Kitabı oku: «Обыкновенный человек», sayfa 5
Он в новь качнул экран, и изображение сменилось. Сначала он увидел снующие туда-сюда в открытом море корабли, потом появилось лицо президента. Звука не было, но по движению губ Пахом чётко угадал знаменитое «она утонула». Затем вновь увидел себя, авторитетно и убеждённо втолковывающего жене: «Конечно, нельзя было к секретному объекту подпускать западные суда, это же основа государственной безопасности».
– Но их же никто не убивал, лодка сама затонула. Их просто не смогли спасти.
– Ну да, конечно. Просто всем было наплевать на то, что там остались живые люди, за которых эти надутые «лица, облечённые властью» несли ответственность. И, разумеется, государственная безопасность имела значение.
Картинка вновь сменилась, и теперь с первых кадров невозможно было ошибиться – на экране был теракт на Дубровке. Вооружённые боевики, плачущие лица, переговорщики, входящие в здание… Потом опять трупы. И Пахом, делающий запись на новеньком компьютере в собственный, не так давно заведённый ЖЖ: «с террористами нельзя вступать в переговоры».
– Но, – открыл рот Пахом…
– Можешь не продолжать, – прервал бес. – Террористы там убили несколько человек. Пятерых. Остальную сотню с лишним прикончили «освобождавшие». Вообще давно уже было пора понять: это только в сказках всегда добро борется со злом. А в жизни очень часто – одно зло с другим.
Кадры Дубровки померкли, появились новые – захват школы в Беслане. Опять вооружённые боевики, плачущие дети, военные, наконец – танк Т-72, стреляющий по школьному зданию. Пахом уже молчал. Затем он увидел измождённого, безволосого Литвиненко в больнице, потом Магнитского, корчащегося на полу тюремной камеры. Старовойтова в своём подъезде. Политковская в лифте. Немцов на мосту через Москву-реку. Были там ещё какие-то убитые, которых Пахом уже не узнавал, хотя что-то вертелось в памяти. Затем опять боевые действия, бои за аэропорт Донецка. Улыбающийся Стрелков, его сменила палящая в небо установка «Бук», затем – вспышка где-то высоко, и сразу – останки пассажирского самолёта посреди поля. Всё, что показывалось на экране, перемежалось его собственными, Пахома, изображениями. В основном – печатающим что-то на компьютере. И всяческие высказывания на экране, когда-то произнесённые или написанные им обо всех этих событиях. Под занавес он увидел одну из своих фейсбучных записей: «Чтобы победить фашизм, нужно захватить всю Украину и вообще ликвидировать это «государство 404» к чёртовой матери».
Наконец изображение погасло, «планшет» снова стал прозрачным, и Нисрок сунул его под пальто. Пахом насупился.
– Ну и что из всего этого следует? Допустим, кого-то кого-то убивал. Допустим, я… рассуждал на эту тему, – мозг Пахома независимо от воли владельца родил эвфемизм для слова «оправдывал». – Но ведь сам-то не убивал же. С какой стати я должен отвечать за дела других людей?
– За дела других ты и не будешь отвечать.
Нисрок потянул сигару и обнаружил, что она погасла. Он щёлкнул пальцами, в его руке из ничего появился голубоватый язычок огня. Бес прикурил и выдохнул густой столб дыма к потолку. Дым вдруг приобрёл форму ядерного гриба, повисел пару секунд и с бесшумным хлопком рассеялся.
– Отвечать ты будешь только за себя. Да, действительно, ты никого не убивал. Но, видишь ли, как получается… Возьмём для примера банду какую-нибудь. Не конкретную, а гипотетическую. Грабят они, убивают, занимаются беспределом – мама не горюй. А потом – раз – накрывают их. И, допустим, есть в этой банде один человечек, который вроде бы ручки особо не марал. Никого не грабил, не убивал, а так – за пивом бегал да шоферил, перевозил остальных с место на место. Как ты думаешь, посадят его?
– Думаю, посадят.
– Истинно посадят! Конечно, дадут-то ему меньше, чем остальным. Посидит себе, да и выйдет. Но причастность его ко всем этим преступлениям сомнений не вызовет. Вот и в твоём случае то же самое. Только срок у нас всем дают один. Вечность. А убивал ты или за пивом бегал – уже никакого значения не имеет.
– Да я ж никогда в этой самой власти и не был, так что, по этой аналогии, даже за пивом не бегал.
– Ошибаешься. На чём держится любая власть? На двух вещах: на поддержке населения и насилии. Иногда только на одном, иногда только на другом. Но чаще можно видеть сочетание того и другого. И если власть служит Сатане, то все, кто её поддерживают, занимаются тем же самым. Ещё раз повторю: все! Ты и множество тебе подобных поддерживаете собственных правителей с большим энтузиазмом. Потому-то она до сих пор и процветает, погрязая в собственных бесчинствах всё больше и больше. А на одном насилии держаться – силёнок бы у неё не хватило. И вот летит вперёд этот монстр к победе никто-уже-не-знает-чего – летит на ручках своих верных подданных. Таких как ты, дорогой мой друг.
Пока бес произносил последний монолог, Пахому явственно услышал музыку – оркестр, играющий что-то агрессивно-маршевое. Хотя доноситься эти звуки вроде бы не могли ниоткуда. Звукоизоляция в подъезде была по высшему разряду – ни сквозь стены, ни сквозь двери ничего не могло пробиться. Даже стеклопакеты между этажами стояли такие, что при закрытых окнах снаружи звуки почти не долетал, можно было услышать разве что фейерверк какой-нибудь. Жильцы их дома очень высоко ценили свой покой, ничто не должно было им мешать наслаждаться спокойной семейной жизнью. И, тем не менее, он отчётливо слышал звуки музыки. Они всё усиливались, потом к ним добавился топот ног, словно полк солдат маршировал по брусчатке, уходя на неведомо какую священную войну. Громче, громче, трубы, барабаны – и вдруг невидимый оркестр взял стройный аккорд, и всё смолкло. Повисла тишина. И тут, в этой тишине, Пахом посмотрел в окно.
Он взглянул мимо сидящего на подоконнике Нисрока и увидел свой двор. Аккуратный двор, засыпанный белым снегом. Там горели фонари, и всё было очень хорошо видно: хоккейную «клетку», заснеженные лавочки, детскую площадку. Пахом увидел запоздалого собачника из соседнего подъезда, выгуливавшего своего лабрадора. И в сознание пробилась чёткая мысль: «Да совсем я рехнулся что ли? Какой-то аферист мне тут лапшу на уши вешает, а я эти самые уши и развесил. И даже уже почти поверил, что это какой-то бес из преисподней… Тоже мне, дожил до сорока».
