Kitabı oku: «Двое из прошлого», sayfa 2

На поминки она не поехала. Да и не приглашал ее никто…

Далее потекли дни, недели, месяцы и годы, столь однообразные и похожие один на другой, что если оглянуться назад и что-либо припомнить, то особо ничего и не вспомнится. Да и чего тут вспоминать? Дом-работа, работа-дом. Все как-то по кругу и вырваться из этого цикла не представлялось возможности. Нечастые мужчины (многие из которых были женатыми), у большинства из которых Ступишина не помнила даже лиц, приходили и уходили, не доставляя ни особой радости и не вызывая желания продолжить хотя бы дружеские отношения.

Два года назад Маргарита Геннадьевна познакомилась с Василием Онищенко. Случайно, можно сказать. Хотя ничего случайного – а Маргарита Ступишина в силу возраста и приобретенного жизненного опыта уже знала это – в жизни не бывает. И если что-то происходит значительное, стало быть, оно было каким-то образом предопределено…

Смешно вспоминать, но они буквально столкнулись друг с другом у входа в супермаркет «Перекресток», что на улице Солдатской. Маргарита Геннадьевна выходила из магазина, задумавшись о чем-то возвышенном, и натурально врезалась в Василия Степановича, который от неожиданности, как-то ойкнул совсем по-ребячьи и невольно отступил на два шага. Если бы так столкнулись на трассе два автомобиля, то виновником дорожно-транспортного происшествия была бы несомненно Ступишина.

– Простите, пожалуйста, – произнесла, остановившись, Маргарита Геннадьевна.

– Да ничего страшного, – смущенно ответил Онищенко, с некоторым интересом разглядывая женщину с двумя котомками.

– Я не нарочно, – почему-то посчитала нужным сообщить Ступишина.

– Я понимаю… и ни в чем вас не виню, – кивнул Василий Степанович. И добавил неожиданно напористо: – Позвольте я вам помогу? Ведь тяжело же!

Маргарита Ступишина пожала плечами и передала одну котомку мужчине, как-то невольно подумав задним умом: «Надеюсь не сбежит. Плакал тогда кусок краковской колбасы с двумя банками зелёного горошка и малосольными огурцами». При этом она бросила на него короткий, но внимательный взгляд и заключила, что ему где-то сорок с небольшим. Судя по внешности (сюда входил приличный, но недорогой костюм и приятный парфюм) – руководитель среднего звена, очевидно, считал занимаемую должность потолком, что его вполне устраивало. Возможно, он работает в какой-нибудь фирме начальником отдела или группы. Фигура для его возраста вполне в порядке, наверное, и все остальное тоже – незаметно скользнула она взглядом по низу живота. А вот лицо… Какое-то оно одутловатое. Глаза совсем невыразительные, как у селедки, лежащей на прилавке. Тонкие губы… Как если бы их не было вовсе. Если бы не кокетливая родинка на правой щеке, оживлявшая весь его закостенелый облик, лицо было бы совсем неинтересным.

– Да давайте обе…

– Что? – спросила Маргарита Геннадьевна, продолжавшая пребывать в «девичьих» грезах.

– Я говорю: давайте я понесу оба пакета, – с легкой улыбкой повторил свое предложение Василий Онищенко.

– Да нет, хватит с вас и одного, – полушутя ответила Ступишина.

Они спустились со входных ступеней.

– Понимаю… Возможно, на вашем месте я бы тоже не доверил все покупки постороннему человеку, – продолжал улыбаться мужчина. – А вдруг сбежит!

Это была еще не искра, но какой-то дымом между ними уже закружил.

– Скажете тоже…

– Куда идем? – поинтересовался Василий Степанович.

– Недалеко, на Генерала Панфилова, – последовал ответ.

– А я живу здесь, на Солдатской, – поведал Онищенко, дабы хоть как-то поддержать разговор.

– Соседи, значит, – ответила Маргарита.

Они молча прошли Луговую и Колхозную улицы и вышли на Пролетарскую. Назревала необходимость о чем-то поговорить, поскольку молчание становилось неловким для обоих. Наконец Василий Степанович, подпустив в голос игривый тон, промолвил:

– Чего ж это вы с такими большими котомками одна ходите? Помочь, что-ли, некому?

– Некому, – кокетливо подпустив в голос нотки сожаления, украдкой глянула на Онищенко Маргарита Геннадьевна.

– А муж? – как бы ненароком поинтересовался Василий Степанович, хотя уже догадывался, что никакого мужа у гражданки с двумя котомками не имеется.

– Объелся груш, – озорно произнесла Маргарита.

– Что же вы его так не уберегли? – весьма серьезно поинтересовался новый знакомый.

– Поберегла, если бы был… Да нет у меня мужа, – ответила Ступишина, полагая, что сейчас мужчина с родинкой на щеке непременно станет напрашиваться к ней домой, намекая, что неплохо бы попить кофейку или чаю. Как в знак благодарности за помощь. Однако Василий Онищенко промолчал. Дойдя до ее дома, он не стал предлагать донести котомку до двери квартиры. И когда Маргарита Геннадьевна, поблагодарив, протянула руку, чтобы забрать свой пакет, он передал его без всяческой заминки.

– Спасибо вам еще раз, – произнесла Ступишина и раскрыла подъездную дверь.

– В какой, вы сказали, живете квартире? – неожиданно спросил Василий Онищенко.

«А я и не говорила, в какой квартире живу», – хотела было ответить Маргарита, но что-то ее удержало. Наверное то, что на данный момент у нее не было никого. В смысле мужчины. Да что там на данный момент, – мужчины у нее не было уже давно, а разные там желания имелись и время от времени не давали покоя…

«Ишь, как завернул хитро», – подумала она, взглянув на Онищенко уже с нескрываемым интересом. И ответила:

– В двадцать восьмой. Это на третьем этаже направо, – добавила она и вошла в подъезд.

Новый знакомый пришел в субботу на следующей неделе. С полным джентльменским набором: цветами, бутылкой шампанского и коробкой шоколадных конфет.

– Можно?

– Да, проходите, – ответила Маргарита Геннадьевна и отступила от двери, давая гостю войти.

Ступишина жила в двухкомнатной квартире пятиэтажной панельки-хрущевки, на первом этаже которой расположились два магазина: овощной и парфюмерный. Одну из смежных комнат, что побольше, занимала она, а другую, дальнюю, старушка-мама, наличие которой в квартире заставило Онищенко сконфуженно улыбнуться. Планы были далеко идущие, а тут приходиться с галопа переходить на шаг.

Когда разместились за столом, Василий Степанович все время поглядывал на дверь, за которой была комната старушки-мамы.

– А что вы все оглядываетесь? – спросила Маргарита Геннадьевна.

– Мама там у вас, как бы хлопот не создать.

– Да вы не волнуйтесь, она сюда не войдет, – попыталась успокоить она Василия Онищенко.

Но он малость нервничал. Не столько тому, что старушка-мама может войти в комнату в самый неподходящий момент и устыдить нежданного гостя за прелюбодеяние, а опасался, что она будет подглядывать в щелочку. Уж больно у старушки глаза какие-то хитрющие. А такое деликатное дело, как интим, в свидетелях и в советах не нуждается.

Выпили за знакомство из высоких фужеров шампанского. Ощутили некоторую искру. Как-то без особых усилий перешли на «ты». И когда, наконец, почувствовали, что из искры возгорелось пламя Василий Степанович, в очередной раз покосившись на дверь в смежную комнату, к которой, по его мнению, старушку должна была припасть оком к замочной скважине, предложил:

– А пошли ко мне?

– Пошли, – чуть подумав, ответила Маргарита.

Они быстренько собрались и ушли, прекрасно понимая, чем все это должно завершиться и в душе желали этого. А Василий Степанович, имея богатое художественное воображение, представлял неизбежное в виде пикантных картинок, каковые можно увидеть в сайтах для взрослых. Маргарита Геннадьевна, судя по чертовщинках в ее глазах, отнюдь не была против.

В тот же вечер они стали любовниками…

С тех пор Маргарита стала приходить к Василию по субботам. Иногда они куда-то выходили, в кино или не шибко дорогой ресторан, если у Онищенко имелось на то желание, или у Ступишиной получалось его уговорить. Чаще же они коротали субботний вечер у него дома, а когда все заканчивалось, он отправлял ее на такси домой, никогда не оставляя Маргариту на ночь. Ибо считал это излишним и неким посягательством на его холостяцкую размеренную жизнь. И, как оказалось, правильно делал…

Однажды оба выпили лишнего, и случилось так, что она осталась у него до утра. И когда он проснулся, то был крайне раздражен и сильно недоволен тем, что Маргарита хозяйничает на кухне (она готовила завтрак) и вообще женщина чувствует себя у него так, как если бы уже принесла в его квартиру свою зубную щетку. Завтракать Василий Степанович отказался, – недовольно пробурчал что-то вроде «болит голова» и надолго замолчал. Как ни пыталась Маргарита Геннадьевна его растормошить и даже развеселить. делая всевозможные смешные рожицы, но из этого импровизированного спектакля ничего не вышло. Зритель оставался недоволен.

Когда она, обидевшись, ушла, Василий Степанович почувствовал невероятное облегченье. Настроение заметно возросло, и он с аппетитом съел оставленный на плите завтрак.

Маргарита по дороге домой вдруг вспомнила изречение матери, сказанное несколько лет назад по поводу ее ухажеров.

– Знаешь, что Рита… К твоему берегу все время прибивается если не откровенное дерьмо, так щепки от разбитого корабля, – сказала тогда она и была права. И тогда, и сейчас…

И правда, похоже, что она нарвалась на закоренелого холостяка, не собирающегося что-либо менять ни при каких условиях. Только вот под какое определение матери он подходит. Чем больше любовников, тем больше разочарований.

После случившегося они не перестали встречаться. Просто дни свиданий по инициативе Онищенко были перенесены на воскресенье, для того чтобы скорое наступление рабочего понедельника отбивало у Маргариты всякое желание и возможность остаться у Василия на ночь и исключало это в принципе. И всякий раз, целуя его при прощании в дверях и торопясь уйти, поскольку у подъезда уже ожидало такси, Маргариту почему-то подмывало сказать ему «спасибо». Как ребенка, которого угостили кусочком шоколадки…

* * *

В нынешнее воскресенье Маргарита Геннадьевна особенно готовилась к предстоящей встрече. Надела модное полупрозрачное белье с кружевами, которое мало того, что превосходно скрывало некоторые изъяны почти сорокалетней женщины, но еще должно было свести Онищенко с ума, возбудив в нем страстное и необузданное желание. С этой же целью она даже слегка мазнула себе за ушками специально купленными духами "Hugo Boss" с феромонами, опять-таки возбуждающими томное желание и сильную страсть. По крайней мере, Маргарита на это рассчитывала. Умело нанесенный макияж искусно подчеркивал красоту ее лица, взгляд был весел и слегка насмешлив, что мужчины ценят особенно, но слегка побаиваются. Вот и он пусть побаивается и не думает, что он владеет ею безоговорочно и навсегда. Или, по крайней мере, до того момента, покуда он желает ею владеть.

О-о, сегодня она предстанет во всей красе и покажет ему все то, на что способна неудовлетворённая женская натура. Пусть знает, каковой может быть любящая женщина. Будет охотно отвечать на все его ласки, и сама станет проявлять инициативу. Возможно, она даже позволит себе показать Онищенко те несколько нечастых в постели любовных приемов, которым некогда научил ее не вовремя почивший в бозе пузатый владелец заводов, газет, пароходов. А когда Онищенко насытится обрушившейся на него любовью и будет пребывать в восторге от сотворённого, она легонько намекнет, что на ее горизонте появился мужчина, оказывающий ей знаки внимания. Хорошо обеспеченный и вполне приличный собою. И что она может не устоять его вниманию и ухаживаниям, если они станут более настойчивыми. А вот если бы она была замужем, то все потуги со стороны хорошо обеспеченного и вполне приличного собою мужчины были бы напрасны. Поскольку женщина она порядочная и верная и никогда не позволит себе не только принять ухаживания, но даже посмотреть в сторону постороннего мужчины при наличии законного мужа…

Вот только одна беда…. На ее горизонте хорошо обеспеченный и вполне приличный собою мужчина, увы, не появлялся. Просто она хотела, чтобы Вася Онищенко, наконец, понял, что может потерять ее навсегда. Такую, каковой она сегодня предстанет перед ним и от какой (она была в этом абсолютно уверена) он будет пребывать в полнейшем восторге. О чем потом он будет очень сильно сожалеть. Потому что такую, как она, ему больше никогда не найти…

Маргарита позвонила в его дверь трижды.

Сейчас он откроет, и она войдет, гордая, независимая, источая вокруг себя аромат возбуждающих духов и глядя мимо него. Сбросит небрежно шубку ему на руки, затем снимет сапожки и пройдет в комнату если не хозяйкой и властительницей, то уж точно не просительницей и не гостьей.

«Что-то случилось?» – спросит он встревоженно.

«Нет, – ответит Маргарита с легким пожатием плеч и уже насмешливо с тайной во взоре посмотрит в его глаза: – Хотя, как знать…»

Присядет на диван, закинет ногу за ногу и расскажет ему об ухаживаниях хорошо обеспеченного и вполне приличного собою мужчины. С такой, знаете, легкой усмешечкой на губах, с тем чтобы позлить Онищенко и заставить его задуматься. Не без внутреннего торжества посмотрит понаблюдает за ним, как он закрутится эдаким ужиком на сковородке…

Маргарита рассерженно позвонила еще раз и еще. За дверью было тишина, будто в квартире никого не было. Она прислонила ухо к двери: уйти он никуда не мог, некуда ему идти. Спит он, что ли?

Недовольство вмиг переросло в дремучую ненависть. Значит, он ее не ждет, а она то вырядилась! Старалась. Роль свою репетировала. Куда же годиться такое?! Получается, что ему все равно, придет она или нет?!

Маргарита Геннадьевна принялась непрерывно названивать, но никто не открывал. Несколько минут она бездумно простояла у двери, хотя со стороны могло показаться, что она о чем-то напряженно думает. Затем, злобно ощерившись, Маргарита развернулась, ударила что есть силы пяткой сапога по двери и стала спускаться по лестнице, предвкушая, какую разборку она устроит Онищенко, когда тот объявится.

А Василий Степанович мирно лежал на кухне среди расколоченной посуды и выразительно смотрел невидящими глазами в скверно побеленный потолок, и уже не боялся предстоящих разборок, и вряд ли о чем-то думал вообще. Одутловатость его круглого лица спала, а аккуратная черная родинка на правой щеке вкупе с широко раскрытыми глазами и тонкими губами делали его лицо весьма интеллигентным и привлекательным.

Глава 5. Покойники обычно пахнут

Первым учуяла нехороший запах из квартиры соседа Надежда Карповна Фролова, пенсионерка со стажем и старшина по подъезду, если бы таковая должность существовала. А если по-простому, – неформальный лидер подъезда. Потянула бы она и на пост старшей по дому, однако принять его Надежде Карповне никто не предлагал, поэтому таковую должность исполняла какая-то невзрачная женщина из бывших работниц районного исполкома, которую мало кто знал. Надежду же Карповну, как говорится, знала каждая дворовая собака… Несмотря на ветхий возраст, скверный слух и близорукость, Надежда Карповна имела отменное обоняние и могла по запаху отличить натуральный сыр от поддельного.

– Настоящий сыр, – говорила она, – запах имеет сладковатый и пряный да с кислинкой, что не сразу учуешь. А от фальшивого сыра дух идет прогорклый и сальный… Вот скажем пармезан, – загадочно говорила старушка, мгновенно заинтриговав слушателей, – пахнет сладковато, но с какой-то горчинкой, а вкус у него пряный.

У всех слушателей невольно появлялась убеждение, что каждое утро она начинает с ломтика пармезана. В действительности итальянский сыр ей удалось попробовать в далеком девичестве, когда за ней ухаживал моряк с торгового судна, угостивший ее однажды заморским сыром.

Во вторник утром Надежда Карповна вышла из своей квартиры, и ей показалось, что из квартиры Онищенко пахнет газом. Пенсионерка потянула носом воздух, немного постояла, подумала и решила: нет, не газом. Пахнет помойным ведром, которое давно не выносили. Она еще удивилась такому обстоятельству, поскольку считала соседа человеком аккуратным и чистоплотным, что, по сути, и являлось на самом деле.

В среду Надежда Карповна снова обратила внимание на неприятный запах, исходивший на лестничную площадку из квартиры соседа. Сейчас он заметно усилился. Попахивало тошнотворно-сладковато с примесью какой-то тухлятины, то ли давнишними помоями, что забыли вынести, и они стали цвести и пахнуть, то ли рыбой, оставленной в мусорном ведре.

Василий Онищенко не был еще старым и немощным человеком, не болел тяжкой болезнью, не пил напропалую горькую и не водил к себе сомнительных дружков, что рано или поздно могло бы закончиться бедою. Так что оснований думать, что с ним что-то приключилось, и он лежит в своей квартире бездыханный, у Надежды Карповны отнюдь не появилось. Правда, она позвонила в его квартиру, так, на всякий случай, и когда ей никто не открыл, подумала, что сосед либо на работе, либо куда-нибудь срочно уехал. Однако, когда в четверг запах еще более усилился и стал проникать в соседние квартиры, остальные жильцы на площадке, а вместе с ними и Надежда Карповна, забили тревогу, заподозрив самое худшее.

Был вызван участковый.

Полицейский пришел. Выглядел заметно недовольным. Они почему-то всегда по большей части времени чем-то недовольны, эти участковые. Походил около двери Онищенко. Брезгливо принюхался и согласился, что запах наличествует.

– Кто и когда последний раз видел этого Онищенко? – спросил он, оглядывая собравшихся на лестничной площадке жильцов.

– В субботу, кажись, – отозвался кто-то из них. – Или, может, в пятницу…

– Точно, в пятницу, – подтвердила Надежда Карповна.

– А в воскресенье он то ли что-то чинил, то ли ломал, – произнес сосед Онищенко, что жил снизу. – Я слышал. Стучал все чего-то.

– Я тоже что-то такое слышала, – подтвердила пенсионерка Надежда Карповна. – Шумно было у него… Обычно тихий, а тут чего-то расшумелся.

– То есть, в выходные и на этой неделе его никто из вас живьем не видел, – скорее констатировал, нежели спросил старший лейтенант полиции, глядя главным образом на пенсионерку Фролову, распознав в ней человека ответственного.

– Не, никто, – уверенно отозвался на слова участкового сосед Онищенко, что жил снизу.

– Неужто помер сосед? – испуганно промолвила Надежда Карповна и покосилась на входную дверь квартиры Василия Степановича.

– Коли так, то к завтрему весь подъезд провоняет, и надолго, – тоном знатока, встречавшегося с подобными ситуациями не впервые, изрек сосед Онищенко, что жил снизу. И повернулся к участковому: – Надо что-то делать, старлей.

Участковый озабоченно кивнул и, никому не сказавшись, удалился, громко стуча казенными каблуками по бетонным ступеням. Вернулся он с пожилым полицейским сержантом и угрюмым мужиком в теплой робе с белыми светоотражающими полосками на куртке и штанах. В руках у него был черный пластиковый чемоданчик. Когда он открыл его, в чемоданчике оказался аккуратно сложенный по кармашкам слесарный инструмент. Мужик в робе с полосками немного повозился с замком, потом отжал монтировкой полотно двери, велел сержанту «так подержать» и стукнул по замку двери молотком два раза. В замке что-то металлически хрустнуло, не иначе, как сломавшись, дверь приоткрылась, и из образовавшегося проема пулей вылетела серая комнатная муха. Сделав над лестничной площадкой круг, муха спикировала на Надежду Карповну и, едва не чиркнув крылышками по ее лбу (пенсионерка в самый последний момент успела увидеть муху и отпрянуть), улетела в одном ей известном направлении. Угрюмый мужик в теплой робе с полосками открыл дверь пошире, и все, кто был на площадке, машинально зажали носы, – из квартиры так пахнуло мертвяцким духом, что только держись.

– Неужто, и правда, помер? – испуганно промолвила Надежда Карповна, посмотрев на участкового. Хотя ни у кого сомнений более не оставалось.

– Щас поглядим, – нарочито бодро произнес старший лейтенант и смело шагнул в прихожую квартиры, прикрывая рукавом нос. Следом за ним прошел пожилой полицейский и вездесущая Надежда Карповна. Остальные жильцы, что стояли на лестничной площадке, в квартиру зайти не решились: трупный запах так бил в носоглотку, что начинали слезиться глаза…

Картина, что открылась их взорам, была следующей.

Виктор Степанович возлежал на кухне между холодильником и газовой плитой и смотрел куда-то вбок остановившимся взглядом. На кухне был полный разгром, каковой остается после того, как в посудной лавке побывает рассерженный слон. Беспорядок наблюдался в комнате и даже в ванной, где на множество острых кусков было разбито настенное зеркало. Все навевало на мысль о том, что в квартире велась нешуточная борьба. Похоже, что не на жизнь, а на смерть. И тот, с кем боролся покойный Василий Онищенко, по всему видать, вышел победителем…

– На несчастный случай непохоже, – осторожно изрек пожилой полицейский, начавший службу еще, верно, при Андропове или Черненко. – Вон что покойник с тем, кто его навек приголубил, в квартире-то понаделали…

– Вижу, – отозвался участковый. И добавил, скорее, для себя: – Надо сообщить в отдел…

Глава 6. Зловредная муха

Муха, вылетевшая из квартиры Онищенко и едва не впечатавшаяся в лоб пенсионерке Надежде Карповне Фроловой, была самой что ни на есть обычной серой комнатной мухой. А если быть точнее: вид короткоусых двукрылых из семейства настоящие мухи. Родилась она из крохотного белого яйца продолговатой формы длинною в миллиметр, – хрен такое заметишь! Особенно если муха-мама отложила яйца в мусорном баке между обгрызенными корками арбуза и рыбьими кишками, излучающими амбре метров на двадцать, а по ветру, так и вовсе на все пятьдесят!

Через день с небольшим яйцо лопнуло, и на слизь от гнилой арбузной корки выползла почти прозрачная белая личинка без головы и ног. Ничего не видя, не слыша и почти не чувствуя, личинка серой комнатной мухи с первой же минуты своего появления на свет начала жрать, ибо неимение головы отнюдь не обуславливало отсутствие ротового отверстия, ведущего в глотку.

Потреблялась пища – все, что не имело твердости камня – при помощи ротовых крючков. Они наподобие лопастей снегоуборочной машины загребали соскобленную пищу аккурат в отверстие рта. Если личинка, двигаясь при помощи тех же ротовых крючков, упирающихся в различные предметы и тем самым получая движение выползала на свет, то мгновенно спешила убраться куда-нибудь поглубже, но не слишком, ибо помимо пищи будущая комнатная муха нуждалась в свободном притоке кислорода.

Через день личинка полиняла, потолстела и перестала быть почти прозрачной.

Через три дня она снова полиняла, заметно удлинилась и сменила белый окрас на желтовато-бурый, оставаясь при этом, как и ранее, безголовой и обезноженной.

Через пять дней личинка будущей серой комнатной мухи сделалась короче и толще и стала походить на миниатюрный бочонок, что использовались в стародавние советские времена в домашней игре «лото». Затем она отказалась от приема пищи, что сделать было, наверное, непросто. После выбрала место потеплее и посуше, чему не помешала ее безголовость, полиняла в третий раз и, не сбрасывая шкурку, окуклилась. То есть закрылась ото всех кукольным чехлом и впала в реструктуризационный анабиоз, когда безголовый и безногий червячок превращается в новый вид взрослого животного под названием комнатная муха.

Поскольку температура, в которой пребывала куколка, была по осеннему времени не высокой, то чтобы окончательно созреть до состоянии мухи, вместо пяти дней куколке понадобилось восемь. Зато в начале девятого дня из треснувшего кукольного чехла на свет Божий выползло бледное, с крыльями, похожими на использованную салфетку, членистоногое, трахейнодышащее насекомое из отряда двукрылых. Так говорят ученые мужи. Те, кто без претензий говорят попроще: комнатная муха.

Была она пока что не серого цвета и имела скукоженное брюшко и пузырь на лбу, который мог выпячиваться и втягиваться, чтобы муха могла двигаться, к примеру, в земле. Этого мухе, которая через несколько недель вылетит из квартиры Василия Степановича Онищенко, не понадобилось. Выбравшись из кукольного чехла, муха первым делом выпрямила ножки и стала бегать по стенке жестяного мусорного бака, натурально скользя по ней своими лапками с присосками. Так она бегала, покуда у нее не растянулось до нормальных размеров брюшко и не расправились крылья. Ее бледный цвет превратился в серый. На голове в местах, не занятых двумя огромными и тремя вспомогательными глазами, на груди и брюшке явственно обозначились многочисленные волоски, выполняющие роль носа и ушей (если исходить из человеческих мерок). Что касается мушиных глаз, то тут человеку оставалось лишь позавидовать. Два больших красновато-коричневых глаза располагались по бокам головы и могли смотреть во всех направлениях одновременно, по-своему различая цвета, оттенки и даже ультрафиолет и контролируя обстановку вокруг себя и вообще в обозримом пространстве. Еще три маленьких глазка, расположенные на мушином лбу между двумя большими, наблюдали за окружающей средой в непосредственной близости, – попробуй напади на такую глазастую внезапно с какой-либо стороны. Помимо пяти глаз, на голове мухи имелись усики-антенны, совсем небольшие, и в нижней части – рот в виде хоботка, посредством которого она подкрепилась мякотью гнилого яблока. Затем задними лапками распрямила крылья и впервые взлетела…

Это было удивительно! То, что она почувствовала, объяснить было невозможно. Да она и не пыталась. Даже не задумывалась об этом. Муха вообще ни о чем не думала, поскольку полностью полагалась на инстинкт. Так уж она была устроена. И правильно: думая, можно запросто ошибиться и попасть в беду. Повинуясь инстинкту, ошибиться практически нельзя…

А лететь, и правда, было здорово. И муха наслаждалась полетом и тем, что она может это делать. О-о, это была уже не та полупрозрачная личинка без головы и ножек, которая если чего и могла, так только жрать и медленно ползать между гниющих продуктов. Это было полноценное животное с головой, глазами, ногами и, главное, крыльями.

Два крыла серой мухи были прозрачные и перепончатые. Жилки, что пронизывали крылья, делали их жесткими и прочными. Уже в полете муха поняла, что может пользоваться как обоими крыльями, так и только одним, если имеется в том необходимость. Например, при совершении резкого маневра и изменения траектории движения.

Была еще одна пара крыльев, скорее, придаточных, поскольку в полете они лишь поддерживали равновесие и позволяли мухе зависать в воздухе, как вертолет. Ну разве можно было сравнить ее теперешнее состояние с состоянием какой-то там личинки!

Полетав, муха вернулась в бак, полазила между каким-то вонючим тряпьем и пакетами с мусором и решила, что пора менять место дислокации на более теплое. Это подсказал инстинкт. Еще он подсказал, что надо быть ближе к человеку. Ведь там, где он, там есть тепло и пища. А что еще нужно серой комнатной мухе для полного счастья?

Вертикально взлетев, муха вылетела из бака и полетела к одному из обшарпанных двухэтажных домов с отвалившейся по углам штукатуркой. Улучшив момент, когда откроется подъездная дверь, муха влетела внутрь дома и, немного полетав, уселась на подоконник. Из разбитого окна в подъезде тянуло прохладой, и на миг муха пожалела, что покинула свою колыбель – мусорный бак, где всегда можно было найти пищу и кров. Но длилось это сожаление лишь мгновение, – помнить о том, что было, муха долго пока не могла…

Когда открылась входная дверь квартиры на первом этаже, муха была тут как тут. Юркнув между головою выходящего из квартиры человека и полотном двери, муха влетела в прихожую и свернула на кухню, учуяв приятный запах. Когда захлопнулась входная дверь, насекомое уже сидело на разделочном столе, тыкая хоботком в хлебную крошку, которую разжижала собственной слюной. Подкрепившись, муха решила облететь новые владения. Что это владения теперь ее, она ничуть не сомневалась. Поскольку чувство сомнения было ей незнакомо. Ибо там, где была она, и был ее дом. И это решала она сама. Вернее, не то, чтобы решала: это ей подсказывал инстинкт. И муха всегда знала, где она собирается жить…

Новое жилище она облетела за несколько минут. Две комнаты, кухня, небольшая прихожая, мебель, окна… В ванную она влетела, натурально протиснувшись в небольшую щель, оставленную между дверным полотном и рамой. Свет в ванную падал только через эту щель, поэтому здесь было темновато, и серая комнатная муха несколько раз ткнулась в стену, выложенную кафельной плиткой, и ванное зеркало, – в сумраке, а тем более в темноте муха видела и ориентировалась весьма неважно. Туалетная дверь была закрыта, поэтому знакомство с сортиром муха оставила на потом: когда появится таковая возможность.

Потом облетела комнаты и кухню еще раз, и еще. Ведь свои владения надлежало хорошо знать. А главное – найти и осмотреть разные укромные местечки, где при случае или на ночь можно спокойно укрыться, не подвергая себя опасности.

В комнате, где стояла тахта, на спинке стула висела зеленая футболка. От нее притягательно пахло. Муха осторожно села на сидение стула, потом поднялась по боковой стойке спинки и села на футболку. Запах стал еще притягательнее. Муха прошла по футболке до места, где начинались рукава и увидела пятно пота. Недолго думая, впрочем, не думая вовсе, но повинуясь инстинкту, муха прыгнула в центр пятна и впилась своим хоботком в самое влажное место. Если бы другая муха или кто-то, разбирающийся в настроениях и эмоциях летающих насекомых, посмотрели в этот момент на серое комнатное членистоногое со стороны, то заметили бы, что муха всасывает человечий пот с футболки с явным удовольствием. Пососав в одном месте, она переставила хоботок на другое место рядом, потом на третье. И правда, если бы вкушать человечий пот было мухе неприятно и обременительно, она вряд ли бы, откушав пота в одном месте, принялась бы вкушать его в другом… Можно даже казать, что она слегка охмелела.

Насытившись, муха взлетела с футболки почти вертикально и перелетела на диван. Здесь она на какое-то время затихла, верно, отдыхая и переваривая – если можно так сказать – выделения потовых желез человека. Однако время для мух течет намного быстрее, нежели для крупного животного, к примеру, человека. Посему уже через четверть часа, оставив на обивке дивана темные точечки своих экскрементов, серая комнатная муха взлетела с дивана и взяла направление на кухню. Там насекомое по-хозяйски походило по обеденному столу, полазила по кухонному шкафу, потом опустилась на пол и нашла на нем крупинку сахарного песку. Пососала ее, предварительно смочив слюной, и как настоящая чистюля принялась чистить лапки и крылья. Закончив свой туалет, двукрылое насекомое опустилась на подоконник и стало лазить по оконному стеклу и созерцать окрестность, используя для этого крохотные присоски на кончиках лапок и глядя на улицу. Разумеется, она вовсе не желала очутиться на улице и отнюдь не искала выхода на нее. Просто у окна было светлее, ведь день клонился к закату, но так не хотелось расставаться с солнечным светом.