Kitabı oku: «Великан», sayfa 3

и перс, и римлянин, жестокий турок.

Но корни сильные, здесь чтут могилы –

залог устоев, веры и культуры.

А гении искусства и науки

ковали творчеством наследия цепь.

Но больше всех – натруженные руки,

кои из камня здесь выжимали хлеб.

*

Пламя солнца накаляет камни.

Плод горяч на ветке абрикоса.

Храм ведёт счёт времени веками.

Бьёт родник холодный под утёсом.

Хищник в воздухе парит упрямо.

Глаз его не зря нацелен остро –

уж петляет на тропинке к храму,

возле абрикосового монстра.

август 2008 года

Ануш

В слове слышится шелест листвы,

шёпот мерно журчащей воды

про ощущенье дивное,

сладостное, интимное,

способное душу объять,

как радость иль как благодать.

Блаженное то состоянье,

когда с утоленьем желанья

нахлынет на сердце отрада,

пьянящая душу услада.

И вот уже эти симптомы,

подобие сладкой истомы,

смакуете, чуя нутром,

прожилками, всем существом.

Как от студёной воды

в знойные летние дни;

или от утра желанного,

свежего, благоуханного,

и от нахлынувшей свежести

вдруг пробуждаетесь, нежитесь;

или когда пред закатом,

дымом шашлычным объяты,

вкушаете мякоть ягнёнка,

смакуя вино потихоньку…

Да мало ли в жизни мгновений,

дарующих нам наслажденье!

А имя такому блаженству

сродни самому совершенству –

звучит, словно горный родник,

который сквозь скалы проник

и, струйками падая вниз,

исполнил природы каприз:

в жару – освежающий душ.

И шепчет как будто: «Ану…ш».

май 2014 года

Жизнь бесконечно хороша

в её минуты упоенья,

когда наполнена душа

и растворяются сомненья.

А скоротечность, как вина,

порой с трудом осознаётся.

Но лишь суровая Судьба

крылом холодным нас коснётся

и тем напомнит вдруг тревожно,

сопроводив зловещий знак,

что жизнь по времени ничтожна.

Memento mori – вот ведь как.

январь 2014 года

На праздник

Была традиция святая –

когда на радость всей родне

и стар, и млад, не различая,

на праздник собирались все

у дяди старшего – Рубена.

Он был средь братьев головным

и деду нашему заменой.

Дед умер рано молодым.

Съезжались бабушки и внуки,

невестки, тётушки, дядья…

Их можно вспомнить без натуги.

Но всех счастливей – детвора.

Двоюродные сёстры, братья

в те приснопамятные дни

бросались весело в объятья,

безмерной радости полны.

И каждый раз, когда встречались

счастливые и без забот,

мы прямо в губки целовались,

вытягивая их вперёд.

Застолье нас не занимало,

общались в доме, во дворе,

в нас детство пламенем играло,

словно костёр внутри горел.

В разгар застолья дядя снова

детей вдруг спешно призывал

(мы были к этому готовы!)

и с рюмкой водки речь держал.

Любили мы его бесспорно

и речи слушали покорно,

когда он громко говорил,

всех целовал и много пил.

А мы спешили расходиться,

чтобы на зов опять явиться

и стих какой-нибудь прочесть,

или сестрицам песню спеть.

Или же тост услышать главный:

за нас, детей, за род наш славный!

А на потеху как-то раз

явились братья напоказ:

брат старший на правах большого

на плечи усадил второго,

а тот меня. Я, как в седле,

сидел на третьем этаже.

Живая башня по кривой

едва по комнате ходила,

пугая шаткой высотой,

детей изрядно веселила.

А под конец, всё ближе к ночи,

когда слипаются глаза

и спать так хочется – нет мочи,

и впрямь терпеть уже нельзя,