Kitabı oku: «Рассказы о моряках…», sayfa 2

Короче, бабка молча осмотрела мне глазное дно, ещё раз погоняла по книге-тесту и злобно поставила в нужной графе нужный диагноз. Расписываясь, чуть не порвала ручкой медкарту.

Когда довольный капитан вышел из кабинета, а я забирал медкарту, она в последний раз спросила, когда и где я сумел всё выучить. Ну, что я мог ей ответить?!

Так была одержана моя вторая «морская» победа.

Уже сильно позднее, после окончания училища, один окулист, услышав от меня эту историю, пояснил такой феномен тем, что после того, как мне закапали в глаза атропин, зрачки сильно расширились, зрение расфокусировалось, и я смог увидеть те фигуры и цифры, которые в обычном состоянии не видел.

Экзамены в школе я сдавал легко, мне достаточно было один раз прочитать параграф, чтобы запомнить основные положения. Аттестат без троек давал мне серьёзную надежду на успешное поступление в училище. На выпускном мы в последний раз рок-группой исполнили пару-тройку песен. Тогда нам казалось, что мы взрослые, практически самостоятельные молодые люди, и нам всё по плечу.

Впереди меня ждало поступление в училище.

Не буду рассказывать, сколько пришлось побегать за билетами в Ленинград, как меня провожали дома, как я добирался до училища, а затем до летнего лагеря на Красной горке, где кандидаты на поступление сдавали экзамены. Это нудно, скучно и не интересно. Главное – добрался!

Попал в восьмую учебную роту, в которой было порядка ста пятидесяти человек, ребята со всей страны от Камчатки до Калининграда. Командирами взводов и старшинами были курсанты, уже закончившие четвёртый курс. В нашей роте это были парни со второго факультета. Их ещё называли «черепа» из-за специальности «математическое обеспечение автоматизированных систем управления» – МО АСУ.

Вместе со мной из моего родного города прибыли ещё двое ребят, с которыми мы познакомились в поезде, Марат Жанаев и Вадим Марин, по прозвищу «Карандаш». Вадя учился до восьмого класса в той школе, куда я пришёл в девятый класс, прекрасно знал почти всех моих одноклассников. Он-то и «сдал» меня в роте, что я играю на гитаре. Курсанты – старшины стали вызывать меня в свою каюту и требовать, чтобы я пел им и курсантам – старшинам из других рот, перед которыми они хвастались наличием «певца».

Первый экзамен математика. Три дня, отведённые на подготовку пролетели в «концертах», которые мне приходилось давать для курсантов.

Наконец пришёл день сдачи экзамена. Сдавали в палатках, поскольку на улице стояла настоящая жара, совершенно не характерная для северной столицы. В палатках было не продохнуть от влажной духоты.

Зашёл, взял билет, читаю задания и понимаю…, что ни черта не понимаю. Подготовка-то мимо меня прошла. Преподавательница начала меня спрашивать, а у меня словно наваждение, практически ничего не могу вспомнить, вплоть до элементарных вещей, типа графиков синуса и косинуса. Она спокойно говорит, что мне ещё надо годик подготовиться, и ставит «два очка» в ведомость.

Из палатки я вышел, как пыльным мешком пристукнутый. Как дошёл до роты не помню. Ребята что-то у меня спрашивали, я им что-то отвечал, или не отвечал, не помню.

Сижу в кубрике на банке⁴, в голове ни одной мысли, пустота космическая.

Тут в роту входит мой самый яркий поклонник, исполнявший обязанности старшины роты главный корабельный старшина Ашот Акопов. Красавец парень, отличный спортсмен, отличник в учёбе, к выпуску шёл на золотую медаль. В это день он стоял помощником дежурного по учебному батальону. Спрашивает меня, мол, как?… Я смог только головой покачать.

Тут поблизости сразу нашлись осведомлённые абитуриенты, «доброжелатели – злопыхатели», которые сообщили, что рота наконец-то лишилась «певца» и можно будет спокойно готовиться к следующим экзаменам.

Ашот вспыхнул и стал орать на меня. Такого мата до этой минуты я в жизни не слыхал! Он в течение пяти минут ни разу не повторился, всё с военно-морским уклоном, да не в бровь, а в глаз! Я аж заслушался.

Наконец Ашот выдохся. Немного помолчав, он заявил:

– Сиди здесь, никуда не уходи! Такие люди нужны флоту! – и убежал.

Всё.

У меня оставался один день на оформление ВПД⁵ на обратный путь. Но я не верил, что всё кончилось, и как оказалось не зря.

Уже потом, после поступления я узнал, что Ашот был любимчиком у «математички», писал диплом по её теме на кафедре высшей математики. Так вот, он пошёл её уговаривать, чтобы она поставила мне положительную оценку. Парни, которые в это время сдавали свой экзамен, мне потом рассказали, как Ашот расписывал перед ней мои достоинства. С его слов выходило, что лучше абитуриента он не видел и готов за меня головой поручиться. Но как он не бился, преподавательница отказалась из-за меня переписывать экзаменационную ведомость.

Тут мне был преподан ещё один урок, как идти до победного конца.

Ашот, под свою ответственность, уговорил секретаршу не вносить меня в приказ об отчислении. Так я оказался вне списков учебной роты, но и в приказ об отчислении не был внесён.

Вернувшись, Ашот ещё немного поругался, а потом сказал мне, что если я не сдам следующий экзамен на «отлично», то вылечу из училища, как пробка из бутылки с шампанским, он лично проследит за моей отправкой.

Слово было сказано.

Я три дня жил в роте на птичьих правах, благо мою койку не сдали на склад. На камбузе ребята делились со мной едой. В течение этих дней я ни разу не взял гитару, зато не выпускал учебник из рук. Три раза прочитал всю книжку от корки до корки, учил параграфы практически наизусть. Но мне всё казалось недостаточно.

И вот пришёл день второго экзамена. История.

Ещё со школы я привык, что моя фамилия, как правило, всегда в самом начале списка. Однако в этот раз меня вообще не озвучили в списках сдающих. Как оказалось, в приказ об отчислении меня не включили, но и в списках абитуриентов фамилия уже не значилась. Снова выручил Ашот. Он собственноручно вписал меня в списки сдающих экзамен, последним.

Не было большего мучения, чем ждать, когда весь поток, две учебных роты, сдаст свой экзамен.

Как я уже говорил, приём экзаменов проходил в палатках. Но если на первый экзамен я заходил в начале, то на этот раз – самым последним. В палатке было хуже, чем в бане, влажная жара и просто нечем дышать от острого запаха пота. Два офицера, принимавшие экзамен, сидели за столом в мокрых от пота рубашках с расстёгнутыми не по уставу верхними пуговицами. Им периодически приносили свежую воду в графине, но они практически сразу выпивали её до дна, и было очевидно, что облегчение получали ненадолго.

Один из них, кап-два, сидел за столом ко мне спиной, а второй, каперанга⁶, предложил мне представиться и брать билет. Удивившись отсутствию меня в списках, тем не менее, он согласился выслушать мой ответ, тем более я сразу заявил, что могу сдавать без подготовки. Едва я начал ответ на первый вопрос, повернулся второй офицер… Это был тот агитатор, что приезжал в мой город. Он, даже не взглянув на меня, прервал мой ответ и предложил переходить ко второму вопросу. Едва я начал отвечать, он снова, перебив меня, спросил, откуда я прибыл в училище. После моего ответа кап-раз рассмеялся, и предложил своему товарищу ставить мне «отлично», как "крестнику".

Так, по итогам второго экзамена я снова был включён в списки абитуриентов. А гитару стал брать в руки строго только после сдачи очередного экзамена.

Дальше были физика, сочинение, экзамен по физической подготовке. Мне удалось эти этапы поступления пройти успешно.

При сдаче ФП на трёхкилометровой дистанции даже удалось прийти вторым из всего потока. Сказались тренировки в школьной секция по лёгкой атлетике.

А сочинение я вообще первым сдал на проверку. Ну, тут всё просто – это сочинение я фактически писал уже третий раз. Сначала написал его в школе на предэкзаменационной пробе, потом непосредственно на выпускном экзамене, и вот эта же тема мне досталась в третий раз. С памятью у меня было всё в порядке, поэтому я писал сразу набело, и вместо четырёх часов потратил один. Преподавательница удивилась, когда я сдавал работу, и сначала подумала, что я отказываюсь от экзамена, а потом, как рассказали ребята, улыбаясь, прочла моё сочинение, и я получил «отлично».

Потом мы проходили профотбор. До начала тестирования я не знал, почему абитуриенты более ранних потоков называют эту процедуру «душегубкой». Оказалось, что это испытание для всех абитуриентов проводилось в аудитории, куда нас набивали по три-четыре человека за парту. Закрывались все окна, форточки, двери, якобы для того, чтобы мы не отвлекались. Два раза ха-ха!

Едва народ кое-как расселся, специально назначенные мичмана пробежали между рядами парт, раздавая пачки заданий и тестов. Метроном врубили сразу же, как только раздали задания. Мичмана ходили вдоль рядов и постоянно орали:

– Время! Быстрее! Не отвлекаться! Не разговаривать!

Безжалостно выгоняли ребят, которые пытались списывать. Атмосфера в аудитории накалялась во всех смыслах. Закрытые окна и форточки создавали не просто духоту, а «душегубку». Пот плыл по телу, заливал лоб, глаза щипало от соли. Ручка скользила в пальцах, мокрые ладони оставляли на листах заданий пятна, на которых потом не писал шарик стержня. Самые продвинутые абитуриенты пытались писать карандашами, но мичмана эти поползновения быстро пресекли. Гнусное ощущение создавали мокрые рубашка и брюки. Всё тело чесалось, жутко хотелось пить и… дышать. Резкий кислый запах пота и прочих естественных выделений со всех сторон не давал вдохнуть полной грудью. Пару-тройку человек вывели, их стало тошнить.

Но ещё сильней действовало психологическое давление. Из аудитории никого не выпускали, даже в гальюн⁷. А если абитуриент настаивал на необходимости выйти, то его уже не пускали обратно.

Концентрироваться на тестах становилось всё сложнее, время на их выполнение с каждым заданием сокращалось, мучение становилось невыносимым, отвлекало всё. Метроном – словно по голове стучит, мичмана ходят между рядами, орут с разных сторон:

– Быстрее! Молчать!!! Не отвлекаться! Тупые придурки и неженки на флоте не нужны! Если вы не в состоянии решить элементарные задания, вам не место в офицерской кают-компании! Время! Не разговаривать! Кто не может, кому плохо – милости просим, валите домой, к мамочке! Меньше народу – больше кислороду! Не разговаривать!!! На корабле, в бою никто не станет выполнять ваши обязанности, а там будет похлеще, чем здесь! И отвлекать будет не сосед, а противник – ракетами, торпедами и глубинными бомбами! Быстрее! Быстрее!! Быстрее!!! Первое (второе, третье, ….. десятое) задание сдать! Никому не заглядывать в следующий тест! Абитуриент!!! Фамилия! Вы не сдали! Вон из аудитории!! Не разговаривать!!! Открыли следующее задание! Время пошло!..

И снова метроном. Секундами по темечку.

А ещё постоянное подталкивание под локоть от соседа, то справа, то слева…

Перерыв был ровно через четыре часа после начала тестирования. И на вторую часть тестирования после обеда добрая четверть абитуриентов не вернулась.

Но, как оказалось, после перерыва «бумажного» тестирования уже не планировалось. Нас перевели в другую аудиторию, где началась процедура, связанная с определением реакций организма, способностей вестибулярного аппарата каждого абитуриента и т. п. После «душегубки» казалось, что мы в рай попали! Сравнительно свежий воздух, хоть немного, но время на обдумывание, нет метронома, орущих мичманов. Всё размеренно, по-флотски чётко, последовательно. Так что этот этап профотбора для всех прошёл гораздо быстрее и легче.

На следующий день было индивидуальное собеседование с офицерами-психологами. Мне довелось общаться с довольно высоким капитаном 2 ранга. Вначале он опросил меня, откуда я прибыл, какая семья, кем работают родители, чем занимался в детстве, какие достижения были в учёбе, в спорте. Я старался кратко и чётко всё рассказывать. Но его не удовлетворили мои ответы, офицер мягко стал выпытывать подробности, как, что происходило в моей жизни, почему я поступал так, а не иначе, почему решил поступать в военно-морское училище, какие цели ставлю перед собой и т. д.

Нам заранее довели, что на индивидуальное собеседование отводится до пятнадцати минут, однако мы разговаривали уже более получаса, а кап-два всё не унимался. Примерно минут через сорок мы перешли непосредственно к теме о том, кем я вижу себя на флоте, на какой факультет собираюсь поступать, в какой класс хочу попасть – надводников или подводников. Выслушав мои ответы, основанные на прочитанных книгах о том, что подводники, как правило, невысокие, он меня удивил, заявив, что в современной лодке можно, фигурально выражаясь, в баскетбол играть. Поэтому мне с моим ростом совершенно спокойно можно записываться в класс подводников. И ещё добавил, что по итогам собеседования будет ходатайствовать о моём зачислении в училище.

Результаты профотбора и собеседования нам сообщили только на следующий день, просто огласив приказ об отчислении абитуриентов, не прошедших испытания.

Я прошёл.

В нашей учебной роте оставалось всё меньше и меньше ребят. Кого-то отчисляли по результатам экзаменов, кто-то сам отказывался от поступления, кого-то увезли в больницу с аппендицитом, кто-то слёг в санчасть с простудой. «Карандаш» срезался на физике и уехал домой, а Марат проходил середнячком каждый экзамен.

Словом, в роте нас оставалось порядка пятидесяти человек. Освободившиеся койки разбирали и выносили на склад, в помещении роты после каждого экзамена становилось просторнее и просторнее.

Наконец настал день прохождения приёмной комиссии, где нас должны были распределить по факультетам, специальностям и ротам.

Накануне, сидя в «чепке»⁸, ребята активно обсуждали, на какой факультет лучше пойти учиться. Кто советовал факультет РЭБ⁹, кто АСУ – МОАСУ¹⁰, кого-то привлекала акустика, кто-то мечтал о БИУСах¹¹. Аргументы приводились самые разнообразные.

Кого-то мечтал о романтике дальних походов, заходах в иностранные порты.

Кое-кто уже считал будущее денежное содержание.

Кто-то мечтал быть «моряком на берегу», таких ребят я вообще не понимал. Смысл поступать в военно-морское училище, чтобы служить на берегу?!

Мой земляк Марат Жанаев хотел попасть на БИУСы. Его привлекала возможность, сидя в боевом посту управлять артиллерийским, ракетным, торпедным и бомбовым оружием корабля. Он хотел служить на надводных кораблях, заходить в иностранные порты.

Товарищ по роте, Юра Марапулец, серьёзный парень, мечтавший стать подводником, активно советовал мне идти учиться на акустика. Мол, акустик – это глаза и уши командира лодки. Он обнаруживает цели, проводит их первичную классификацию, даёт оценку возможной угрозы для лодки. По данным акустика вводятся параметры стрельбы в торпедное оружие. Только акустик, когда лодка в подводном положении, имеет прямую связь с внешним миром. А, мол, мне с музыкальным слухом, сам Бог велел становиться акустиком…

Уговорил.

На комиссию заходили не по алфавиту, а по результатам сдачи экзаменов. Моя фамилия была в первой трети списка.

Всех предупредили о порядке прохождения комиссии.

Войти на середину аудитории. Доложиться: «Товарищ контр-адмирал! Абитуриент такой-то для прохождения приёмной комиссии прибыл!». Заткнуться. Отвечать только на поставленные вопросы без лирических отступлений. Спросить разрешения, выйти без разговоров.

С приближением моей очереди я всё больше волновался. Многие знакомые ребята выходили с комиссии разочарованными, их зачислили не на ту специальность, куда бы им хотелось. Особый конкурс якобы был на факультет АСУ-МОАСУ и РЭБ. На гидроакустику вообще зачислили всего несколько человек.

Наконец выкрикнули мою фамилию.

Захожу в аудиторию. Стол, поставленный широкой буквой «П». За ним сидит много офицеров, в центре стола место начальника училища контр-адмирал Попеко. Лиц я в тот момент не видел. У меня перед глазами были только адмиральские звёзды и в ушах могучий бас начальника училища.

Докладываю. Отвечаю на вопрос о результатах сдачи экзаменов. Так точно, мечтаю стать подводником-акустиком.

Голос справа от меня:

– Есть предложение зачислить на четвёртый факультет.

Адмиральский бас:

– Нужны биусники! Третий факультет. Свободен.

Как третий?! Да я уже два дня практически считал себя акустиком! Как так-то?! Видно начальник училища заметил моё замешательство. Бас недовольно:

– Что ещё?!

– Товарищ контр-адмирал! Разрешите доложить!? У меня есть данные для гидроакустики! Хороший слух! Закончил музыкальную школу!

Голос справа от меня (настойчиво):

– Есть предложение зачислить на четвёртый факультет!

Пауза…

Бас:

– Четвёртый факультет! – и со смешком, – будет поднимать самодеятельность.

– Есть! Разрешите идти? Есть! – Вышел.

Так я стал курсантом четвёртого факультета – гидроакустики. Это была моя третья «морская» победа!

К слову, из пятерых моих школьных одноклассников в военные училища поступили только двое, Саня Давыдов и я. Только Саня поступил в училище штурманов в моём родном городе, а я – в лучшее из военно-морских училищ страны!

Марат Жанаев попал на третий факультет, как и хотел. Правда, после окончания училища мы с ним ни разу не виделись…

Юра Марапулец учился в моей роте, только во втором взводе. После окончания училища и распределения он уехал служить на ТОФ во Владивосток. Сейчас изредка по праздникам поздравляем друг друга по телефону.

А Ашот узнав о моём зачислении на четвёртый факультет расстроился… После зачисления и распределения по ротам и взводам нам назначили других старшин, уже со своих факультетов. И с Ашотом Акоповым я больше ни разу в жизни не виделся.

Кто знает, возможно, не будь в нашей роте такого старшины, и меня постигла бы участь многих парней, отчисленных по результатам экзаменов, по болезни, по профнепригодности. Мне судьба улыбнулась, хотя тогда я ещё не осознавал этого факта. Впереди ждала учёба и настоящее море!

Про сборную

Первый курс…

Остались позади вступительные экзамены, кмб¹² на Красной горке, физзарядки под горизонтальным ленинградским дождём, учебные стрельбы на полигоне, где огневой рубеж представлял собой одну сплошную лужу, постоянно сырая холодная роба и не просыхающие прогары¹³. Присяга, первое увольнение, ставшее единственным до ноябрьских праздников…

В нашем училище первый курс селился не в «системе», как называли училище курсанты старших курсов, а в отдельном учебном батальоне. ОУБ стоял на краю Петродворца, окна нашего класса, расположенного на четвёртом этаже, выходили на объездное шоссе. Мимо наших окон на полигон частенько проходили строем колонны курсантов высшего военного общевойскового командного училища им. Кирова. Мы сидели в тепле, пили горячий чай, тайком заваренный в банке, и смотрели, как они на пронизывающем ветру нередко под проливным дождём, шлёпали по лужам в плащ-палатках, с вещмешками, в касках, с автоматами и пулемётами. И это было здорово, потому что именно в такие моменты каждый из нас мог оценить прелесть поступления в военно-морское, а не в пехотное училище.

Конечно, наличие двух высших военных училищ в одном небольшом городке зачастую приводило к конфликтам между их курсантами. Периодически, особенно в начале учебного года, происходили стычки между «кировцами» и «поповцами». Дрались жестоко, но лежачих, как правило, не трогали. После каждой драки обе стороны считали себя победителями и на некоторое время всё успокаивалось.

Меня чаша сия минула, так как после первого увольнения в день принятия присяги я никуда не ходил. Хотя, честно говоря, один раз в начале сентября я пытался уволиться, но старшины из числа курсантов четвёртого курса нашего факультета выгнали меня из строя увольняемых. Причины были банальны: неаккуратная стрижка (это на первом-то курсе с ежедневными утренними осмотрами!), недостаточно наглаженные брюки, не зеркально начищенные ботинки и т. п.

Увольнения производились по средам после 18.00, по субботам, после 16.00, и в воскресенье в 10.00 и в 14.00. По средам увольняли особо отличившихся в учёбе курсантов, по субботам и воскресеньям – только тех, у кого не задолженностей по учёбе и дисциплине. Многие ребята отчаянно стремились в город, готовы были на разные ухищрения, только бы уволиться. Особенно из числа местных, а также тех, кто уже обзавёлся подругами.

Провинившиеся курсанты, как их называли – «залётчики», наказывались субботними и воскресными строевыми занятиями. Толпа – в увольнение, а они – на плац на два или четыре часа, в зависимости от степени вины.

Много позднее, уже будучи офицером я услышал на эту тему замечательные песни, написанные моим другом Пашкой Сластининым.

В результате я отказался от увольнений, и, в общем-то, нисколько об этом не жалел. Счастливцы, уходившие в «увал», неердко приходили уставшими, злыми, раздражёнными. Ещё бы! Далеко не у всех были родственники в Петродворце или Ленинграде. Денежное курсантов довольствие составляло 7 рублей в месяц, на них можно было пару-тройку раз сходить в «чпок» или в кино. А если ехать в Ленинград, то рубль уходил на билет за проезд в электричке туда и обратно. Да ещё патрули на каждом шагу, которые считают своим долгом проверить документы у курсантов первого курса, придраться к форме одежды или к отданию воинского приветствия. Ну и зачем мне эта головная боль?! У меня-то вообще никого родных или знакомых ни в Петродворце, ни в Ленинграде не было, а с местными ребятами из своего взвода я ещё не настолько близко сошёлся, чтобы меня приглашали в гости.

Так что выходные я проводил в роте. А поскольку кроме учебной литературы читать было особенно нечего, я вынужденно занимался самоподготовкой, что положительно сказывалось на моих оценках.

Кроме того, ещё одним позитивным моментом было свободное время, проводимое не на улице под дождём, а в тёплом классе ОУБа. Я разучивал для себя новые песни на гитаре. На этой почве сильно сблизился со своим одноклассником Колей Бушаном.

Надо сказать несколько слов о нём.

Коля – замечательный, во всех смыслах, человек. Во-первых, он был старше меня, поступал в училище после окончания техникума. Во-вторых, ему единственному из всей нашей роты разрешили с первого курса носить усы. Они у него были густые, русого цвета, немного свисающие с кончиков губ. Когда ещё на кмб старшины требовали от всех сбрить всю растительность на лице, Коле лично ротный командир разрешил оставить усы. Мотивация была проста, и, это в-третьих, – Коля был молдаванин. Невысокий, жилистый, русоволосый, обстоятельный, он не был похож на цыгана, как я тогда представлял себе представителей этой республики. Коля разговаривал по-русски с забавным акцентом, иногда выдавал перлы, над которыми хохотал весь взвод, и поначалу у всех складывалось впечатление, что Коля «тормоз». Так обычно называли курсантов, слабо учившихся, физически и психологически не подготовленных к трудностям военной службы. Однако уже в сентябре на первом же семинаре по физике, проводившемся в нашем классе, я изменил своё отношение к Коле. А случилось вот что.

Преподавательница написала на доске задачу и предложила её решить. Задачка из седьмого класса, простенькая, но, как это часто бывает, никто не решался поднять руку и выйти к доске. Тут Коля тянет руку, встаёт, тонким от волнения голосом представляется и заявляет буквально следующее:

– Курсант Бушан! Я, как собака, ответ знаю, а как сказать – не знаю!

Весь класс дружно заржал. Но преподавательница не растерялась и спросила Колю, сможет ли он написать решение на доске. И вот наш молдаванин выходит перед всем классом к доске, и расписывает решение. Итог – оценка «отлично», все обескуражены, а Коля сияет, как бляха на ремне первокурсника.

Потом за пять лет учёбы было ещё много смешных ситуаций, связанных с Колиными высказываниями. Общаясь с ним, я понял, почему в начале он «тормозил». Просто ему приходилось сначала мысленно перевести с русского на молдавский, потом сформулировать ответ и перевести обратно с молдавского на русский.

Когда мы учились уже на пятом курсе, после зимнего отпуска Коля признался мне, что давно стал думать по-русски, и как только это произошло, он для себя вдруг выяснил, что молдаване в общении с ним «тормозят». Мы вместе посмеялись, потом я предложил ему вспомнить себя на первом курсе и мы снова похохотали.

Так что с первого курса Коля стал моим хорошим другом, мы до сих пор поддерживаем отношения, но сейчас не об этом.

И наконец, в-четвёртых, Коля умел хорошо петь, играл на гитаре, знал много молдаванских и украинских песен. Как-то так получилось, что в нашем взводе только Коля и я более или менее прилично играли на гитаре. У меня была своя, привезённая из дома, а Коля брал гитару в третьем взводе. И мы с ним в две гитары, в классном помещении дуэтом исполняли протяжные песни, а ребята, не ушедшие «в увал», пили чай и слушали наши концерты. Так продолжалось до ноября.

Где-то в конце октября меня вызвал наш ротный и прямо спросил, почему, мол, не увольняюсь. Я тогда ещё удивился, а что «увал» – это обязательно? Он тогда мне объяснил, что не понимает, какие причины держат меня в ОУБе. По службе ко мне вопросов пока не возникало, по учёбе тем более. Форма у меня после первого (и единственного!) вылета из строя увольняемых всегда была отглажена, ботинки начищены, чехол на бескозырке белоснежный, уставной галстук для бушлата и шинели подшит свежим подворотничком. Почему не увольняюсь?!

Пришлось объяснять, что мне ещё с детства не интересно тупо шляться по улицам. Родственников и знакомых у меня здесь нет, напрашиваться к гости не приучен. Кроме того, у меня есть чем заняться в ОУБе – учёба и гитара.

Но кэп не отставал. Пришлось признаться, что первые два месяца моё жалкое семирублёвое денежное довольствие благополучно «уплывало» в первую же ночь после получки. А поскольку на флоте не п…здят, а проё…вают, уж извините за точность и грубость выражений, то и жаловаться не на что. Подозревать кого-то я не видел смысла, ну, в самом деле, не проверять же карманы у всех одноклассников. Поэтому выходить «за забор, на волю» я не торопился. Зато, если мне действительно понадобится, то ротный будет знать, что раз прошу, значит надо. На том и договорились

А ещё я добился зачисления в сборную команду училища по гребле на ялах. Случилось это так.

С началом занятий одной из учебных дисциплин была физическая подготовка. Вёл её какой-то непонятный субъект, неопределённого возраста, ни звания, ни фамилии его никто не помнит. Его просто называли Мутным. Как правило, он выводил нас в парк возле Ольгиного пруда в Петродворце и заставлял делать комплексы вольных упражнений № 1 и 2. А с учётом того, что с первокурсниками вообще делали, что хотели, зачастую, если не было дождя, он выводил нас в одних трусах и прогарах.

Теперь представьте картину – парк Петродворца, по нему гуляют туристы, иностранцы в том числе, фотографируются, снимают пейзажи на кино и видеокамеры. И вдруг прямо посреди дорожки стоят тридцать лысых молодых парней в синих трусах, сами синие от пронизывающего ветра, а на ногах даже по виду тяжеленные ботинки, напоминающие обрезанные по щиколотку кирзовые сапоги. По команде какого-то странного типа все дружно поднимают и опускаю руки, приседают, делают наклоны вправо и влево, снова поднимают руки, приседают, наклоняются…

Как мимо такого зрелища пройти! Естественно все, у кого в руках было средство фото- или видеодокументирования спешили запечатлеть эту картину для истории. А встречались ведь и симпатичные молодые девушки, которые так же, как и все, разглядывали нас, словно белых медведей в зоопарке. Поначалу у некоторых ребят, особенно выходцев из южных регионов страны, срабатывали инстинкты размножения. Стоит такой носатый, лысый, синий, в прогарах, а впереди трусы сантиметров на двадцать приподняты.

Одним словом, чувства клоуна в цирке не идут ни в какое сравнение с нашими ощущениями. Стыдно, обидно, противно…

После выполнения комплексов вольных упражнений наступала пора беготни. Мы сплачивали строй, и в колонну по три бежали по дорожке вокруг Ольгиного пруда. Тут было попроще, всё-таки строй, а не каждый сам по себе.

Первый круг пробегали строем, а затем давалась команда бежать наперегонки. В нашем взводе были хорошие спортсмены: Лёха Заикин, Юра Горбаненко, Артур Левинас, Женька Нетёсов, они, как правило, сразу вырывались вперёд. Я старался от них не отставать, а где-то ближе к середине круга догонял и обгонял. Всё-таки среди них не было специально подготовленных бегунов, один многоборец, другой велосипедист, пловцы. Поэтому победа в каждом таком соревновании, как правило, оставалась за мной.

В один из дней, когда мы бегом наматывали круги, на шлюпочную базу училища, расположенную как раз на Ольгином пруду пришли курсанты третьего курса на шлюпочную практику.

Как говорили, раньше, ещё лет пять назад, курсантам необходимо было освоить не только вёсла, но и парусное вооружение яла. Но когда учились мы, таких навыков уже не требовали. Поэтому третьекурсники просто разобрали вёсла, столкнули ялы в воду, и экипажами по семь человек стали медленно отходить от деревянного причального пирса. Было видно, что навыков гребли практически ни у кого нет, вёсла, несмотря на громкие крики рулевых, работали вразнобой, сталкивались, окатывали брызгами гребцов. И всё это на холодном осеннем ленинградском ветру. Военно-морской мат, крики, ругань…

Только один экипаж сильно выделялся среди остальных слаженностью действий. Их ял, словно тяжёлый утюг, выглаживал рябь пруда, вёсла по команде дружно поднимались из воды и снова опускались, делая мощный гребок.

– Два-а-а-а-а, раз! Два-а-а-а-а, раз! Два-а-а-а-а, раз! – кричал рулевой. На протяжный счёт «два» гребцы делали дружный гребок, на счёт «раз» вынимали вёсла из воды и заносили их для нового гребка.

Мы после бегов стояли толпой, отдыхали, кто-то заполошно сипел, пытаясь восстановить дыхание, ожидая, когда мутный препод заполнит ведомость и скомандует построение. И, конечно же, все смотрели на завораживающие движения экипажа единственного яла, который уверенно рассекал воду пруда. Начались громкие комментарии, смысл которых сводился к тому, что мы, мол, сможем и лучше, нам только дай.

Тогда Мутный, не поднимая головы, сказал, что в этом экипаже училищная сборная команда по гребле. Дескать, эти курсанты неоднократные чемпионы ЛенВМБ¹⁴, так что нам до них, "как до Пекина раком". Это, мол, они сейчас только разминаются, а не гоняются по-настоящему.

Я уже иным взглядом посмотрел на этих ребят.

Ну, да. Пара сидящих на загребной банке была выдающихся размеров. А остальные ничуть не отличались от меня по габаритам, так мне тогда показалось.