Kitabı oku: «За горами, за долами… Выпуск третий», sayfa 2
ЮЛЬКА
Спать совершенно не хотелось. И потом Юлька совсем не любит спать. Из-за этого сна столько времени пропадает. Ведь за это время можно так много нарисовать разноцветными красками. Ничего, что потом краска оказывается на руках, лице и даже волосах и мама ругает за испорченную одежду. Зато какие получаются рисунки!
Юлька даже зажмурилась от удовольствия. Вон там, в углу, рядом с телевизором лежит стопка бумаги – ее рисунки. Их очень много. Может, пятьдесят четыре, а может, и гораздо больше. Пятьдесят четыре – самый последний счет, до которого Юлька умеет считать.
Юлька пошла в угол, взяла рисунки и стала раскладывать их на полу. Вообще-то рисунки обязательно должны висеть на стене. И еще у них тоже есть свой дом, он называется картинная галерея. Рисунки живут там все вместе и рядом висят на стенах.
Все это рассказала Юльке детсадовская воспитательница Виктория Андреевна, а она уж точно знает. И если совсем по-честному, то Юлька один раз устроила дома настоящую картинную галерею и прибила свои рисунки гвоздями к стенам. Но мама очень сильно ругала ее за это, и рисунки пришлось снять.
Правда, дырки от гвоздей все равно так и остались, и Юлька иногда ковыряет их пальцем, но ничего, когда она вырастет и станет взрослой, ее рисунки будут жить в самой-самой что ни на есть взаправдашней галерее, и никто-никто не посмеет их оттуда снять…
Юлька разложила рисунки на полу и оставила между ними узкий проход. Потом вошла в него и повернула голову направо: с рисунка на нее смотрел лев. Лев был зеленого цвета, с густой синей гривой и ярко-красными глазами. Он сидел под большой пальмой и улыбался. Вообще-то Юлька хотела, чтобы лев получился страшным, но так уж само вышло, что лев улыбался.
Юлька посмотрела на другой рисунок. Этот рисунок она очень любит.
На нем нарисован город, в который она когда-нибудь попадет. У этого города совсем сказочное название – Ташкент. И все сказки, которые Юлька знает, она начинает одинаково: «В некотором царстве, в некотором государстве – Ташкенте, жили-были…»
А пока Юлька рисует этот город на бумаге. На рисунках он получается очень красивым. Дома высокие-высокие, а последнего этажа не видно – облака закрыли. Рядом с домами растут апельсины и мандарины. Их Юлька очень любит, только вот плохо, что в город, где она живет с мамой, эти фрукты очень редко привозят.
Мама говорит, что самые вкусные фрукты растут, где тепло, а в Ташкенте уж и подавно жарко. Один раз Юлька слышала, как радио сказало: «Самая высокая температура в нашей стране – в Ташкенте, плюс сорок три градуса». Подумать только, целых сорок три градуса! А у них в городе даже летом приходится одевать теплую одежду. А то еще как замерзнуть можно.
Есть еще одна причина, почему Юлька хочет попасть в Ташкент. Там живет ее бабушка. Бабушку Юлька помнит и не помнит. Она не помнит бабушкино лицо, бабушкину одежду. Юлька помнит только бабушкины руки. Они так приятно пахли вкусными пирогами.
Юлька была еще совсем маленькой, когда бабушка брала ее на руки, прижимала к себе и напевала ласковые песни. Под эти песни Юлька закрывала глаза, и сразу приходили к ней хорошие сны. И до сих пор она помнит этот запах – родной запах бабушкиных рук. И хотя Юлька чувствует себя теперь большой и сильной, хорошо было бы уткнуться лицом в бабушкины ладони и постоять так хотя бы пять минут…
А сколько сейчас времени? Ух ты! Уже девять часов. Сейчас придет мама. Мама всегда недовольна, если Юлька в это время не лежит в кровати.
Что это? Ключ поворачивается в замочной скважине… Мама пришла. Юлька скорей-скорей начинает собирать свои рисунки.
– Ты почему это еще не спишь? – спросила мама, входя в комнату. – Ну-ка быстро в постель.
Юлька взяла рисунки и пошла к себе в комнату. Пусть сегодня рисунки ночуют вместе с ней.
Юлька сняла с постели покрывало, разровняла простыню так, что на ней не стало видно ни одной морщинки, и залезла под одеяло. Она честно закрыла глаза и попыталась уснуть. Но спать совершенно не хотелось. В голову лезли всякие мысли, от которых и не заснешь никогда в жизни…
Вдруг зазвонил телефон.
Юлька услышала, как мама подняла трубку, спросила:
– Алло? – Потом быстро сказала, – я так ждала твоего звонка. Почему ты не звонил?
Вообще-то Юлька знает – подслушивать нечестно. Но сейчас она совсем не виновата. Голос мамы раздается так громко, что Юлька слышит каждое слово.
– Можно хоть иногда тебя видеть? – волнуясь, спросила мама. – Ну, пожалуйста. Я не буду тебе надоедать.
«И как это мама может надоесть», – думает Юлька. Ей мама не надоест никогда в жизни! А вот опять мамин голос:
– Как ты не понимаешь, я тебя люблю. Ты не можешь так со мной поступить…
Юлька услышала, как мама опустила трубку на рычаг и стало совсем тихо.
Тихо-тихо. Так тихо, что Юлька услышала даже свое дыхание. Она попыталась совсем не дышать, чтобы стало еще тише, но чуть не задохнулась. Пришлось опять начать дышать.
Но что это? Какие-то новые звуки. И странные ка-кие-то. Юлька не выдержала, вылезла из-под одеяла и, не надевая туфель, подошла к двери. Да, странные звуки не прекратились, а наоборот, даже усилились. Юлька открыла дверь и вошла в комнату.
За столом сидела мама. Сидела она как-то странно.
Уперев локти в стол, она прятала лицо в ладони и раскачивалась из стороны в сторону. И тут только Юлька поняла, что это были за звуки.
Так всегда получается, когда тебя несправедливо обидят. Слезы начинают катиться из глаз, ты стараешься сдержаться, не плакать, но почему-то в горле становится горько-горько, обидно-обидно, и вот тут получаются эти звуки.
Юлька подошла к маме, тронула ее за рукав.
– Мамочка, не надо. Ну не надо, мамочка, – зашептала Юлька быстро-быстро. – Ну, пожалуйста, перестань.
Но мама продолжала плакать.
И тут Юлька почувствовала, как ей самой вдруг стало обидно. Так обидно, что и рассказать нельзя. Слезы брызнули из ее глаз, хотя Юлька и сдерживалась изо всех сил.
Она уткнулась носом в мамины колени и шептала:
– Я тебя люблю, слышишь, люблю. Ты мне никогда-никогда не надоешь. И видеть хочу тебя каждую минуточку.
Юлька почувствовала, как мамины руки обняли ее, и мамино лицо крепко прижалось к ее спине.
– Я тебя тоже очень люблю. И ты мне никогда-никог-да не надоешь, – говорили родные мамины губы. – Теперь все будет хорошо. Вот увидишь. Просто я такая невезучая…
Невезучая… Юлька хорошо знает это слово. Ей самой столько раз не везло, просто ужас. А один раз от этого самого невезения ее укусила собака. Совсем ни за что. Просто так взяла и укусила. А потом Юльке целый месяц делали уколы.
– Мамочка, – вдруг сказала Юлька. – Давай уедем отсюда. Ну, пожалуйста, давай уедем. В Ташкент, к бабушке.
– Ну что ты, дочка. Как можно? А работа? А квартира? А твой детсад? Ты потерпи, когда-нибудь мы обязательно поедем в Ташкент.
Юлька вздохнула. Действительно, ничего не. поделаешь. Придется терпеть.
– Мамочка, а можно я сегодня с тобой лягу? – попросила Юлька.
– Можно, – разрешила мама. – Ты иди ложись, а я только умоюсь и сразу приду.
Мама пошла в ванную, а Юлька направилась к маминому дивану.
Юлька любила этот диван. Если лечь на него и закрыть глаза, то можно представить себе все, что захочешь: самолеты, море, разные страны. А потом уже сов-сем легко рисовать все это на бумаге.
Юлька залезла на диван, свернулась калачиком и закрыла глаза.
Что бы сейчас такое себе представить?..
Но почему-то ничего не представляется. Только спать очень хочется. Ну ладно, она пока поспит, а когда мама ляжет рядом, Юлька поговорит с ней еще.
Но Юлька так и не проснулась до самого утра. Лишь во сне ей казалось, что мама никак не может заснуть и часто ворочается…
Следующий день начался как обычно. Опять нужно было есть манную кашу, а потом залезать в комбинезон. Из желтого комбинезона Юлька давно уже выросла, и он ей жмет во всех местах.
А вот и детсад. И мама поцеловала на прощание.
Только почему это она как-то странно посмотрела?
В детском саду Юльке нравится. Там много игрушек, и все воспитательницы очень хорошие. Особенно Виктория Андреевна. Она все-все на свете знает. И может ответить на самый трудный вопрос. А самое главное, она всегда внимательно слушает и никогда не говорит: «Отстань, мне некогда».
Вот и сейчас Юлька спросила Викторию Андреевну:
– А в Ташкенте есть море?
– Нет, – ответила Виктория Андреевна. – В Ташкенте моря нет.
«А-а, – догадалась Юлька. – Просто море в Ташкент еще не успели прорыть».
И только Юлька хотела сказать об этом, как вдруг в дверях увидела маму.
Вот это неожиданность! Еще ведь и полдника не было!
– Собирайся, Юлька, – сказала мама. – И попрощайся со всеми. Мы едем в Ташкент.
Но Юлька ничуть даже не поверила.
– А как же работа? – спросила она. – И квартира тоже?
– Мне отпуск дали, – объяснила мама. – А за квартирой Виктория Андреевна присмотрит. И не копайся, поезд в шесть двадцать уходит.
И тут только Юлька поверила…
В своем желтом комбинезоне и с рисунками под мышкой Юлька стояла у окна вагона. От ее дыхания толстое стекло запотело, перестало быть прозрачным. Юлька протерла его рукавом и сквозь него опять стало все видно.
Но вот паровоз зафыркал, засвистел и покатил по рельсам все быстрее и быстрее.
АКСАЙ – БЕЛАЯ РЕКА
Последние дни ему часто снился один и тот же сон. Синяя котловина небольшого озера, удивительно сладкая трава вокруг и он сам, маленький, нескладный еще жеребенок, ждущий с матерью разрешения отца. Но вот отец осторожно спустился к воде, прислушался, замер, втянул ноздрями воздух и тихонько заржал. Тогда мать нежно и легко подтолкнула его, и он, Аксай, вытянул вперед морду и жадно, захлебываясь, начал пить. Потом обернулся. Отец и мать стояли рядом и смотрели на него…
Аксай – старый жеребец с рваным шрамом на бедре – стоял на вершине пологого холма. Под ним, медленно переходя с места на место, паслась его крошечная семья: кобылица Бахор и жеребенок Юлдуз. Легкий ветерок, родившийся на окраине великой степи, лениво шевелил их короткие гривы.
Аксай поднял голову и понюхал ветер. Он пах недавно сошедшим снегом и только-только зазеленевшей молодой травой.
Становилось тепло, редкие дожди – короткие, ливневые – быстро проходили, и яркое солнце мгновенно высушивало степь.
Над землей, неподвижно распластав крылья, парил беркут, и, испугавшись его тени, жеребенок с белой отметиной на лбу шарахнулся в сторону.
– М-м-м, – ласково позвала его мать, и он, успокоившись, снова начал щипать траву.
Этот резвый жеребенок с отметиной, похожей на звезду, появился на свет ранней весной, и Аксай, наблюдая за ним, радовался, что растет жеребенок быстро. И имя ему сам придумал. Юлдуз – звезда. Красивое имя, будто большая ночная звезда спустилась сверху отдохнуть на лоб малыша, да так там и осталась. И, конечно, когда Юлдуз вырастет и станет знаменитым на всю степь вожаком, все вспомнят и про его отца Аксая…
Совсем недалеко, за грядой холмов, Аксай заметил большой, лошадей на пятьдесят, табун. Его хозяин – огромный черный жеребец, с густой, трепещущей по ветру гривой, как часовой стоял на страже и, увидев Аксая, злобно заржал.
В другое время Аксай поскакал бы навстречу, чтобы в честном бою помериться силами и испробовать на непочтительном жеребце крепость своих копыт и остроту зубов.
Сколько в его долгой жизни было таких поединков! И побежденные им всегда уходили из табуна.
Пусть поодаль они вновь начинали хорохориться, ржать, но и Аксай, и они хорошо знали, что все кончено и им придется уйти.
А потом Аксай присоединял к своему табуну их кобылиц.
Но сейчас, после тяжелой голодной зимы, исхудав, он иногда чувствовал себя слабым. Слабость вдруг подступала к нему, и тогда, закрыв глаза, чуть поматывая головой, он неподвижно стоял на странно разъезжающихся ногах и ждал, пока слабость уйдет из его большого сильного тела…
С каждым днем солнце излучало все больше и больше тепла, уже появились слепни, и нужно было перекочевывать на летние пастбища, к видневшимся на горизонте горам.
Много раз водил Аксай туда свой табун, и сейчас, представляя будущую дорогу, обернулся и посмотрел на Бахор. Почувствовав его взгляд, она подошла к Аксаю, положила узкую морду ему на круп.
И Аксай кивнул головой. Еще мал был их жеребенок, еще рано было пускаться ему в дорогу.
А там, в высоких прохладных горах, где-то ждала синяя котловина озера, полная чистой воды, и удивительно сладкая трава вокруг. И он, Аксай, осторожно спустится к воде, прислушается, замрет, втянет ноздрями воздух и тихонько заржет.
И жеребенок Юлдуз жадно, захлебываясь, начнет пить. Потом обернется. А он, Аксай, будет стоять рядом и смотреть на него…
Огромный черный жеребец с трепещущей по ветру гривой вдруг выскочил из-за холма и понесся на Аксая. Не доскакав, остановился, круто выгнул шею, приподнял хвост и, коротко и высоко ступая ногами, сделал круг, другой.
Аксай и черный жеребец сошлись нос к носу, медленно развернулись и, вновь повернувшись, встали, в пок-лоне пригнув головы к земле.
Они представлялись друг другу перед схваткой, готовясь биться до конца.
– Я – молодой, великий, страшный. Когда я скачу, приминая землю копытами, от гор с гулом отваливаются огромные камни. На небе собираются грозовые тучи и кидают вниз молнии. Я хозяин степи. Одним ударом я могу убить волка, и их стаи в страхе бегут прочь, услышав топот моих копыт. Табун мой велик, и я хочу при-соединить к нему всех кобылиц, пасущихся в степи! Как ты смеешь сопротивляться мне! Ты, старик… – так говорил, оскалив зубы, черный жеребец.
Аксай – Белая река, ничего не ответил черному жеребцу, только чуть повернул голову и краешком глаза посмотрел на своего жеребенка.
Пронзительно визжа, они поднялись свечами, скрестили в ударах передние ноги. Потом, тесня друг друга, сделали полувольт и снова сошлись в схватке.
Аксай разворачивался, бил задними ногами, а черный жеребец старался достать его зубами. Из глубоких ран струйками била кровь, пятная серо-бурую шкуру Аксая, и стекала на траву.
Дважды уже оскальзывался Аксай, припадал к земле, а черный жеребец все наседал и наседал на него, пытаясь опрокинуть и затоптать…
Он не убегал – уходил, медленно уходил, шатаясь и хромая, почти ничего не видя сквозь заливавшую глаза кровь, побежденный Аксай – Белая река. Старый конь с рваным шрамом на бедре. Он медленно уходил и слышал, как трубно ржал черный жеребец, радуясь победе…
Чистая, свежевымытая луна выстилала дорогу до самых гор, и по этой дороге медленно брел одинокий Аксай. Он часто останавливался, отдыхал, подставляя израненное тело прохладному ветерку. И ветерок, несущий запах ароматных горных трав, возвращал ему силы.
Уже совсем рассвело, когда снежные шапки вонзающихся в небо вершин стали близкими. Аксай под-нялся по каменистой насыпи откоса и вдруг увидел озеро. Оно синело в небольшой котловине внизу. Прозрачное горное озеро, полное воды от медленно тающих ледников.
И прежде чем начать спускаться к озеру, к удивительно сладкой траве, росшей по его берегам, Аксай закрыл глаза.
Юлдуз, маленький, нескладный еще жеребенок, ждущий с матерью его разрешения. Аксай осторожно спускается к воде, прислушивается, втягивает ноздрями воздух и тихонько ржет. И жеребенок Юлдуз, жадно, захлебываясь, начинает пить. Потом оборачивается.
А он, Аксай, стоит рядом и смотрит на него…
Что-то заставило его вздрогнуть, насторожиться. И прежде чем увидеть, он уже знал, что это. Девять волков, беря его в кольцо, карабкались по осыпи.
И тогда, собрав все силы, он оттолкнулся от откоса и прыгнул вниз.
Он падал, подобрав под себя ноги, разрезая воздух тяжелым телом, и тянулся, тянулся к этой синей, прозрачной воде.
КРАСНЫЕ КАМНИ
Повесть
Красные камни
Воздушный змей – варак неподвижно стоял в голубой выси, лениво поводя обвисшим хвостом из вдетых друг в друга разноцветных бумажных колец. Казалось, он удивленно рассматривал ровные квадратики виноградников, столетние чинары с большими, как ляганы для плова, листьями, каменную тушу Красной горы – Кызыл-таш – ее две зазубренные вершины, похожие на бахрому старой бабушкиной скатерти. По желтому взгорью пылила отара, выбирая среди острых камней старые тропки. А в долине лежал оглушенный июльской жарой маленький кишлак.
Кишлак тоже назывался Кызыл-таш, и Айниса вдруг подумала, то ли люди назвали гору Красной, то ли гора дала свое имя кишлаку.
– Дедушка, дедушка, – позвала Айниса. – Пойдемте домой!
Дедушка сидел на сером валуне и, постанывая, растирал поясницу.
– Совсем расклеился, старый черт, – морщась, произнес он. – Пойдем, сейчас пойдем, сердце мое.
Зимой дедушке исполнилось семьдесят четыре года, и только недавно Айниса стала замечать, что вроде бы дедушка изменился. Раньше веселый, любящий поговорить, теперь он подолгу молчал, а когда шел по улице кишлака, то иногда даже не отзывался на приветствия соседей, хотя каждый знает, что когда тебе говорят «ассалом алейкум – мир вам», то непременно нужно ответить: «ваалейкум ассалом – и вам мир!»
И даже палка, отполированная прикосновением дедушкиных рук, дедушкина палка из твердого-претвердого орехового дерева изменилась! Когда Айниса внимательно посмотрела на нее, то удивилась. На палке проступила густая сетка морщин. Совсем как у дедушки!
– Э-э, – сказал тогда дедушка, грустно улыбнувшись, – вещи, душа моя, всегда становятся похожи на хозяев.
– Дедушка, почему гора называется Красной?
– Сердце мое, давно это было… Ну хорошо, хорошо, расскажу. Народ говорит: в нашем кишлаке жил искуснейший кулогар-горшечник. Ни сна ни отдыха, ни ночи ни дня не знал. Возил с горы камни, растирал из них краски, глазурь, на камышовом пуху замешивал глину, месил ее до кровавых ран на ногах, вертел на гончарном кругу хумы, кумганы, кувшины-овтоба, блюда-ляганы, поливал глазурью, красками, выставлял на обжиг. И такая красота выходила из его рук, что даже из дальних мест…
– Дедушка, ведь вы тоже красивую посуду обжигаете?
– Обжигаю, конечно, обжигаю. А знаешь, почему наш кишлак раньше знаменитым был? Кто, скажи, не слышал про посуду из Кызыл-таша? Не было такого человека! От Ферганы до Самарканда пили, ели, мылись из нашей посуды. А теперь, – дедушка горестно вздохнул. – Теперь никому она не нужна. В кишлаке считают, что глупо глину месить, краски из камней растирать, горшки лепить, когда в любом магазине от посуды полки ломятся. Поэтому и забыли про Кызыл-таш. А какие здесь мастера были! У каждого свой рисунок, свой секрет.
– И у вас есть секрет?
– Есть.
– А меня ему научите?
– Э-э, сердце мое, все тебе открою, всему научу. Но только тогда все это пригодится, если в душе красота живет.
– А как узнать, есть она или нет?
Дедушка улыбнулся.
– Народ говорит, если человек целый день ест плов да валяется на кошме, тогда уж точно нет… Ну что, душа моя, пошли, что ли. Э-хе-хе. Помоги аллах, бедному горшечнику.
Дедушка закинул тяжелую сумку на плечо, медленно пошел вперед. Его палка прощупывала тропинку, он осторожно обходил острые камешки.
Вот и дом. И бабушка выглядывает из-за ворот…
Пока бабушка ставит на айван блюдо, где горкой наложена душистая самса с золотистой прожаренной хрупкой корочкой, заваривает зеленый чай, дедушка бережно вынимает из сумки принесенные с Кызыл-таша камни. Однажды учитель Остан привез дедушке в подарок краски из Ташкента, но, расписав ими большой ляган, дедушка долго вертел его и так и эдак, а потом, ни слова не говоря, разбил, и все пошло по-прежнему. По-прежнему приносил дедушка разные камни с Красной горы и тяжелым мельничным камнем растирал на краски.
Айниса берет с блюда самсу, разламывает пополам, чтобы воздух вошел внутрь и остудил горячую ароматную начинку.
Потом оглядывается на дедушку.
Он медленными глотками отхлебывает чай из пиалы, хитро прищуривается.
– Хочешь знать, что было дальше с тем искуснейшим кулогаром-горшечником?
И продолжает:
– Из дальних мест шли учиться его искусству, но он отказывал всем.
– А разве так можно, дедушка?
– Нельзя, душа моя, конечно, нельзя. Ведь если мастер-устоз не оставит после себя учеников, то скоро и жизнь на земле прекратится.
– Почему?
– Потому что никто больше не сможет правильно подрезать лозу, испекать в тандыре лепешки, строить дома, где летом прохладно, а зимой тепло. Не дай аллах, чтобы настали такие времена! А тот кулогар не хотел никому открыть свой секрет.
Каждый день поднимался он в гору, искал камни, натирал из них краски: небесную лазурь, чернь, зелень. Только одной краски не было у горшечника. Красной. Самой главной, что веселит душу и придает силы… Э-э, сердце мое, взгляни, взгляни на этот ляган. Видишь, какой узор пустил по нему твой дед. Краски сочные, свежие. С такого лягана пища вдесятеро вкуснее, а повесь на стену в пасмурный день, он и светить будет. По этому цвету и узнавали нашу посуду. Ценили, как самую дорогую вещь. Э-хе-хе… Пришли как-то черные времена. Напрасно люди смотрели в небо – не дал аллах дождей. Пал скот, от страшного зноя сгорели поля. Нечего стало покупать заезжим купцам, и они стороной объезжали кишлак. Тогда решили люди покинуть землю предков, искать счастья в других местах. Но кулогар сказал: «Я знаю, как спасти кишлак. Пусть каждый пришлет сыновей, и я научу их всему, что знаю». Днем и ночью показывал кулогар, как правильно месить глину, вертеть посуду на гончарном кругу, обжигать в печи. Торопился горшечник, будто чувствовал: вот-вот оборвется нить его жизни. И опять сказал людям: «Нужно найти красные камни. Без них нет души в нашей посуде».
Рано утром люди кишлака начали подниматься в гору. Но не было красных камней. Не рожала гора такие камни. Долго сидел кулогар, закрыв лицо руками, а потом один пошел к вершине. Вдруг увидели люди, что падает вниз горшечник. Долго его тело билось о камни и оставляло на них капельки крови. С тех пор назвали гору Кызыл-таш. И кишлак стал так называться.
Дедушка остановился, замолчал.
– Дедушка, дедушка, – быстро произнесла Айниса. – А красные камни нашли?
– Нашли, сердце мое, нашли. Стала гора рожать такие камни. Другие кулогары растирали из них красную краску. И появилась у нашей посуды душа. Снова начали заезжать в кишлак купцы и увозить в дальние страны Кызылташскую посуду. Э-хе-хе… Опять поясницу схватило. Оббо! Конечно! Над Красной горой тучи стоят…
Дождь так и не пролился над кишлаком. Темные тучи с фиолетовыми прожилками, посверкивая молниями, ушли куда-то в сторону от двуглавой Красной горы, пропали за горизонтом. И опять потянуло теплом и запахом арчовой хвои.
Айниса посмотрела на спящего деда, поправила на нем сползший чапан, вышла во двор. Кругом стояла тишина, только за низким забором у соседей часто кашляла овца.
Айниса зашла в дедушкину мастерскую, в темноте нащупала выключатель, и у горловины обжиговой печи зажглась лампочка. Потом взяла в руки кусок глины. Постояла, сжимая ее ладонями. И согреваясь, глина оживала, постепенно теряла серый цвет, в ней проступали желтые, синие, оранжевые оттенки.
Решившись, Айниса положила ее на гончарный круг, тронула шершавый камень.
И почувствовав человеческое прикосновение, круг дрогнул и завертелся.
Ücretsiz ön izlemeyi tamamladınız.
