно и навсегда. Скажи, что согласен, и кончим с этим. Аминь!
– Зачем ты так, – укоризненно сказал Волошин: раскосые глаза округлились от столь откровенной тирады. Черты лица утратили монументальность, кадык прыгнул и застыл. Казалось, артист готов встать и уйти, но тем самым докажет правоту собеседника. А Драма уже мотал головой, собираясь препарировать душу клиента, вскрыть язву до печени.
– Жалко смотреть, как ты лапшу хаваешь, нахвалиться не можешь.
– Лапшу?
– Макароны флотские. Это ты думаешь, что она в зале сидит, глаз не сводит, а на самом деле в гостинице тазобедренным суставом работает. Жену твою не знаю, говорю про жен и мужей в целом. А после спектакля встретит, расцелует и клюкву развесит. Сегодня ты был великолепен! Я не могла сдержать слез. Особенно удался финальный акт. А сама хохочет про себя, птичкой заливается. Да ее тошнит от Оперы, она же не артистка. На измену время требуется? Хочешь, расскажу, как моя бывшая женушка в обеденный перерыв со своим начальником успевала? Все сотрудники в кафе отправлялись, а они в кабинете закрывались, любовью обедали. И никто не знал, думаешь? Вся контора хохотала. Как я узнал? Подруга ее рассказала, когда по пьянке трахнул, можно сказать, нечаянно. Она хвасталась, понимаешь? Перед подругой своей хвалилась, как успевает в рабочее время мужу рога наставить. Доблесть, хитрость, отвага женская. А мне каково? Противно вспоминать, как боготворил, на руках носил. Одно утешение, сам не безгрешен. Если бы не та подруга, до пенсии рогами стучал: моя не такая, моя не такая! Еще хватало наглости сцены мне закатывать, если хотя бы на полчаса с работы задержусь. Нет у них логики!
Рассказ Драмы, похоже, произвел на артиста Волошина сильное впечатление. Он было задумался, но потом, словно стряхивая наваждение, произнес как заклинание.
– Нет, не может быть!
– Как хочешь.
– Но, если женщина любит, она не будет изменять!
– Да кто тебе сказал? Заладил свое, любит не любит. Без разницы…
Прискакал усталый официант, выложил счета тому и другому.
– Просим извинить, господа, начинается санитарный час.
Артист Волошин, все еще пребывая под впечатлением, механически взял счет и начал изучать. Зал опустел, только несколько официанток сервировали столы, готовясь к вечернему наплыву посетителей. Драма, не притрагиваясь к счету, вынул две 50-рублевые купюры, протянул официанту.
– Бутылку водки, пару салатов, и мы в расчете, за двоих.
– Позвольте! – Волошин достал объемистый бумажник. – Я рассчитаюсь отдельно.
– Николай Николаевич, сегодня я угощаю, день рождения у меня, а ты распоряжаться в следующий раз будешь. – Драма кивнул официанту.
Тот умчался, через минуту вернулся с запотевшей бутылкой водки, выставил пару салатов, и молча ушел. Артист смотрел укоризненно.
– Мы так не договаривались. Завтра премьера, надо быть в форме.
– Отоспишься! Разговор интересный, прерывать не хочется. На чем остановились? Ах да, любит не любит. Выпьем, – Драма свернул пробку.
– За несуществующего именинника?
– Жене веришь, а мне нет? Могу паспорт показать.
– Не надо, – Волошин махнул рукой.
Задел артиста разговор, еще как задел! Они выпили, символически закусили, взялись за сигары. Под ароматный дымок Драма продолжил:
– Мы их не понимаем, и женщины этим пользуются. Хочешь знать, как женщина превращается в патологическую шлюху?
Артист неуверенно кивнул.
– Тогда слушай! Представь, супруги разругались. Обиженная жена выбежала из дома в чувствах. Она рассержена, хочет излить душу, звонит из ближайшего автомата. Кому? Бывшему однокласснику. Или однокурснику, бывшему любовнику, без разницы. Да хотя бы случайному проходимцу! Зачем? Ей надо поднять самооценку, которую муж растоптал, оскорбил грубым словом. Это ей так кажется. Она идет по улице и готова отдаться первому встречному, который сделает комплимент, и заманит в гости. Там они выпивают и, чтобы ускорить процесс, проходимец предлагает руку и сердце. По пьянке все получается легко и стремительно! Чуть с кровати не падают. Да, они играют в любовь. Иллюзия страсти. Через пару часов она возвращается домой, кроткая как овечка, муж ранен в самое сердце и просит прощения. Какая тонкая психика! Ушла мегерой, вернулась рыбкой, эти женщины! Существа с другой планеты. Они легко примиряются, и она шепчет, что он у нее самый любимый, самый-самый! Он усмехается и не замечает, что «самый-самый» вовсе не означает единственный. Она поначалу раскаивается, но утешает себя словами: сам во всем виноват! Не зря же он просил прощения?..
Драма замолчал, словно сомневаясь, стоит ли продолжать.
– Все? – Волошин усмехнулся.
– Нет. Вначале была трагедия. Измена, падение в пропасть, с кем не бывает. А вот ночью начинается комедия! Рогатый супруг вдруг принимается рьяно доказывать, что он супермен, и очень-очень ее любит. Неутомимо трахая супругу, доводит ее до животного состояния. Она вскрикивает, ахает и громко стонет, но никак не решается сказать, что сегодня он безнадежно опоздал. Наконец, пытка кончается, супруга откидывается на подушки: как здорово, я чуть с ума не сошла. Муж смотрит, и вдруг хватает за ногу. Она пугается, но поздно. Все повторяется! После акта жена начинает хихикать. Знаешь, почему? Пышущий страстью рогоносец имеет неотразимо глупый вид. Именно в тот момент она начинает ощущать прелесть измены. С этой минуты рога мужа будут расти не по дням, а по часам, и ни одного случая женщина не упустит! Она их будет копить на старость. В этом их секрет, вот и вся история.
– Какой секрет? – Волошин тяжело дышал.
– Жена запросто может любить, и при этом изменять, еще и ревновать, поскольку считает, что муж – ее собственность. Ты любишь свою дачу, машину? Но мечтаешь купить еще лучше. Так и женщина. Она любит мужа, но с великим удовольствием ему изменяет, при этом еще воспитывает, дрессирует. Он стал такой милый, домашний, я его еще больше люблю, никому не отдам! И она думает совершенно искренне, без угрызений совести.
Волошин перевел дух, справился с эмоциями, хмыкнул.
– Тебе откуда знать? Не повезло в жизни, вот шлюхи и мерещатся.
Сюда Драма и вел свою комбинацию.
– Рогат я был, но я развелся. А ты чему радуешься? Думаешь, миновала чаша сия.
– Представь себе, радуюсь.
– И думаешь, жена тебе верна?
– Сто процентов! Голову даю на отсечение.
– Тогда предлагаю пари. – Драма для вида разгорячился. – Мажем на сотню, что пересплю с твоей верной супругой?
Улыбка артиста стала походить на сморщенный блин.
– Перепил, брат, – глаза его недобро сверкнули.
– А чего ты плечи поднял? Ты не голову на отсечение даешь! Или для красного словца побрякал, так и скажи. Тогда извини, я думал, тебе стольник не лишний будет.
– Плевать я хотел на твой стольник.
– На тысячу спорим. Или слабо?
– Просто смешно.
Драма не унимался, дрова летели в топку страстей.
– 10 тысяч! Или ты лжешь, закрывая на измены глаза. Мне десять штук не жалко, десять косарей, только бы убедиться, что не все они такие. А ты в собственной жене усомнился, как до дела дошло. Какой Отелло? Одна бутафория. Правды боишься, так и скажи.
– Боюсь в дерьме изваляться.
– Ты в нем по уши сидишь! Знать не желаю, лишь бы любить дозволяла. А потом удивляемся, почему бабы нас не уважают, веревки вьют. Обещаю. Застукаешь жену в чужой постели, другим человеком станешь. Чувства пережить надо, измену и ревность, в реальности испытать, на сцене пригодится. Зрелище, достойное богов, не сомневайся! Это стоит 10 тысяч.
– Не может этого быть.
– Честь не трону! Только в кроватку уложу, чтобы тебе показать.
– Она не такая.
– Фирма гарантирует!
– Вы даже не знакомы.
– Вот Фома неверующий. Завтра же увидишь! Своими глазами.
– Да она с тобой разговаривать не захочет.
– Не твоя забота. Значит, проиграю пари и принесу извинения.
Волошин молчал, обдумывая дерзкое предложение. Драма мешать не стал, молча налил рюмки и стал ждать. Наконец, Волошин решился.
– Допустим. И как это устроить?
– Элементарно. Рядом с театром, за углом гастроном. Там я живу, над гастрономом, вход со двора, квартира 148. Дверь будет открыта, милости прошу. Гарантирую, самой измены не будет. Премьера, когда кончается?
– Вечером, примерно в одиннадцать.
– Чудно! Сразу дуй ко мне, тут два шага. Она будет голая, в моей постели.
Волошин тяжелым взглядом испытующе рассматривал Драму, тому стало неуютно. Кто их знает, народных артистов. Он поежился. Нет, и не надо. Развлекся, поболтали душевно.
– Шустрый ты мужик, Валерий Петрович. Договариваемся так. Если моя жена окажется в квартире, этого достаточно, получишь 10 тысяч. В постель затаскивать не надо. Применишь силу, жить не будешь. Понятно? А если ничего у тебя не выйдет, что вероятнее всего, купишь на сто рублей цветы, она розы любит, в ножки ей поклонишься и ручку поцелуешь. Идет?
– По рукам. Только без обиды, старик! Для тебя стараюсь.
– Да уж постарайся. И кстати, я не старик, голову на раз оторву. – Волошин криво усмехнулся. – Тогда увидишь, какой из меня Отелло. Кандидат наук, психолог? Проверим тезисы на практике…
Они допили водку, артист сообщил свой гостиничный телефон, желательно звонить после 5 вечера, он сам будет уже в театре, и все. Они разошлись довольные друг другом.
Спектакль обещал быть интересным.
Глава 4
Ежов
Что ты ночью бродишь, Каин?
Черт занес тебя сюда.
«Утопленник». Пушкин.
Оглушительная телефонная трель подбросила Ежова на кровати. Он включил свет. Ровно час ночи. Взял трубку:
– Да?
Ответом послужила тишина.
– Я вас слушаю, говорите…
Легкое потрескивание мембраны. Снова тишина. Он положил телефон, не успел выключить свет и лечь, телефон снова загремел. На этот раз послышались приглушенные всхлипывания то ли ребенка, то ли плачущей женщины. Звуки были ненатуральные и раздавались в недрах эфирного пространства, как будто шел спектакль. Ежов защелкал кнопками приемника, расположенного в изголовье гостиничной кровати. Все линии молчали. В трубке послышались короткие гудки, связь прервалась. Он перевернул телефонный аппарат и повернул рычажок, убавив громкость вызова до минимума. В ожидании новых звонков Ежов развернул газету и перечел статью, которая накануне привлекла его внимание.
«Найти вампира. Городская общественность взбудоражена очередным убийством. На этот раз жертвой насилия оказалась тридцатилетняя женщина, проститутка по кличке Багира, обескровленное тело которой обнаружили на загородной свалке. По просьбе органов следствия публикуем приметы возможного убийцы или сообщника. Рост выше среднего, плотное телосложение. Глаза темно-карие, нос широкий с горбинкой, волосы темные, коротко стриженые. Особые приметы: на правой щеке шрам. Предположительно, носит усы…».
Телефонный звонок, пусть и негромкий, заставил его вздрогнуть. Ежов механически потер указательным пальцем зачесавшийся шрам на подбородке, отложил газету, снял трубку.
– Серж! Умоляю. Серж… – женский голос захлебнулся рыданиями.
Телефонная трубка заскрипела, мембрану на том конце провода плотно прикрыли ладонью, плач исчез. Ежов молчал. Наконец, чей-то искаженный голос пискляво произнес:
– Триста восьмой номер! – и снова короткие гудки.
– Странно, – подумал он вслух…
Через минуту, облачившись в спортивный костюм и кроссовки, Ежов вышел из номера. Пока он дожидался лифта, дежурная по этажу, сидевшая за отгороженным столом, выразительно взглянула на часы, покачала головой.
– В гости направились?
– На тренировку.
– Ночью?..
Лифт открылся. Если звонили, назвали по имени и сообщили номер без объяснений, скорее всего, номер гостиничный. Лифт остановился на третьем этаже, в холле никого. Вероятно, дежурная спит в служебной комнате, спросить некого. Ежов бесшумно зашагал по длинному коридору, застеленному красной ковровой дорожкой. Вот он – 308 номер. Дверь прикрыта неплотно, щель. Прислушался – ни звука, в номере темно. Он бесшумно открыл дверь, вошел готовый к неожиданностям. Свет падал в номер из коридора, Ежов нащупал выключатель. Свет! Никого. По комнате разбросаны вещи, мужская одежда, открытый чемодан. Заглянул в туалет, ванную – пусто. Никого в номере не было. Ежов вынул носовой платок, быстро протер ручки дверей, к которым прикасался, выключатели, вышел, аккуратно прикрывая дверь. В это время далее по коридору громко щелкнул замок соседнего номера, рука дернулась, дверь захлопнулась. Из номера за спиной кто-то выглянул, но он, не оглядываясь, быстрым шагом удалялся прочь, лифт был на месте. Дежурной на его этаже не оказалось, он проник в свой номер незамеченным.
Минут через пятнадцать к нему в дверь постучали. Он не ложился, поэтому открыл сразу. Перед ним стояла Пума. Она светилась. Черные, блестящие от возбуждения глаза, искрящееся черное платье, очень короткое, и ослепительно красивые ноги. Одной рукой она прижимала к груди полиэтиленовый пакет, в другой – держала небольшой магнитофон.
– Можно к вам, Сергей Петрович?
Ежов молча отступил, пропуская ночную гостью. Постукивая высокими каблучками, Пума прошла в номер, остановилась посреди комнаты.
– Я вас не разбудила?
– Нет, – он был сильно смущен, даже откашлялся.
– Что же вы, Сергей Петрович? – насмешливо сказала она. – Закрывайте дверь, проходите. Будьте как дома!
Пума поставила на тумбочку магнитофон, вытащила из пакета сразу две бутылки коньяка, баночку черной икры и шутливо, но вполне торжественно объявила:
– Праздник, посвященный дню нашего знакомства, можно считать открытым!
Лакированный ноготь коснулся магнитофона, зазвучал марш Мендельсона. Довольная выдумкой, она повернулась к хозяину номера, который стоял с растерянным видом, совершенно не понимая, что происходит. Она выключила магнитофон.
– Сергей Петрович! Теперь вы не сбежите. Что же вы такой бука! Не рады меня видеть?
– Почему. Присаживайтесь, – скованным жестом он указал на кресло.
– А в фойе вы ловким были! Если сейчас же не улыбнетесь, я заплачу.
Пригрозив таким странным образом, она опустилась на краешек кресла, рекламируя и без того потрясающие ноги, один вид которых мог свести с ума кого угодно, даже каменную статую, а Ежов статуей не был. И он сел на кровать, тщетно пытаясь скрыть свою беспомощность.
– Илона. Это вы мне звонили?
– Надо же! Хотя бы имя запомнили. – Пума наслаждалась. – Я звонила. Напугать хотела! У вас стаканы имеются?
– Вначале расскажите, что произошло.
– Господи, да ничего не произошло. Я вас разыграла.
Она приняла скучающий вид и отвернулась к окну, за которым светились огни ночного города.
– Разыграли?
– Вы убежали от меня. – Пума повернула обиженное лицо. – Будто я прокаженная, ни капельки не заботясь, что со мной будет. А вдруг меня бандиты похитят? Вот и похитили.
– Бандиты, – от обвинений он растерялся. – Я же предлагал вас проводить.
– Ах, оставьте! – она состроила гримасу. – Вы предложили таким тоном, будто делали одолжение.
– А как вы узнали номер телефона? – он покосился на аппарат, разбудивший его среди ночи.
– Какой зануда. Я хочу выпить! Несите стаканы. Почему не ухаживаете?
Он молча ждал ответа, не шевелился.
– Господи! Проще простого. Спросила внизу, у этой рыжей коровы, где проживает мой спаситель. Что непонятного? Мужчина! Лучше о закуске подумайте. И стаканы. Накрывайте стол!
– А триста восьмой номер. Как объясните?
– Что? – она вскинула на него измученные глаза. – Сергей Петрович, миленький. Я так устала, день был ужасным. Думала, обрадуетесь, а вы допрос устроили. Как не стыдно? Красивая девушка сама пришла, с музыкой и закуской, с коньяком, вы пылинки сдувать должны. Благоговеть, а вы пытать вздумали? Не понимаю мужчин.
– Вы там были?
– Где.
– В 308 номере.
– А что там, – Пума спросила равнодушно, однако глаза отвела в сторону. – Я шла по коридору, мой номер в конце. Вижу, одна дверь приоткрыта. Случайно номер запомнился, цифры отпечатались. Надо было вас разыграть, вы бы туда прибежали, начали разбираться, а они знать не знают! Глупо. Я очень виновата? Пожалуйста, простите меня, я больше не буду.
– Кто они. Бандиты?
– Да откуда я знаю. Честное слово! – Пума и в самом деле заплакала. Молча, без единого звука, она сидела в кресле, смотрела на мучителя, а из глаз ручьями потекли слезы. Как из крана.
– Да что вы, – Ежов мгновенно раскаялся. – Разве можно так переживать? Илона!
Она молчала и смотрела, ручьи превратились в водопад.
– Извините меня, пожалуйста, – он заметался по номеру в поисках носового платка, вспомнил, что он в кармане, достал, но усомнился в свежести, бросился в ванную за полотенцем. Когда он вернулся, Пума смеялась. Как он перепугался! Слезы еще сочились, а она уже хохотала, не в силах вынести его глупого вида. Ошарашенный взрывом эмоций, он беспомощно улыбался посреди комнаты и комкал в руках вафельное полотенце. Обстановка разрядилась, ситуация стала контролируемой. Тумбочку развернули и покрыли салфетками. В холодильнике нашлась бутылка минеральной воды, сыр, два вареных яйца, полбулки хлеба. Пума с нескрываемым удовольствием наблюдала за приготовлениями. Наконец, появились и два граненых стакана.
– Кажется, все? – Ежов вопросительно посмотрел на гостью. – Будем приступать.
– И немедленно!
Он открыл коньяк и аккуратно налил, едва покрыв донышки.
– Сергей Петрович, так мы с вами до утра сидеть будем. Не жалейте! Лейте на треть, а лучше по полстакана! Закуски все равно мало.
– Если бы я знал заранее…
– Не оправдывайтесь! Если убежали, все равно виноваты. Не бойтесь, я вас тут не изнасилую. Или вы только драться умеет? Наливайте. Если женщина просит, грех отказывать.
Ежов подчинился, налил по полстакана.
– За знакомство?
– Разумеется, – она встала с кресла, чуть прошлась перед ним, показывая фигуру. Глаза его тут же ослепли, он боялся смотреть на нее, и она подсела к нему на кровать. – И обязательно на брудершафт.
Он пытался что-то сказать, но она придвинулась вплотную, подала ему стакан и взяла свой, после чего заглянула в глаза так ласково, что деваться стало некуда. Не бежать же из номера. Они выпили, символический поцелуй затянулся, закусывать не пришлось, и так было сладко. К трем часам ночи они превратились в сомлевшую парочку, самца да самочку. Прикроватный светильник оснащен полотенцем, в комнате царил полумрак, из магнитофона лилась саксофонная ностальгия. Кандидаты в любовники сидели на кровати и без устали целовались. После того, как очередной платонический акт завершился, Пума отодвинулась, поправила растрепанную копну на голове, и невзначай поинтересовалась:
– Серж, а ты кем работаешь?
– Я художник, – скупо ответил он. Его мысли витали вокруг гораздо более приятной процедуры, чем рабочий процесс. Но партнерша не спешила его осчастливить.
– А сюда: в командировку приехал? Ты не похож на художника.
– По семейным обстоятельствам. – Ежов убрал руки, выпрямился и отвернулся.
– А! – Пума вздохнула. – Ты женат.
Он не желал комментировать, взял бутылку. Пума не отставала.
– Хорошо. За твою жену выпьем! Кто она?
Он молча наполнил стаканы. Они ополовинили уже вторую бутылку.
– Ее убили, – выдавил он, голос дрогнул. – Год назад. Вечная память.
Выпили не чокаясь. Пума почувствовала себя виноватой.
– Извини, Серж. Я же не знала. Ты ее очень любил?
– Очень. – Ежов уставился невидящим взглядом куда-то в одну точку, и продолжил в порядке информации. – Мы были созданы друг для друга. Когда встретились, не могли поверить своему счастью. Ты понимаешь? Что ты понимаешь. А вот она понимала, по-настоящему понимала. Мы любили друг друга, такое раз в жизни бывает, только раз. Я за ней год ухаживал, пальцем не смел притронуться. Она не то что ты.
– Ну, знаешь, – Пума хотела обидеться, но он не услышал.
– Я свадьбы ждал, как манны небесной! Думал, это сказка, сон несбыточный. – Ежов вдруг тяжело задышал. – А на следующий день пропала. После свадьбы, как расписались. Исчезла без объяснений. Я не понял. Кто-то ей позвонил, она вышла из дома и не вернулась. Через три дня нашли. Ни кровинки не осталось, горло зубами разорвано, на волка подумали. Бывает, собаки людей рвут, экспертиза показала. Зубы человеческие.
– Ужас какой! – Пума представила и содрогнулась.
– Я этого урода достану. – Ежов повернулся, глаза сверкнули звериным огнем. – Никакого суда, я его лично на куски порву. На части.
Слишком страшен был его взгляд. Пума поспешила сама налить коньяк.
– Серж, миленький! Выпьем, легче станет.
– Легче мне никогда уже не станет. Первая жена с братом спуталась, вторую убили, а третью даром не надо! Хватит. Поганая штука жизнь. Верно?
– Менты у нас поганые, это точно, – заявила Пума. – Взятки брать они могут, а как маньяка поймать, кишка тонка. Мою знакомую недавно убили. Наверно, тот же самый гад! Что и твою жену. Это пятое или шестое убийство, с таким почерком. Может и больше, кто знает. Несколько лет продолжается. Кого-то поймали «вышку» дали. Вдруг новое убийство, говорят, подражатель. Ненавижу ментов!
Ежов достал из тумбочки газету, показал статью:
– Найти вампира! Проститутка Багира. Твоя знакомая?
– Учились вместе, в институте.
– А ты?
– Что я.
– Тоже проститутка?
Пума без лишних разговоров залепила пощечину. Левой рукой, но получилось звонко. Он растерянно потер скулу, виновато кашлянул.
– Понял, прошу прощения. Выпьем на мировую?
– Я и так пьяная.
Она привстала и повернулась к нему задом, чтобы перевернуть в магнитофоне кассету. Он покосился на пикантно обтянутое место. Очень выразительный зад! Но взяться за него не решился, можно еще пощечину схлопотать. Пощечина не страшна, обижать не хотелось. Пума включила музыку, сделала чуть потише, выпрямилась, с любопытством посмотрела на кавалера.
– Хочешь, погадаю? Моя бабка цыганкой была, научила. Могу порчу навести, приворожить. Боишься меня?
– Нет, – он протянул руку, надеясь обнять, усадить, снова целоваться.
Пума истолковала по-своему. Наклонившись через него к стене, он чуть сознание не потерял. Но она только сняла полотенце со светильника, и села рядом. Обеими руками взяла его голову в ладони, и повернула в профиль. Он поймал ее руку, хотел поцеловать пальцы, она рыкнула, и он подчинился, затих и сидел смирно, пока она наблюдала его черты.
– Серж! А ты страстный мужчина, – она коснулась ноготком шрама на подбородке, он вздрогнул как от удара током. – Ты драться любишь, водку пить и за женщинами подглядывать. Ах, забыла. Ты художник? Это одно и то же. Рисовать, подглядывать, – она перехватила его руку, которой он пытался ее обнять, развернула ладонью к свету. – Тебе 37 лет, на сердце роковая тайна. Так-так, дорогой! Никакой ты не художник! Ты военный начальник. Точно? Ага, сейчас посмотрим на семейную жизнь. Ты холост, это хорошо. Попался?! – она так обрадовалась, что он дернул рукой, она удержала. – Ты на мне женишься! Ура, ура, – она деловито разглядывала его ладонь, водила по ней пальчиком, ногтем царапала, словно расправляла невидимые складки. Вдруг расстроилась и отпустила руку.
Он недоуменно посмотрел на свою ладонь:
– Что-то не так?
– Брат у тебя есть, ты сам говорил. Так вот! Очень опасный человек, бойся его.
– Выпьем лучше.
– Я тебе серьезно говорю. Слышишь? Он убить тебя хочет.
– На брудершафт, – с трудом выговорил он.
– Я не хочу, пей.
Он повернул к ней лицо, посмотрел в упор, осторожно ткнулся губами в щеку.
– Я люблю тебя, понимаешь. Ты не уйдешь?
– Если не выгонишь. Не спеши, Серж, успеем, – она отвела его руку, соскочила с кровати, подала ему стакан с остатками коньяка. – Все у нас впереди, ты выпей пока. Мне в ванную надо.
Он выпил, она ушла в туалет, потом в ванную…
Ежов прилег и перевернутой ладонью прикрыл глаза от лампы. Когда та, о которой мечталось, приняла душ и вернулась, опоясанная одним лишь полотенцем, ее встретил могучий храп. Раскатистые звуки вырывались из приоткрытого рта, рука Ежова висела над полом, и чайная ложечка дребезжала в стакане, словно они ехали в поезде.
– Уснул дьявол, – пробормотала она и осмотрелась.
По-кошачьи она скользнула в прихожую, и первым делом обшарила карманы клетчатого пальто, висевшего на вешалке, ничего не нашла. На цыпочках вернулась в гостиную, и отворила скрипнувшую дверцу стенного шкафа. На миг замерла, прислушиваясь к обертонам и переливам, несущимся с кровати. Это надо так храпеть, словно гром гремит без остановки. Она достала с верхней полки дипломат, знакомый кейс, осторожно положила на стол возле окна. Пума стояла спиной к кровати, но контролировала ситуацию по храпу. Недоверчиво попробовала замки, они открылись, мягко щелкнув. На пару секунд снова замерла. Помедлив, подняла крышку, и сразу заинтересовалась красными корочками, торчащими из кармашка. Вынула, рассмотрела надпись, и облегченно вздохнула. Союз художников СССР! Она сунула удостоверение обратно. Электробритва, одеколон. Бумажник в глубоком кармане? Достала, но открыть не успела. Меж голых лопаток ей словно горчичник прилепили. Она застыла в неловкой позе, склонившись над дипломатом. Краем глаза показалось, что по стене скользнула тень, но храп не прекращался, звучал ровно и мощно. Она повернулась и вскрикнула.
Ежов сидел на кровати и смотрел на нее, продолжая храпеть. В такт дыханию верхняя губа приподнималась, обнажая крепкие ровные зубы, нос морщился в переносице, глаза пьяные, почти безумные. Возникло полное ощущение, что он рычит. Пума выронила бумажник, и повалилась в обморок.
Глава 5
Дуэт
Нина
О, сжалься! Пламень разлился
В моей груди, я умираю.
Арбенин
(смотрит на часы)
Так скоро? Нет еще.
Осталось полчаса.
«Маскарад». Лермонтов.
(Тетрадь Драмы)
Ненасытные провинциалки превратили меня в инвалида труда. Мне было плохо. Бледный, худой, не выспавшийся, я шатался по квартире и с дрожью вспоминал ночь минувшую. Дело дошло до того, что без отвращения и ужаса я не мог приблизиться к собственной кровати. Каждая женщина казалась мне последней, роковой. Не в том смысле, что они могут кончиться, а в смысле – я кончусь. Эксплуатацию надо прекращать, я забастовал. Наступил кризис перепроизводства.
Итак, профессионального альфонса из меня не вышло. Необходимо подвести итоги, чтобы смело выбирать путь грядущий. И положил я нравственность свою на мраморный стол, взял скальпель и провел вскрытие. Каковы перемены? О, ужас! Я стал циничен. Даже одна женщина способна вытоптать душу, а когда их много? Будьте уверены, даром денежки никто не платит. Но нет худа без добра! Я стал вынослив, как мул в горах или верблюд в пустыне. Постельная каторга выработала иммунитет, нечто вроде автопилота. Я научился отдыхать прямо во время акта, иногда даже дремал. Как говорится, солдат спит, а служба идет. До анекдотов доходило. Однажды сплю, вижу, немцы окружают. Я их из автомата – не помогает, гранатами – лезут, собаки. Встал в полный рост, заорал и в рукопашную. Самого здорового повалил и метелю его, метелю. А он трепыхается, мерзавец, бока мне царапает. Сука! И как хрястну его по морде. От всей страны нашей врезал. Тут он и заверещал, друг сердечный, жутко так. Я-то проснулся, а фашист голой женщиной обернулся. Конфуз. Со временем я оценил автопилот по достоинству.
Короче говоря, прекрасные провинциалки начисто уничтожили мою нравственность, зато развили технические и деловые навыки, своего рода, школа менеджеров. И стал я наблюдать жизнь глазами профессионала. Шел по проспекту, а мне казалось – по саду-огороду. Смотрел на хорошеньких женщин, а видел – дойных коровок. Говорил изысканный комплимент, а мысленно уже за титьки дергал, молочко доил. И ничего поделать-то не могу! Она еще по улице идет, меня знать не знает, а на самом деле, уже лежит. Только приостановилась и улыбнулась, а я уже прикинул, каким способом она больше любит. И так все время, в том и беда. Кошмар какой-то. Хобби стало второй натурой, хобби достигло мастерства. Весь процесс обольщения, от первой улыбки до постельного вздоха, я укладывал в час-полтора. Поначалу мне нравилось знакомиться, наблюдать, как холодные глаза зажигаются любопытством, я запоминал черты лица незнакомого, будил страсть, и она меняла эти черты, происходило чудо, лицо чужое становилось близким. Самое забавное, что в сексе я вовсе не стремился к общепринятому финалу. Выработав привычку экономить, я часто вспоминал о себе на третьем или четвертом дубле, иногда на другой день и совсем на другой женщине. Получался парадокс. Я возводил женщину на пьедестал и творил из нее божество. Но едва богиня входила во вкус, как пьедестал оборачивался эшафотом, а ласковый раб – палачом. И все равно. Даже в роли жертвы они бывали благодарны, а некоторые умудрялись влюбиться. И в этом нет ничего удивительного!
Женщины всегда любили и будут любить тех, кто заставляет их страдать, испытывать всю гамму переживаний, от тщеславия и восторга до уничижения и ненависти, потому и обожают всяких негодяев. Превратившись в матерого кота-профессионала, я с усмешкой вспоминал добрых провинциалок, молодость, которая отошла вместе с ними, и свой первый кризис. Еще не поздно было стать примерным семьянином, нарожать детишек, обернуться честным тружеником, трясущимся над каждой копейкой, и с утра до вечера мечтать об одном: поскорей бы эта советская власть кончилась. Но я предпочел другой путь. Жестокая борьба за рынок, когтистая лапа рэкета, мир отпетых негодяев и продажных женщин, авантюры за гранью закона наложили на меня суровый отпечаток. От юношеского романтизма не осталось следа. Времени и обществу требовался не романтик, им требовался сутенер. Прошли годы.
– Девушка, милая! Как же так? Скоро свадьба, а мы не знакомы, – я обратился к стройной брюнетке лет двадцати, стоящей на обочине в ожидании такси. Был теплый летний вечер, я решил устроить себе выходной.
– I don’t understand, – и она отвернулась.
Услышав такой наплевательский ответ, я несколько опешил.
– Ты что, сучка. Американка, что ли?
Я знал, что она не выдержит, а если иностранка – не поймет, интонация была дружелюбной. Последовал обратный поворот, стрельнула глазами. Не ожидала хамства от приличного на вид гражданина.
