Фаллический смутьян

1. Слово «Хуй», а также его производные – иные слова, содержащие в корне слог «ХУ» и следующие за ним буквы «Й», «И» или «Е» в прописном, строчном или смешанном вариантах, запрещены к употреблению и (или) распространению на территории Российской Федерации в письменном, устном, графическом и прочих видах, как слова, несущие крайне деструктивный оттенок, отрицательно сказывающийся на морально-этическом, психологическом, политическом и культурном климате населения Российской Федерации, а также прививающие негативные установки среди населения Российской Федерации.

2. Использование букв латинского алфавита или иных символов, имеющих визуальное и (или) звуковое сходство с описанными в п.1 настоящей статьи буквами кириллицы, в случае правонарушения приравнивается к использованию кириллицы.

3. Запрещается создание образов из физических или нематериальных предметов, имеющих явное визуальное сходство с описанными в п.1 и п.2 настоящей статьи буквенными конструкциями. Также запрещена фиксация таких образов на электронные или иные носители и распространение полученных материалов любыми способами.

4. Лицо, произведшее употребление или распространение слова «Хуй», либо его производных, либо иных запрещенных вариаций, описанных в п.1, п.2 и п.3 настоящей статьи, наказывается лишением свободы на срок от десяти до двадцати лет.

5. Под распространением не подразумеваются действия, направленные на осведомление государственных органов о правонарушении.

© Евгений Полонский, 2023

ISBN 978-5-0060-7078-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Закрытая тусовка

Все смешалось в памяти Ивана: разочарование жестяным конструктором – издевательским подарком родителей на пятилетие, триумф первооткрывателя в деле сотрудничества руки и члена, хождение по лезвию срамных дел в школьном клозете, свет закатного солнца на панельках спального района, зачем-то сданные вступительные экзамены в институт, весенние дожди.

Вряд ли Иван мог стать протагонистом отчаянно прогрессивного сериала, где главный герой терзается состоянием своего ментального здоровья в перерывах между страстным соитием в эллинском стиле. Нет, он был логиком, уповающим на разум, но живущим ради буйства чувств, как и любой нормальный человек. По крайней мере до определенного возраста, и обычно этот возраст приходит сам. Говаривают, именно из-за разочарования этого возраста еще Есенин благополучно повесился в номере Англетера – и это в то время, когда ипотек в России еще не было. Но иногда этот возраст к тебе насильно приводят люди, до зубов вооруженные канцеляритом, предписаниями и указами. Верные заветам Пугачевой, они все сделают неслышно, пока весь город спит – есть такая профессия: слегка помочь пламени сердца потухнуть.

Когда закон приняли, выяснилось, что даже самые именитые тарологи не смогли предугадать, что сначала они придут за «хуем». Ну подумаешь, какие-то люди вдруг решили, что именно слово «хуй» испокон веков мешает нам во всем, несет негативные установки, убивает культуру, дьявольской силой слова превращает будущего светилу науки в клинического долбоеба. Мол, если сто раз услышишь слово «хуй», то сам невзначай станешь хуем и даже оглянуться не успеешь. Первыми тревожными предзнаменованиями послужили пламенные речи медийных деятелей – спортсменов, музыкантов, актеров, режиссеров. В ответ острые на язык противники культуры злостно переиначивали фразу самой Сары Коннор: если уж спортсмены научились ценить истинную красоту слова, то может и мы научимся это делать? Как Годзиллы после радиоактивного дождя росли тома историков, социологов и философов, кои даже самому заядлому фанату тренингов личностного роста доходчиво объясняли, почему «хуй» – это бездна, в которую нельзя долго смотреть.

Это было уже шесть лет назад. В тот день ничего не предвещало для 23-летнего Вани беды, а вовсе напротив – вечер сулил возможность вкусить сладких пиздяных соков, как куртуазно выражался знакомый Вани, а потом и сам Ваня. Они отправлялись в снятый на выходные загородный домик на межзвездных масштабов пьянку – ах, бывают ли другие в 23 года? Наличие в домике целых трех свободных и практически незнакомых девушек внушало оптимизм. Ваня мог рассчитывать на успех, будучи не самым последним представителем рода мужского – он был эрудирован, поджар и даже не слишком страшен. Сей расчет перевесил тот факт, что с представителями мужской стороны домика Ване было не особо интересно. Каждый из них был таким его другом, которого можно легко забыть на много лет, не теряя решительно ничего, а скорее даже приобретая. В любом случае, ему не хотелось оставаться наедине ни с одним из них, по крайней мере по причине тотального безразличия Вани к профессиональному спорту и автомобилям.

Еще в начале вечера Ваня обнаружил, что духовно-нравственное состояние Александра находится на недосягаемо высоком уровне. Во-первых, он пришел на тусовку в строгой белой рубашке фасона «Менеджер месяца». «В такой не стыдно и на семинар по мотивации прийти, и в гроб лечь», – подумал Ваня. Во-вторых, из пламенных речей Александра стала понятна его преданность культуре:

– Ну если это слово действительно не дает нам нормально, блядь, по-человечески развиваться, то я не вижу в этом запрете ничего плохого. Тем более это не я говорю, это ученые говорят, ученые! Даже профессор Игнатов – лично я ему верю. Да и посмотри на ту же Европу – почему-то у них без этого все получилось, и у нас без этого получится. Понятно, что это не главное, но это шаг, и это уже неплохо.

– А что, на твой взгляд, главное? – вопрошал Ваня.

– Знаешь, сложный вопрос. Все важно, если в целом. И этот закон тоже, но он, конечно, не главный.

– Так, а что главное? – вновь вопрошал Ваня, ожидая услышать что-то по-настоящему стоящее.

– Пожалуй, наш русский дух. Его ничто не сломит. А ведь пытались много раз, но ни у кого не получилось. Думаю, именно чем именно мы по-настоящему сильны, так это особым духом, – уверенно ответствовал Александр.

– Решительно согласен. Дух наш тверд, как хуй, – резюмировал Ваня, хотя ему и хотелось добавить, что сильны не только духом, но еще и особой формой черепа. Но они же с Александром были друзьями – зачем наносить столь предательский удар ножом практически в спину.

Смех окружающих, натянутая улыбка Александра. Ему явно был глубоко чужд махровый антирусский настрой Вани, в коем последний был уже неоднократно им уличен, но виду Александр не подал. Да и потом, они же были друзьями.

Вечер тем временем продолжался. Ваня, выбирая между сладостью рома и пиздяных соков, мастерски сделал выбор в пользу первого и в скором времени безмятежно отрубился на полу. Озорная смешинка достигла самого дна горла окружающих, когда Ваня начал говорить во сне. Оставшиеся на ногах немедленно достали телефоны. «Арривидерчи, господин», – изрек спящий Ваня, чем вызвал дикий хохот окружающих. И если 19 ноября 1942 года разделило ход Второй мировой войны на «до» и «после», то следующая сонная фраза Вани стала разделителем его жизни, хоть он, не будучи наделен экстрасенсорными способностями, еще и не мог знать об этом. «Хуй», – загадочно сказал он.

«Так зло и ненужно», – пел когда-то артист, мастерски предугадав будущее человечества, а попутно и участь Ивана более чем век спустя. Так зло и ненужно прозвучал для Вани вызов в суд. Он не мог понять зачем кто-то передал видео в полицию. Он подозревал Александра, но не мог понять одного: зачем? Ваня рассуждал логически: «Это явно не Александр. Ему в этом выгоды – никакой. Тогда кто? Кому-то скинули посмеяться, и среди этих кого-то оказался пламенный адепт культуры? А ему зачем? Может видео распространилось вирусно и случайно попало полицейскому, у которого горел план? Да, скорее всего так и было».

Иван рассуждал в парадигме логики и здравого смысла, но не учитывал, даже отвергал, не хотел верить, что иногда в действиях представителей самого разумного вида на планете не стоит искать логику вовсе. Иначе, если допустить такое, то разве достоин человек этого высокого звания? Что такое разум, если не прекрасный союз логики и знания? Вероятно, единственное дитя логики и знания, достойное порицания по итогам того рокового для Вани вечера, именовалось дистилляцией. А он даже не знал имени подлеца, который несколько тысячелетий назад вдруг понял, что температура кипения спирта ниже температуры кипения воды, и спирт таким образом можно испарять отдельно от воды. После чего вновь конденсировать с помощью специального аппарата. Чертов безвестный шалопай.

До судьбоносного слова судьи дело Ивана прошло через десяток инстанций и сотню-другую людей. Оно прошло через всевозможные отделы, комиссии, комитеты и заседания. И везде, на каждой ступеньке, очередное очень ответственное лицо предельно ответственно ставило на бумаге свою печать. Никто, ни один из сотен людей, узрев безумие бумаги, не проорал самым диким воем. Они, как водится, всего лишь выполнили свою работу, после чего буднично сняли с вешалки куртку и пошли домой, к жене, дитятку и вечернему отдыху.

«Признать Родимцева Ивана Андреевича виновным и назначить ему наказание в виде десяти лет лишения свободы с отбыванием наказания в исправительной колонии строгого режима», – навек отрезал судья душу Ваню от веры в человечество и человечность. И если Лавкрафт писал когда-то о существах столь чудовищных, что нет слов, достойных их описания, то так же нужно охарактеризовать чувства Ивана в тот момент.

Какое бесчисленное количество бесценного опыта, драгоценных знаний, волшебных переживаний, сколько перипетий чувств испытывает один-единственный человек за часть жизни. Сколько других людей черпают от него, дают ему, узнают вместе. Сколько смеха и слез, сколько тоски и радости, сколько закатов и восходов, столь прекрасных в нашей скоротечной единственной жизни. И как легко все это уничтожается в один миг росчерком казенной ручки. И ни один нерв на кирпичном лице слуги Фемиды не дрогнет. «Dura lex, sed lex», – безразлично пожимали плечами новоиспеченные Цицероны в дорогих кондовых костюмах. Dura lex, sed lex, ведь закон – это не придуманная и одобренная кучей людей сущность, это что-то типа скорости света – как ни крутись, превозмочь не получится.

Ване не дали ни с кем проститься. «Не положено!» – раздался голос со стороны судейской трибуны.

Ваня очутился в тюрьме с потрясающей скорость. Доселе необъяснимый физический факт: сила притяжения тюрьмы превышает таковую у планеты в целом. Иван не совершил губительную метаморфозу в ярого поклонника творчества Михаила Круга, нет – за следующие шесть лет ему удалось сохранить ясность сознания, несмотря на ультимативно пиздецовое бытие. Сохранил он и нездоровый шуточный оптимизм, без которого продержаться было проблемно. Он лежал в камере и рассуждал: «Да, шесть лет прошло, лучшие годы, но тюремное заключение по степени насыщенности счастьем, в принципе, мало отличается от увлекательного ипотечно-кредитного путешествия из развода в развод большинства тех, кто остался на воле. Да и дети тут не орут – только взрослые».

Но чего Ваня навек лишился, так это пламени в сердце. В этом нет ничего странного – тюрьма, как известно, блестяще вылечивает пламень сердца, блеск глаз и прочие нездоровые для нормального богобоязненного гражданина вещи. В далеком и не очень прекрасном 19-м веке пламенный социалист Достоевский вернулся с живительной каторги убежденным сторонником православия, самодержавия, народности, а заодно и нацизма – таковым он навсегда и остался. Что это, если не подтверждение реальности Чуда и эффективности тюремной системы?

Но в любой бочке с калом должна-таки плавать ягодка годжи. Сегодня, спустя шесть лет бодрящего перевоспитания, Ваня выходил из тюрьмы по УДО. Ему было почти 30 лет, но он не собирался повторять опыт Есенина – для такого нужно сначала написать прекрасные стихи, и у Ивана их не было. Да и вообще ничего не было.

Не пробуждай воспоминаний

Так сложились злые звезды, что родители Вани умерли, пока он нагло пользовался преимуществами полного государственного пансиона. Еще в 70-х годах 20-го века советские ученые предсказали наличие фермента, который бы отвечал за регенерацию окончаний клеток – теломер, а практически существование этого фермента, теломеразы, подтвердили аж в 1984-м году. Дело в том, что озорные клетки нашего организма могут делиться ограниченное количество раз, после чего они остывают к этому делу – теломеры полностью стачиваются. После этого клетки или перестают делиться, или начинают делиться неправильно, хаотично, ставя счастливого обладателя сих клеток меж двух стульев. Или, как политкорректно сказали бы древние, между Сциллой и Харибдой. Среди ученых мужей бытовало мнение, что на первом стуле сидит один из механизмов старения, а на втором – рак. Поскольку даже спустя полвека теломераза так и не поступила в аптеки, Ваниным родителям ничего не оставалось, кроме как хорошенько, в последний раз, отдохнуть на втором стуле.

Ваня вернулся в мир, где его не встречал никто, кроме гостеприимного проливного дождя. Впрочем, Иван был рад любому природному явлению, от засухи до тайфуна, если оно не было отгорожено от него забором с колючей проволокой. Через день Иван уже был в родной Москве, где его ждала пустая темная квартира и увлекательное приключение поиска и последующей работы 5/2. На этапе поиска возникли некоторые проблемы – за последние шесть лет Ваня мало практиковал программирование и слегка потерял навык. Скорее даже совсем. Навык можно было восстановить, но для этого нужно было время, а время требовало, как минимум, еды, которая, в свою очередь, требовала денег. «Этот замкнутый круг подобен замкнутому кругу собачьего ануса», – зачем-то вслух философски рассудил Ваня. «Ануса-нуса-нуса», – музыкально отозвалось печальное эхо по пустому помещению.

Ему ничего не оставалось, кроме как быстро найти работу, куда возьмут любого – вакансии менеджера по продажам радостно откликнулись на чаяния Ивана. Крупные компании с приличными окладами, как они выражались, «пока не были готовы» сделать Ване предложение, а времени ждать, когда славный час приглашения на работу таки наступит, не было. Ваня подумал, что безумен когда-то решивший, что вырубить написанное пером нельзя – оказалось, проблемно вырубить и следы просто сказанного вслух. Лучом солнца сквозь коричневые тучи потенциальных работ пробилось предложение о холодных продажах услуг небольшой стоматологической клиники. На следующий день Иван уже благополучно прошел собеседование – благо, для этого было достаточно иметь IQ больший, чем ноль.

– Наш вординг, да, должен быть понятен потенциальному клиенту, да? – зачем-то постоянно добавляла вопрошающе-утвердительное «да» девушка на собеседовании. – Какой бы тон оф войс, да, вы избрали для достижения максимальной лояльности в коммуникации с клиентом? – спросила она у Вани.

Возможно, единственное хорошее, что ему дала тюрьма – это то, что он начал забывать странный диалект офисной коммуникации, повсеместно используемый гордыми наследниками Пушкина. Но интуитивно Ваня мгновенно понял, что его спрашивают про стиль общения. Он решил поразить собеседницу.

– На лоялити лучше всего работает деловой, но в то же время ультимейт френдли стиль, – с ходу импровизировал Ваня.

«Не переборщил ли я, не прозвучало ли это издевательски», – сразу встревожился он, но лицо собеседницы быстро развеяло тревогу – на лице отразилось глубокое удовлетворение ответом, хоть за ним и не стояло никакой хоть мало-мальски содержательной мысли.

– Это неплохо мэтчится, да, с главными правилами клиентской коммуникации, мы тоже так считаем, – довольно ответствовала девушка.

– Ах, право слово, это ведь и было бегинингом нашей беседы, – победоносно завершал диалог Ваня.

Начало было многообещающим, и Ваня мгновенно вышел на построение новой карьеры. Волшебный мир бизнеса был как всегда щедр – разумеется, у Вани не было потолка зарплаты. А зарплата, в свою очередь, зависела только от Ивана. Он избегал таких многообещающих предложений в 23 года, но сейчас ситуация была иной – Ваня приехал в офис, и начал послушно обзванивать десятки людей еженедельно. В Выхино, где располагалась клиника и по счастливой случайности жил Ваня, было достаточно людей. У многих выхинских людей было не все в порядке с зубами, а у некоторых из них даже были деньги.

Увлекательные рабочие дни шли своим рабским чередом.

– Почему ты не используешь работу с возражениями? Эти скрипты писались для всех! – в один прекрасный вечер изрекли упрек уста Кирилла, Ваниного руководителя.

Кирилл стоял над Ваней, слепя его своей рубашкой с мудреным узором. Все звонари знали: Кирилл служил целую срочную службу в разведке в Дагестане. Он был целеустремлен, как рытье земли, и стремителен, как утреннее построение. Для него не было невыполнимых задач.

– Так почему не дожимаешь их, блядь? – строго переспросил Кирилл.

Иван понимал всю тщетность положения, в которое он попал. Во-первых, он старался минимизировать коммуникацию с Кириллом, но это получалось не всегда. Во-вторых, он понимал, что логическая аргументация перестает быть таковой в разговоре с Кириллом. Но другого выхода не было – нужно было попробовать, но постараться сделать это мягко.

– Да потому что, блядь, им не нужно лечить зубы. Он дважды это сказал и бросил трубку, – ответствовал Ваня.

– Ты что, самый борзый? – мастерски парировал Кирилл. – Значит нужно его сестре, жене, его мамаше, теще его. Ты это узнал? Ты это, блядь, узнал?!

Формально Иван этого не узнал, и сие было прекрасно известно Кириллу, слышавшему разговор. Но также было очевидно, что человек на том конце провода не намерен был продолжать разговор. Это было очевидно Ване, это было очевидно всем присутствовавшим в помещении. Возможно, это было очевидно даже Кириллу, но честь устава звонка была попрана, а отступать – это в не в стиле разведки. Да и в его словах было столько уверенности, что иной сторонний наблюдатель искренне поверил бы в упущенную возможность, а может и вовсе понял, что нет высот, что взять нельзя, и немедленно вдохновился бы, как минимум, на открытие собственного колл-центра.

– Нет, не узнал, – без всяких «но» ответствовал Иван. Он понял полную бесперспективность начатого сражения.

– Ну так узнавай в следующий раз! Или может тебя устраивает, блядь, голый оклад?! Нужно всегда, всегда, блядь, повышать свои показатели, – победно и уже даже несколько по-отцовски резюмировал Кирилл.

Дела на поприще продаж зубного волшебства шли с переменным успехом, но все же шли. Новая жизнь чем-то зловеще напоминала тюрьму – как минимум, четким расписанием и непроглядным отчаянием. Пустые дни слились в вязкую массу, по консистенции подозрительно напоминающую говно. Иван был абсолютно один в довольно неприветливом мире заработка денег на низших должностях в Выхино. А сколько таких несчастных шли в свои квартиры каждый вечер, и монотонно повторяли это из раза в раз, практически до конца своей жизни. «Для того ли Спартак в последний раз седлал своего коня при Силаре? Вероятно, нет», – робко предположил Иван. Он шел домой с работы и краем глаза уловил давно примелкавшийся свет – вывеска «Продукты» разила его зрение электричеством. «А почему бы и нет», – подумал Ваня. И был день недели пятый, и зашел он в магазин. Ваня решительно взял бутылку недорогой водки, пачку помидоров и направился к кассе.

– Вам стаканчик нужен?

– Нет, я один, – ответствовал Ваня кассиру.

Ваня зашел к себе домой и рухнул на матрас. Он и правда был совсем один, и лишь выхинский ветер пел за окном свою песнь. Водка начала теплое путешествие вглубь Ваниного туловища. Парадоксально, но вслед за новой и новой партией путешественников, Ваня все отчетливее и отчетливее вспоминал время, когда все было иначе. Это было время открытий – в Москве оставалось еще так много незнакомых мест, неизменно озаренных солнцем. И пусть у Вани не было денег, прямо как сейчас, но тогда они, казалось, и не нужны – достаточно было лишь доброго спутника рядом, ну и пластикового стаканчика с жутким дешевым пойлом в руке. Почему-то он помнил, как впервые увидел Шуховскую башню в словно заставшей во времени Шаболовке, он смутно вспоминал неожиданность поселка Сокол посреди ревущей Москвы, он видел, как сейчас, двухэтажные домики Курьянова, потерявшие счет десятилетиям, он воскресил в памяти сквер рядом с Новодевичьим, орошенный теплым весенним дождем. Тогда все было впервые: первый взятый аккорд, первый вступительный экзамен, первая сданная сессия, первая девушка, сделавшая ему неумелый и прелестный минет где-то среди бесконечного безумия рубежа второго и третьего десятилетий жизни. Казалось, это было еще вчера, но Ваню и эти воспоминания разделяло десять лет и много пудов разочарований и горя. Воистину, краток век у забав.

Смотря водочные грезы, полные светлой тоски, Ваня видел себя в третьем лице, хоть это и невозможно. Что поделать, такова природа долговременной памяти – она сходна с воображением. Его ужаснула мысль, что он уже и не помнит многих из тех, с кем он делил беззаботную лету юности. Он задумался: а может он вовсе выдумал это? Но нет, на видео памяти с ним был еще один человек – Лиза. И он помнил каждый ее взгляд, ее прекрасный тихий голос, то ее сообщение, отзвук которого и сейчас ласкал сладким медом измученную душу: «Иногда мне кажется, что ты мне нравишься». И если Ваня уже начал забывать эпическую романтику первых поцелуев за гаражами, то сакральность других, настоящих первых встреч ему уже не забыть.

Он не забудет первое, едва заметное прикосновение руки – ах, сколько в нем было электричества – как будто вся программа ГОЭЛРО было сосредоточена между их телами. Он навек запомнит всю сладость того сакрального поцелуя в предрассветном полумраке, чтобы не потерять ее больше никогда. Впрочем, никогда – это, увы, несбыточно для человека, но пока сердце Вани бьется, он будет хранить в нем эти мгновения.

Иногда мужчина готов отдать многое, если не все, за один лишь заветный поцелуй одной лишь заветной девушки. Но зачастую этот поцелуй, да и прочие прелестные дары девичьего тела, получают другие. Дары достаются им легко, в этом нет ничего для них сакрального – в каждом из этих парней нет и сотой доли таких же чувств, как у несчастного воина любви. Есть в этом что-то чудовищно несправедливое, и тем бесценнее настоящее совпадение, которое познают лишь немногие. Пусть это совпадение и тленно, как, увы, все на третьей от Солнца планете, а может и во всей бесконечной Вселенной.

Ваня и Лиза были вместе недолго, но этого оказалось достаточно, чтобы его сердце в будущем всегда искало лишь похожую на нее, пусть тогда Ваня этого еще и не понимал. А может, не понимал он этого и сейчас – водка уже довольно надежно защищала его разум от рационализма. И даже не слишком важно, почему их пути в какой-то момент разошлись. Ваня и сам толком не помнил почему – возможно, он, аки заправский спермобак, с присущей ему политкорректностью назвал ее любимый фильм «эстетским бессмысленным высером», а может она по-девичьи нежно и пьяно поцеловала в гостях кого-то совсем немного отличного от Ивана. Но ветер локальной истории безжалостно смел эти пустяки, оставив в памяти Вани лишь свет когда-то ярко горевшего пламени.

Они не поддерживали связь, хотя Ваня и внимательно наблюдал за ее житием через соцсети. Он лелеял надежду, что он нужен ей так же, как она ему, но нового заветного сообщения так и не поступило. Вероятно, ее гордость была столь же тупа и беспросветна, как и его. «А может она просто и легко положила на меня свой жилистый ментальный болт», – рассуждал Ваня. Действительно, когда Ване выпало пройти Владимирским трактом, она ни разу не приехала, не обозначилась весточкой, хотя не могла не знать, что за «хуй» он попал в тюрьму – будь благославен 21-й век. «Может просто подумала, что это будет нелепо, – подумал Ваня. – действительно, сколько таких Вань было у нее. С чего ты взял, что именно ты был тем единственно-нужным Ваней. Да и всегда у нее были какие-то странности, какие-то странные принципы. Та еще, блядь, уникальная снежинка», – интеллигентно рассуждал Ваня. Но он не мог ничего с собой поделать – начиная примерно с нижней границы этикетки, все его думы были заняты лишь ею. Может не только водка активировала его романтические нейроны, сколько всесокрушающее одиночество и отчаяние. От них он прятался в прелестном прошлом, где она была главным воспоминанием.

Аккурат к окончанию бутылки Ваню сразила мысль стремительная и неотвратимая, как бросок советских танковых армий в Висло-Одерской операции: им нужно увидеться. Человек, выпивший довольно много водки, не менее стремителен и неотвратим – через пять минут у него уже были ее контакты. Да будь благославен 21-й век. Ваня старался писать сухо, под стать вину, но получилось ли – этого понимания у него уже не было – пил он все-таки водку. Он ей написал, он практически прокричал ей сообщением – им нужно, нужно встретиться. В его воспаленном мозгу рисовались мечтательные фантазии, как Лиза напишет в ответ что-то а-ля «сколько же лет я ждала этого сообщения! Все эти годы я думала только о тебе, мой внутриклеточный самец! – а потом добавит, словно заправский царь Леонид. – Приди и возьми!»

«Я не против встречи. Только, пожалуйста, давай не будем слушать «Лесоповал», – ответствовала она.