Kitabı oku: «Когда открывается вечность. Старец архимандрит Ипполит», sayfa 5

«Ангел мой»

Старец Ипполит очень редко говорил об Афоне. Может быть, потому, что никто его и не расспрашивал всерьез. Теперь уже не поможешь делу. Но, возможно, в этом было нечто промыслительное, имелась веская причина, по которой архимандрит Ипполит не оставил потомкам «писем о Восточных делах»? Свидетельствовать о переломном моменте в истории православия должен был кто-то иной. Вероятно, тот, кому Господь доверил судьбы русского монашеского братства на Афоне, на ком лежал тяжелый крест ответственности за успех русской миссии на Святой Горе. Речь идет о друге и сомолитвеннике отца Ипполита архимандрите Авеле (Македонове), который почил через четыре года после смерти отца Ипполита, в 2006. «Когда я жил на Афоне, мог всем поделиться с отцом архимандритом Авелем, мы хорошо понимали друг друга», – сказал однажды архимандрит Ипполит.

…Когда я, автор этих строк, побывал на Святой Горе, мне вспомнился удивительный монастырь в рязанских раздольях. Его небесный покровитель, Апостол Любви Иоанн Богослов, явился беспощадному монгольскому завоевателю Батыю: «Если хоть один твой воин причинит зло моей обители, знай, что погибнешь и ты, и все твое войско». В знак неприкосновенности монастыря Батый оставил в нем свою ханскую золотую печать. И долго еще племена кочевников не смели приближаться к обители, хранившей на иконе Иоанна Богослова «оберег» великого воина.

В конце XX века монастырь лежал в руинах после нашествия не способных уразуметь уже никакие предупреждения свыше варваров нового времени. Но возродился он в прежнем и даже большем великолепии, с афонским уставом (чего раньше не было) – молитвами архимандрита Авеля, который благодатно сочетал в себе строгость наместника и милосердие духовника обители. Именно такое сочетание принято на Афоне и считается там лучшим способом управления монастырями… Иоанно-Богословский монастырь восстал из пепла и превратился в один из мощнейших духовных центров новой России.

С архимандритом Авелем мы познакомились зимой 2004 года, когда приехали вдвоем с фотокором Дмитрием Фомичевым в обитель Иоанна Богослова хотя бы что-нибудь узнать об афонском периоде жизни отца Ипполита. В то время перспектива поездки на Святую Гору вырисовывалась лишь в мечтах. Но отец Авель нас благословил… с игуменского трона главного собора Иоанно-Богословского монастыря. И путешествие на Афон неожиданно состоялось.

Внешне непохожий на русскую обитель на Святой Горе, Иоанно-Богословский монастырь в духовной жизни стал подобием Свято-Пантелеимоновского. Византийский стиль, не господствующий, но очевидный, очень много мощей со Святой Горы, особенное молитвенное почитание Божьей Матери… Разве что холодно было, помню, не по-афонски: крещенские морозы, ледяной ветер. Из окон дома отца наместника открывался вид на заснеженные рязанские просторы.

– Приплывали морем эмигранты на Святую Гору, – вспомнил далекое прошлое архимандрит Авель. – Помню графа Шереметева на яхте. Отнесся к нам, монахам из Союза, более чем высокомерно, я бы сказал, поначалу даже с презрением: понаехали, мол, коммунисты в русский монастырь. Приняли его несмотря ни на что радушно. Библиотеку показали. Библиотека большая в Свято-Пантелеимоновском, ветхозаветные древности имеются. В трапезную пригласили, там читали за обедом жития святых по-русски. Когда его провожали, на монастырской пристани граф неожиданно встал на колени и … руки мне стал целовать. Да как целовал-то и как плакал! Чуть не навзрыд: «Я здесь на родине своих предков». Вот тут я почувствовал, как велика Россия! Русские разговоры, обычаи, простота. Дух русский велик.

Доафонская жизнь архимандрита Авеля в чем-то самом существенном очень похожа на жизненный путь отца Ипполита. Да, жили так, сказать по правде, далеко не все. Но, может, потому они и любили, и понимали друг друга, что крест служения Богу и ближнему был для них обоих одинаково желанным.

– Я тогда иподьяконствовал в Рязани у старца-архиепископа Димитрия (Градусова, в великой схиме – Лазаря), – рассказал историю своей юности отец Авель. – За четыре километра в церковь пешком ходил. Родители мои умерли в 1943 году. Мне тогда было 16 лет. А владыка Димитрий меня как будто усыновил… Шла война. Одно горе кругом. Того убили, этот без вести пропал. Смерть стучалась в каждый дом, и я не стал никого тревожить своей бедой. А у меня оставалось два младших брата и две сестры, самому маленькому – три годика. Помню, как тогда в храме владыка взял меня за подбородок: «Ты чего же, ангел мой, не говоришь, что Господь твоего папочку-то взял?» У меня слезы так и покатились по лицу. А он: «Не плачь, ты радуйся. У кого Бог берет, тому Сам заменяет. Теперь тебе Бог и отец, и мать. Ты самый счастливый человек». Я и утешался этим. В 18 лет владыка меня постриг в монахи и рукоположил в сан. Он меня очень любил. Но не только ко мне он так хорошо относился. Его секретарем стал мой друг иеромонах Никодим (Ротов), как и я, рязанец, а я тогда уже на приходе служил… И однажды владыка Димитрий нам с ним нечто особенное приоткрыл: «Не думайте, что вы случайно познакомились. Вас Царица Небесная избрала и соединила, а мне вас препоручила». Так мы и росли под его крылом. Я просился у него в Киев съездить, владыка мне отвечал: «Ангел мой, сиди дома, сиди дома, будет тебе и Киев, будет тебе и Афон…» Он все предсказал, что потом сбылось. Отцу Никодиму владыка благословил учиться в духовной академии, а мне прямо-таки запретил, хоть я и очень желал: «Владыка, так мне хочется о Боге больше знать…» – «Тебе нет благословения Божьего и моего благоволения на это нет». И добавил: «Ангел мой, придет время, к тебе академики будут приезжать за советом, и Господь превознесет тебя так, что твои собратья будут тебе завидовать… Знаешь что, – и он кивнул в сторону отца Никодима, – у него будет такое послушание, трудное и ответственное, что ему некогда будет помолиться за себя. А ты молись, молись за него, как за самого себя, больше, чем за себя! А ты, – он посмотрел на отца Никодима, – ты береги Авеля, как зеницу ока! Потому что в нем – вся твоя сила».

…Хрущев грозился «показать по телевизору последнего попа». Отец Авель в это время служил в Ярославской епархии. В областной газете о нем опубликовали статью на весь разворот: «Шарлатан ХХ века». Мол, безбожник и аморальный. Временно управлявший епархией тяжелобольной владыка Исайя (Ковалев) воспринял эту циничную клевету со слезами. «Владыка, а что же вы плачете?» – спросил отец Авель. «Вот, почитай» – «Что, смертный приговор? Я не боюсь. Вы, ради Бога, только не сопротивляйтесь им. Вы больной человек, выбросят вас на улицу, куда вы пойдете? А меня отпустите с Богом домой в Рязань» – «Но тебе же после этого нигде не дадут служить. Работать тоже не дадут» – «Я знаю. Но я воспитал двоих братьев и двух сестер. Уж они мне с голоду умереть не дадут. Совесть у них есть, каждый мне в день по куску хлеба даст, на завтрак, на обед, на ужин – я и проживу. А четвертый кусок-то всегда найдется кому отдать, такому же нищему, как и я».

Отец Авель уже удостоился «боевого крещения». В 1950 году, еще при Сталине, ему предписали покинуть Рязань в 24 часа…

– Они надеялись, что я озлобился на советскую власть и вот-вот примкну к «врагам рабочего класса». Но я все воспринимал как волю Божью. Всегда жил счастливым человеком и никому не завидовал. А когда мне все-таки разрешили входить в алтарь, это была несказанная, величайшая радость! Тяжело было не служить. Мне советовали публично отречься от Бога, чтобы устроиться на работу. Я отвечал, что никогда не отрекусь от Того, Кого я любил и люблю.

Когда отец Авель исповедовал перед безбожниками свою веру, архимандрит Никодим по Божьей милости стал владыкой, он занял пост председателя Отдела внешних церковных сношений. Его возможности на далеких широтах земного шара промыслительно оказались весьма велики.

– Мы наконец-то встретились, – поделился нахлынувшим чувством братской любви архимандрит Авель, – и, конечно, обрадовались друг другу. Вспомнили, как еще мальчишками мечтали найти духоносного старца, который нас пострижет в монахи; представляли себе, как выкопаем в земле пещеру – подальше от суеты – и будем в ней жить, чтобы никто не знал. Господь все дал, что хотели!

…Близилась полночь. «Старец, а старец», – позвал отца Авеля его друг (старцем часто его называл владыка Димитрий). «Чего ты?» – «А знаешь, я только что на Афоне был». – «Заснул, что ли?» – «Нет, наяву. Недавно вернулся».

И он рассказал, как ехал из Иерусалима в СССР через Грецию, как на афонской пристани Дафни встретился с благодатным старцем, игуменом монастыря Илианом, как узнал от него, что Свято-Пантелеимоновский вымирает, что самому «молодому» насельнику – семьдесят, а другим – под сто, и они лежат недвижимы… А греки ждут, когда все русские перемрут, чтобы взять монастырь в свои руки.

– Владыка Никодим обо всем доложил Патриарху и Синоду и активно начал собирать пополнение, – вспоминал подробности той эпохи наместник Иоанно-Богословского монастыря. – Предложил и мне уехать на Святую Гору. Нашлись люди, которые стали меня отговаривать. Я ответил так: «Если б рая не было, я, может быть, и не поехал бы с уже насиженного места. Но знаю, что рай есть, и что его не купишь, также по наследству он не перейдет. Рай мне Матерь Божия дает. Так как же я Ей откажу, если Она призывает: «Иди ко Мне и потрудись в Моем саду». Отвечу, что ли: «Не хочу, мне дома хорошо…»

Десять лет, с 1960 года, я ожидал визу! Свои проверяли на «благонадежность», как бы я там чего лишнего не сказал про то, как мы здесь живем, о «свободе Церкви в Советском Союзе». Греки опасались, что к ним коммунистов пришлют. Вот и исследовали с двух сторон. Я начал служить в кафедральном соборе в Рязани, потом стал его настоятелем.

Десять лет…

Пресвятая Богородица благословляет

С небольшого парома «Достойно есть», который переправляет паломников из приграничного Уранополиса на Святую Гору, открывается южный берег Афона. На этом берегу над морем возвышается Свято-Пантелеимоновский монастырь, пятая или шестая пристань… Арсана – морские ворота обители. Глядя с палубы корабля на этот неземной берег, всем сердцем начинаешь чувствовать: Афон таким и был тысячелетие назад. Тот же горный ландшафт, блики солнца на море, византийские стены, башни, кресты… Для того, кто хоть раз побывал на Афоне, он навсегда остается образом рая на грешной планете, чем-то совсем особенным, вне общепринятого времени земли.

Русский монастырь на южном берегу, где подвизался преподобный Силуан Афонский (кстати, в келье, которую, как утверждают, он занимал когда-то, жил одно время отец Ипполит). Глава преподобного Силуана в драгоценном ларце выставлена для поклонения в верхнем, Покровском, храме обители.

Покровитель монастыря Великомученик Пантелеимон в XIX веке явился афонскому старцу-греку с предупреждением: «Если в моем монастыре не будет русских – монастырь запустеет». К концу столетия число русских насельников обители увеличилось в сотни раз!

Но ненадолго. Русская смута все испортила! Но русских иноков на Афоне укрепляло присутствие среди них Самой Приснодевы Марии, Ее и Великомученика Пантелеимона предстательство за русский монастырь на Святой Горе.

До Октябрьского переворота в России обитель много благотворила, милостыня деятельно раздавалась всем нуждавшимся. Продукты, вещи, деньги доставлялись пароходом, еженедельно курсировавшим между Одессой и афонским портом Дафни. Вскоре после революции пароход, выйдя из порта приписки, так и не доплыл до Святой Горы. Катастрофа стала предзнаменованием недобрых перемен. И тогда игумен Свято-Пантелеимоновского монастыря распорядился раздать милостыню в последний раз – монахи уже и сами начали испытывать серьезную нужду. Эту последнюю раздачу милостыни запечатлел русский фотограф-эмигрант. Когда он проявил пленку, то увидел, что впереди нуждавшихся под видом странницы шла… Пресвятая Богородица. Игумен прослезился и сказал: «Пока я жив, мы будем делиться последним куском хлеба с голодными, последней одеждой с нагими, последней радостью с сирыми и убогими».

Будто бы из вечности, из глубины веков обращался к инокам самодержавный император Византии Алексей Первый Комнин: «Отцы святые, обитающие на Святой Горе! Знайте, что ваша Царственнейшая и Божественная Гора – превосходнее всех гор во Вселенной. А вы – наш свет и наша соль. Так мы полагаем и так мы верим. И не только цари христианские, но и самые народы, окрест нас обитающие, и они с нами умиляются и радуются вашему житию сверхчеловеческому. Радуйтесь о Боге и молитесь о Державе нашей и о всем мире. Честныя же и святыя молитвы ваши да подарятся нам и да помогут нам в час исхода…»

Двадцать третьего октября 1969 года, вскоре после приезда отца Ипполита, в Свято-Пантелеимоновском вспыхнул страшной силы пожар, который уничтожил более 70 процентов построек. Его зловещие следы на много десятилетий останутся в монастыре… Быть может, это была дьявольская месть за прорыв блокады Русского Афона.

– Все делали потом сами: и камни ворочали, и мешки с цементом на себе таскали, это сейчас рабочие штукатурят, – с облегчением посмотрел на нас пожилой иеромонах, отец Мартиниан. – И то, к примеру, надо окно сделать дверью. Вот и разбиваешь ломом старую кладку, да раствор подвозишь, опять же сам. А отец Ипполит еще успевал туристов водить по монастырю, экскурсоводом был. Но туристы в наш монастырь в то время наведывались только по праздникам. В обычные-то дни полстола братии было в трапезной. Ни паломников, ни трудников, никого…

Не от сладкой жизни пришлось сдать в многолетнюю аренду богатым грекам монастырские виноградники: ухаживать за ними было просто некому. Но от аренды появился доход, и хозяйство стало налаживаться.

Богослужения на Афоне – это неусыпные многочасовые бдения каждую ночь. После полуночи – служба, с утра – послушание, и так – всю жизнь. Однажды в разговоре с духовными чадами архимандрит Ипполит так отозвался о том времени: «На Афоне мы много трудились на послушаниях. Порой не хватало сил добраться до кельи. Часа два спали где-нибудь под деревом… Проснешься под утро, глянешь в небо – а там Матерь Божия благословляет. С радостью поднимаешься с земли и начинаешь молитву творить и работать».

По возвращении на родину отцу Ипполиту тоже не раз доводилось спать на земле, но русский чернозем совсем не такой теплый, как земля Афона. Спал он в России и под крыльцом, и на голых досках под худой крышей, с которой струями лился на него дождь…

«Батюшка, – сочувствовали старцу рабы Божьи, – ведь у вас часто силы иссякали. Дни вы проводили в напряжении, в работе. А молиться по ночам – это ж так нелегко! Всего труднее в жизни – молиться…» И старец отвечал: «Когда плохо бывало, придешь на могилку к какому-нибудь подвижнику, отслужишь по нему панихидку, смотришь – и сила возобновилась. На Афоне ведь очень много святых мощей. И вот, когда приложишься к мощам, усталости не чувствуешь».

В беседах с людьми отец Ипполит вспоминал об афонской жизни так редко, как будто оберегал какую-то Божью тайну, глубоко скрытую в его сердце. Еще раз чуть-чуть приоткрылся: «На Афоне мне было очень тяжело… от влажного, сырого воздуха. Но как бы ни было мне там трудно, Силуан Афонский мне помогал».

Старец схимонах Силуан отошел ко Господу на Святой Горе почти за тридцать лет до того, как туда приехал иеромонах Ипполит. В 60-е годы он еще не был причислен к лику святых, но далеко не все афонцы верили в святость отца Силуана. Интересно, что отец Ипполит исполнял в обители святого Пантелеимона то же послушание, что и Силуан Афонский: оба были экономами в своем монастыре. Старец Ипполит Духом Божьим познал величие этого кроткого и молчаливого послушника Божьей Матери и стал молитвенно обращаться к нему за помощью.

Чудеса от мощей преподобного Силуана не иссякают, а умножаются с каждым годом. Один из насельников Свято-Пантелеимоновского монастыря, иеромонах, рассказывал нам о том, как благоухали честные мощи на крестном ходе, на груди игумена греческого монастыря Симонопетра. И все возрадовались духом, греки и русские. Много великих и малых чудес совершается на Афоне.

– Здесь благодать такая, что готов закончить жизнь мучеником, готов страдать и умирать, только бы не потерять этой Божьей милости, – умилился один из посвященных в сан монахов Пантелеимоновского монастыря. – Такой над тобою покров и защита, как будто бы переходишь в новую жизнь! Кто постиг эту тайну, тот всеми силами, превозмогая любую усталость, старается хранить и возгревать в себе эту благодать Святого Духа. Да, трудностей, знаете, у нас много было и будет. Но трудности – это гимнастика очищения. Помните Откровение Иоанна Богослова? «Вспомни свою первую любовь, будь ревностен и покайся!» И Господь тебя укрепит.

Наше знакомство с насельниками Свято-Пантелеимоновского монастыря начиналось с традиционного во всех афонских обителях угощения в архондарике (монастырской гостинице). Уставшим с дороги путникам преподносили холодную воду, лукум и ципуро (специальным образом приготовленный алкогольный напиток). Добрый древний обычай.

Дисциплина в русской обители строгая, даже суровая. Все здесь должны жить одним «общим житием», одной семьей, чтобы спастись в жизнь вечную. Но это – духовная дисциплина, которая закаляет волю ко спасению. Впрочем, многое обусловлено особенностями греко-славянских отношений, в разное время они были разными и остаются весьма непростыми. В 60-е, например, четверых монахов из СССР на первое время поселили не в братских корпусах, а в архондарике, вместе с туристами. Их чемоданы не один раз досматривали греческие полицейские, все по той же «причине», дескать, коммунисты приехали. Такой курьез… Один из четверки не выдержал трудностей первых месяцев и вскоре уехал обратно. Остались втроем: отец Ипполит, отец Досифей, отец Сергий. Все из Псково-Печерского монастыря.

…После полуночи по византийскому времени в обители возжигаются только лампады и свечи, меркнет электрический свет, и в ясную, безоблачную погоду на монастырь опускается переливающееся серебром покрывало неба. Сияющий путь из солнц и галактик как будто проходит через Афон. Считать звезды над Святой Горой так же бессмысленно, как песчинки на берегу моря. Южные звезды горят так ярко и близко, что небо в их серебряной вуали сливается с черным трепещущим морем в одну стихию.

Окутанный чудом остров погружается в молитвенный покой. Русские куранты с боем отсчитывают мгновения византийской ночи.

Игумен

Архимандрит Авель прибыл на Афон в феврале 1970-го, на три с половиной года позже отца Ипполита. В его сердце день этот не потускнел за давностью лет. Батюшка Авель говорил о нем с особенной мягкостью в голосе:

– Мы сразу же приложились к главе Великомученика Пантелеимона. Нас встретил игумен монастыря схиархимандрит Илиан, из глинских монахов, прозорливый старец. Он подвизался на Святой Горе c 1904 года. Игумен дал мне послушание: служить в Покровском храме на церковнославянском языке. А отец Ипполит тогда служил в нижнем, Пантелеимоновском, соборе для греков, на греческом. Келья у него была как раз в игуменском корпусе. В тот корпус я так и не перешел жить потом, до конца оставался в келье, которую мне предложил батюшка Илиан, старец этот святой…

После первой исповеди, в день приезда, он мне сказал: «Я, батюшка, вас не благословляю как игумен, а прошу: совершите, пожалуйста, сегодня литургию». Я-то с дороги, в пути, конечно же, ели-пили, хоть и постное, но, честно, не готов служить. Но отвечаю: благословите, отец Илиан. Ради послушания. Я уже был в сане архимандрита, может, он это учел, а, может быть, просто хотел посмотреть – «советские» служить умеют или нет? Но… нет-нет, это вряд ли, он-то все насквозь видел. И так сказал: «Мы все сегодня будем причащаться». Мало уж их оставалось, старичков, какие двигались. И молодые, конечно, пришли, как и мы, из Союза – отец Ипполит, отец Досифей. В день моего приезда вокруг Святой Чаши собрался весь монастырь. После причастия – не было ни дьякона, ни пономарей – я потреблял Святые Дары, а он, игумен, читал в алтаре благодарственные молитвы. Вдруг говорит мне: «Пойдемте, я вам ваше место сейчас покажу». Вывел меня на солею, а там рядом – трон игумена, резной, под балдахином, со ступеньками. «Это мое место, – кивнул отец Илиан. – А вот рядом стасидия – ваше место…» Старые монахи объяснили мне, что до революции это был трон наместника игумена. Игумен избирается пожизненно, а наместник – все время с ним и помогает во всем.

«Но находиться в стасидии вам будет некогда, – добавил отец игумен. – То в алтаре, то на клиросе…»

Между молитвой и послушанием потекло, склоняясь к закату, византийское время. Но пока существует мир, за каждым закатом приходит рассвет, и за заходом солнца – восход.

На холме, над морем, один богатый в мирской, прошлой, жизни монах построил дом, со временем обветшавший. Отец Авель и отец Ипполит вместе ходили к этому дому и рассуждали вслух: послал бы Господь благодетеля, отстроили бы дом, стали бы чаще приезжать в обитель гости и останавливались бы здесь, над морем.

Архимандрит Авель (Македонов):

– Отец Ипполит любил гостей, особенно редких, из России. Водил их по монастырю, показывал им все достопримечательности. Чай подавал. Ведь по понедельникам, средам и пятницам трапеза у нас была лишь раз, а паломникам кушать хотелось. Повар в монастыре был наемный (даже просфоры тогда мы покупали, некому было их печь), побудет на общей трапезе, да и уйдет. А отец Ипполит любил готовить и накрывать на стол, любил накормить людей. Еще он очень любил по огородам бродить: грядки, земля, хозяйство – все это было его.

Мы, случалось, отправлялись куда-нибудь вместе пешком, так он всю дорогу шел с дорожной палкой-посохом в руке. Говорят, потом он и в России так ходил.

Простой, прямой человек. И такой миролюбивый. Я никогда не замечал, чтобы он роптал или жаловался. «Я устал, мне тяжело», – таких слов от него не слышали. Хоть уставать-то было, в общем, от чего. Жизнь шла «на износ». У отца Ипполита в Пантелеимоновском соборе, правда, литургисали еще два грека и отец Гавриил, священники чередовались. Мы в Покровском служили и вовсе без перерыва, каждый Божий день. Вдвоем с отцом Досифеем, который приехал вместе с отцом Ипполитом из Псковских Печер (они были друзьями). Отец Досифей – Царствие ему Небесное! – подвижник и исповедник. Почему я так говорю? Я очень боялся, что он заболеет. Кроме него, на клиросе не было никого. А не состоялась бы хоть одна литургия, хоть одна за несколько лет, и греки тут же прекратили бы богослужение на славянском. Тогда в Греции прорвалась к власти хунта «черных полковников». Они свергли законного, Богом данного короля. Афонцы ничего хорошего от них не ждали. Это еще до моего приезда произошло. На Афоне по-прежнему поминали «благочестивого короля Константина и королеву Анну-Марию и весь королевский дом». Надеялись, что король вернется, что он уехал на время. А как было не надеяться? Ведь афонские монастыри и строились, и возрождались после пожаров на пожертвования византийских (позже русских) императоров и греческих королей.

…Интересно, что в числе благодетелей русской обители на Святой Горе оказался даже председатель правительственного совета по делам религий в СССР Владимир Куроедов. В годы коммунистического правления думающие представители Советской России сознавали, что Свято-Пантелеимоновский монастырь – «единственный центр русской культуры на Балканах». Об этом и было заявлено в секретном донесении В. Куроедова в ЦК КПСС на заре эпохи брежневского «застоя». В 1969 году советский чиновник выражал озабоченность в связи с тем, что военная хунта в Греции всеми возможными средствами препятствовала контактам между Московским Патриархатом и Пантелеимоновской обителью, стараясь экспроприировать «бесценные объекты» в русском монастыре. Даже намерение Русской Православной Церкви передать святопантелеимоновцам трактор «Беларусь» для устранения последствий пожара было воспринято греческим правительством как акт советской внешнеполитической экспансии.

Русское присутствие на Афоне было поддержано демаршами посла СССР в Афинах.

Во время официального визита президента Владимира Путина на Святую Гору в 2005 году проправительственная греческая газета «Катимерини» не преминула напомнить своим читателям о том, что руководство СССР отводило монастырю очень важную роль в сохранении российского политического и культурного влияния в Средиземноморье.

Архимандрит Авель вспоминает:

– Наступил 1971 год, сочельник праздника Богоявления. Отец Илиан уже не служил. Вечером я пошел к нему со святой водой, окропил батюшку, дал ему крещенской водички испить. Он ответил кротко и тихо: «Благодарю!.. благодарю…» Началось всенощное бдение. А как запели «С нами Бог», мне пришли сказать, что отец игумен отошел ко Господу. Да, Господь позвал его в рай. Его тут же зашили в мантию, положили на носилки – гробов на Афоне не делают – и принесли в собор. На «Хвалите имя Господне» уж он стоял среди нас. Это было и трогательно, и умилительно, и прекрасно…

В славословии Господу монастырь святого Пантелеимона проводил в последний путь последнего духовного владыку старой, полвека уже как ушедшей в вечность, России. Символично именно то, что «последний из древних» окончил свои земные дни на Святой Горе, там, откуда тысячу лет назад византийское христианство покорило Древнюю Русь.

Его преемником стал монах из новой, послереволюционной, России, которой выпало пройти «огонь, воду и медные трубы» Великой войны. По воле Божьей ему удалось за очень короткий срок – всего за несколько лет! – собрать в Свято-Пантелеимоновском немалое, с учетом трудностей, число братии.

Игуменом (на Афоне так зовут всех настоятелей монастырей) архимандрита Авеля избрали жребием из трех кандидатов. Записки с их именами клали в ковчег со святыми мощами и ставили на престол. Молились всем монастырем: «Матерь Божья! Укажи нам Своего избранника! Кому Ты доверяешь обитель?» Отслужили всенощную, литургию. Старый схимник вытянул жребий…

Интронизация состоялась не сразу. По афонскому уставу правящий игумен должен жить на Афоне не меньше трех лет. А архимандрит Авель к моменту избрания прожил меньше. Но выборы состоялись, и отменить их итоги духовное управление Святой Горы сочло невозможным. Из противоречия традиции и факта был найден благословенный выход. При «малолетнем» игумене назначили «регента», отца Гавриила, из старых…

На интронизацию отца Авеля собралось необычно много представителей высшей афонской власти. Посланник монастыря Иверон, хранящий главную афонскую святыню, опустил на плечи нового игумена епископскую мантию – знак архиерейской власти, данной Самой Царицей Небесной. Монах из Великой Лавры преподобного Афанасия вручил ему игуменский жезл. В интронизации участвовали все двадцать монастырей, как одна семья.

Так совершилось преемство власти.

Праздник прошел, а будни с каждым новым днем становились все напряженнее, все сложнее. Но это была на самом деле цветущая, яркая сложность!

Архимандрит Авель:

– Как-то пришел ко мне секретарь светского губернатора Афона побеседовать: «Патер Авель, вам очень трудно, мы это знаем и вам сочувствуем. Но взяли бы вы в монастырь побольше греков, было бы вам на кого опереться…» Ну, я прикинулся дурачком и отвечаю: «Господин! Видите, какое дело: если б я опытный был и мудрый, то наверняка бы принял вашу помощь. Но как опыта у меня нет, всего-то ведь несколько лет на Афоне живу, мне, знаете, только… с «козлами» возиться. А куда же вы своих «овец» сдадите? Я же с ними обращаться не умею, я привык только «козлов» пасти, однородное, так сказать, «стадо». Пока я живу, господин, так вот и буду пасти «козлов». Своих, то есть русских».

Бог помог. Все-таки удержал монастырь…

Ночью служба. Днем – то хозяйство, то приемы. И так – день за днем. Почти круглый год жара. И какая! Влажность. Служишь у престола – все на тебе мокрое, пот струями стекает. Возвращаешься со службы в келью, переодеваешься и думаешь: ну, может, хоть сегодня-то не будет никого, да постираю. Только замочу белье – идут: от губернатора, из Министерства, то послы, то бизнесмены, то еще кто-нибудь. С одними попрощаешься – другие тут же явятся. А там уж в колокол ударили – к вечерне надо выходить, а дальше ночь… Один из «новеньких», из Союза, спрашивал у меня: «Кто у вас белье стирает?» В ответ я только улыбнулся: «Все…»

Из усыпальницы выкрали голову Силуана Афонского. После публикации книги отца Софрония русские эмигранты так полюбили отца Силуана, что захотели его голову украсть. Но увозить с Афона не разрешается ничего, кроме церковной утвари, продающейся в монастырских лавках. На афонской таможне их, конечно же, задержали. Полиция возвратила голову в монастырь. Я распорядился больше голову в усыпальницу не носить: «Пускай она будет в Покровском соборе». Старец Силуан тогда еще не был канонизирован, но почитание его росло. Я нашел богатую, обшитую бархатом коробку (в ней, видимо, раньше лежала какая-то дорогая митра) и положил голову старца в эту коробку: как бы ведь еще не мощи. Многие почитатели – и греки, и иностранцы – прямо ко мне подходили: «Мы хотим увидеть главу старца Силуана». Я им коробку-то выносил. Один монах-паломник умолял: «Мне бы ну хоть немножечко… Я увезу с собой». Мне его так жалко стало, и я от ушных раковин – там маленькие косточки – немножко отщипнул: «Батюшка Силуан, уж прости, раз ему так хочется…» А глава-то как благоухала! Не передать.