Kitabı oku: «Призраки Гарварда», sayfa 7

Глава 12

Почти пятьдесят голосов устремлялись ввысь и кружились, сливаясь и сплетаясь в гармонии. Песня, над которой работал Коллегиум, «Abendlied»⁶ Райнбергера, утешала неспокойный дух Кади, словно колыбельная, изгоняя кошмарные голоса прошлой ночи – ложь Тедди, его похоть и те странные предупреждения, которым она не вняла. Кади проигрывала в голове каждое слово и действие, безуспешно пытаясь заснуть, отслеживая свои ошибки. Но сейчас размер четыре четверти удерживал ее в настоящем мгновении, она сосредоточилась лишь на нотном листе и слиянии звука, когда хор брал новую ноту.

Коллегиум состоял в основном из студентов последнего курса и горстки магистрантов, но был самым серьезным и профессиональным хором, который Кади доводилось слышать. Она до сих пор не могла поверить, что ее приняли; она стала одной из всего пяти первокурсников, набранных в этом году, и многие в хоре выбрали музыку основной специальностью. Так что Кади решила, что стерпит необычайно ранний подъем ради репетиции в Пейн-холле. Доктор Сатклифф, дирижер, которому пришлось отменить одну из трех еженедельных репетиций, назначил дополнительную на утро пятницы, с семи до девяти. У Кади сложилось впечатление, что раньше доктор Сатклифф никогда их не отменял. Прошел уже час, а они пропели только полстранички – что было типично для перфекциониста Сатклиффа.

– Вы слышите? – крикнул он поверх пения. – Слышите обертон? Нет, нет, продолжать!

Однако его вмешательство разбило чары общей сосредоточенности, и гармония рассыпалась на сомнительные мелодии и элементарные терции.

– Тьфу! – Доктор Сатклифф шлепнул себя ладонью по лбу. – Я не хотел, чтобы вы прекратили петь! – Он характерным жестом потер костяшками кустистые белые усы. – Я намеревался не выискивать «блох», что, как вы знаете, мое излюбленное времяпровождение, но побудить вас услышать обертоны. А для этого во время пения необходимо еще и слушать. Подстраивайтесь к соседям, поэтому я разместил вас квартетами. Остальные голоса – ваши направляющие. – Дирижер опустил взгляд на ноты и снова потер усы. – Вы понимаете, что я имею в виду под обертонами?

Из толпы донеслось неуверенное бормотание.

– Каждая нота дает основной звук, который мы знаем и можем назвать, и более тихий, вторичный, известный как обертон или гармоника. Когда вы все вместе чисто пропеваете ноты, колебание каждой рождает призрачное созвучие, сотканное из обертонов. Высвобождение обертонов из наших тел ввысь поднимет музыкальный опыт от физического к божественному.

Несколько студентов хихикнули.

– Чувствую ваш скепсис. Быть может, нам нужен наглядный пример. Питер, Джамал, Элизабет и Анни, не могли бы вы исполнить фрагмент от пятой цифры и до конца страницы?

Этой части репетиций Кади боялась больше всего: когда доктор Сатклифф наобум вызывал по исполнителю каждой вокальной партии, чтобы они спели отдельно. Пугающее ожидание, когда же настанет ее очередь, каждый раз заставляло сердце биться чаще. Но на этот раз дирижер выбрал четверку самых уверенных и опытных певцов; все четверокурсники, Питер – начинающий оперный тенор, Анни иногда дирижировала Коллегиумом как ассистент. Они встали с мест и с нотами в руках встали лицом к хору.

Первым вступил Питер, но как только к нему присоединились остальные три голоса, все четверо слились в один. Они повышались и понижались, нарастали и опадали вместе, облекая угловатые немецкие слова мягкими акустическими элементами. Когда они достигли последнего созвучия, доктор Сатклифф сделал знак его удержать. Кади закрыла глаза. Может, это все воображение, но ей казалось, будто она различает поверх них пятый тон, словно кто-то провел пальцем по краю хрустального бокала, хрупкий и неземной – обертон.

Когда они закончили, остальной хор разразился аплодисментами, переговариваясь друг с другом. Доктор Сатклифф быстро их угомонил.

– На этот раз услышали?

Хор согласно забормотал. Кади сделала карандашную пометку над триолью, которую все время пропускала.

– Некоторые? Больше половины? Ладно, будем дальше упражняться и учиться. Все, что я прошу, – это помнить о необходимости слушать остальные голоса.

Кади оторвала взгляд от своего листа.

– Теперь давайте начнем сверху.

Когда доктор Сатклифф отпустил их через час, Кади совсем не хотелось уходить. Во время репетиции ей было легче, чем на протяжении всех выходных. Она уже надевала куртку, как вдруг к ней с улыбкой подошла Ннека, симпатичная нигерийка, второе сопрано.

– Привет, ты же Кати, верно? – спросила Ннека, как и почти все ошибаясь с именем.

– Вообще Кади, но отзываюсь на оба.

– А, Ка-ДИ, поняла. Если кто-то может уделить лишнюю секунду и произнести твое имя правильно, это я, Ннека через два «эн», – она изобразила пальцами кавычки. – Никто с первого раза не запоминает.

Кади рассмеялась.

– Если у тебя нет пар, может, хочешь присоединиться? Мы небольшой компанией собираемся перекусить в нашем любимом местечке напротив Уодсворт-Хауса.

– Конечно, с удовольствием.

Ннека понравилась Кади еще с первой встречи. Было бы полезно завести друзей вне их натянутого соседского треугольника.

– Отлично! Пойду прихвачу еще кое-кого на выходе, но ты нас найди, двинем на площадь вместе.

Ннека повела Кади и небольшую компанию из пяти членов Коллегиума в ресторан, где они заняли длинный высокий стол в передней части зала. Они решили заказывать у стойки по очереди, чтобы не упустить место; Кади не знала, чего ей хотелось, поэтому пропустила вперед остальных. Она села спиной к большому окну, чтобы погреть ее в лучах солнца. Чуть ниже затылка вдруг закололо – то ли сквозняк от двери, то ли ощущение, что за ней следят. Кади оторвалась от меню и наткнулась на полный боли взгляд Рейчел, старшей сопрано, которая сидела напротив.

– Просто хотела сказать, что в прошлом году жила в соседней комнате с твоим братом. Мне очень жаль. Он был моим товарищем по прачечной, мы играли в шахматы, пока ждали стирку. Он был милым.

– О, спасибо. Приятно слышать, – ответила Кади, но Рейчел все еще выглядела встревоженной, так что она добавила: – Что он действительно стирал свои вещи, разумеется.

Кади наловчилась отвлекать людей от гнетущего сочувствия к ней.

Рейчел вежливо рассмеялась.

– Эрик определенно был не без причуд. Но моя специализация – психология, надеюсь стать клиническим психиатром, поэтому знакома с тем, через что он проходил. Я видела признаки. – Рейчел откинулась на спинку стула и взяла меню, довольная разговором.

То, что казалось дежурными соболезнованиями, вдруг стало куда интереснее.

– Например?

– Прости? – В лучах солнца голубые глаза Рейчел казались льдистыми и невинными.

– Ты сказала про признаки, а какие именно признаки ты заметила? – Кади перестала беспокоиться о комфорте Рейчел, она нуждалась в этих сведениях.

– Знаешь, мне не стоило так преувеличивать. Я же, ну, не ставила ему диагноз или типа того.

– Нет, я понимаю, просто мне любопытно, как его болезнь себя вела в прошлом году. Он что-нибудь рассказывал, когда вы играли в шахматы или вообще? Упоминал, что слышал голоса?

Шея Рейчел пошла розовыми пятнами.

– Прости, кажется, скверный выходит разговор. Даже не понимаю, зачем тебе это все объясняю. Он был твоим братом, ты знала его куда лучше, чем я…

Тут-то и вся проблема, подумала Кади. Она не знала его лучше, потому что была дерьмовой сестрой, которая понимала о брате только то, что она, вероятно, разделяла его болезнь.

– Я всего лишь хотела сказать, что он нуждался в друге, вот это я и видела. Я рада, что он был другом мне.

«Потому что я его подвела», – подумала Кади.

– Ваша очередь, девчонки! – провозгласила Ннека, возвращаясь еще с тремя ребятами к столу. – Только есть плохая новость: я забрала последний шоколадный круассан. Можете за него со мной сразиться. – Ннека глянула на их лица: – Вы тут как?

Рейчел как-то их оправдала, а Кади извинилась и пошла в уборную, лишь бы не стоять вместе с Рейчел в очереди. Шагая в заднюю часть ресторана, она почувствовала, как запульсировали виски.

Воспоминания всегда ее преследовали, мучили, но никогда не показывались полностью, только обрывками. Как она лихорадочно хваталась за руки Эрика. Тебе страшно? Как слышала его «прости» и понимала, что это должна была сказать она. Мгновения, которые вставали в горле комом, угрожая удушить ее самоуничижением. Кади машинально прикрыла шрам на шее ладонью и попыталась вытолкнуть их из разума.

– Псст.

Кади вскинула голову, оглядываясь через плечо, но никого не увидела.

– Прошу прощения, мисс, но я за вами наблюдала.

Это был женский голос из «Феникса». Кади шагнула в пустой коридор, ведущий к уборным, где ее не видно остальным гостям заведения.

– Я видела, как вы говорили с той черной девочкой и с более светлокожей вчера. Они ваши рабыни?

Кади аж побледнела.

«Рабы? – подумала она. – Нет! Нет, конечно, это мои друзья. И Ранджу? Она моя соседка, и она индианка».

– Я знала одного индейца-пекота, когда была маленькой. Хозяин обращался с ним, как с глупым дикарем, однако он был знахарем. Он обучил меня ведать растения и травы, исцелять любой недуг. Если бы не его уроки, младший ребенок Холиока умер бы от оспы. Так что… черную и краснокожую вы зовете друзьями?

Голос тараторил так быстро, что Кади не успевала за ним на три шага.

– Это вчера была ты. Ты пыталась мне помочь.

– Да, и прошу самую малость взамен. Прошу, помогите мне, умоляю.

– Кто ты?

– Я Билха, служанка Холиоков. Мне нужен друг, мисс, друг, который знает грамоту. Мне нужно, чтобы вы мне прочитали вот это, пожалуйста.

– Прочитать что?

– Вот эту бумагу. Займет лишь мгновение…

– Я не вижу…

– Прошу, мне нужно возвращаться в Уодсворт-Хаус. Я не могу ее прочитать, но мне нужно знать, выставили ли моего ребенка на продажу, сколько у меня времени. Я задам им жару, прежде чем позволю его забрать.

– Продать твоего ребенка? Почему?..

– Потому что президенту Гарварда не нужен немой мальчик-слуга, уж тем более мальчик с голубыми глазами, сущим для него оскорблением! Прошу, чтобы спасти сына, мне нужна ваша помощь!

Кади совершенно сбил с толку поток информации, льющейся на нее из ниоткуда, и необъяснимое ощущение, когда мелькали определенные знакомые детали, вроде Уодсворт-Хауса, административного здания напротив. Кади потрясла головой.

– Но какое отношение это имеет ко мне?

– Хэй.

Беспечное приветствие схлестнулось с полным паники замешательством у Кади внутри, и она, развернувшись, увидела, что его выдала Эйнзли, блондинка-альт, которая тоже вдруг возникла в коридоре около уборных. Кади не сумела выдавить ответный «привет», разрываясь между реальностью и тем, чем бы там ни был этот голос. Эйнзли, к счастью, ничего не заметила.

– Эх, очередь? Типично, да? – закатила она глаза и принялась что-то выстукивать в телефоне.

Кади кашлянула, затягивая с ответом, как вдруг вновь вернулся голос Билхи, но с появлением Эйнзли его тон полностью изменился. Ушли отчаяние и смешка, она звучала исключительно почтительно и уравновешенно:

– Благодарю сердечно. Сейчас принесу ваш чай. Ромашка и шиповник, мисс, мигом поправят эту простуду.

– А знаешь… э-э… прости, – запнулась Кади, медленно приходя в себя. – Я такая глупая, даже не проверила дверь.

– О, – нахмурилась Эйнзли. – Так что, пойдешь?

– Да, иду, сейчас. Прости.

Она тронула дверь, та легко открылась. Кади беспомощно рассмеялась и скользнула в уборную.

Запершись, она уперлась ладонями в раковину и с жадностью хватанула воздух. «Дело плохо, плохо, плохо», – сказала Кади себе. Эти голоса не собираются уходить, они являются все чаще, и теперь они что-то от нее хотят. Она слетает с катушек. Кади подняла взгляд на свое отражение в зеркале, пытаясь увидеть нормальную, здоровую девочку, которой когда-то была.

Глава 13

Кади уже пять минут кружила по читальному залу Гинзберга в поисках достаточно удаленного от всех места. Она добыла книгу, за которой пришла, и сунула ее поглубже в сумку, а теперь нуждалась в укромном уголке, чтобы ее прочитать. Современное пространство для занятий, оформленное в умиротворяющих бежевых и светло-зеленых тонах, было забито прилежными студентами, но никто не обращал на нее внимания. Их взгляды были прикованы к экранам ноутбуков, в ушах торчали наушники, никого не заботило, что там Кади читала. Да, такой предмет изучения легко выдать за научный интерес вместо личного. Любой студент психологии мог взять книгу о патопсихологических явлениях, сами они-то не сумасшедшие.

В отличие от нее.

Кади решила довольствоваться столом, за которым сидел только один человек. Стол был оснащен двумя лампами в центре, так что ей пришлось сесть напротив своего случайного соседа, темноволосого парня в модных очках, но их с Кади, по крайней мере, разделял экран его ноутбука и стопка книг по экономике. Кади вытащила «Истоки шизофрении» с удручающим подзаголовком «Составляющие безумия». До недавних пор Кади казалось, что она знала о шизофрении все необходимое. Общие черты болезни и ужасы, ее семья все их пережила. Однако Эрик получил диагноз спустя год, а то и больше. Сперва ему говорили, что это депрессия, потом – биполярное расстройство, какое-то время мать считала, что психоз вызывают именно антидепрессанты, но в конце концов все сошлись на шизофрении – все, кроме Эрика, но что он там понимал? Он был всего лишь пациентом.

Кади теперь осознала, что она знала лишь слова, которые говорили другие люди, ярлыки для ее брата, которые обсуждали и оттачивали, но никогда не подтверждали. Кади ничего не знала о его опыте во время болезни, она боялась спрашивать. А теперь больше не может позволить себе роскошь отрицания. Кади быстро бросила искать в Сети – слишком просто скатиться в паранойю и ипохондрию. Она предположила, что книга с ее обнадеживающей тяжестью в руках и сдержанной экспертной оценкой сумеет утешить куда вероятнее. Стоило глянуть на обложку, как сердце тяжело забилось в груди.

Кади перелистнула на вторую главу, которая называлась «Диагностирование шизофрении». И лихорадочно пробежала глазами первый абзац:

Симптоматика шизофрении часто сходна с другими психическими заболеваниями, что порой затрудняет постановку точного диагноза. Однако у шизофрении есть и крайне характерные проявления, такие как вера больного в то, что в его разум внедряются чужие мысли, или слышание голосов (несуществующих), которые комментируют его поведение.

Кади переметнулась на строки ниже, где перечислялись критерии для диагностирования шизофрении:

А. Присутствие характерных психотических симптомов в активной фазе (любой из 1, 2 или 3 на протяжении как минимум недели).

1. Как минимум два пункта из следующего списка:

а.  Бредовое состояние.

б.  Галлюцинации, которые имеют место на протяжении дня несколько дней подряд или несколько раз в неделю на протяжении нескольких недель, при том что каждое галлюцинаторное переживание длится более нескольких мгновений.

в.  Бессвязность или заметное ухудшение ассоциативного мышления.

г.  Кататоническое поведение.

д.  Уплощение эмоций или чрезвычайно неадекватный аффект (эмоциональный тонус).

2. Странный бред (то есть включающий в себя феномен, который в культуре больного считается полностью неадекватным, например, открытость мыслей, нахождение под контролем со стороны мертвого человека).

3. Ярко выраженные галлюцинации, при которых больной слышит голос и содержание не связано с сопутствующей депрессией или эйфорией или же голос, комментирующий его поведение или мысли…

Кади остановилась. Она уже сделала слишком много мысленных пометок около подпунктов списка А. Во-первых, у нее случались слуховые галлюцинации, хотя неделю они не продлились – пока что. Во-вторых, ей не приходило на ум, что говорившие с ней мертвы, однако они и правда не выражались как ее современники, да и та старая музыка… и они ее не контролировали – пока что, – хотя этим утром голос женщины просил ее что-то прочитать… Просьба о помощи считается контролированием? В-третьих, голоса никак не были связаны с ее настроением и появлялись без предупреждения, и они действительно комментировали ее поведение и мысли.

«Но что, если они правы? – задумалась Кади. – Песнь пятая в «Аду» Данте, Тедди и опасность… Ты не можешь такое выдумать, если не знаешь наверняка». И какое объяснение тогда остается?

«Сбавь обороты, – сказала она себе, – не спеши с выводами».

Сумасшедшие же не знают, что они таковые, верно? Кади подумала, что раз уж она сомневается, то все не так плохо, а потом прочитала:

В отличие от больных, страдающих иными видами деменции, шизофреники способны оставаться относительно высокоактивными с внешне однозначным и осознанным чувством реальности, а также сохранять интеллектуальные способности. По данным исследований, шизофрения статистически имеет больший шанс проявиться у людей с гениальным коэффициентом интеллектуальности.

«Эрик был гением, – размышляла Кади, – но я-то нет».

Эрик был необыкновенным, не по годам развитым ребенком; Кади никогда так не выделялась. Их родители проверили ай-кью Эрика еще в раннем возрасте, и он набрал необычайно высокий балл. Когда Кади спросила, почему ее не тестировали, мать ответила, что им нет нужды соревноваться, что Кади всегда воспринимала как попытку не задеть ее чувства, когда выяснится, что она, само собой, не оправдает ожиданий.

Ошибались ли они? Кади с легкостью преуспевала во всех предметах, особенно гуманитарных, и только у нее был абсолютный слух. Она не разделяла склонность Эрика к математике и наукам, однако они никогда не вызывали у нее трудностей. Вступительные Эрик сдал на «отлично», Кади наступала ему на пятки, хотя приписывала свой успех не гениальности, а выучке. Если выдающийся ай-кью привел Эрика к болезни, насколько до нее Кади?

Она перешла к пятой главе, «Исследования вопросов семьи», и принялась просматривать страницы. Кади прочитала, что братья и сестры, а также родители и дети, считаются для больного шизофренией родственниками первой ступени. Звучало уже плохо. Надпись под диаграммой гласила: «Рис. 7 представляет собой общие средние риски развития шизофрении; существует высокая степень корреляции между риском и генетическим родством». Кади окинула внимательным взглядом мини-панораму столбиков разной высоты: тот, что был обозначен «братья/сестры», был одним из самых высоких – девять процентов риска развития шизофрении в течение жизни. Выше только у близнецов и детей двух страдающих шизофренией родителей.

Изучая расшифровку графических данных, Кади обнаружила еще более пугающий абзац:

В то время как пара родитель-ребенок разделяет ровно 50 процентов генетического материала, важно отметить, что братья и сестры разделяют в среднем 50 процентов. Так что есть вероятность, что некоторые пары братьев/сестер разделяют существенно больше или меньше генетического материала, что имеет очевидное влияние на их схожесть во всех полигенных признаках, включая подверженность развитию шизофрении.

Кади неосознанно коснулась волос. Во всей их семье только они с Эриком были рыжими. Дядя Пит все время поддразнивал их отца – мол, ему стоит намылить шею «тому рыжему почтальону». Но это был рецессивный ген из далекого прошлого, который поколениями не проявлялся, пока не всплыл снова у них обоих. В памяти Кади замелькали их с братом детские образы – и особенно фото, которое стояло дома на каминной полке в столовой, хотя Кади его ненавидела. Снимок сделали, когда ей было примерно шесть, значит, Эрику – восемь, в год, когда мать сделала ей непростительно мальчишескую стрижку. Кади и Эрик выглядели почти как две капли похожими.

Телефон вдруг завибрировал, дребезжа на твердой столешнице, и она подпрыгнула от неожиданности. Сидящий напротив парень бросил на нее раздраженный взгляд поверх оправы. Слова «Звонит Дом» вызвали у Кади вспышку тревоги, словно родители могли увидеть ее через трубку. Одним движением Кади смела все свои вещи со стола и метнулась в коридор, чтобы ответить. Она толкнула тяжелую створку дверей и нажала «Принять» в последний момент.

– Пирожочек? Как ты там? Я не вовремя? – произнес голос отца.

Он почему-то всегда разговаривал так, будто куда-то спешил, даже если сам об этом спрашивал собеседника.

– Я в библиотеке, но могу поболтать минутку.

– Хорошо, я хотел уточнить про твой завтрашний прилет.

– Прилет?

– Чтобы встретить тебя в аэропорту. У дедули с Виви мероприятие на этих выходных, помнишь?

Кади беззвучно разинула рот. Она совершенно забыла, что уже завтра летит домой, чтобы поприсутствовать на церемонии, где дедуля и его новая жена заново произнесут принесенные два года назад на свадьбе клятвы. Она почувствовала себя идиоткой – и как могла упустить такое, но на нее столько свалилось…

– Кади? Ты еще тут?

– Да, тут, прости. Я пришлю все по почте, сейчас долго искать. Но рейс утренний.

– Надо полагать. К счастью, церемония только в шесть, так что будет куча времени, успеем заехать домой, переодеться, все дела. Жду не дождусь увидеть свою девочку.

– Эм, ага, и я тоже.

Все, о чем Кади могла думать, – это как ей вообще смотреть в глаза родителям, когда в голове звучит эхо чужих голосов. Одно дело, по телефону говорить, но сумеет ли она скрыть свои страхи при личной встрече?

– Слушай, ты какая-то напряженная, – произнес отец – может, по телефону Кади тоже не очень-то хорошо шифровалась. – Знаю, поездка выйдет совсем короткая, но всегда хорошо немного побыть дома, подзарядить силы. Я во время учебы всегда ценил выходные, когда можно пару-тройку раз покушать домашней еды.

Напряжение в груди Кади начало уходить. Может, отец и прав, может, ей просто нужно передохнуть. Крошечного проблеска надежды хватило, чтобы более убедительно изобразить энтузиазм.

– Будет весело, тоже с нетерпением жду. Но сейчас, наверное, надо бы вернуться к делу.

– В пятницу-то? Расслабься. Не хочу, чтобы ты перерабатывала.

Совсем не похоже на отца, человека, который заставил ее и Эрика цитировать наизусть преамбулу Конституции США перед партнерами фирмы в день открытых дверей для детей сотрудников; им было семь и девять лет.

– Папа, ты обожаешь перерабатывать, у меня это наследственное.

– Да, но я не всегда был таким. Не в твоем возрасте. Тогда я вовсю веселился. Из нас двоих я был безответственный, а тетушка Лора – паникершей.

– Я тебе не верю.

– Правда. Пока Лора не попала в аварию, я был весельчаком. А потом мы поменялись местами. Нам достался один на двоих позитив, и ей он был нужен больше, чем мне. Так что теперь я переключился на заботы о тебе. И боюсь, что бросил тебя в самое пекло.

– В смысле? – спросила Кади.

– Университет должен быть веселым этапом жизни, и я беспокоюсь, что побудил тебя выбрать несчастливое место. Может, нам стоило держать тебя поближе. С другой стороны, я не хотел, чтобы ты застряла с твоей мамой и мной. Но мог бы помочь тебе улизнуть куда-нибудь… попроще.

– Я хотела сюда.

– Уверена? Потому что я иногда позволяю твоей матери мной помыкать. Она бывает по-своему упертой, понимаешь? И я не мог видеть, когда она так поступает с тобой. Но хотел, чтобы ты почувствовала, что у тебя по-настоящему есть выбор.

– Он и был. Я это выбрала.

– Тогда хорошо. Теперь мне спокойнее. Я в последнее время во всем сомневаюсь.

В этом они были схожи.

– Мне мама звонила, – сказала Кади.

– О? И как все прошло?

– Она плакала.

– А, да. – Отец тяжело вздохнул: – Никто не страдает так, как она. Справиться, как у тебя дела, по ее мнению, – это дать тебе справиться, как дела у нее.

Кати ощутила укол вины: она не хотела вызвать такие холодные слова. Отношения родителей всегда были далеки от идеала, а когда Эрик пошел под откос, туда же отправился и их брак. Теперь отец часто раздражался, когда говорил о ее матери.

– Да ничего страшного. Это я упомянула Эрика, – солгала Кади.

– И тебе можно его упоминать! Ты не виновата в ее грусти, ясно? Это не ты с нами сделала.

Теперь Кади ощутила двойную вину; она ненавидела, когда отец винил Эрика. Она поколебалась, прежде чем задать следующий вопрос:

– Вы с мамой в порядке?

Вздох отца прозвучал в трубке ураганом.

– Нормально, не волнуйся о нас. Просто…

– Знаю.

– Точно.

Их разговоры с отцом все больше и больше состояли из этого сокращения.

– Хочу, чтобы ты знала: я тобой горжусь, – добавил он.

– Я еще ничего не сделала.

– Как ты можешь так говорить? Тебя приняли в один из самых избирательных университетов страны, ты преодолела личную трагедию, и что, наверное, самое значимое – ты выстояла против матери. Ты самая храбрая в нашей семье, помни это.

И она была в ужасе. Ей хотелось, чтобы отец перестал так говорить.

– В общем, отпущу тебя. Не забудь переслать мне все про свой рейс. Люблю тебя.

– И я тебя.

Кади сбросила звонок и съехала спиной по стене, вдруг слишком уставшая, чтобы стоять на ногах. Она ненавидела лгать отцу, но прежде чем открыться, ей надо было лучше понять, с чем она имеет дело. Отец единственный, кто ее поддерживал, и ей нравилось, какой он ее видит, и Кади не выносила и мысли о том, чтобы его разочаровать. Она надеялась, что поездка домой не окажется ошибкой.

Сидя на верхней ступеньке, Кади вдруг поняла, что до сих пор зажимает указательным пальцем место, на котором остановилась в учебнике. Она распахнула его на коленях и продолжила читать:

«Генетический материал сам по себе не способен привести к шизофрении. Аналогично было доказано, что шизофрению не вызывает ни один фактор внешней среды сам по себе».

Даже Гарвард?

«На самом деле играет роль их комбинация. Гены наследуемой восприимчивости или предрасположенности, известной как диатез, к развитию шизофрении и эти латентные генетические особенности в совокупности с вызванным внешней средой стрессом или травмой способны проявиться полноценным психическим заболеванием. Этот феномен известен как модель диатез-стресс». И далее:

Факторы опасного воздействия внешней среды делятся на общие группы, включая (а) повреждения головного мозга, (б) эмоционально травмирующие события, остро возникшие или продолжительные, (в) деморализующая или гнетущая физическая среда, называемая «токсичной»…

Эмоционально травмирующие события, остро возникшие или продолжительные… У Кади было и то, и другое. Болезнь Эрика тяготила семью на протяжении последних двух лет, а его смерть стала самой сильной травмой, какую только можно представить. Что касалось среды – как Кади заверила отца, она сама выбрала академически изнурительный, адски холодный университет, который оказался той же самой «токсичной средой», что привела к самоубийству ее брата.

«И не только…» – горько подумала Кади, читая дальше:

В теории люди с высокой предрасположенностью к шизофрении могут предотвращать смещение баланса в сторону психоза, избегая внешних факторов, которые действуют в качестве триггеров или стрессоров. На практике подобные факторы не всегда являются предотвратимыми или же предвидимыми.

А ее факторы именно таковыми и были. Кади знала, что тяжело переживала смерть Эрика, и все же предпочла поместить себя ровно в ту же «токсичную среду», которая стала декорациями его самоубийства.

Что же я натворила?