Kitabı oku: «Дружелюбные»

Заведу Махмуду, конечно

Серия «Великие романы»

Philip Hensher

The Friendly Ones

На обложке использована картина Альберта Анкера (1831–1910)

Печатается с разрешения литературных агентств Rogers, Coleridge & White Ltd и Andrew Nurnberg

Перевод с английского: Анны Логиновой

Copyright © Philip Hensher 2018

© Анна Логинова, перевод, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Книга первая
Маленькие Спинстеры

Если бы жил я в пещере и виделся только с тобой,

Что бы тебе сказал я из того, что узнал я от стен?

Что человек недосоздан, что люди

Сотворены друг меж друга…

Джек Андервуд. Мгновение

Но в таком большом городе трудно выяснить, что это за люди и что им от вас нужно.

Артур Конан Дойл. Собака Баскервилей

Глава первая

1

День клонился к закату; Аиша встала и подошла к окну, выходившему в сад. Праздничное убранство появилось еще утром: под вязом поблескивала взятая напрокат красная печь для барбекю, на кустах висели гирлянды, а вдоль клумб выстроились фонарики. За оградой, стоя на стремянке, возился с фруктовым деревом пожилой человек. Он сгреб с газона белые опавшие лепестки, а теперь нашел себе занятие, позволяющее разглядеть соседей получше. В комнате все еще распинался итальянец. А мать и отец слушали его.

– Вот как? – рассеянно спросила Назия.

Нет, не таким ей виделся будущий зять. Гость был лыс. Растянутые рукава старого коричневого свитера, напяленного прямо поверх нарядной одежды, свисали на грязные запястья. До вчерашнего вечера Аиша с охотой внимала ему и поддерживала беседу, но внезапно умолкла и потеряла всякий интерес, передав его родителям, точно домашнего питомца, о котором долго мечтала, но ухаживать за которым ей быстро надоело.

– У нас на Сицилии часто устраивают такие праздники, – вещал он в эту самую минуту, – но летом слишком жарко, чтобы есть днем. Мы ждем девяти или десяти часов вечера, а потом едим холодные блюда, чаще всего пасту. Мы не жарим мясо на улице, как вы.

Настала очередь для реплики Шарифа:

– Надо же!

В ветках вяза красиво, громко и протяжно запела птица – с вопросительной интонацией, словно желая разузнать что-то об этом саде. Где-то под ней солнечные лучи просачивались сквозь листву, оставляя солнечные пятна на газоне; нанятые помощники, одетые в униформу в белую полоску, тихо переговаривались с серьезным видом, как хирурги на операции.

Назия чувствовала, что они сделали для итальянского гостя дочери все, что могли. Пригласили его в лучший, по всеобщему мнению, итальянский ресторан в Шеффилде, где он подозрительно ковырял в тарелке и что-то рассказывал о сицилийской кухне. В субботу все вместе отправились смотреть окрестности города: Шариф заблудился, а старинная помещичья усадьба не произвела должного впечатления. Вчера вечером она приготовила настоящий бенгальский ужин, но Энрико не смог его есть, о чем и объявил. Сегодня утром Аиша собиралась прогуляться с ним по городу, однако теперь отменила эти планы. «Ну мам! – всплеснула девушка руками, когда после завтрака Назия спросила ее, скоро ли они отправятся в путь. – Не приставай. Хуже не придумаешь. Нам тут и с газетой неплохо».

В квадратном домике из красного кирпича они жили уже четыре месяца. Идеальный дом, как будто с детского рисунка: квадратный фасад, латунный дверной молоток, по бокам – окошки, справа и слева – дымоход. Под чутким руководством Назии входную дверь перекрасили из лилового в «имперский синий», кухню сделали более современной, убрали ковровое покрытие и заново отполировали паркет. Ванную комнату из цвета авокадо перекрасили в оттенки белого. Но новоселья пока не справляли.

Аиша уже несколько месяцев упоминала своего друга Энрико, сокурсника по Кембриджу – они вместе получали степень магистра философии. Назия и Шариф решили: как бы дочь ни говорила о своем друге, доверительно или с вызовом, они с радостью его примут. Аиша сказала, что как-нибудь пригласит его на уик-энд. Прекрасная возможность позвать еще кучу гостей – насчет этого они не советовались с дочерью, поставив ее перед фактом. «Ох, мама, я тебя умоляю! – воскликнула та. – Зачем подвергать Энрико нашествию тетушек? Чтобы они замучили его болтовней про своих детишек? Представить не могу!» Но это было просто возражение, а не бунт и ультимативное хлопанье дверьми; вдобавок праздники любят все. Что бы они делали с Энрико, если бы у них не было законного предлога «посмотреть, как там дела с приготовлениями», Назие и вообразить трудно.

Итальянец, подаваясь вперед, точно желая сделать важное заявление, однако все так же разглагольствовал о своей родине:

– Мои родители всегда ездят в отпуск в августе. Вот уже сорок лет в одно и то же место, в Тоскане. На воды. Многие сицилийцы ездят в одно и то же время на воды. Так что у нас на Сицилии нет смысла устраивать посиделки в саду летом, в августе.

Казалось бы, итальянцы – красивый народ. Но вот сидит Энрико с бледными пухлыми руками, похожими на чищеные рыбины, с венчиком всклокоченных черных волос вокруг лысой макушки. И со своими сплющенными, неправильными и приметными чертами лица выглядит сущим недоразумением. Назия знала: в зависимости от места и обстоятельств один и тот же человек может производить совершенно разное впечатление. Энрико, объясняющий Аише в прокуренных кафе и библиотеках туманного Кембриджа, как все устроено в мире и как сделать его лучше, вполне мог ей понравиться. На мгновение Назия представила: вот он, с лицом, выражающим абсолютную убежденность в собственной правоте, крошит в пальцах кусочки кекса с цукатами над дымящейся чашкой чая и отправляет их в рот – а напротив, внимая, сидит Аиша. В воображении Назии у Энрико были шарф, коричневое пальто с капюшоном и шерстяные перчатки. Не тот человек, с которым можно вить семейное гнездо. Другое дело – слушать его речи во временном съемном обиталище с обоями, которые выбирала не ты. Публичный оратор, умеющий обильно и убедительно жестикулировать. Аиша стояла у окна, совсем отрекшись от своего итальянца. Завтрашний разговор в поезде будет вялым и кислым.

– Это тоже на Сицилии? – вежливо уточнил Шариф.

– На Сицилии?! – переспросил Энрико с легким изумлением.

Точно не он только что говорил о Сицилии, точно затрагивать эту тему – вообще из ряда вон и чуть ли не дурновкусие.

– Ну, в том месте, о котором вы говорили. Куда ездят отдыхать ваши родители.

– Нет-нет, – поправил Энрико. – Я же сказал, что в Тоскане.

– Надо же, – сказал Шариф.

И не добавил ни слова, лишь улыбнулся. Как всегда, когда не особенно хотел продолжать разговор сам и предоставлял собеседнику право решать, что дальше. А мог бы и поведать, как два года назад они ездили в отпуск в Умбрию, где он научился говорить Buon giorno¹ и Buona sera². Энрико не заметил этого и пустился в разъяснения.

– А кто это там за забором? – спросила вдруг Аиша, не оборачиваясь. – Он уже целую вечность торчит на этой лестнице.

– Мы толком не общались с соседями, – пояснила Назия Энрико. – Здоровались, извинялись за строителей. Он ведь говорит с близнецами? У него такое странное имя, я даже и не запомнила.

– Это они с ним говорят, – ответила Аиша. – Пойду заберу их в дом.

– Аиша уже показывала вам сад? – поинтересовалась Назия. – Увы, садовники из нас никакие. Пришлось нанять человека. Приходит дважды в неделю. Но сад очень мил. Вы интересуетесь садоводством, Энрико?

Но Энрико не интересовался. А о саде своих родителей на Сицилии помнил только то, что там росли лимон и жасмин, который летом так сильно пахнул, что он не выдерживал и начинал чихать.

– О, жасмин! – Шариф сам призвал себя вернуться к разговору, что-то припоминая. Голос его звучал так ласково и напевно, что сердце Назии исполнилось любви к мужу. Но он снова умолк. Аиша вышла из комнаты и сразу же направилась через свежеподстриженную лужайку к близнецам, которые болтали с соседом через забор. Назия очень надеялась, что до завтрашнего поезда, на котором уезжали Аиша и Энрико, улучит несколько минут наедине с дочерью.

2

В этом доме они сумеют прожить до конца своих дней. В нем есть комнаты для всех троих детей и общая детская или вторая гостиная, которую можно отремонтировать собственноручно, пусть Аиша уже и не живет с ними.

– И сад такой милый, – заметила Назия, когда они отъезжали от дома, а агент по недвижимости радостно махал им, стоя возле своей машины.

– Садом надо заниматься, – ответил Шариф с такой интонацией, точно надеясь, что рано или поздно им с женой самим захочется садовничать. – У твоего деда был очень красивый сад. Странно, что никому из вас не передалось его таланта.

– Нана не был садоводом. За садом ухаживал садовник – вот в чем все дело. Двенадцать клумб цветущих растений, а когда они отцветали, садовник их выдергивал. Не то что англичане, которые поливают сухие прутики, надеясь на лучшее.

– Ну, – сказал Шариф, – кто бы ни ухаживал за садом, он был хорош.

– Сад твоего отца в Данмонди тоже был хорош, и, думаю, тоже из-за садовника. Надо бы и нам нанять.

– И повара, и дворецкого, и хидматгара³.

– Хватит с нас и садовника, – урезонила Назия.

От открывшихся возможностей голова шла кругом. Оба они родились не здесь. Восточный Пакистан, Восточная Бенгалия, Бангладеш – на их памяти, когда они еще жили там и после этого, страна меняла имя несколько раз.

Широкая улица с могучими дубами по обе стороны казалась отличным местом для того, чтобы там поселиться. Назия, теперь уже беззаботно, вспомнила их первую квартиру над табачной лавкой, где они, тогда еще студенты, провели целую зиму. Казалось, они живут на дне морском, среди зеленых водорослей. По хлюпавшему под ногами ковру ползали чешуйницы, вся семья сбивалась к прокопченной керамической решетке газового камина, а Аиша, сопя, вдыхала и выдыхала влажный воздух, лежа в колыбели.

Кому-то их нынешняя жизнь показалась бы восхождением к горним высотам, триумфом, измеряемым в количестве квадратных метров. Назие же представлялось, что они с Шарифом мчатся во весь опор на хлипкой тележке, тормозя, лишь чтобы скатиться с дороги в мягкое вспаханное поле, да и остаться там, изумленно озираясь вокруг. Двадцать пять лет прошло.

Дома на улице пережили не одну перестройку и реставрацию. Они были старыми, с толстыми каменными стенами, и дом Назии и Шарифа получился отнюдь не самым экстравагантным. Им доводилось бывать в одном из соседних домов: пока они были на работе, привезли присланные из Дакки книги, и соседи напротив великодушно предложили занести их к ним. (Спасибо добрейшему брату Саму́, мужу золовки, мужниной сестры, который оставался в доме старика Хондкара.) По опыту они уже знали: некоторые из окружающих их людей всегда дружелюбны, а другие – нет. Обитатель соседнего дома говорил с ними всего несколько раз. Он любил возиться в саду: постоянно что-то подрезал, обрезал, стриг лужайку. У него был небольшой парник, пристроенный к кухонной стене дома; там он все время что-то подсаживал и пересаживал из горшка в горшок, пока на прошлой неделе не вынес растения и не высадил на клумбу. Он жил в доме Викторианской эпохи. Каменная кладка почернела от времени, как и столбики ворот, украшенные свирепыми зверями, стоящими на задних лапах: что это за звери – и не угадать из-за копоти и лишайников. На верхнем этаже дома была круглая башенка с зубцами в задней части и, наверное, круглым диванчиком-банкеткой внутри. До этой среды им казалось, что сосед живет один, но вдруг к дому подъехала скорая, и на носилках вынесли немолодую женщину с нечесаной седой копной. Странно, что все три или четыре раза, когда они переговаривались через забор, он ни разу не упоминал, что женат.

Имя этого соседа, врача на пенсии, показалось им столь диковинным, что они не смогли запомнить его с первого раза. Четверо его детей жили в разных уголках страны: кто-то в браке, кто-то развелся, а двое не успели обзавестись собственной семьей. На их улице он отнюдь не единственный доктор, который ушел на покой или вот-вот собирается это сделать. Кроме него, еще четверо или пятеро из тех, с кем общалась Назия: кто анестезиолог, кто хирург, кто педиатр. Разумеется, ей хватало такта не говорить о собственном здоровье и не упоминать, что ее брат Руми вот уже двадцать лет служит в Бомбее санитарным врачом и врачом общей практики. Шариф общался с соседями, даже с самыми близкими, с гораздо меньшей охотой, но всегда с любопытством слушал все, что рассказывали его жене. Она частенько останавливалась, чтобы полюбоваться весенним пробуждением жизни в палисадниках домов 124 и 126, а также, кажется, 139 – с табличкой «Инвернесс-лодж» на одном из воротных столбов. Розово-белое буйство яблоневого и вишневого цвета Назия находила отличным предлогом, чтобы представиться. Вскоре она уже рассказывала собеседнику о фруктовых деревьях в саду своего свекра в Данмонди. Но сад давно продан, на этом месте вырос многоквартирный дом, а от фруктовых деревьев остались лишь ее воспоминания. Интересно, как теперь выглядит Данмонди. И вообще Дакка.

3

В саду Аиша и близнецы обсуждали с соседом, врачом на пенсии, одно из деревьев. У него были темные глянцевитые листья, а в последние недели близнецы обнаружили, что оно начало плодоносить. Теперь среди листьев виднелись кисти плотных желтых плодов размером с финик, со складкой, похожей на пупок, снизу; мякоть только-только начала созревать. Дерево, чуть выше двух метров в высоту, подпиралось решетчатой оградой. Должно быть, их сад хранил еще больше сюрпризов и тайн: то, что казалось запущенными лианами, вдруг выпускало бутоны, цвело и вполне могло в один прекрасный день начать плодоносить. Загадка, да и только. Аиша до сих пор обошла не весь сад.

– Не знаю, съедобны ли они. – Девушка разговаривала вполне дружелюбно. Мальчишки же старательно изображали вежливость: руки сложены за спиной, головы наклонены набок – так у них было заведено перед тем, как высмеять жертву. – Может быть, это декоративное растение.

– Вполне, – ответил всем троим с лестницы сосед, обрезая яблоневые ветки, дерзнувшие перелезть через забор. – Их можно есть. Они, правда, вызревают не каждый год. Вспоминаю жаркое лето семьдесят шестого. Фрукты появились рано и поспевали все лето. Вот нынешние вполовину меньше тех, что были тогда. Но вам повезло.

– Я никогда не видел такого дерева, – признался Омит, а его брат-близнец Раджа высказал дурацкое предположение, что это манго.

Они родились в 1976 году в Северной центральной больнице недалеко от этого дома, а манговое дерево видели всего дюжину раз в жизни. И не в той стране, в которой родились.

– Нет, – мягко поправил доктор, – не думаю, что в Йоркшире можно вырастить манго. Это называется локва. А некоторые зовут ее мушмулой, мушмулой японской. Есть мушмула германская, она не такая. Надо дождаться, когда она полностью поспеет и начнет гнить. Только тогда ее можно есть. А эти почти как кумкваты, только кожура куда тоньше.

Потянувшись через забор и рискуя сорваться с лестницы, сосед с легкостью сорвал один из плодов. Они думали, что он его съест, но доктор быстрым отточенным движением бросил фрукт прямиком Радже. Тот не поймал, поднял с земли, с исследовательской тщательностью отчистил, но, вместо того чтобы отправить в рот, отдал брату. Омит послушно съел угощение.

– Какая большая косточка! – сказал он, извлекая ее и швыряя на землю. – Но очень вкусно.

– Ваши родители устраивают вечеринку?

Длинный стол с тарелками и прочими приборами, пять мисок с маринованными овощами, хлебом, райтой ⁴; поблескивающая печь для барбекю, взятая напрокат на день; стулья, составленные по два-три-пять там и сям. Не прозвучало ли в голосе доктора упрека? Может, его все же стоило пригласить?

– Придут тетушки, дядюшки и наши двоюродные братья и сестры, – ответила Аиша. – В основном со стороны папы. Все, кто живет в Англии, кроме тетушки Садии, с которой мы не общаемся. Я и видела-то ее пару раз в жизни, когда была маленькой. Она живет в Ноттингеме, но не приедет. А еще у нас новорожденная сестренка, Камелия.

– Какое приятное имя, – пробормотал доктор и снова принялся подрезать ветки.

Какое-то время все были поглощены поеданием локвы. Мякоть под кожицей оказалась свежей и нежной, с кислинкой, пощипывала язык, как лимон, и хотелось еще и еще. Аиша выплюнула на ладонь гладкую жесткую косточку: для такого маленького плода она казалась огромной. Девушка швырнула ее на землю у края сада и выхватила у Омита только что очищенный плод.

– Спасибо большое! – сказала она. – Приятно было познакомиться.

Аиша хотела увести близнецов, но Раджа запротестовал и снова принялся рвать локвы с дерева. Кто-то приехал: снаружи доносились приветствия, и двое нанятых помощников принялись быстро и со знанием дела расставлять блюда и бокалы. Аиша улыбнулась соседу и взяла еще один плод у Раджи. Она вспомнила об Энрико, подвергшемуся знакомству с многочисленным семейством. Этого человека она собиралась… но, стоило ей вспомнить его теперешнего – лысеющего, гнусаво вещающего о себе и своем острове на нижней оконечности Европы, – романтические мысли тотчас улетучились. Она придет ему на выручку, но попозже.

4

Это оказались дядя Тинку и тетушка Бина; они жили дальше всех, в Кардиффе, – и, конечно же, приехали первыми. Вот они выбрались из своего автомобиля, глянцевого темно-синего BMW: Тинку в твидовом пиджаке и при галстуке, Бина в серебристом жакете, с блюдом, завернутым в фольгу, в руках. На фольге и автомобиле, на тетушкиных плечах и руках поблескивали островки полуденного света. Элегантностью и быстрыми движениями Бина напоминала ту птицу, что недавно пела в саду. Поочередно приветствуя то Назию, то Шарифа, одновременно она отчитывала сына, скорчившегося на заднем сиденье: он уткнулся в книгу и не обращал на мать ни малейшего внимания.

– Вот и мы, мои хорошие… Положи книгу и поздоровайся со всеми!.. Братец, сестрица, я привезла немножко сладенького, вам, думаю, понравится… Когда ты выйдешь из машины, тебе станет гораздо лучше…

– Мальчику плохо? – забеспокоился Шариф.

Назия в это время здоровалась с золовкой и ее мужем и забирала у Бины блюдо.

– Какой красивый дом! И район мне понравился. Вам повезло, вы живете в таком чудесном месте! А какой вид, когда въезжаешь! Всегда знала, что Шеффилд прекрасен, но в этом месте… Нет, с ним все в порядке, просто он хотел читать книгу на заднем сиденье… Тинку сказал, что это нормально… Всё эти извилистые дорожки, туда-сюда… А где Аиша? Она же приехала? Мы что, первые?

Маленький Булу – шестилетка с несоразмерно большими кистями рук и ступнями, с лицом цвета старого запущенного пруда, точно гниющий изнутри, – путался в собственных ногах, пытаясь пожать своей тетушке руку. Когда та ухитрилась его приобнять, он продолжал сжимать книгу – роман Энид Блайтон.

Прибыли новые гости – семья Моттишхед и Ада Браунинг с дочерью.

– Сходи на кухню, Булу, – сказала его мать. – Выпей стакан воды, и тебе сразу полегчает.

Они направились к дому, Бина шествовала первой, не переставая восклицать.

– А это, – представила Назия, – Энрико, друг моей дочери, они приехали вместе.

– Папин портрет! Смотри, Тинку, у них есть портрет нашего папы! Я про него совсем забыла. А где он раньше был? В какой красивый цвет вы выкрасили стены! Этот зеленый… как же называется оттенок? Шалфей? Точно, шалфей! Какая красота! Очень приятно познакомиться. Моттишхед? Какое необычное имя. Вы первый раз в Шеффилде? Мы рановато, Назия, понимаю. Ну, вы ведь совсем рядом… И с чего я взяла… Впрочем, Булу как раз полегчает до приезда остальных. А вы тоже учитесь в Оксфорде, как наша умница Аиша?

– В Кембридже, – с улыбкой поправил Тинку. – Это совсем разные вещи.

– В этом году в Кембридже, да, – ответил Энрико. – Я изучаю международные отношения.

– Как здорово, Аиша тоже их изучает! – Бина сочла, что это необычайное совпадение. То, что племянница познакомилась с молодым человеком именно там, не пришло ей в голову. – Она всегда была такая умница! Назия, в машине еще кое-что есть – я думала, муж уже достал и принес, а он забыл. Манго. Сорта «Альфонс» ⁵. В багажнике, Тинку! Быстрей, шевелись! Вы когда-нибудь пробовали манго «Альфонс», миссис Браунинг? Попробуйте – они божественны! А где Аиша?

– Я учусь в Кембридже, – повторил Энрико. Он стоял в коридоре, будто не хотел пускать их в гостиную, а потом в сад через французское окно. – Но родился на Сицилии. Вы бывали на Сицилии?

Бина заметила Аишу в саду и сразу же протиснулась мимо Энрико с радостным возгласом. Тинку пошел на улицу, чтобы достать из багажника манго; Булу пил воду на кухне.

– Это очень красивый остров с лучшим в мире климатом, – вещал Энрико, уныло плетясь за новоприбывшей. Он так и не переоделся, и поношенный свитер, в котором он все утро читал газету, особенно бросался в глаза на фоне принарядившихся для праздника гостей.

– А вот и мальчики! – отвечала Салли Моттишхед. – Эй вы, парочка! Я помню день, когда вы родились. Ада!

На миг Энрико остался один; яркий свет, падая на его тусклую фигуру, слабел, становился коричневым, серым и ядовито-зеленым. Без семьи, без компании, никем не развлекаемый и не замечаемый.

Назия тщательно планировала угощение в тот день, не тревожась о неизбежной путанице. Сначала подадут чай, а к нему – закуски: самосу ⁶, фалафель, луковые чипсы и, конечно, маринованные овощи. Но будет и английская выпечка, та, что особенно идет к бенгальскому чаю. Корнуэльский пирожок ⁷, который обожает Шариф, и даже пирог со свининой: раз Аиша попробовала его по ошибке и с тех пор любит, а к нему английские пикули; она стала настоящим знатоком по части пирогов со свининой и острых маринадов, а кто не хочет – пусть не ест. И сладости, конечно: из магазина на Экклсэл-роуд: гуляб джамун, сандеш ⁸, и жиляпи ⁹, и шоколадный торт, и чизкейк с красной смородиной, который так нравится детям; а еще две вазы с фруктами: одна с теми, которые надо чистить, а вторая – с теми, которые можно есть просто так.

Назия решила, что очередь барбекю наступит чуть позже; печь стояла наготове уже почти час. Как только все тетушки и дети прибудут и немного перекусят, к столу начнут подавать бараньи ребрышки-гриль, куриные грудки, обжаренные кусочки цукини и баклажана и половинки помидора. Сама она не может всего упомнить; ну, так для того и позвали специальных людей в белых рубашках и чудесно отглаженных темных брюках – чтобы подливали чай и не забывали ничего из того, что принесли. И, по мере того как день проходит, чай с самосой и прочим уступит место напиткам в высоких стаканах: фруктовому лимонаду, американской шипучке и даже пиву для мужчин.

– Мы не в Бангладеш, – высокопарно заметил Шариф.

А потом намекнул, что итальянец, которого пригласила его дочь, может решить, что подавать только чай – весьма странно, что они чересчур религиозны или что-то в этом роде. Итальянец, совсем заброшенный Аишей, в это время вглядывался в гастрономическое разнообразие на столе с таким видом, будто бы в жизни ничего ужаснее не встречал.

Назия направилась туда, где близнецы и дочь разговаривали с соседом. Они рвали с дерева плоды, чистили их и увлеченно поедали.

– Мы так тревожились о вашей жене, – сказала она соседу-врачу. – Очень надеемся, что она скоро поправится.

– О, с ней все будет в порядке, – ответил он. И – вероятно по тому, как Назия вскинула руки, – понял, что ему хотят задать еще один вопрос, но не о его жене, а о детях, поедающих фрукты. – Локва. Вполне съедобна. Майк Тиллотсон любил экспериментировать со всякими небанальными растениями. Нет-нет, мою жену скоро выпишут. Спасибо за беспокойство. Тронут.

– Мы совсем не садоводы. – Назия убедила садовника высадить у дома желтые, красные, розовые и пурпурные цветы; когда они завянут, их можно будет выбросить, но сейчас они прекрасны. – Наш сад мне очень нравится, но я понятия не имею, как в нем что называется.

– Майк Тиллотсон однажды пытался посадить бамбук – он прожил три года, пока не погиб от корневой гнили, а еще райский цветок, тот не принялся вовсе. Олива до сих пор растет где-то тут. В жизни бы не поверил, что в наших широтах можно вырастить оливу. Он даже о манго подумывал.

– В саду моего свекра росло манговое дерево, – вспомнила Назия. – Шариф подтвердит, в детстве он очень любил его.

– А, ну да… – Доктора, кажется, это не впечатлило. – Еще жасмин – он знал и хорошие годы, и не особенно. Зацветет через пару недель.

– Где здесь жасмин? – уточнила Назия.

Мальчишки разбрелись по саду с пригоршнями желтых плодов. Она присматривала за приготовлениями: нанятые помощники с торжественным видом расставляли холодные закуски и снимали пленку с салатниц. Старик выбрал неплохой момент для общения; жаль, что праздным пенсионерам это удается далеко не всегда. И теперь стало ясно, что Бина, Тинку и Булу, которого рвало, приехали не слишком рано: в открывшейся двери появились полдюжины докторантов, которых, должно быть, пригласил Шариф, Стив Смитерс и, кажется, кузина Фанни, предупредившая, что приедет на машине из Манчестера раньше родителей и братьев.

– Рядом с глицинией. Вы должны узнать глицинию, милая. Она…

– О, простите! – невежливо оборвала его Назия и с широкой улыбкой обернулась ко вновь прибывшим. – Бина, это же Фанни? Я ее только что видела. Куда она подевалась?

– Только что была тут, – обмахивая ладонью лицо в тщетной попытке добыть прохлады, ответила Бина. – Где же она?

– Так вон! – сообщил умный Булу, радостный, что именно ему выпало разгадать загадку. – Ушла с Аишей наверх.

Вот они, сестрички, машут из окна спальни на втором этаже. Ну конечно: Аиша увидела Фанни первой и утащила ее в свою комнату, чтобы ответить на все-все вопросы и узнать новости до того, как кузину поглотит поток тетушек и двоюродных братьев и сестер. Должно быть, ей не терпелось рассказать сестре про итальянца, который в этот самый момент стоял рядом с нанятыми помощниками, накрывавшими на стол; он поднимал и опускал обратно на тарелку куски пирога со свининой и качал головой. Кислым своим видом он напоминал частицу антивещества, сопротивляющуюся течению праздника. Что теперь с ним делать, хотела бы знать Назия. Но он уже тут; а теперь Аиша и Фанни скрылись в сумраке спальни.

– Два садовника приходят раз в неделю, – ответила Назия на вопрос Бины. – Пять фунтов в час.

– Пять фунтов в час за двух садовников! – воскликнула Бина. – Подумать только! В Кардиффе такое невозможно, просто невозможно. У нас не найти садовника меньше чем за…

– Пять фунтов каждому, – решительно поправила ее Назия. – Смотри, проректор. Как мило с его стороны, что он пришел! Прости, Бина!

Милая Бина. Назия очень надеялась, что Аиша с кузиной не проторчат наверху все время, сплетничая будто маленькие девочки.

5

– На, попробуй! – Аиша вручила Фанни нечищеную локву.

– Это еще что такое? – спросила Фанни.

– Бог его знает, – ответила Аиша. – Попробуй, вкусно. У нас в саду растет.

– Значит, этот, – Фанни отложила плод на запыленную стеклянную столешницу туалетного столика. – Значит, это Тот Самый? – Она брала и опускала поочередно то расческу с серебристой ручкой, то мягкую куклу из зеленой ткани, то хозяйкину куклу Синди. В этой спальне Аиша больше не жила и не ночевала, так что там сохранились реликвии: на полках стояли недетальные описания геноцида, который она изучала, хотя по большей части ленилась, а школьные учебники по экономике, пара британских классических романов и изрядно потрепанные пятнадцатилетней давности книги серии из двенадцати романов о пони-сыщике. На овальном туалетном столике сидела Синди, которую Аиша и Фанни одевали и которой устраивали фантастические приключения, – она тоже уцелела, превратившись в напоминание о значимом, но давнем опыте, вроде серьезной болезни; Фанни повертела ее в руках и вернула обратно на столик.

– Кто тот самый? – переспросила Аиша, а затем произнесла нараспев: – Не по-ни-ма-ю, кого ты имеешь в виду, Фанни.

– Не называй меня Фанни, – сказала Фанни. – Все теперь зовут меня Нихад. Мама не понимает, почему все смеются, когда она говорит о «своей Фанни». Они едут сзади, медленно – ужас. До темноты, надеюсь, доберутся. Бобби хотел ехать со мной, но я настояла на своем.

– Какая же ты коровища! Трудно найти в Англии женщину, которой меньше твоего подходило бы имя Фанни. Так что все по-честному.

Они были всего лишь троюродными и всю жизнь жили в ста километрах друг от друга, разделенные грядой холмов, которую большинство англичан почему-то считают непреодолимым препятствием. Разница в возрасте между ними была три недели. Осенью 1968 года дядюшки и тетушки, сменяя друг друга, приезжали в Манчестер посмотреть на второго ребенка тетушки Рекхи в небольшом домике на два хозяина в Чидле, но почти сразу же отправлялись в Шеффилд, где в квартирке над газетной лавкой обитали Назия и ее новорожденная дочь. (Это была любимая история матери; Аиша без труда могла пересказать ее, словно видела все собственными глазами.) Рекха и Рашид тепло встречали родственников (кузен Шариф только-только закончил докторантуру по промышленному строительству и зарабатывал совсем немного) и передавали всякие вещички для малышки, поясняла потом Назия, но ведь Фанни и Аиша были почти сверстницами, так что, наверное, они купили еще один детский комбинезон и подарили ее дочери; и всегда давали немного денег, которые, добавляла она, тогда приходились очень кстати. Конечно, будучи совсем малышками, видеть они друг друга не могли – вскоре после рождения Аиши Назия и Шариф вернулись обратно в Бангладеш, или Восточный Пакистан, как он тогда назывался, и застряли в доме свекра в Данмонди на все время военного конфликта в 1971 году и напряженности, им порожденной. Но в семьдесят пятом все действительно изменилось, и они решили вернуться в Англию. Аише с Фанни (Нихад) было по семь лет; кузины очень часто виделись и стали лучшими подружками. Тема Того Самого Мужчины занимала их уже лет пятнадцать: в разное время им становились Адам Ант ¹⁰, Маркус Каргилл, живший через дорогу, герцог де Советьер ¹¹, мистер Йорк – студент-практикант, преподававший французский язык в школе, где училась Аиша. Она узнала, где живет этот студент, и сестры почти четыре часа играли на детской площадке, пока он не вышел и она не смогла сказать: «Здравствуйте, мистер Йорк! А это моя кузина Фанни». Дома был скандал: они не пришли ни к обеду, ни к чаю, и их уже собрались искать с полицией.

Они даже придумывали всякое про сына тетушки Садии, Айюба, хотя ни одной из них не дозволялось его видеть после того, что сделал в 1971 году дядя Мафуз, и девочки не могли толком сказать, сколько лет кузену Айюбу, а порой даже сомневались, существует ли он на самом деле. Что не помешало ему какое-то время пробыть Тем Самым. А еще – сын управляющего кемпингом в жарких, поросших деревьями французских Севеннах, а также владелец большого поместья в Умбрии, куда они вместе ездили пару лет назад в честь получения магистерских дипломов. Их родители решили, что перед следующим этапом обучения неплохо было бы всем вместе съездить в Италию. Аиша собиралась в Кембридж в докторантуру по философии, чтобы потом постараться устроиться в ООН, «Международную амнистию» или куда-нибудь в этом же роде, а Фанни-Нихад должна была закончить курс обучения юриспруденции в Гилфорде, чтобы после этого заняться желанным предметом – английской филологией. Хозяин усадьбы из желтого камня оказался на удивление молод – года тридцать два-тридцать три, загорелый и с проседью, но настоящий герцог де Советьер, шикарный, по общему мнению. Он отразил нашествие крохотных скорпионов, которому подвергся дом; он был замечен без майки у кухонной двери, во дворике своего дома на склоне холма, совершенно неотразимый, – смазывал оружейным маслом охотничье ружье исполненными совершенства жестами безмолвного благоговения, точно гладил любимого пса.