Kitabı oku: «Русские отцы Америки», sayfa 18

Диктатура по Ильину

Да, конечно, Иван Ильин ненавидел большевистский, а затем и коммунистический режим всеми фибрами души. Но он не просто мечтал, чтобы режимы эти сгинули, как наваждение, на время овладевшее Россией. В «Наших задачах», во втором томе, он чётко изложил пути возрождения России, как национального государства. Каким она, Россия, должна стать, освободившись от коммунистической диктатуры. При этом саму диктатуру он не отрицал, он только мечтал придать ей благонамеренность. Странным может показаться, что принципы именно такой русской благонамеренной диктатуры впервые выразил ещё Пушкин. О такой диктатуре был однажды разговор будущего великого поэта с самим царём Николаем Первым. Этот разговор в нужных мне тут подробностях записан почти протокольно неким Юлием Струтыньским, поляком, который один догадался о необычайном значении этого разговора и долго пытал о нём Пушкина. Император Николай тогда ещё не совсем пришёл в себя от того ужаса, который пригрезился ему за спинами солдат на Сенатской площади. Он, может быть, видел уже апокалипсические картины, которыми проиллюстрирует время ход дальнейшей русской истории.

– Ты, может, думаешь, – спросил царь Пушкина, приглашённого к нему специально для этой беседы, – что я был жесток с твоими друзьями? Нет! Я не задумаюсь повторить то же, если гидра революции вновь поднимет оставленную по недосмотру голову… Пока с неё упало только пять голов…

– Государь, – сказал Пушкин, – вы увидели гидру о пяти головах, но не видите гидру о тысячах голов. Настоящая беда России в этом. Есть сегодня для России большая опасность, чем бунт. Вы, может быть, не знаете, что по-настоящему губит Отечество и вот-вот уничтожит и его, и вас…

– Выражайся яснее, – царь удивился, наверное.

И тут Пушкин заговорил о той русской болезни, которую как ни лечили, а лишь безнадёжнее становилась болезнь:

– Государь, Россию губит самоуправство. Народ не знает другой власти, кроме власти чиновника. Эта власть злобна и бесстыдна. Общественная безопасность ничем у нас не обеспечена. Справедливость в руках мздоимцев. Над честью и спокойствием семейств издеваются негодяи. Судьбою каждого управляет не закон, а фантазия столоначальника… В высшем почёте у нас казнокрады. Укравшего копейку у нас могут посадить, а крадущего сотни тысяч назначают в правительство… Что ж тут удивительного, что нашлись люди, восставшие против этого порядка. Мне видится в мятеже другое, нежели вам, государь. Те, которых вы считаете злодеями, хотели уничтожить то, что есть, и построить то, что должно быть: вместо притеснения – свободу, вместо насилия – безопасность, вместо продажности – нравственность, вместо произвола – покровительство закона. Другое дело, что в патриотическом безумии они зашли слишком далеко…

– Значит, ты всё-таки одобряешь мятеж… Оправдываешь заговор против власти…

– О нет, ваше величество, я только хотел сказать, что если это не устранить, то поднимется такой вихорь, который всё снесёт. Если бы вы решились вытравить эту гидру, я мог бы терпеливо снести и двадцать лет диктаторства, самого деспотического, но хорошо бы умного, – будто бы сказал Пушкин.

– Занятно, – будто бы только и сказал на это царь.

И, чтобы до конца уже следовать Пушкину, будем помнить, что всякая русская политическая программа, в том числе и программа диктатуры, как особого института власти, вполне может уместиться вот в эти несколько его строк: «Лучшие и прочнейшие изменения (реформы, по-нашему – Е. Г.) суть те, которые происходят от улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества».

Но продолжим мысли Ивана Ильина о государственном устройстве свободной от политического и прочего насилия России:

«Обыкновенный человек, идя на выборы, несёт в себе – и нравственную личность, и обывателя, и патриота, и шкурника, и гражданина, и карьериста, и государственно мыслящего избирателя, и ненасытного классового требователя. “Сверху” ему не говорится ничего из уважения к его “свободе”, но со стороны и снизу ему открыто и настойчиво внушают – утвердить в себе классового требователя, обывателя, шкурника и карьериста и забыть всё иное. В странах формальной демократии вокруг избирателя жужжат как мухи всевозможные искусители, политические торгаши из разных партий и даже стран, суля, зазывая, волнуя, пугая, колебля, забрасывая пропагандными листочками или предлагая прямую подачку (то “хлебом”, то “зрелищами”, то просто чеком). Они сулят шкурнику, запугивают обывателя, зазывают карьериста и натравливают классового требователя. В трудном, сложном и чрезвычайно ответственном деле голосования – делается всё, чтобы сбить человека и захватить его голос, чтобы снизить политический уровень голосующего, и всё это – во имя “свободы”.

И вот допускать этот порядок, в коем есть элементы базара, биржи, азарта и спорта, в послереволюционной России – было бы безумно и гибельно. Ибо за годы революционного унижения и революционной грязи – шкурничество, карьеризм, классовый образ мысли, гражданская трусость и продажность получили такое распространение и укоренение, такую силу и до такой степени исказили душу, отодвинули патриота, заглушили гражданина и погасили государственное мышление, что пробудить это потребует особых длительных, воспитывающих усилий со стороны национально-государственной власти. Рано или поздно это удастся. Но спасения можно ждать только от выделения истинно дееспособного кадра, от лучших людей.

Как же возможно осуществить это?

Итак, я считаю совершенно необходимым осуществление всенародного перебора, повышение возрастного уровня и строгий, но справедливый и всенародный отвод порочных элементов. Далее я считаю столь же необходимым освобождение народа от тоталитарного нажима сверху и от партийной агитации снизу: цель и задача выборов – отбор лучших – должны быть властно подсказаны народу национальной диктатурой, но в осуществлении этой цели народ должен сохранить свою свободу. Диктатура должна не навязывать, а лишь предлагать народу своих кандидатов. И тем не менее я не считаю ни целесообразным, ни зиждительным предоставление выборного производства на волю случая, пустого количества и закулисной интриги.

Потрясение, пережитое русским народом, было слишком глубоко и длительно. Большевики недаром хвалились своей “твердокаменностью”, “рукастостью” и “костоломкостью”. За всё время своего господства они стремились произвести свою костоломную операцию над каждым русским человеком: поставить его культурно, хозяйственно и морально на колени и сломить ему духовный хребет. Пусть он попробует после этого самостоятельно встать на ноги… В результате революция нанесла правосознанию русского народа такие язвы, с которыми он, предоставленный самому себе, не скоро справится. Но именно поэтому освобождение от ярма не должно повести его к соблазну, идущему от политических партий. Верная задача выборов – отбор лучших – должна быть не просто указана из национального центра (провозглашена), но самое разрешение её должно встретить помощь и содействие. После тридцати или сорокалетнего политического разврата и террора русский народ, свободно выделяя своих лучших граждан кверху, будет нуждаться в помощи и контроле государственно мыслящего центра. Но эта помощь и этот контроль получат особую силу и значение именно тогда, если такая же помощь и такой же контроль будут оказаны диктатуре со стороны самого народа. Вкладываясь в этот отбор, народ должен иметь возможность исправлять на ходу возможные ошибки помогающей ему власти. Помощь и контроль должны быть одновременными и взаимными, а отбор должен быть совместным и общим.

Чтобы это осуществилось, надо отказаться от слепой веры в количество собранных голосов и в его политическое значение. Надо искать качества и требовать его от избираемых. Ибо в самом деле, от роста числа голосов заблуждение не превращается в истину, авантюрист не становится государственно мудрым человеком, предатель вроде Лаваля не заслуживает доверия. И если бы все, буквально все, потребовали бы в ослеплении политически гибельных мер, то эти меры не стали бы от этого политически спасительными.

Далее, для этого надо отказаться от веры в партийную рекомендацию и искать достоверного и непосредственного знания рекомендуемого кандидата. На самом деле партия выдвигает совсем не лучших людей, а согласных с нею и послушных ей. Европейский политический опыт изобилует примерами, где лучшие люди совсем не выдвигались потому, что они не мыслили партийно, а имели свои личные воззрения, мало того, известна тенденция в европейских демократиях не выдвигать лучших именно потому, что они лучшие, выдающиеся, сильные, энергичные, независимые и потому для демократии якобы “опасные” люди. Достаточно вспомнить политическую карьеру Черчилля, которого долгое время “задвигали” (т.е. не давали ему ходу) за его явное превосходство. Партии не только не непогрешимы, но обычно тенденциозны, односторонни и думают не о государстве в целом, а о себе.

Далее, надо отказаться от механического и арифметического понимания политики, от заглазных и отвлечённых кандидатур, никому не известных, кроме партийного центра, надо вернуться к естественному, органическому общению в политике, при котором личное знание, личное уважение и личное доверие имеют решающее значение. Выборы должны быть не подсовыванием партийных карьеристов партийными карьеристами, а действительным отбором действительно лучших людей. Глупо искать всенародного спасения в безличном механизме, в партийном интриганстве, в нравственно и религиозно безразличном совании записок в урны и подсчёте голосов.

Надо отказаться далее от больших избирательных округов с партийными списками и от так называемых “прямых” (в сущности “кривых” и мёртвых) выборов и обратиться к малым округам, где все друг друга хорошо знают, где почти невозможно протереться вперёд случайному авантюристу или профессиональному политическому “ныряле”. Надо обратиться к выборам вдумчивым, проверяющим и перепроверяющим, к выборам многостепенным, творящим осторожный отбор и дающим ответственное предпочтение.

И в довершение всего надо искать на выборах государственного единения, а не бесконечного дробления в направлении честолюбия и властолюбия. Казалось бы, что могло бы быть справедливее пропорциональной системы? “Сколько голосов собрано, столько и депутатов”… Сама арифметическая “справедливость”! На самом же деле пропорциональная система прямо вызывает к жизни беспочвенный партийный авантюризм. Надо только “приобрести” голоса, захватить в свои ловко расставленные сети побольше наивных и доверчивых глупцов, и “ему”, придумавшему соблазнительную программу, место в парламенте будет обеспечено. Само собою разумеется, что возникают не партии, а обрывки, осколки, ошмётки партий: ни одна из них неспособна взять власть, повести государство и оградить страну. Но разве это важно мелким честолюбцам и карьеристам? Им важно “выйти в люди”, “фигурировать”, словчиться на министерский или полуминистерский пост, а для этого существуют “компромиссы” с другими полупартиями и подфракциями. И вот, государственное дело превращается в мелкий базар политических спекулянтов, в неустойчивое равновесие множества групп и группочек, в компромисс политических “нырял” и “протирал”. Скажем прямо: в политический разврат…».

Главный толстовец Европы

Валентин Фёдорович Булгаков (1886–1966)

Мемуарист, писатель, просветитель, последователь и последний секретарь Л. Н. Толстого. Один из создателей «Общества Истинной свободы в духе Л. Толстого». Один из самых авторитетных биографов и исследователей его творчества. Собиратель русской культуры в эмиграции. Руководитель ряда литературных музеев. Активный христианский анархист-толстовец и антимилитарист, пережил царские и большевистские застенки, немецкий концлагерь. В конце жизни около двадцати лет возглавлял Яснополянский музей.

След в России

Булгаков провёл рядом со Львом Толстым, самый трудный, пожалуй, год его жизни. Время, отмеченное тяжкими переживаниями, горькими событиями. Тут и совершился главный подвиг молодой ещё (ему было 24 года) жизни Валентина Булгакова. В его ежедневных записях подробно и осмысленно отражён внутренний мир и терзания великого писателя, которые начались задолго до этого последнего года, но теперь достигли вершины и привели к трагической развязке. Вчерашний студент оставил прекрасное свидетельство о самом тяжком для понимания периоде жизни, движений души великого старца, и это, несомненно, придаёт дневнику Булгакова величайший интерес и непреходящую ценность для истории духа. Последняя тайна Толстого оказалась бы неразрешимой, не случись этих записей. И это обеднило бы нас.

На выход самого первого издания этих дневников Куприн откликнулся так: «Книга по – настоящему прекрасная, – писал он автору. – Её будут читать и перечитывать ещё много лет: в ней беспристрастно и любовно отразились последние дни нашего незабвенного Старика».

Причастность к Толстому и его житейским тайнам, окончательно изменила цель жизни самого Булгакова. Он так и не закончил университета, потому что уже отчётливо осознал, что удовлетворение духовных потребностей для него гораздо важнее диплома и карьеры.

После смерти Толстого он становится одним из вдохновителей «Общества Истинной свободы в духе Л. Толстого». Он ещё не знает, что именно за это будет объявлен вскоре врагом новой власти и претерпит тяжкие испытания. На деятельность «Общества…» ОГПУ обратило убийственное своё внимание в то время, когда с фронтов Гражданской войны дезертировало сразу около трёх миллионов красных бойцов, бывших крестьян. Некоторые из них исповедовали толстовство в той доступнейшей части, которая утверждала, что нельзя использовать силу и оружие против братьев своих. И вот советская пропаганда создала устрашающий образ толстовца-подрывника, классового врага, врага советской власти. Таким и предстанет вскоре перед карательными органами убеждённый толстовец Валентин Булгаков.

Причины изгнания

Оказывается, у толстовца Владимира Булгакова был свой усердный куратор в «органах» – чин из Секретного отдела ГПУ некто Е. А. Тучков. Из его служебных записок мы и узнаём окончательную причину изгнания: «Валентин Федорович Булгаков 30-го марта 1923 года был выслан за границу за антисоветскую агитацию и пропаганду отказа от службы в Красной армии». Понятное дело, тут не обошлось без толстовства. До того, оказывается, происходило следующее. Из донесений того же чекиста Тучкова: «19 августа сего [1922] года на собрании толстовцев (Газетный переулок, 12) выступил В. Ф. Булгаков на тему: “Долой войну и пролитие братской крови”». «Выступая в августе 1920 года в Политехническом музее с докладом “Лев Толстой и Карл Маркс”, В. Ф. Булгаков сказал, что всякий социализм, который обещает рай на земле, есть лишённая всякого смысла фантазия». «На собрании толстовцев 25 декабря 1920 года, говоря о диспуте с Луначарским, сказал, что сейчас всё очевиднее становится тяготение народа к учению Льва Толстого, а потому можно думать, что теперешняя насильственная власть будет свергнута, так как народ начинает просыпаться и видит, на какую дорогу он попал».

Ну и так далее…

Хранителя московского Музея Л. Н. Толстого выслали за границу 30 марта 1923-го года.

От первого лица

Из книги «Опомнитесь, люди-братья»: «Бывают случаи, когда молчать грех, когда вся несправедливость, весь ужас, всё безумие жизни мира достигают крайних, непостижимых размеров, разрушающих всякую возможность молчаливого наблюдения и терпения, когда к горлу подступает удушье от страшного кошмара и – хочется громко крикнуть! Тогда не надо молчать. И искренний человек всегда скажет, что молчание в подобный момент – это измена долгу человека и христианина. Надо крикнуть: человек чувствует, что в противном случае он потеряет самоуважение. Надо крикнуть, не размышляя даже о последствиях этого крика: сначала – долг, а потом всё остальное…».

Что он сделал в Европе

Поселившись в Чехословакии, Булгаков продолжил популяризацию идей Толстого: выступает с лекциями о нём в Европе. Издаёт в Праге книгу «Толстой – моралист», пишет многочисленные статьи. Живо занимается общественной деятельностью. Становится одним из руководителей «Интернационала противников войны», главой Союза русских писателей в Чехословакии.

Однако самым грандиозным его делом тут стало открытие Русского культурно-исторического музея в Збраславе, пригороде Праги. Это событие оказалось такого масштаба, что позволило заговорить о важности культурной миссии русского исхода в Европе. Событие это всколыхнуло всю русскую эмиграцию. Булгакову присылали ценнейшие материалы из Франции и Германии, из Югославии, Китая, США и других стран, куда судьба забросила изгнанников из России. И это подвижничество его было замечено. В 1937 он получил Континентальную премию общества «Новая история в США» за размышления о том «Как достичь всеобщего разоружения». В 1938 по предложению Н. К. Рериха Булгаков избирается почётным членом лиги поощрения культуры «Фламма» (штат Индиана, США).

Тогдашний ректор Русского народного университета в Праге М. Новиков (о нём речь будет ниже), авторитетнейший в пражской русской диаспоре человек, к которому Булгаков обратился за помощью в организации этого музея, вспоминал: «Булгаков вступил в переписку с академиком Н. К. Рерихом, проживающем в Гималайских горах. Тот воодушевился идеей музея, прислал две свои картины, а так как в это время он поссорился с администрацией белградского учреждения, в котором хранились 13 его картин и два полотна его сына Святослава, тоже талантливого художника, то он распорядился, чтобы всё это было переслано нам. Таким образом у нас собрался материал для целого Рериховского зала. Этот зал производил чарующее впечатление. Горные пейзажи, изображённые при различных освещениях дня и ночи, поражали своим величием, удивительной проникновенностью и гармонией красок. А большой образ преп. Сергия Радонежского… сверкал своей выразительностью и благостной силой…».

По мнению исследователей, В. Ф. Булгаков действительно проявлял чудеса в комплектовании музейных фондов. В частности, результатом его поездок во Францию, Италию, Прибалтику стало пополнение коллекции бесценными работами Бенуа, Гончаровой, Коровина, Григорьева, Виноградова и других русских художников, скульпторов, архитекторов. В Прагу поступали пожертвования русских поэтов и писателей, проживавших в других странах: материалы, рукописи и произведения И. А. Бунина, М. И. Цветаевой и других.

После вторжения фашистских войск на территорию СССР, 22 июня 1941 года, германские оккупационные власти арестовали Булгакова и поместили его сначала в пражскую тюрьму Панкрац, а затем в концлагерь для интернированных в Баварии. Но и здесь он упорно работает над рукописью, очередная его книга будет называться «Друзья Толстого».

И ещё одна важная миссия ожидала его уже после войны. Музей в Збраславе он организовывал с тем, чтобы все его сокровища вернулись в Россию, стали достоянием того народа, выходцы из которого и создали все эти шедевры, сделавшие знаменитым на всю Европу Русский культурно-исторический музей в чехословацкой столице.

В 1948 году как значится в записной книжке Булгакова, им было отправлено «домой» «25 ящиков с книгами, рукописями, предметами русской старины и более 150 работ русских художников: картины Репина, 15 картин Рериха, работы Билибина, Добужинского»

Осенью 1948 года Булгаков с семьей возвратился в Советский Союз, кончилась его долгая, но и плодотворная эмиграция.

И опять он рядом с Толстым, тем, который жив духом и тем, который покоится в Ясной. Поляне. Начался новый этап в судьбе Булгакова. В 1949 году он назначен научным сотрудником Музея-усадьбы в Ясной Поляне, потом – главным хранителем. До конца жизни. Его принимают в Союз писателей СССР. В продолжившемся литературном творчестве он осмысливает миссию русской эмиграции, пишет мемуары «Как прожита жизнь», составившие тысячи страниц. Всякому, кто думает о России, эти записи надо знать обязательно. О главной беде нашего народа в XX столетии – беспримерном его исходе из Отечества – здесь сказано с той болью, которую может ощущать только сам переживший эту беду.

После Булгакова осталось ценнейшее эпистолярное наследие. Оно включает переписку с Роменом Ролланом, Рабиндранатом Тагором, А. Эйнштейном, Н. К. Рерихом, И. А. Буниным, А. М. Ремизовым, М. И. Цветаевой, Г. Д. Гребенщиковым.

Валентин Фёдорович Булгаков умер в Ясной Поляне в возрасте восьмидесяти лет.

Но он ожил в фильме «Последнее воскресение» 2009-го года, снятом совместными усилиями киностудий Великобритании, Германии и России. Роль Булгакова в нём исполнил британский актёр Джеймс МакЭвой. В 2010-ом году в Новокузнецке был открыт памятник, увековечивший Булгакова рядом с Толстым, как оно нередко бывало и в жизни.