Kitabı oku: «Выход А», sayfa 5

5. Родственные уши

Рано утром я проснулась у мамы с одной явной и тревожной мыслью: надо прямо сегодня поговорить с Кузей обо всех переменах, которые нас с ним ждут. Конечно, мне удобно молчать как можно дольше. Но я и так слишком много всего делала как мне удобно – беременной работала, кормящей фрилансила, в полтора года оставила ребенка со свекровью и вышла в штат на полный день, а в три года отправила в детский сад. Конечно, я радовалась, что ему там сразу так понравилось. В первый садовский день Кузя спокойно и деловито пошел строить пирамидку, вместо того чтобы рыдать и проситься к маме, как другие дети. Но радовалась я скорее за себя – ура, ребенок пристроен и не страдает, можно спокойно выпускать журналы и выгадать себе целых десять часов взрослой жизни в сутки. Потом как-то незаметно семейная логистика выстроилась так: я забираю Кузю из сада один раз в неделю, а Вениамин – остальные четыре раза. Приходила я поздно, от командировок и пресс-туров не отказывалась. Иногда меня беспокоило, что Вениамин кормит Кузю пельменями и развлекает компьютерными играми, в которые играет сам же с ребенком под мышкой, но меня тут же кто-то отвлекал – издатель, редакция, довольные и недовольные герои статей, – и пельмени отходили на десятый план. Ребенок рос обескураживающе беспроблемным. На обоях не рисовал, истерик в магазинах не закатывал, буквы выучил со свекровью, а читать научился сидя у меня на коленях и складывая по слогам мои рабочие СМС. Пара ОРВИ, краснуха, ветрянка, скарлатина, о которой мне рассказали уже после того, как я вернулась из командировки в Канны, – не хотели волновать. Бывали ангины, один раз подрался в саду с лучшим другом и выбил себе плечо, один раз упал ладонью на бутылочное стекло, заботливо оставленное на детской площадке алкоголиками, пришлось зашивать. Я жалела, обнимала, беспокоилась, дрожала в травмпункте, маниакально собирала потом все найденные на улице стекла и бросала их в урну с размаху. Но знала, что меня всегда подстрахуют – муж, свекровь, мама, воспитатели. По сути, я никогда не чувствовала стопроцентной ответственности за ребенка. А теперь все должно было измениться. Свекровь умерла два года назад. Вениамин жил в катерининской эпохе и не брал трубку. Работа закончилась. Кузины документы лежали в школе, куда он автоматически перешел после сада – они были объединены в один образовательный комплекс. Бедный мой малыш. Он разом лишился всего любимого и привычного – а для детей это синонимы. Ни папы, ни дома, где прожил всю жизнь, ни апельсинового диванчика, на котором удобно спать в обнимку с коалкой Жорой. Есть только мать между прошлым и будущим, которая толком не знает, что делать дальше.

Я вскочила с кровати, схватила мобильный, набрала номер Вениамина, потом отправила ему сообщение: «Кузя скучает, позвони, пожалуйста». Подождала полчаса, листая ленту фейсбука. Вениамин – жаворонок. Он бы прочитал, если хотел.

Я пошла в ванную – вдруг, пока медленно принимаю душ, Вениамин ответит? – и не выходила оттуда, пока мама не начала стучать в дверь. Проверила мобильный – никаких новостей.

– Привет, Кузя, – сказала я, гладя ребенка по лохматой голове. – А я вот приехала.

Кузя, в отличие от Вениамина, сова. Мог бы спать, но заулыбался.

– Привет, – сказал. – У меня новое одеяло, я его зову «облачко».

Одеяло было легкое, а пододеяльник с дельфинами пах, как и обещал производитель кондиционера, океанским бризом. Минимум – морским.

– Давай вставать? – улыбнулась я. – Бабушка печет блины и последний обещала сделать в виде коалки.

– Ура, – Кузя в пижаме подскочил на кровати. Ребенок – сова, пока мир не обещает коаловых блинов! – Надо сроч-чно умываться.

Мама на кухне пела, перевирая слова. Она, кажется, ни одной песни не знает наизусть – притом что стихи, хоть Мандельштама, хоть Тредиаковского, читает десятками и с выражением.

– Старый клен, старый клен, старый клен стучит к нам в дверь, – пела мама.

– В стекло! – возражали мы с Кузей, наслушавшиеся радио «Ретро FM», которое в этом доме выключалось только на ночь.

– …нам в дверь, – невозмутимо продолжала мама, – приглашая нас с тобою на прогулку…

– С друзьями!..

– Отчего хорошо, хорошо с тобой, поверь, – переходила мама на полную отсебятину, при этом, однако, сохраняя рифму.

– Бабушка, там не так!

– …оттого, что я иду по переулку.

– Ты идешь!..

– Я и пою – «я иду»! Кому блин с коалой?

Блин с коалой напоминал в лучшем случае блин с толстым котиком, но Кузю это не очень заботило. Он поливал коалокотика сгущенкой и был счастлив. А я сидела рядом и готовилась все счастье шести лет перечеркнуть.

– Сегодня день отдыха? – спросил сияющий Кузя, когда его отмыли от сгущенки.

День отдыха – это выходной день. По сути – день, когда я не иду на работу, Кузя так называл выходные лет с трех.

– Да, – пообещала я, и ребенок заскакал по комнате: день отдыха всегда был хорошим днем. – Только нам с тобой надо поговорить.

– Давай, – беспечно согласился Кузя и схватил коалу Жору и ежика Ежи. – А потом поедем домой?

– Кузя, мы не поедем домой, – я остановила его на ходу и попыталась усадить на диван. – Не поедем.

– Почему-у? – Я не знала, что у моего ребенка такие огромные глаза. Он всегда казался мне немного китайцем, только светленьким.

– Мы с папой разводимся. Ты будешь жить со мной, а к нему ездить в гости, – зачитала я сводку с полей.

Кузя заплакал сразу и коротко – лицо покраснело, слезы пролились сплошным потоком на коалу с ежом. Потом замолчал, вцепился в игрушки.

– У нас теперь очень хорошая квартира, большая. Там на балконе живет лохматая обезьяна с большими ушами (это правда. Тетя Света первым делом постирала ее в своей машинке).

Кузя молчал.

– Хочешь, мы поедем туда сейчас? Ты выберешь себе комнату. Там есть большие, маленькие и средние. А у меня кровать с шишечками.

– Нет.

– Не поедешь?

– Не-как-да, – произнес Кузя по складам. Он уже не плакал, просто был решительный, и нос становился все больше и краснее.

Теперь молчала я. По книжкам лучших психологов, правильная мать должна была сесть на корточки, чтобы быть с ребенком на одном уровне, обнять его, уверить в том, что мы с папой его любим, и спросить, что же он чувствует. Но я и так представляла что.

– Кузя, – позвала я. – Там все твои игрушки.

– А Кутузыч? – это был его красный плюшевый краб, храбро потерявший один глаз в детсадовской потасовке.

– Тоже там. Они пока в мешке, их надо разложить на подоконнике.

– Ладно, я поеду. Жить там не буду, разложу игрушки, и все, – предупредил Кузя. – А папа теперь живет с Катей?

– Да, – не удивилась я. – Ты ее знаешь?

– Мы были у нее в гостях. Она макароны готовила.

Макароны для Кузи даже лучше блинов. Жалко, что Вениамин не отвечает.

– Поехали тогда, – решилась я. – Прямо сейчас берем Жору с Ежи и бежим на электричку.

– Мне нужно переодеть пижаму, – суровый Кузя, вдруг ставший взрослым, меня пугал. – Пойди скажи бабушке, что папа теперь воскресный папа и мы уезжаем.

Я думала, что ребенок начнет захлопывать дверь перед моим носом лет в тринадцать. Что ж, я сама решила развестись.

Маме на кухне я тоже мешала.

– Поговорила? – спросила она и включила воду на полную мощность, так что продолжать беседу стало бессмысленно.

Один переодевается в штатское, другая моет посуду – и оба по разным причинам не хотят меня видеть. Серый дымок тайн повис над нашей семьей. У кого-то отец теперь воскресный, у кого-то не Геннадий, а кто именно – спрашивать не хочется.

Я села в прихожей на тумбочку. Звякнул мой телефон. Неужели Вениамин?

Нет, это была Жозефина Геннадьевна Козлюк, обладательница уникальных ушей. Вчера мы опрометчиво задружились в фейсбуке, и теперь она написала мне сообщение: «Привет, еду из Белогорска в Москву, тебя подкинуть до метро?»

Мне хотелось с кем-то поговорить и не оставаться при этом с суровым Кузей наедине, поэтому я ответила развернуто: «Да, 10 мин».

Увидев у подъезда Кузю, Жозефина Геннадьевна закатила глаза, буркнула «Стойте здесь» и уехала. А вернулась через пятнадцать минут со стареньким детским сиденьем.

– Могла бы предупредить, – сказала она, застегивая на Кузе ремни. – Пришлось к Артуру заезжать.

– Артуру?.. – скорее повторила, чем спросила я.

– Это мой бывший муж, у него четверо детей, – объяснила Жозефина и добавила: – Не моих.

Пристегнутый Кузя сразу отвернулся к окну и замолчал. Зато Жозефина была разговорчива.

– Я после школы пыталась поступить на химфак МГУ, но недобрала один балл и от неожиданности вышла замуж за одноклассника. Продолжила, так сказать, дело родителей, – усмехнулась она и тут же тихо, с достоинством обругала подрезавшего ее таксиста. – Год проучилась в педе, потом все же поступила на свой химфак, стала жить в общежитии на Ленгорах, а по выходным приезжать к мужу. Он меня всегда встречал с одной и той же поздней электрички в пятницу. Однажды Артур, как обычно, пришел, а я не приехала. Он меня искал, бегал по пустым вагонам, кажется, даже с милиционером. Моим родителям звонить не стал – боялся напугать. Утром все-таки пошел к ним, и дверь ему открыла я. До сих пор помню его лицо… Потом мы развелись, и в том же году он женился на очень хорошей девушке Насте. У них теперь дети, дом, красиво. Прекрасная пара. Представляешь, любят Белогорск. И общаются со мной, что уж совсем удивительно.

– По-моему, ты самое интересное не рассказала. Что ты делала у родителей?

– Пряталась, что же еще, – тут она перешла на шепот. – Влюбилась в Москве и не хотела ехать к мужу. Не смогла себя заставить. На автобусе добралась до Белогорска и потом огородами – в отчий дом. Да, я чудесный человек.

– Похоже, и правда неплохой, – поспорила я. – Так трогательно рассказываешь об Артуре и Насте. Радуешься за них.

– Это я себя так, наверно, оправдываю. Типа молодец, Жозефина, так удачно развелась! – Ее уши стали краснеть.

– А моя мама только сейчас разводится, – похвастался вдруг Кузя с заднего сиденья. Я и не знала, что он следит за нитью повествования.

Жозефина Геннадьевна могла отреагировать как угодно. Выронить руль, например. Плотоядно улыбнуться – мол, не она одна тут разбитная разведенка. Сделать Кузе замечание, чтобы не вмешивался в разговоры взрослых. Или припомнить еще разок нашу темную семейную историю. А она сказала: «Очень жаль, малыш».

И я ее в этот момент полюбила.

Но мы уже подъехали к метро, надо было отстегивать Кузю и везти его в новую жизнь.

– Слушай, – сказала я, закрыв и снова открыв пассажирскую дверь, – почему тебя назвали Жозефиной?

– Была такая Жозефина Бейкер, американо-французская танцовщица и актриса. Папа где-то про нее прочитал и очень впечатлился. А потом еще и Крис Ри выступил со своей Josephine.

– Надо же, мы писали о Жозефине Бейкер в последнем номере нашего закрытого журнала. Она, говорят, умерла от радости – вечером танцевала на столе, а утром у нее случилось кровоизлияние в мозг. А еще в честь нее назван какой-то кратер на Венере.

– Ну вот, – засмеялась Жозефина. – Значит, кратер на Венере и я.

Потом мы с Кузей смотрели, как она выруливает с неудобного пятачка, заменяющего парковку у метро, и пытается выехать на полосу, но ее никто не пропускает. Никогда не стану водить машину в этом городе.

– Мам, – спокойно сказал Кузя, когда «опель» Жозефины Геннадьевны все-таки слился с потоком и исчез из виду. – А я там коалку Жору забыл.

– Ой. Где там? У бабушки?

– Нет, в машине у тети Же. Но думаю, ничего страшного, она привезет его к нам домой, да?

Я не знала точно, занимается ли тетя Ж. доставкой коал, но что-то мне подсказывало: занимается. А еще я заметила, что Кузя повеселел. И сказал про Нехорошую квартиру «к нам домой». Тогда повеселела и я.

– Позовем ее в гости? – Я протянула Кузе руку, и он вроде не противился, даже переложил одинокого Ежи под мышку с другой стороны, чтобы удобнее было идти.

– Можно, – сказал Кузя басом. – С ночевкой?

– Это уж я не знаю.

– Ты говоришь, в нашей квартире много комнат. Значит, теперь у нас все будут всегда ночевать.

Опять – «в нашей», «у нас». Ночевать пока было особо некому, но жаловаться на это шестилетнему пророку я не стала. Повела его в метро, а вскоре уже показывала обезьяну с ушами, мешок с игрушками и кровать с шишечками.

– Если хочешь, я тебе эту кровать отдам, – пообещала я, чтобы только ребенок согласился остаться в Нехорошей квартире и не плакал больше никогда.

– Нет, я вон тот диван хочу, – сообщил Кузя и в доказательство начал на нем прыгать.

– Точно?

– И-вот-э-ту-ком-на-ту, – пропрыгал он уверенно.

Кузя выбрал светлую комнату на левой стороне, с большим окном, выходящим на Садовое. У стены стоял рыжий диван, кстати, очень удобный, под ним лежал желтый коврик – в общем, пожалуй, это была самая жизнерадостная комната. Хорошо, что именно она понравилась Кузе. Только пустовата и, может, из-за машин по утрам будет шумно – но детей такие скучные подробности обычно не волнуют.

Часа два Кузя разбирал игрушки, рассаживал их на широком подоконнике. Ушастую обезьяну он, конечно, усыновил и назвал Чу. Краба Кутузыча записал ей в лучшие друзья. Потом мы сходили в соседнее кафе, где Кузя заказал макароны, а на десерт – блинный торт. Это были первые макароны и вторые блины за день, так что день в итоге оказался вполне счастливым. Вечером мы поиграли в «свинтуса», посмотрели мультики с моего ноутбука – чего-чего, а телевизора ни в одной из многочисленных комнат не было, – а в довершение всего обнаружили в квартире выход на черную лестницу! Дверь нашел Кузя, и он же разобрался с замком, каким-то чудом его открыл и был весьма собой горд.

– Там тоже есть диван, – рассказывал он мне возбужденно, хотя я и сама только что все видела. – Но очень старый. И темно.

– Поэтому и называется «черная лестница», – поиграла и я в капитана Очевидность.

– Ничего, я вкручу лампочку, и будет Белая лестница, – пообещал Кузя, окрыленный успехом.

Место для лампочки на лестничной клетке действительно было. А еще, похоже, туда давным-давно никто не выходил. Интересно, кто вынес на черную лестницу этот одинокий, продавленный, но зато кожаный диван? Не художник ли Шишкин?

Теперь нас с Кузей объединяло тайное знание о Нехорошей квартире. Даже тетя Света, похоже, о дополнительном входе-выходе не подозревала. За вечерними сосисками, которыми я решила окончательно задобрить ребенка, Кузя предлагал все новые и новые идеи по обустройству Белой лестницы. На версии «мини-зоопарк с годзиллами и гориллами» мы решили пока остановиться. Я постелила Кузе в новой комнате старое, привычное, захваченное из Вениаминовой квартиры полосатое белье, почитала книжку про Карлсона, спела песню про снежного человечка. Немного боялась, что, как только я замолчу, ребенок опять заплачет или спросит что-нибудь про папу. Но Кузя заснул еще на втором куплете «человечка».

Я пошла на кухню, поставила чайник, посмотрела сообщения в телефоне.

«У меня ваш коал, – написала Жозефина Геннадьевна Козлюк и приложила фото Жоры, висящего на настольной лампе. – Ведет себя хорошо, бессовестно ест пряники».

6. Мама-анархия

Август начался со звонка мамы, которая ненадолго пропала с радаров после разоблачающих бесед в Белогорске.

– Я тут подумала, – начала она без предисловий, – отдай мне своего Бегемота.

Бегемот, напомню, – это моя машина, на которой я не езжу. Она так и осталась во дворе уркиного дома, куда ее поставил Лисицкий.

– А у тебя есть права? – уточнила я, стараясь не удивляться.

– У меня теперь есть права и новая работа, – деловито сообщила мама. – В Москве. Так что машина будет очень кстати.

В белогорской библиотеке мама проработала со смерти бабушки, то есть, сколько там – пятнадцать лет? И за эти пятнадцать лет от нее ни разу не поступало столько новостей сразу.

– …А еще мы с Кузей четырнадцатого едем на Кипр, я купила путевку. Сделаешь согласие на выезд? – продолжала она, как казалось, по заранее составленному списку. – Я тут недалеко, за машиной приеду часа в два, потом вместе к нотариусу, а потом – на юбилей к дяде Вите.

– Мам, остановись! – взмолилась я. – Какой Кипр, какой юбилей!

– Шестьдесят лет, – сердито уточнила мама. – Я тебе говорила еще в марте.

– Да с марта как раз и прошло шестьдесят лет. Я не собираюсь ни на какой юбилей, тем более к родственникам.

– Витя – мой единственный брат, – выдала мама, как ей казалось, железный аргумент. – А что, у тебя планы?

Планы были. Уложить Кузю, смотреть сериал, читать в фейсбуке группы с вакансиями. У мамы, кажется, теперь куда более интересная жизнь.

– Давай я тебе пока пообещаю Бегемота и нотариуса, – поторговалась я. – Приезжай к нам на «Курскую», посидишь с Кузей, пока я сделаю согласие в соседнем доме, потом вместе за машиной. Может, Вениамина встретим на районе.

– Буду в четырнадцать ноль-ноль, – по-военному закончила мама разговор.

Пока я сидела в очереди у нотариуса, позвонила тетя Ира, жена юбиляра дяди Вити, – в истерике.

– Антонина, это крайне невоспитанно – не прийти на юбилей своего же дяди! Соберутся все Яворские, а единственной племянницы, значит, не будет?

– Так я не Яворская, я Козлюк, – спокойно возразила я.

Когда единственная племянница разошлась с мужем и собиралась после 28-го числа жить на улице, тетя Ира тоже позвонила. Чтобы сообщить, что они до августа уезжают на море в Черногорию, но в их квартире на Кутузовском, к сожалению, ремонт, так что пожить там, увы, не получится. Зачем она вообще звонила, непонятно – я совсем не собиралась просить их о помощи.

– В общем, мы все-таки надеемся, что вы приедете, Илья очень ждет Кузю.

Илья – это Илюха, сын дяди Вити и тети Иры. Он, по моим подсчетам, в лихом пубертате и никакого шестилетнего Кузю, конечно, не ждет.

– Тетя Ира, тут моя очередь у нотариуса подходит, я перезвоню, – сказала я.

– Я просто Ира, – захохотала вдруг она кокетливо и громко, я даже от трубки отшатнулась. – Мы вас жде-ем!

Тетя Ира – вторая, «молодая» жена дяди Вити. Вообще-то она уже давно не девочка, но привыкла считать себя юной феей при старом муже и никак из этой роли выходить не хотела. Рассказы о том, как у нее в магазине проверили паспорт при попытке купить алкоголь, затягивались, как и ее воображаемая молодость.

От нотариуса я брела переулками, грустная. Теперь не пойти на юбилей означало спровоцировать семейную драму. Одно дело тихо забыть и забить, другое – демонстративно не явиться после звонка хозяйки вечера. Я вдруг разозлилась на маму. Это ведь она натравила на меня тетю Иру. В жизни мы не посещали семейных сборищ, а теперь вон как заговорила – «это мой единственный брат»! Мама вообще была какая-то другая. У нее даже голос разом изменился, не говоря о жизненных обстоятельствах. Водительские права, работа в Москве (которой у меня, кстати, нет), Кипр. Атлант расправил плечи, как только тайна Геннадия перестала на эти плечи давить. А ведь я сама громко прощала маму и убеждала ее забыть о прошлом и жить дальше. Вот она и зажила. И совсем не виновата, что у меня это получается хуже.

– Дур-р-ра! – услышала я. – Мор-рда стр-р-рашная!

В целом я была, конечно, согласна, но хотела понять, кто зачитал обвинительный приговор. Я огляделась: никого опасного. Две девушки в розовых форменных халатиках курят у вывески «Салон красоты Люкс Плюс». Но они тут постоянно курят, я к ним уже привыкла как к части пейзажа. Обе со сложными разноцветными прическами, ярким маникюром и стразами на ногтях. Видимо, клиенты в салон «Люкс-Плюкс» захаживают редко, вот и приходится тренироваться друг на друге.

– Кор-р-рова! – раздалось совсем рядом. – Др-р-рянь!

– Это вы мне? – уточнила я на всякий случай у курящих парикмахерш.

Девушки без улыбки взглянули на меня из-под кудрей.

– Попугай это, – нехотя объяснила одна. – Администратор наша принесла на работу. Он у нее дома всех достал.

– Обзывается постоянно, – подхватила вторая, поприветливее. – И еще орет потом: «Я пр-равду говор-рю, я за пр-равду постр-радаю!»

– Диссидент, – посочувствовала я.

– Да нет, вроде порода называется жако, – неуверенно сказала первая. – Серый такой. А вы, девушка, не хотите на брови зайти?

– Куда зайти? – не поняла я.

– На брови. Сделаем вам форму, коррекцию, красочку наложим. А то вон они у вас какие… – Она покрутила сигаретой в воздухе, изображая мои неидеальные брови.

Дома меня ждала мама с возом аргументов в пользу семейного застолья. А за дверью салона красоты – попугай-диссидент с пессимистичным взглядом на мир. Вы бы кого выбрали?

Через полчаса я уже прощалась с попугаем и сотрудниками салона. Брови мне нарисовали знатные – ими можно было, если что, отбиваться от хулиганов в подворотне, как самурайскими мечами.

– Бер-реги себя, – сказал мне попугай и нахохлился. – Дур-р-рында.

– Они вообще-то до семидесяти лет живут, – сказала грустная тоненькая администратор, кивая на серого грубияна. – Но этот столько не протянет. С таким-то характером.

Я помахала попугаю рукой, он в ответ засунул голову в колокольчик – как будто шапочку из фольги надел.

Пока я ходила по нотариусам и салонам, мама успела приготовить нам с Кузей обедов и ужинов до самого четырнадцатого числа, вымыть ванную и превратить ее в Версаль, а заодно переосмыслить свое отношение к семейным торжествам.

– Не ходи на Витькин юбилей, – разрешила она. – Нечего там делать. Я тут с Ирой поговорила по телефону и вспомнила, какая она дура. А тебе еще работу искать, насмотришься на идиотов.

– Спасибо, – обрадовалась я. – Кстати о работе, а ты-то куда устроилась?

– Да в твой институт, – мама махнула рукой в сторону черной лестницы. – Опять буду преподавать литературу.

До МГУ я год проучилась в педагогическом институте – как и сестра моя Жозефина Геннадьевна Козлюк. Я вспомнила о ней и загрустила – она так и не привезла коалку Жору и вообще пропала. А я-то успела намечтать, как мы с ней будем пить чай в Нехорошей квартире…

Зато мы отлично напились чаю с мамой и Кузей. А потом сгоняли за шампанским (Кузе досталось детское, с белыми медведями на этикетке) и еще немного напились, забыв, что кто-то из нас еще должен садиться за руль. В итоге за машиной мы так и не поехали, а на юбилей единственного брата мама явилась подготовленной, дерзкой и, по отзывам, имела там успех.

Я же, как и планировала, уложила Кузю спать, посмотрела пару серий «Аббатства Даунтон» и написала, наконец, пост о поиске работы в фейсбук. Написала и села ждать.