Kitabı oku: «Гештальт-подход и психодрама в терапии «запрета проявляться»»

Посвящаю моим Учителям

Психодрамы

Елене Лопухиной

Гештальт-терапии

Елене Петровой, Татьяне Поломошновой и Сергею Кондурову

Предисловие

Понятие «Запрет проявляться» я обнаружила пять лет назад, работая со своим товарищем, бизнес-тренером. Он обратился ко мне с просьбой позаниматься с ним, чтобы помочь ему начать писать. Мой товарищ – прекрасный рассказчик, весёлый человек с большим багажом историй о жизни и профессии. Он сказал, что почему-то он не может ничего записывать, у него возникает ступор, как только он садится за стол и видит перед собой лист бумаги, а писать ему для его работы очень нужно.

В качестве примера текста он решил написать сказку. Мы стали с ним обсуждать сюжет, на каждой сессии он придумывал часть истории. К следующему занятию он обещал прислать фрагмент написанного текста, но не присылал. Мы встречались снова, он рисовал персонажей на карточках, додумывал сюжет, снова собирался написать и прислать, но не писал и не присылал. Коллега сам удивлялся, что не может записать то, что уже придумано. Он объяснял, что, вроде бы, сам этого хочет, но внутри него как будто звучат два голоса. Один говорит: «Напиши! Проявись!» А другой говорит: «Не проявляйся! Тебе запрещено!» Помню, я записала эти его слова, а потом иногда открывала эту страницу тетради и смотрела на них. В какой-то момент я написала: «Запрет проявляться». Мне казалось, что это удивительно точное словосочетание, и эти слова, когда я читаю или произношу их, попадают куда-то прямо внутрь меня. И в ответ на них у меня возникает сильный выдох, как будто что-то становится очень ясным.

Кроме работы над сказкой, мы с товарищем также обсуждали события его жизни. Я надеялась понять, что запустило страх писать. Мне было странно, что именно он, такой творческий и лёгкий человек, не может писать. Я понимала, что у этого должна быть какая-то причина.

Когда мой товарищ рассказывал о себе, я записывала за ним. Он говорил, я писала, а затем читала ему этот текст. Я видела, что это на него действовало. Он говорил, что так он как будто приближается к событиям собственной жизни, лучше их видит и лучше понимает, что с ним происходило.

Шли недели, потом месяцы, пошёл пятый месяц работы, он так и не прислал мне ни одного своего текста, и я начала отчаиваться. Я думала, что у нас ничего не получится. Тем не менее, он продолжал надеяться, и его надежда придавала мне сил. Я решила, позанимаемся ещё немного. Мы продолжали придумывать эту сказку и говорить о его прошлой жизни. Однажды товарищ рассказал мне про своего деда художника, который его воспитывал. Дед воевал, а когда вернулся в свой город, обнаружил, что фашисты расстреляли всю его семью: жену, ребёнка и мать. Дед после этого окаменел. Он прекратил выражать чувства. Видимо, горе было настолько сильно, что оно его сковало. Шли годы, у него появилась новая семья, появились дети, затем внуки. А он всё так же никогда не выражал чувств. Даже в общении с любимым внуком. Когда мой товарищ дошел до этого момента в рассказе, он сам вдруг заплакал горько и неостановимо, как плачут дети. Мне тоже было больно слышать эту историю.

А через три дня он прислал мне текст сказки. Вот это была новость! Получить текст после пяти месяцев работы! Я даже задохнулась, не сразу принялась читать.

Это была новая история, не та, которую мы придумывали вместе, и она была очень хороша, мало того, она была сделана по-настоящему профессионально. В ней было достаточно ярких персонажей, внятных поворотов и эмоциональных пиков, а также неожиданный финал. История о молодом писателе и девушке, которую он спас из плена Королевы Тумана. Я подумала, похоже, мой коллега сам вышел из плена королевы туманов.

Нашу работу на этом можно было завершить.

Я продолжала работать как психотерапевт с разными клиентами, и каждый раз старалась понять, что за запрет проявляться у одного или другого человека. Кому-то нужно проявиться в действии, в профессии, в карьере. Кому-то хочется проявиться в отношениях, чтобы его увидели творческим, вдохновенным, умным, оригинальным. Чтобы его вообще увидели, какой он есть. Я понимала, что этого желания проявиться вокруг меня очень много.

Мы встретились с моим товарищем спустя полгода, и он сообщил, что стал свободно и очень быстро писать разные тексты. Он опубликовал несколько статей и даже получил предложение писать колонку в бизнес-газете. Когда я спросила, как он работает, он ответил: «Это похоже на то, когда ты смотришься в зеркало. Ты видишь свои недостатки, видишь, что у тебя уши такие, нос такой, рот такой. И ты говоришь себе: «Да, это я». И когда я пишу текст, я тоже вижу, что он не идеальный, но это мой текст. Я говорю себе «Какой я, такой и мой текст».

Я, конечно, была очень признательна своему товарищу за его упорную работу.

Прошло ещё время, и я создала проект под названием «Преодоление «Запрета проявляться». У меня никогда не пропадает энергия в том, чтобы интересоваться этой темой, может быть, оттого, что она связана с моей собственной жизнью.

Что я поняла про «запрет проявляться»? Это – «запрет существовать». Когда ты проявляешься: замечаешь и проявляешь свои чувства, свои желания, ты становишься субъектом, приобретаешь возможность что-то сделать, выразить или не выразить и сам определяешь, в какой форме. Ты решаешь, вступить в контакт или отказаться от него. Ты проявляешь себя мгновенным эмоциональным выплеском или произведением, которое создаётся годами. У тебя появляется больше власти над своей жизнью и больше энергии. Ты можешь определить цель. И тогда ты достигаешь большего. Ведь если у человека нет целей и желаний, то есть «Что воля, что неволя – всё равно», он опускает руки, сдаётся. Поэтому преодолеть запрет проявляться –для меня значит просто начать жить. И если я кому-то помогаю в этом, меня это радует.

Я признательна всем, кто в разное время помогал мне писать эту книгу. Прежде всего, спасибо моей матери Карине Антиоховне Мукосеевой и отцу Михаилу Константиновичу Зеновичу за то, что они научили меня писать. Спасибо моему мужу Дмитрию за его всемерную поддержку в процессе работы над этой книгой. Спасибо дочери Варваре, которая прекрасно редактировала мои тексты и придавала им более простую и «читаемую» форму. Спасибо моим учителям, супервизорам, коллегам и друзьям, которые поддерживали меня, помогали прояснять процессы, связанные с клиентскими работами, читали мои статьи и давали обратную связь: Ирине Байер, Ольге и Кириллу Кошкиным, Виталию Еловому, Эле Володиной, Елене Потапенко, Елене Годо, Екатерине Жереновской, Светлане Епифановой, Олегу Сироткину, Джамалу Атабаеву, Ирине Первушиной, Елене Амбарновой, Кириллу Хломову и Максиму Имассу. И, конечно, огромное спасибо моим замечательным клиентам, людям, которые работали и были упорны и честны с собой и со мной.

В этой книге вы найдёте двадцать две новеллы. В каждой описана одна сессия с клиентом. Имена и детали изменены, конфиденциальность соблюдена, согласие на публикацию сюжетов получено.

Впервые эта книга была издана в бумажном варианте в издательстве Института консультирования и системных решений в 2017 году, в ней было 20 глав. В данной редакции для онлайн –библиотеки в книгу добавлены две главы.

1. Запрет проявляться и травма аннигиляции

Когда я только начала работать со своей темой, запретом проявляться, я сформулировала несколько основных положений. Вот некоторые из них:

Терапия способности проявляться – это, прежде всего, прикосновение к травме аннигиляции, уничтожения, к моменту, когда человек оказывается в состоянии «я убит». Это требует честности и большого внимания к чувствам клиента.

Исток запрета чаще всего кроется в событии личной (иногда семейной) истории, когда человек не мог выразить кому-то свою боль и злость.

Запреты могут выглядеть по-разному, но чаще всего это невозможность действовать у человека, который прекрасно знает, как что-то сделать, но почему-то не может. Ему мешает скованность и чувство несвободы, появляющиеся тогда, когда он только хочет начать – и поэтому он даже не начинает. Его «импульс проявиться» останавливается.

Запреты такого порядка – очень тонкая материя, с ними легко ошибиться.

Например, на одном из тренингов участники рассказывали мне об очень личных проблемах. Одна женщина запрещала себе проявлять себя действующую, себя настоящую: в детстве её хвалили за послушание так много и настойчиво, что теперь она боялась быть не послушной, а какой-то другой. Другой участник боялся проявлять публично свой ум, считая, что его могут отвергнуть. Среди прочих примеров – запрет проявлять на публике свои эмоции и свою естественность; «запрет проявлять свой продукт», предъявлять какие-то плоды собственной работы и творчества; запрет проявлять свою симпатию и любовь.

Мне казалось, что я успею сделать по пятнадцатиминутной личной работе для каждого, и я по неопытности пообещала это сделать. Увы, я неправильно рассчитала силы и время и смогла заняться только половиной участников. По сути, я работала на разблокирование и проявление сильных чувств – а в результате те, на кого у меня не хватило времени, получили вместо этого только новый опыт блокирования своих чувств. Они рассчитывали на личную работу, но не получили её, и при этом почти не высказали мне претензий. Я была бы рада, если бы они ясно сказали мне о своем недовольстве, но они хорошо ко мне относились и промолчали. В результате для меня эта история – о невозможности выразить злость, если ты хорошо относишься к человеку, – оказалась большим уроком.

Такой запрет, я думаю, знаком многим. Кажется, если ты с кем-то в хороших отношениях, то ты можешь проявить к нему только любовь, только приятие, только одобрение. А если вдруг разозлишься, то ты не имеешь права выразить эту злость, потому что он отвергнет тебя. Как будто ваши отношения не переживут проявления гнева.

Но все не так. Они переживут, если выразить злость, вопрос только, в какой форме.

Дело в том, что злость (как и боль, кстати), однажды появившаяся у человека в качестве реакции на какое-то действие другого человека, не исчезает бесследно. У нее есть только два пути: быть выраженной вовне или загнанной внутрь. Часто для выплескивания злости на кого-то используется деструктивный метод, отвержение: «как ты меня достал», «пошел ты», «видеть тебя не хочу» – такая форма выражения злости может прекратить отношения. Если же объяснить свое состояние, постараться найти точные слова для описания того, что происходит внутри от этих злости и боли, вероятность быть услышанным, принятым и понятым гораздо выше – а главное, есть шанс сохранить контакт. Если запрет на проявление злости сработал и человек не выразил ее сразу, она будет проявляться позже, уже, возможно, менее осознанно – претензиями по другим поводам, опозданиями, отвержением.

Тогда, на тренинге, я все-таки попросила участников сообщить об их состоянии. Половина из них, те, с кем я не успела поработать лично, не глядя мне в глаза, говорили о своей разочарованности и растерянности. Я все-таки узнала, что с ними происходит. А хорошей новостью стали для меня отклики тех людей, с кем я сделала работы. Они сообщали о том, что для них произошло что-то очень важное, они лучше себя чувствуют, как будто они сделали важный шаг к отмене этого запрета, им легче двигаться и дышать.

Что нового я узнала о запрете проявляться? Что он связан с отказом очень близких людей видеть нас и признавать наше существование в моменты, когда мы испытываем сильные чувства.

Вот одна из историй, с которыми я работала в тот раз.

Молодая женщина, та самая, которая не имела права проявлять свою злость и отвращение, а должна была всегда выглядеть «только хорошей», пережила уход любимого отца из дома, когда ей было пять лет. Отец приехал из другого города, она ждала его, но он собрал вещи и стал уходить. Она побежала за ним, умоляя остаться, но он не обращал на неё внимания. Она цеплялась за его ноги, выбежала с ним к лифту, но он вошёл в лифт, двери закрылись – а она упала на пол и осталась лежать. Она была разрушена, «убита». Своим поведением отец как будто сказал ей: «Я не вижу тебя». «Тебя для меня нет». «Ты для меня не существуешь».

В психологическом смысле это и есть аннигиляция, уничтожение – боль настолько сильная, что в психике вырабатывается некоторый блок, барьер, запрет проявляться. Внутри человека, которому сделали настолько больно, рождается агрессия, но направляется она не на того, кто причинил боль, а внутрь себя, как будто соглашаясь с тем, что причинило боль – «когда мне плохо, когда я плачу, меня не существует, я не буду проявляться». Таким образом создаётся запрет, чтобы мы могли выжить. И это хорошая вещь – для определённого периода жизни: запрет защищает от повторного переживания настолько сильной боли. Но эта же вещь потом мешает нам добиваться чего-то очень важного, забирает силы и лишает возможностей.

Через какое-то время отец вернулся в семью, они продолжили жить вместе, общаться, но при попытке дочери обсудить с ним случившуюся некогда ситуацию по-прежнему не замечал ее, ту девочку, которой пять лет, которая рыдает, хватает его за ноги и без чувств падает на пол. И сама возможность в течение тренинга хотя бы в терапевтической реальности, во-первых, выразить ему все чувства, а во-вторых, получить признание того факта, что это произошло, – сама возможность терапевтична. Важно пережить этот момент снова, вернуться в него, выразить боль и гнев таким образом, чтобы почувствовать, что его это наконец-то задело, что он наконец-то увидел вас. И не менее важно самому заметить в себе эти чувства и дать заметить их группе. Это позволяет разблокировать запрет, начать дышать, двигаться, ориентироваться в травмировавшей некогда ситуации – отменить запрет и дать себе право проявляться.

2. Потерянный человек и запрет на близость

Маленькие дети обычно готовы идти на контакт: они смотрят в глаза и искренне радуются, когда им отвечают словами, жестами, принятием. Контакт и общение – вообще самое свежее и радостное, что есть в жизни человека.

К началу пубертатного возраста эта готовность становится гораздо меньше, сказывается опыт отвержения, который каждый получает в большей или меньшей степени. А еще бывает, что отвержение приходит к ним с семейными историями, ярко окрашенными страхом, приходит и вроде бы забывается, но многие годы может исподволь влиять на выросшего уже ребенка. Влиять таким образом, что человек будет неосознанно запрещать себе строить близкие отношения.

Чтобы проиллюстрировать свои слова, я расскажу вам об одном эпизоде, связанном с потерянным человеком.

       Одна девушка (назовем ее Мария) уже год ходила ко мне на терапию для того, чтобы найти мужа и создать семью. В её жизни были мужчины, но ни с одним она не решилась завести постоянные отношения.

За время нашей работы происходило много всего: мы разбирались в её отношениях с родителями, старались понять, что из событий детства могло повлиять на её личную жизнь – к примеру, был момент, когда она поняла, что не оставляет в своей жизни места для мужчины; мы обсуждали, как Мария вступает в контакт с мужчинами, и она рассказывала, что сильное волнение мешает ей проявить желание близости, поэтому она избегает контакта, как только встречается глазами с мужчиной и понимает, что он заметил её.

И вот на очередную сессию Мария пришла в замечательном настроении. Я была рада видеть её такой. Она собиралась в путешествие и думала о том, что это для нее – новая возможность встречи. Она много работала, и у неё было мало времени, чтобы встретить кого-то.

Потом Мария рассказала мне свой сон: она сажает в горшок дерево, а ее подруга наблюдает за этим и говорит – «смотри, у него же нет корней!» Мария видит, что это действительно так. А потом смотрит ещё раз и видит, что дерево из горшка уже исчезло, а на его месте растет какая-то свежая зелень.

Я спросила, с чем у неё ассоциируется дерево без корней, и она ответила: «Это о прадеде. Нет корней – значит, нет памяти». Мария сказала, что горюет оттого, что прадед бесследно исчез и никто о нём ничего не знает. Её горе было очень сильным, ещё недавно счастливое настроение улетучилось, как будто его и не было, Мария принялась жаловаться на совершенную невозможность личной жизни, на то, что всё безнадёжно. Я удивилась такой быстрой смене настроения. Что-то мешало мне быть вместе с Марией в этом её горевании, мне было трудно так быстро переключиться, и я переживала из-за этого: она сидела прямо передо мной, но оставалась одинокой в этот момент, потому что я не могла сочувствовать ей, не могла понять её. Как же так, минуту назад она была счастлива, я даже не успела порадоваться вместе с ней – и вдруг она оказалась в такой тоске. Она всё говорила об этом прадеде, о потерянном человеке в роду, о том, каким горем для её бабушки оказалось потерять отца. Она сказала: «Может быть, я боюсь заводить близких, чтобы их не потерять».

Я пыталась уйти в какие-то рассуждения и осмысление, но потом, наконец, решилась ей сказать, что что-то мешает мне, и я волнуюсь, что могу оставить её в одиночестве сейчас, а мне хочется быть с ней. И когда я в этом призналась, я увидела её: увидела, как одной рукой она поправляет воротник и дотрагивается до шеи, а другой мнёт бумажный платок, как она сидит, склонив голову набок, откинувшись и скрестив ноги. Мы смотрели друг на друга. Тогда мне стало понятно: пускай темой разговора сейчас будет именно прадед.

Психодрама позволяет поговорить с человеком, которого мы никогда не видели и о котором почти ничего не знаем. Это одна из поразительных возможностей метода. На месте «слепого пятна» может появиться жизненный сюжет, наполненный событиями и чувствами. Это делается так: мы просим клиента представить на пустом стуле человека и задать ему вопрос, а потом сесть на этот стул и говорить из принятой роли то, что всплывёт в этот момент.

И вот прадед стал рассказывать, что он умер в начале войны, в 1942 году. Его расстреляли вместе с пленными на опушке леса. Как и Мария, он тоже очень горевал – потому что ему не хотелось умирать. Он боялся – как будут жить его дети? Он не смог защитить свою жизнь, а как у них это получится? Он горевал о своём бессилии.

Мы стали спрашивать его, как он оказался один на войне, без связи. Он сказал, что ушёл из дому, «выгнанный чем-то». Что же это, чем он был выгнан? Он ответил, чувством вины: его жена считала, что он виноват, он не смог приспособиться к изменившейся власти, не смог перебороть своё чувство достоинства, пойти на поклон, найти работу. И когда дети немного подросли, он ушёл на заработки, а потом попал на войну. И даже ни разу не написал письмо жене, потому что он был неграмотный, и от неё ничего не получил – он просто исчез.

После этого Мария пошла на роль прабабушки, и та сказала, что была очень разочарована мужем, что вообще-то не интересовалась им; все ее мысли были о другом мужчине, от которого она была беременна, когда выходила замуж. Она потеряла того ребёнка и потеряла того мужчину, он умер от несчастного случая.

В завершение ролевой работы прадед обратился к своей жене, он сказал ей, что ему больно и он злится на неё за то, что она винила его во всех их бедах. Она не видела его настоящего, всё ждала какого-то принца. Только дети его любили и ждали.

Марию прадед поблагодарил за то, что она помнит о нём. И добавил: «Молодую поросль хорошо бы пересадить в землю. Пора это сделать, самое время».

Мария сидела задумчивая и спокойная. Такой эпизод семейной истории развернулся перед нами, и, правда это или неправда, но теперь вместо пустоты появился какой-то сюжет. В конце сессии я спросила – как ей кажется, что она сделала для себя сегодня? Она ответила: «Видимо, преодолела ещё одно препятствие».

«Как же так», может спросить кто-то, «женщина год ходит на терапию, и до сих пор не нашла того, за чем пришла. Есть ли гарантия, что эта работа ей поможет?» Не существует точного ответа на этот вопрос. Думая об этом, я отчасти волнуюсь, отчасти – остаюсь спокойной, и, само собой, меня поддерживает мысль о других клиентах. Как у каждого практикующего более или менее длительное время психотерапевта, у меня есть свой список событий – таких, как свадьбы, рождение детей и воссоединение семей, – к которым я оказалась причастна; я помню, что моя задача – помочь человеку восстановить свою способность к контакту, в первую очередь – с собственными чувствами. И я понимаю, что у каждого человека, находящегося в пути, есть свой темп и ритм.