Kitabı oku: «Абонент недоступен», sayfa 2

Yazı tipi:

5

Для своих двадцати шести лет Лена Волкова к смерти относилась слишком философски. Возможно, в том был отпечаток ее профессии — биолог, специализирующийся в эндокринологии, доктор медицины американского стандарта. «Моя молодость похоронена под грудой реторт и микроскопов, а сверху ходят стадами подопытные пацюки», — любила она повторять вслух.

Все формальности, связанные с процедурой кремации отца, она перенесла с сократовской невозмутимостью. «Холодная, как рыба», — именно это она слышала за своей спиной всю дорогу. И правда, после того как Лена покинула кабинет Виталия Проскурца, она больше не проронила ни слезинки. Ее могли упрекнуть — и упрекали — в бессердечности, черствости и черт знает в чем еще, но все это по отношению к ней было несправедливо. Никому не дано заглянуть в ее душу, и потому не им судить о том, что в ней происходит. «Да, все мы смертны, — повторяла Лена прописную истину. — И смерть не всегда означает конец. Иногда смерть означает начало».

6

— Итак, Виталий Федорович, теперь продолжим, — сказал Омельченко, скрестив перед собой пальцы рук и мягко опустив на них свой сухой подбородок. — Если этот кейс ранее принадлежал вам, а взрывное устройство под машиной Волкова находилось именно в нем, то вот вам один-единственный вывод: убийство Владимира Сергеевича — дело ваших рук. Вы согласны?

Проскурец от неожиданности привстал.

— Ну, скажем так, не конкретно ваших. Тут без сообщников не обойтись. Это и коню понятно.

— Простите, но на каком основании вы допускаете?..

— С вашим алиби я ознакомился, — ввернул Омельченко. — Тут вы можете расслабиться. С восьми тридцати до половины одиннадцатого утра вы провели в ресторане клуба «Профи», куда, согласно вашей версии, должен был явиться и Волков. Но не явился. Досадно, конечно. Причину его неявки мы уже знаем. В любом случае ваше алиби — просто блеск! Только следствие смущает одно архиважное обстоятельство. В последнее время у вас с Волковым были очень серьезные разногласия по части финансовых дел, не так ли?

— Да, действительно. Но разве это что-то меняет?

— Ничего не меняет. Просто сумма в деле фигурирует немалая. Да, Виталий Федорович?

— Ну и что с того?

— А то, что игра стоила свеч. Ведь стоила же? Правда, Виталий Федорович?

— Я не уверен, что деньги — достаточный повод, чтобы опускаться до убийства. Мы с Волковым предпочитали честную игру.

— Красивые слова! Господин Цицерон просто отдыхает! Но только как же вы это с портфельчиком-то недодумали? А? Понимаю, старость, болезнь Альцгеймера и все такое. Однако уголовная ответственность — штука слепая, ей не до жалости.

— Этот кейс у меня пропал еще месяц назад, об этом знают многие из моих сотрудников. А с кейсом пропали и ценные дискеты, слава богу, не секретные. Но где и когда случилась эта пропажа — я не помню, тут можно уповать и на склероз, или Альцгеймера, как вы изволили выразиться.

— Вы с Волковым разбежались полгода назад, так?

— Ну, предположим.

— Если говорить кратко, то основной причиной его ухода из «Интерсвязи» явились расхождения во взглядах на дальнейшее развитие компании, так? Поправьте меня, если я ошибаюсь.

— Да, все так. Мы действительно разошлись по идейным соображениям. Но подумайте сами, разве это повод?..

— Виталий Федорович, дорогой мой, сейчас не мне, а вам думать надо. Вам, вам и только вам. Что касается меня, то в этой голове, — Омельченко постучал себя пальцем по виску, — картинка сложилась яснее ясного. Насколько я в курсе, после ухода из компании Волков неоднократно требовал выплаты по пакету акций «Интерсвязи», которым он по праву создателя компании естественным образом владел. Вы же постоянно срок выплаты оттягивали, придумывая все новые и новые причины…

— Я не выдумывал.

— Какая разница? Ну, ссылались.

— Это были более чем объективные причины. На «Интерсвязи» повис долг Российскому космическому агентству, примерно сорок миллионов.

— Долларов, если не ошибаюсь?

— Да, долларов.

Омельченко блаженно закатил глаза:

— О, майн гот! Это ж какие деньжищи! И если я опять же не ошибаюсь, то Волков требовал от вас выплатить ему примерно такую же сумму.

— Да. Ну и что с того? Только он не требовал, он торопил.

— Разве есть разница? Я, например, ее не вижу.

— Большой бизнес требует больших денег, вам ли не знать, Игорь Николаевич.

— Ха! — изрек Омельченко и уселся на угол стола. — Мне ли не знать! Но согласитесь, Виталий Федорович, все ведь сходится, как в таблице умножения.

— Не понимаю.

— Ну как же? Волков требует свои деньги на совершенно законных основаниях. «Интерсвязь» его больше не интересует, он там уже, попросту говоря, совершенно никто, так?

— Подождите, как это никто?

— Ну ладно, скажем так, почти никто. Отдать ему в руки — чужому человеку по сути — затребованную им сумму для вас означает влезть по самые ноздри в долги, правильно? А этого ой как бы вам не хотелось. Я вас тут понимаю и всецело поддерживаю. Это было бы ужасной картиной, я ее прямо вижу, как живую. Весь персонал сидит без зарплаты. То есть ходит на работу каждый божий день, а денег не видит. Многие в срочном порядке продают свои «тойоты» и «лендроверы», нажитые непосильным трудом, а до рабочего места теперь добираются сугубо общественным транспортом. А в общественном транспорте все прелести московской народной жизни: нищие, попрошайки, алкашня и тэ дэ и тэ пэ. Что это означает? А это означает, что персонал теперь злющий, как голодный койот, для персонала теперь весь мир выкрашен в мрачные тона, с клиентом он разговаривает кое-как, почти как с бомжами из того же метрополитена, а временами и вовсе срывается на крик. В результате чего клиент от вас бежит как от огня и прибивается к более сговорчивому и покладистому оператору, к тому, что менее всего озлоблен и отравлен бытовухой. А все ваши заказы идут побоку, доходы резко снижаются, и вся ваша фирма в конечном результате уходит с молотка, где ее тут же подбирает какой-нибудь невзрачный олигарх почти за бесценок.

— Что ж, — Проскурец вздохнул, — в прозорливости вам не откажешь. Картину вы нарисовали мрачнее мрачного. Однако у меня другое мнение.

— Ну-с, с большим удовольствием вас послушаю.

— Вы не задумывались как криминалист над тем, что слух об убийстве еще больше подрывает авторитет любой компании? Ведь никто не желает иметь дело с мокрушниками. Активное население далеко не публика-дура, неужели не понятно?

— Понятно, понятно, куда уж понятней.

— Тогда чего же вы от меня хотите?

— А вы не догадываетесь?

— Догадываюсь, конечно.

— А чего же спрашиваете?

— Очень уж хочется услышать это именно из ваших уст.

— Ну хорошо. Согласно закону, то есть статье 34-й Уголовного кодекса, вы — организатор убийства Волкова. Ознакомьтесь с постановлением о привлечении вас к уголовной ответственности. Вам предъявляется обвинение по статье 105-й, часть вторая, пункт «е» Уголовного кодекса Российской Федерации, то есть умышленное убийство гражданина Волкова. Итак, Виталий Федорович, теперь самый важный вопрос: вы признаете себя виновным?

— Наконец-то вы это произнесли.

— Так признаете или нет?

— Нет, конечно. Вы же прекрасно знаете ответ. Не понимаю только, зачем вся эта казуистика?

— Таковы формальности. Я обязан вас об этом спросить при предъявлении обвинения. А теперь я зафиксирую ваши показания в протоколе допроса обвиняемого.

— А вы знаете, Игорь Николаевич, правила вашей игры, вашей следовательской стратегии логически несложны.

— Интересно…

— Вот как примерно это выглядит. Я признаю себя виновным в совершении инкриминируемых мне действий, вы доводите меня до скамьи подсудимых, суд, само собой, сует меня в исправительно-трудовой лагерь строгого режима лет этак на десять — пятнадцать с полной конфискацией имущества. Вы раскрываете убийство, тут же получаете от Генеральной прокуратуры неслабые премиальные и преспокойно почиваете на лаврах в ожидании очередного повышения по службе. Ну как?

— Вообще-то ничего. В прозорливости вам также не очень-то откажешь. Вы правы. Что я могу еще добавить? Правы. У каждого из нас совершенно четкие мотивы. У вас одни, у меня совершенно противоположные. Как черное и белое. Инь и ян. Вы убегаете, я догоняю. Полицейские и воры, да?

Проскурец равнодушно махнул рукой:

— Ладно, банкуйте. Все козыри у вас. Посмотрим, что у вас получится. После убийства Володи меня теперь мало что проймет. Но ничего подобного признанию вы от меня никогда не дождетесь.

— Завидую вашей твердости, Виталий Федорович. Прямо человек-гора. Стоик Теодора Драйзера.

Проскурец невольно хмыкнул, отреагировав на серию характеристик в свой адрес.

— Но учтите, — повысив тон, начал Омельченко, — никаким условным сроком вам никогда не отделаться. Да и нет таких адвокатов, что отыщут хоть один контраргумент против чемоданчика из крокодиловой кожи.

7

— И где ты его откопала?

— В самолете.

Проскурец держал в руке полупустой стакан, из которого приятно пахло коньяком. Лена держала в руке бутылку с золотистыми армянскими иероглифами на желтой этикетке, предлагая наполнить опять. Они были у нее дома, точнее — у покойного Волкова. За окном сгущались сумерки, пришлось зажечь настольную лампу.

— Всю дорогу от самого Чикаго я проспала как убитая. Как тот сурок. Открываю глаза и вижу: рядом со мной сидит здоровый такой блондинистый мужик, хотя я точно помню, что никакой мужик рядом со мной не сидел. Представьте себе мое недоумение. Как потом оказалось, его подсадили к нам в Неаполе, куда наш Ил приземлился, чтобы разжиться керосином. Сначала я подумала — немец или швед. Вы бы только его видели. Ну вылитый скандинав. И тут все мои подозрения и догадки вылетели в трубу, что называется, моментально, потому что в следующий момент он повернулся ко мне и на чистейшем русском спросил: «Как спалось?» И тут же добавил: «Леночка». У меня глаза сделались вот такенные! Нет, ну вы представляете? Я его в первый раз в жизни вижу, а он мне «Леночка». Он конечно же заулыбался, будто ничего особенного не произошло. И постучал себя пальцем вот сюда, по сердцу, а затем тем же пальцем уставился на мою грудь. И тут за сердце схватилась уже я. Пропуск! Черт меня дери — беджи. Ну, пластиковая такая карточка на прищепке, мой личный опознавательный знак сотрудника Чикагского технологического института. Он все это время болтается на мне, как ярлык. Хотите знать обо мне все? Нате вам, знайте, там обо мне все, кроме разве что возраста и семейного положения. И хоть бы одна собака из наших напомнила. А еще друзья называются.

Он назвался Юрием и чуть ли не с ходу предложил выпить с ним шампанского. Представляете? Если честно, я почти не ломалась. А чего ломаться? Никакого смысла. Я представила, как он нажимает кнопку вызова, из глубины салона появляется стюардесса, он ей что-то шепчет, она уходит, а через пять минут она уже стоит с подносом, на котором в двух пластиковых стаканчиках что-то такое шампанистое пузырится, такая аэрохалява, понимаете? Ничего подобного. Этот Юрий пошарил под своим креслом и извлек оттуда «фаустпатрон» ледяного «Абрау-Дюрсо». Вот, говорит, купил еще в Москве, но за курортной суетой и обилием местных тратторий оставил в холодильнике без внимания. Стаканов у него, правда, не нашлось, и пришлось нам по очереди играть горниста.

— Это как?

— Что «как»?

— Играть горниста?

— С горла то есть.

— А-а.

— Слово за слово, только мы как следует присели — и уже в столице нашей Родины. А потом в своей сумочке я нашла вот эту самую визитку. Вы, Виталий Федорович, думайте, что хотите, только я думаю, что это судьба.

— Остается только добавить: летайте самолетами «Аэрофлота».

— Во всяком случае, это первый в моей жизни юрист, с которым я выдула целую бутылку шампанского чуть ли не на брудершафт. С вами разве такое когда-нибудь случалось?

— Нет, не случалось. На меня молодые юристы никогда не обращают внимания.

— Ну вас! — отмахнулась Лена. — Я с вами о самом серьезном…

— Так и я о серьезном. Но мне всегда казалось, что лучший юрист называется высшая справедливость.

— Чего-чего?

— Высшая… эта… справедливость. Или как там ее?

— Ой, Виталий Федорович, не смешите мои кеды. «Высшая справедливость». Где вы только набрались такой ерунды?

— Это не ерунда. Зачем мне адвокат, если дело мое шито белыми нитками?

— Белыми-то белыми. А только вот вы задумайтесь, зачем. Хорошо задумайтесь.

— Было бы странно, если бы я об этом не думал. Ты думаешь, я об этом способен забыть?

— Не думаю. Но только как представлю себе эту тетку, которая «высшая справедливость», то есть Фемида — с безменом и кухонным ножичком… А еще если вспомнить, что она слепая как устрица, то, по ее понятиям, вы и будете самый что ни на есть всамделишный убийца. Потому что на одной чаше весов — вы, маленький такой, прижученный. А на другой — огромный кейс. И кто — кого?

— Хорошо, хорошо, — сдался Проскурец. — Я просто подумал, что классные адвокаты не лакают шампанское в самолетах с незнакомыми попутчицами.

— А вот это мы еще посмотрим.

8

В понедельник утром — ровно в девять — Гордеев без опозданий вошел в прохладные покои юридической консультации на Таганской, 34, надеясь застать своих коллег, что называется, разом. Но обнаружил только секретаршу Машеньку — веснушчатую девицу с совершенным знанием арабского, не считая нескольких европейских. Месяца два назад ее привел Костя Булгарин, торжественно объявив при этом о выходе на международный уровень.

«Как это?» — простодушно спросил тогда Гордеев. В ответ Костя сначала смерил коллегу своим беспардонным взглядом и совершенно спокойно произнес: «Саддам Хусейн — наш потенциальный клиент. Ты, что ли, будешь с ним ля-ля?»

— Маша, приветик! — первым делом изрек Гордеев.

— Ой, с приездом вас, Юрий Петрович! — Маша оторвалась от своего компьютера, где на мониторе вместо традиционной «Формулы-1» действительно был какой-то деловой текст, над которым она трудилась. — Загорели, как Майк Тайсон, честное слово.

— Спасибо за комплимент. А где все? — спросил Гордеев, напуская на себя не в меру серьезный вид.

— Смотря кто вам нужен.

Гордеев задумался, но ненадолго.

— Ладно, никто мне не нужен, — махнул он рукой. — Кофе у нас еще есть?

— Полно, — улыбнулась Маша. — Вам сколько?

— Как обычно — один. Или одно, как сейчас принято выражаться.

— Ждите, — сказала Маша, нажимая на красную кнопку кофеварки. — Сейчас будет вам одно.

И тут до Гордеева дошло, какой международный уровень имел в виду Костя Булгарин. Все дело в том, что Маша долгое время прожила с родителями в Египте, где от скуки не только выучила несколько иностранных языков, но — что самое главное — насобачилась варить превосходнейший кофе, не хуже тамошних кейфистов, даже с помощью обычной электрической кофеварки. Только одна Маша знала, какие зерна идут, а какие ни в какую. И теперь кофейный запах из конторы юрконсультации с утра до вечера будоражит Таганку. А клиенты чувствуют себя уже не как в присутственном месте, а, как минимум, в каирской кофейне, что, само собой, настраивает на легкость общения, на непредвзятый тон.

— Готово, — раздался голос Маши, и перед Гордеевым возникла большая чашка волшебного напитка.

Пользуясь отсутствием сотрудников, он позволил себе выкурить сигарету. Под кофеек.

И тут зазвонил телефон.

Маша сняла трубку и через мгновенье произнесла:

— Юрий Петрович, это вас. — И тихо добавила: — Женщина.

9

Виталий Проскурец, отпущенный следователем Омельченко под подписку о невыезде из Москвы, придя на работу, ожидал встретить со стороны сотрудников что-то подобное легкому презрению. Но, как ни странно, встретил полное понимание.

Впервые после убийства Волкова он собрал большое совещание, на котором подробно прояснил ситуацию, рассказав обо всем, что ему известно о ходе следствия.

Несколько человек выдвинули ряд рациональных соображений относительно того, какую позицию следует принять Проскурцу в этом деле.

— Кто-то желает вывести нас из равновесия, — высказался Михаил Федотов.

— Кто желает, Миша? Конкретизируй, пожалуйста.

— Я имею в виду структуры, для которых «Интерсвязь» — явный конкурент.

— Кого ты имеешь в виду? «Комтрест»? «Бумеранг»?

— Не думаю, что это дело рук «Бумеранга», но там имеется парочка типов, способных пойти на такое. Тем более такая подходящая для темных дел атмосфера.

— Ты имеешь в виду конфликт между мной и Волковым?

— Да, именно это я имею в виду.

Миша Федотов был одним из самых ценных и перспективных членов команды Проскурца, который притащил его из одного серьезного НИИ, где Михаил за компьютером решал глобальные проблемы движения черных металлов и, в перерывах совершенствуясь в традиционный пинг-понг, систематически выигрывал ящик пива.

Это именно Миша придумал для «Интерсвязи» новую систему организации работы с клиентом, пачками привлекая их невиданными льготами, отчего их фирма получала отличные барыши из-за увеличения потока заказов. Благодаря этим и ряду других его разработок начиная с 1996 года «Интерсвязь», по итогам британского еженедельника «Economist», прочно вошла в первую десятку самых преуспевающих компаний постсоветской России, оставив позади себя многих промышленных монстров, уступая разве что только «Газпрому».

— У тебя есть какие-то существенные доводы, Миша? Я имею в виду твои «бумеранговские» соображения, — строго спросил Проскурец.

— Конечно нет. Это только догадки. Просто догадки. Но они небезосновательны.

— Для следствия твои догадки — признак параноидального бреда. Их уже устраивает их собственная версия. Она греет их холодное сердце. Видел бы ты этого следователя… А впрочем, еще увидишь. Тебя и еще нескольких человек Омельченко любезно приглашает к себе.

— Да, мы знаем, — сказал Миша. — Сегодня пришла пачка повесток.

— Кстати, у него в столе кроме убийственных вещественных доказательств — настоящие мексиканские сигареты, твои, кстати, Миша, любимые.

— О! Это уже иной коленкор.

— Можешь покурить, но не очень-то расслабляйся, — Проскурец погрозил пальцем. — Омельченко — хитрая лиса. Возможно, ты таких хитрецов в жизни своей еще ни разу и не встречал.

— Ничего, прорвемся, — сказал Миша, показывая сжатую в кулак ладонь — а-ля «рот-фронт».

Проскурец выслушал еще несколько реплик от своих коллег, которые по большей части были обеспокоены судьбой компании, что естественно, а значит, и своей собственной. После чего завершил заседание.

Вернувшись в кабинет, он собрался позвонить Лене, но вспомнил, что та сегодня встречается с адвокатом.

10

Лена и Гордеев сидели в кафе «Сатурн» друг против друга. Они решили не засиживаться в официальных стенах юридической консультации, даже несмотря на одуряющий запах кофе, а предпочли взяться за старое — продолжить импровизированное застолье, начатое на борту аэробуса. Гордеев отметил, что Лена выглядит хорошо до ослепительности, причем при всей скромности ее нарядов, которые на самом деле только подчеркивали ее естественную привлекательность.

— Послушайте, — начал Гордеев, после того как Лена изложила ему суть дела, — неужели Владимир Волков действительно ваш отец? Это просто невероятно.

— Что невероятно?

— После того как мы с вами виделись в последний раз, ну, то есть в первый, в самолете по дороге в Россию, мой друг случайно включил радио, и на нас обрушилась информация об убийстве именно Владимира Волкова.

— Даже так. Значит, наша встреча — действительно судьба.

— Вам тоже так показалось?

— Да, именно так и показалось.

— Что ж, я ничего не могу сделать, кроме как взяться за защиту обвиняемого. Вам не знакома фамилия следователя?

— Почему же? У Виталия Федоровича она просто не сходит с уст. Омельченко.

— Да ну?

— Что «да ну»? Вы с ним знакомы?

— Еще как! После университета сидел с ним в одном кабинете.

— Как это в одном? У вас же другие приоритеты. Вы же защитник, а он — обвинитель.

— Все так. Но до того как я стал адвокатом, я служил следователем в прокуратуре.

— Вот уж никогда бы не подумала.

— Не похож?

— Еще не решила, но как-то у меня в сознании это не укладывается.

— Ничего, привыкнете.

— Как же вы так быстро переориентировались? Насколько мне известно, в прокуратуре с обвиняемыми не очень-то церемонятся, рубят лес направо и налево. Может быть, вы хотите сказать, что я не права? Тогда скажите.

— Вы действительно не совсем правы. Везде все зависит от людей. Ничего не поделаешь, мы привыкли судить о месте по человеку, который это место занимает. Но это не всегда верная точка зрения.

— Ладно, тогда — разубедите меня. Покажите мне верную точку зрения. А то я что-то совсем запуталась. Заодно расскажите, что на самом деле происходит с нашей страной. Мне из-за бугра ее что-то было совсем не видать, хотя в Чикаго сейчас русских, наверно, больше, чем самих американцев. Плюнь — попадешь в Толика или в Сашу.

— Разубедить вас — сущий пустяк. Другое дело — самому понять. У меня в голове такая же каша, что и у вас. Хотя из уст адвоката это, скорее всего, должно звучать устрашающе. Но уверяю вас, никто не знает, что с нами происходит. Что-то происходит, вот и все. Одни на каждом шагу трубят о жидомасонском заговоре, другие — о большевистском реванше. Но ни у тех, ни у других нет и не может быть никаких основательных доводов для своих обвинительных доктрин. Никому не приходит в голову, что это просто историческое развитие, что человечество развивается в согласии с движением всего мира.

— Цель — ничто, движение — все, что ли?

— Мир стремится к равновесию. Если Соединенные Штаты собрали под свои орлиные крылья все лучшие мировые умы, то тем самым обделили другие места.

— Знаю, я сама жертва brain drain — утечки мозгов.

— Вся Америка — типичный результат утечки мозгов.

— Скорее, не типичный, а уникальный, — добавила Лена.

— Не спорю. Возможно, вы и правы. Даже согласен, уникальный. Кому из здравомыслящих людей сегодня придет в голову обвинять Америку в том, что у нее там так здорово, замечательно и так далее, и что туда каждый мало-мальски способный и не ленивый индивид устремляет свой взор?

— Да, вы правы. Я сама рванула туда, потому что мне надоело смотреть в раздолбанный микроскоп, которым пользовался еще сам Авиценна. А в Америке я получила все новомодные хай-теки. Как бы там ни было, а Америка — это пример человечеству, каким должен выглядеть мир.

— А вот тут-то вы и заблуждаетесь, — сказал Гордеев и положил на стол свою тяжелую ладонь. — Но хватит об этом. Не будем превращать наш деловой разговор в бесконечную дискуссию. Вернемся к нашему делу.

— Да, я с вами полностью согласна. Но только наш разговор мне почему-то не кажется бесконечной дискуссией. Все очень интересно. Я бы хотела его продолжения.

— Как-нибудь потом. Сейчас я должен вести себя как профессионал.

— Хорошо, — улыбнулась Лена. — Ведите!

Гордеев поудобнее уселся на стуле, приняв правильный, по его мнению, вид — прямая спина, чуть приподнятый подбородок.

— Итак, — начал он, — мне и вам пока ясно одно: Проскурца круто подставили. И не может быть, чтобы этого не понимал Омельченко. Этот жучара сечет все на свете.

— Вы так думаете?

— А вы разве нет?

— Во всяком случае, я об этом догадывалась. Но не решалась делать выводы. Да и не было оснований их делать. Мой отец на том свете, вот и весь вывод. Искать преступника — дело следственных органов.

— И мое.

— Ваше?

— А чье же еще?

— А как же защита обвиняемого? Презумпция невиновности и все такое?

— Погодите, дойдем и до этого. У таких людей, как Омельченко, принцип один — тебя подставили, значит, сам и виноват. Виноват в том, что вовремя не предпринял ничего такого…

— Чего «такого»?

— Не знаю. Насколько я понимаю, Проскурец ничего не предпринял.

— Он даже не мог предположить подобной развязки.

— Ну вот и попался. Презумпция же невиновности для следственных органов — пока еще пустой звук. Этим, как правило, очень часто пользуются преступники. Просто сплошь и рядом. На каждом шагу. И если честно, именно эта прореха в нашем законодательстве заставила меня податься в адвокаты. А раньше, тысячу лет тому назад, я был «важняком».

— Кем, простите?

— Это вы простите. «Важняк» — следователь по особо важным делам. Точно такой же, как и Омельченко.

— А разве убийство моего отца — особо важное дело?

— Еще какое важное. Там, где замешаны большие деньги, любое дело из рядового превращается в особо важное. Особенно когда от этих денег зависит состояние государственного бюджета. Можно сказать, что прокуратура имеет только одну-единственную задачу — охрана казны. И любое нарушение закона — подчеркиваю, любое — там рассматривается как посягательство на госбюджет.

— Каким образом, если не секрет?

— Как правило, косвенным образом. Ведь никому же в голову не придет грабить государство напрямую, не в средние же века живем, когда все финансовое богатство державы лежало в каком-то одном царском погребе, а к погребу был приставлен казначей. Сейчас госбюджет рассортирован по разным мешкам, а мешки эти разбросаны по всей стране.

— Или по всему миру.

— Или по всему миру. — Гордеев с уважением посмотрел на Лену. — О! А вы, я вижу, не отличаетесь тугодумием.

Лена усмехнулась:

— Если это комплимент, то спасибо. До сегодняшнего дня я думала, что хорошо разбираюсь только в биохимии, да и то когда стою у кухонной плиты. Но если честно, мне до сих пор ничего особенно не ясно.

— Ладно, как-нибудь проиллюстрирую примером из жизни. Когда я могу встретиться со своим клиентом? Я имею в виду — с Проскурцом?

— Когда нужно? Можно хоть завтра.

— Да, и не забудьте зайти в нашу юрконсультацию внести гонорар и оформить соглашение. Без ордера на защиту я не смогу явиться к нашему «важняку» Омельченко.

— Все сделаю, как договорились. А с Виталием Федоровичем вы можете встретиться прямо у нас.

— У «нас» — это где?

— У меня. Теперь, к сожалению, уже только у меня.

— Это квартира вашего отца, правильно?

— Да.

— Очень хорошо.

— Почему?

— Будет полезно окинуть взглядом некоторые из его личных вещей.

— Хорошо. Я вам сегодня же позвоню. У вас есть мобильный телефон?

— Когда-то был, да и то не мой. Теперь нет. Да он мне и ни к чему.

— Адвокату и ни к чему?

— Пока был ни к чему. Не сваливалось таких дел, чтобы без мобильника хоть криком кричи. Все какая-то мелочевка. Другое дело — ваше дело.